История одной верности

Курить, утверждают, вредно. Только проку от всех этих надписей и призывов никакого.
Я вот тоже пока не бросил. Всё понимаю, вроде даже верю, а продолжаю до сих пор. И что курю – неловко признаться - … «Приму». Я не от жадности, поверьте, не за дешевизной гонюсь. Давно бы мог позволить себе что-то более престижное, супер-лайт какой-нибудь с двойным воздушно-угольным фильтром. Запросто мог бы, ведь я банкир. Не хозяин банка, конечно, и даже не директор, но человек в нашем офисе далеко не последний.
А на службу эту я попал, можно сказать, случайно. Встретил как-то институтского приятеля. Мы после окончания и виделись-то пару раз, а он возьми да предложи: «Давай, - говорит, - к нам. Я сейчас местный филиал одного московского банка раскручиваю. Свои люди нужны вО как! Где ты, кем теперь?»
Ошарашено помявшись, я ответил, что времена, мол, настали, сам знаешь, и положение моей нынешней конторы такое… Короче говоря, я согласился. Выбора не было. Свой человек ему нужен? Да мы, в конце концов, и так свои – однокашники же. И образование у меня самое что ни на есть экономическое.
И жена одобрила. Ещё бы, будет отныне небрежно так отвечать на вопросы о муже: «Банкиром мой устроился…»
Ну, устроился, приступил. Дружок мой, надо отметить, развернулся лихо: офис в центре города, евроремонт, компьютеры последних моделей – всё как положено нормальным солиднякам. И вскоре перед нашим входом зашуршали, запестрели многоцветьем внедорожники и кабриолеты новых клиентов.

 Пошло дело, поехало. Забурлили финансовые потоки, радостно встречаемые персоналом банка. Персонал же, сотрудников, собрали разношёрстных, но, похоже, амбициозных. А потому послушных и субординированных.
Сотрудниц всё больше ногастых зачислили. Им, наверное, легче на первый зов сбегаться. А мужички и на кривых притопали. Причём сразу чувствуется – на нешуточную деятельность все настроились. Банк, да ещё московский, фасад в искусственном мраморе, видеокамеры везде понатыканы – до шуток ли! И залились голубым компьютерным светом лица девчат, завизжали принтеры, засновали по специальному проходу дюжие охранники, волокущие баулы с наличкой. Закипело.
Процветание предполагает респектабельность. Это теперь известно даже нам, ибо при приёме на службу всем доходчиво растолковали, что дОлжно надевать, а что не рекомендуется. Рубашка только белая и не иначе. И чистая. Откуда же столько белых и чистых?!
Словом, натаскали нас, хоть завтра в Европу запускай. Согласен, одобряю и подчиняюсь. Ну, выбрала мне жена галстук, ну, подвязала – изловчилась-таки! Душно, думать тяжело. Но знаю – надо, для того и наняли. Зауважал себя, акулу Уолл-стрита, и в бой…
Работаю потихоньку, привыкаю. К коллегам притираюсь, с клиентами знакомлюсь, вспоминаю кое-что из институтского. Нас ведь учили-то многому, только где все эти знания применять было – не в моей же прежней конторе! Так и повисла теория ненужным реликтом, постепенно осыпаясь. До конца, однако, не облетела.
Кто же подозревал, что когда-нибудь мне доведётся оформлять кредиты частным промышленникам либо торговцам. А теперь вот проверяю их технико-экономические обоснования или, по-новомодному, бизнес-планы. Ведь в моих руках теперь кредитный отдел банка, между прочим, один из самых ответственных в нашем деле.
Но всё это только поначалу ново. Первый, второй, третий посетитель…
На четвёртом привыкаешь, на восьмом скучнеешь, а на шестнадцатом начинаешь их тихо ненавидеть – таких заискивающе-шустрых или нагловато-вальяжных. Однако ты вежливо улыбаешься, исправляешь их ошибки, подсказываешь, вникаешь в проблему. Они – источник процветания банка, а стало быть, и твоего благополучия.
Прежде необычное становится рутинным. Возникают симпатии и антипатии, которые, как ни стараешься, преодолеть подчас не в силах. Мне, собственно, чихать на их наряды, на брюлики, которые густо нацепила сидящая передо мной бухгалтерша одной крупной фирмы. Это она сейчас нанизала всё что можно и на все пальцы, чтобы показать – фирма её и впрямь солидная и кредитоспособная. Не исключено, что через три месяца она явится за продлением ссуды этакой Золушкой-замарашкой без колец и серёжек, иллюстрируя страшные беды, постигшие её предприятие по вине сволочей-партнёров. Что ж, сверкай пока, «Золушка наоборот»…

И всё же, интересная у меня работа. И я благодарен шефу – как теперь называю бывшего институтского приятеля, - признателен ему за то, что меня сюда пристроил.
Называю я его шефом при посторонних или при сотрудниках, а наедине по-прежнему Толькой, Толяном. Потому что не бывший он мне вовсе приятель, а напротив – мы в последнее время как-то сблизились. Он даже хотел бы видеть меня своим замом – всякий раз после трёхсот грамм об этом заявляет. Но утверждают-то на должность в Москве. А они этого, теперешнего нашего зама, сами назначили. Родственник он, что ли, кому-то? Толян никак не дознается, а оттого мучается. Но он дознается, Толька упорный. Он не позволит за своей спиной!.. А зам – тёмная личность. Кто его, интересно, порекомендовал?
Я тоже недолюбливаю нашего зама. Не потому, что мог бы занять его место, а из солидарности с шефом, с Толяном. Заведётся подобная пакость в коллективе – вроде в дела твои и не лезет, но присутствие её ощущается. Где-нибудь, да подгадит.
Далось, к примеру, ему это курение.?! Сам-то не курит, дохляк, вот и завидует, вероятно, нам, здоровым. На одной из планёрок даже Америку вспомнил: «В Чейз Манхеттен запретили персоналу курить во всём здании головного офиса. А в Фёрст Бэнк оф Америка вообще никотинщиков на работу не принимают. Так что рекомендую директору сделать вывод».
Хм, а может, на ещё на службу трусцой? Где он, тот Фёрст оф Манхеттен, и где мы! И что, барбос наш сам там побывал?
Шеф же неожиданно поддержал его (значит, были причины):
- Вы, ребята… то есть, господа, в самом деле… Заместитель тут, конечно, перегнул. Я и сам курю, понимаю. Но вы могли бы, ёлы-палы, хоть наши сигареты бросить. Что вам мало платят? Ну, перейдите на что-нибудь приличное: на «Мальборо» перейдите, на худой конец – на «Винстон»…
- Никаких худых концов! – с энтузиазмом заверещала главбух Нина Ильинична. – Бухгалтерия обязуется в полном составе освоить «Салем»! Наши девочки и раньше все как одна, а раз уж такая установка…
- Охране, думаю, «Кэмел» подойдёт, - резонно рассудил экс-майор милиции Сергеич. – Насчёт зажигалок указания будут?
- Будут, - шеф, очевидно, решил покуражиться. - Чтоб у всех ваших зажигалки… в виде пистолета.
- Есть! – Сергеич сделал пометку в своём блокноте.
- Только пусть, когда прикуривают, - продолжил Толёк, - не направляют в лицо или в грудь клиенту. Нервные среди них могут оказаться, сам понимаешь.
- Ясно, учтём.
«Огневой частью в стену» - подсмотрел я конец фразы, записываемой аккуратным «протокольным» почерком начальника охраны.
Он сидел слева от меня, а справа пристроился Рафик – руководитель валютного отдела. Главный «валютчик» достал пачку дорогущего «Данхилла» и нетерпеливо ждал своей очереди высказаться. Когда же такая возможность представилась, Рафик серьёзно заявил:
- Прошу внести в протокол планёрки…
Сергеич при этом ещё быстрее заскрипел пером.
-…наш самый маленький, заметьте, самый скромный отдел…
Местный спецназовец покосился на золотой «Патэк Филипп» скромняги, продолжающего, тем временем, свой спич:
- …интегрируясь в международные финансовые структуры…
Охранник скользнул взглядом по запястью Рафика, заметно утяжелённому браслетом от «Картье».
- Слушай, что ты – то на меня, то в блокнот?! – возмутился «валютчик», обративший, наконец, внимание на экс-майора. – Слушай, я для себя, да? Эти цацки – для себя? Я давно, понимаешь, себе отказываю, но на последние деньги… Вот видишь, видите! – Он победно тряс над головой пачкой «Данхилла», демонстрируя своё понимание, своё предвидение, свою жертвенность, наконец.
- На последние деньги, - повторил за ним Сергеич, перевернув очередную страницу своего блокнота.
- Что ты бурчишь? Чего он там чёркает?! – гордый вид Рафика сменился напряжённостью. Он перегнулся, облокотясь на мои колени, и всё пытался заглянуть в блокнот охранника. Он ещё помнил те неприятные минуты, когда вот так же конспектировал за ним один типчик, с похожим на Сергеича лицом, а потом предложил расписаться внизу каждой страницы. Рафик расписался, а тот положил бумаги в сейф. Дядя Аршак сказал вечером, что зря подписывал, сказал «ворот куным», взял деньги – Рафик ещё подумал «зачем так много?», - и ушёл.
«Больше туда не ходи, - буркнул дядя Аршак, вернувшись. – И повестку порви». Рафик ещё помнил всё это и задёргался.
- Э-э, господин директор, товарищи сослуживцы! Что тут происходит? Зачем два протокола, понимаешь, одного собрания?!
Все всполошились, закудахтали. Кроме меня. Я-то видел, что Сергеич рисует… револьвер. Стену он уже изобразил, а теперь доканчивает дуло, которое нужно обратить именно к этой стене. Судя по всему, он готовил наглядное пособие для своих молодцов.
- Приказываю всем господам заткнуться! – не выдержал базара шеф. – Итак, договорились: курим только «фирмУ», и можете угощать клиентов, должны угощать! Всё, планёрка закончена. Идите, идите…

Я вышел на крыльцо офиса и закурил свою «Приму».
- А вам что, закон не писан? – за моей спиной стоял зам, грозно поблёскивая глазёнками сквозь очки. Клиентов в ту пору вокруг не было, и я процедил в ответ: «Да пошёл ты…» После чего привычно сплюнул залезшие в рот табачные крошки, положил пачку в нагрудный карман своей белой рубахи – чтобы все видели характерный красный прямоугольник, и отправился восвояси. Может, зря процедил? Или зря сплюнул? Может, это лишний довод не в мою пользу? Да пошли они!
Я вёл себя как прежде. Ничто не изменилось. Разве только в тупичке возле бухгалтерии теперь постоянно воняло ментолом да дюжие охранники стали вдвое милитаризованней. Время от времени они поворачивались к стене и, сосредоточенно вглядываясь в неё, будто целясь, прикуривали. Такая вот развесёлая пошла житуха.
Зам, конечно, меня не простил. Он капал, капал шефу, шептал что-то. Толян отбрыкивался, но однажды, когда мы перевалили через триста (для него, видимо, это магическая черта), Толян взмолился:
- Ну что ты, нарочно? Скажи – назло?
- Не понял.
- Избавишь ты банк от своей «Примы» или нет?
- Или нет.
- Издеваешься, - приятель состроил лицо, глянув на которое, мне стало его даже жаль. – Издеваешься, плюёшь, рассказывают, на меня. А ещё друг!
Я попытался объяснить:
- Ты ведь помнишь, я «Приму» ещё с первого курса… никогда её не бросал. Все давно уже на сигареты с фильтром перешли, а я…
- Ну, попробуй. Ты же и пробовать не хочешь! – не унимался шеф.
- А зачем? – я ещё раз посмотрел на Толяна, но теперь почему-то он жалости во мне не вызвал.
- Зачем, зачем, - причитал он. – Когда я помогал тебе, ты не спрашивал – зачем, принимал как должное.
- Я, между прочим, и вкалываю не слабо. А если не устраиваю, так и скажи. Выдумал тут, понимаешь, историю с географией…
Шефуля сразу осёкся:
- Обидчивый, да? А мне каково! Этот ходит, кляузничает, докладные строчит…
Пока мы препирались, быстро зашкалило за семьсот. От нервов всё, от нервов.
- Ну тебя, - махнул рукой пан директор. – Скажешь, как в лужу дунешь. Лучше наливай!
Когда же мы приблизились к очень круглой отметке, он окончательно стал на мою сторону:
- Правильно, ты – молоток! Держишься на своём за… как её… за достоинство. Верный ты вот… даже в мелочах. Я тебя никому в обиду… Только «Приму» кури, слышишь? Я приказываю – только «Приму»! Это приказ, при-каз! Понял?
Толёк безуспешно пытался шлёпнуть ладошкой по столу, одновременно саданув в пол каблуком.
А во время восхождения, когда мы с Валентином, нашим водителям, приподымали шефа по лестнице его подъезда, он уже отчаянно поносил соглашателей:
- Дешёвки! Так они любого… маму готовы родную… и меня обязательно. Всех поменяю к чертям собачьим! Какое же мы всё-таки быдло! А ты… - это он уже ко мне, - чтоб завтра же галстук снял, раз не нравится. Понял?! И я сниму. Будь самим собой! Понял?!

А ведь словно накаркал Толян. На свою, на наши головы. Сам-то он, естественно, никого не уволил. Назавтра же забыл, да и мало ли что спьяну брякнешь. Однако, когда грянул «чёрный вторник», день этот стал именно чёрным для родимого банка.
Громкий кризис к небольшому местному филиалу прямого отношения, само собой, не имел. И будь мы независимы, как знать, может, и удержались бы на плаву. Ведь наш баланс за прошедший год…
Хотя это, скорее, из области предположений и самоутешения.
Словом, пролетел финансовым цунами лихой денёк, прокуралесил кто-то по банковским просторам, позабавился. А мы, ограничившись трепотнёй да построением глубокомысленных догадок, на том бы и успокоились, не приди вскоре команда сворачивать лавочку.
«Как же так? – недоумевали все. – Ликвидировать дело, находясь на взлёте, на самом, можно сказать, форсаже!..»
Пешки. Наивные провинциальные пигмеи! Да кому он нужен, ваш блестящий баланс за прошлый год? И вообще – цыц, не вякайте! Не до вас.

И посыпалось. Ногастые барышни тут же ринулись на новый зов. Охранники, держа лицензии наизготовку, промаршировали к Его Базарному Величеству Ибрагиму, который, кстати, успел закрыть свои счета у нас незадолго до ликвидации банка. Как успели вернуть своё и другие такие же «братвоподобные» ребята. Они, уведя от нас свои нажитые непосильным трудом средства, в последний раз вильнули перламутровыми задами лимузинов и умчались прочь от нашего теперь уже, казалось, не столь мраморного парадного.
Затем была долгая осада силами совсем иных клиентов, силами пеших наивняков – с бесконечными списками, сбором подписей, митингами. Фасад наш потерял последнюю респектабельность и залоскутел какими-то оборванными манифестами инициативных групп вкладчиков. Горластые женщины, пенсионеры в орденских планках, комиссии, проверки…
Толян осунулся и заморгал неестественно быстро. Он всё ещё носит белую рубашку, но всё чаще стал снимать ненавистный галстук и норовит незаметно прошмыгнуть сквозь толпу у входа. Причём, всегда появляется теперь только в сопровождении Валентина.
Иногда к ним присоединяюсь и я. Я-то знаю, что Толёк не виноват перед той тёткой, которая однажды плюнула и попала. А он шёл под улюлюканье толпы, вытирая рукавом лацкан. Он тёр, тёр, выставив локоть вперёд, словно обороняясь.
Я хотел бы объяснить той правдолюбке, что зря она так радостно всплёскивает руками, указывая на следы своей мести. Мне хотелось сказать, что не в того, мамаша, не туда, не доплюнули. Но мои объяснения захлебнулись бы в волне неистовства. И я помалкивал.

Остатки персонала банка, между тем, перестали соответствовать своему начальному названию. Где те осанистые джентльмены, лощенные и учтивые? Неужели это они пока ещё слоняются по коридорам с безнадёгой в глазах? И нарядом сейчас больше походят на ковбоев, правда, каких-то затравленных. «Мальборо» у них не в почёте. До него ли! Ведь сильно урезанное жалование платят имуществом банка, часть которого шефу удалось-таки втихую списать.
Скарб этот стащили в чуланчик, не опечатанный пока из-за чьей-то забывчивости, и выдают глубокой ночью по списку. Я в списке последний. Нужно помочь приятелю справиться с навалившимся, разгрести. Поэтому я и последний.
Фамилии зама в том списке нет. Он получил причитающееся сполна и сразу. Наличными. Значит, были причины…
А мне куда спешить? Предложений о работе пока не предвидится. Да и откуда им взяться.
Толёк, конечно, не теряет надежды, ещё рассчитывает открыть новый филиал какого-нибудь другого, жутко солидного банка. Даже в Москву ездил на переговоры. Толёк оптимист. «Опыт есть, - говорит он, за одного битого, известно ведь, двух небитых дают».
А вот и он сам, изрядно отшлёпанный Толёк.
- Ну что, шеф, закуришь?
- Машинка что-то пошаливает.
Бывший директор, однако, не хватается за сердце, бодрится.
- А вообще-то, давай. Какие там у тебя?
Я достал неказистую пачку:
- Она родимая.
- А-а, чёрт с ней, давай!
Мы закурили, и приятель поведал мне, как мы организуем всё на новом месте, как я буду его замом – он уже договорился, - как…
Я верю Толяну. Сижу, курю и верю. А когда докурю, пойду присматривать за чуланчиком. Мало ли. Времена, сами знаете…

Июнь 1997 года