Рассказ Димы Зубарева про Рошаля

Глава 53.

     Григорий Львович был очень популярной личностью среди кинолюбителей Советского Союза.
     Люди разных возрастов из разных концов страны могли похвастать, что были лично знакомы с ним.
     Мне много раз приходилось слышать на любительских кинофестивалях рассказы о том, как тот или иной автор общался с Рошалем. Фразы «мне Рошаль сказал», «когда Рошаль был у нас в студии, он рассказал нам…», «Рошаль подсказал мне», «Рошаль попросил наше начальство, чтобы…» и т.п. можно было услышать везде, где собирались вместе кинолюбители.

     Григорий Львович любил своё дело и всех, кто был рядом с ним. Он был очень «уютным» и доброжелательным наставником. Разговаривая с министром, с профессором, со школьником, с рабочим, с кем угодно, он одинаково уважительно относился к собеседнику. При этом, если речь шла о творческих планах или о какой-либо несправедливости, он включался в решение проблемы так, как будто это было его личным делом.

     Ася Боярская познакомила меня с одним из своих выпускников: с Димой Зубаревым. Он поступил учиться на кафедру, основателем которой был Григорий Рошаль, после того, как я уже закончил свою учебу и уехал в Кемерово.
     Дима оказался отзывчивым и очень обязательным человеком. По нашей с Асей просьбе, Дима навестил в Лондоне дочь Рошаля Марианну. Ему удалось взять у неё интервью для нашей книги.
     Марианна Григорьевна передала нам также несколько старых фотографий из своего семейного альбома и позволила опубликовать их. Более того, Дима прислал свои личные воспоминания о Рошале. Его рассказ добавил к портрету нашего героя колоритные штрихи.

ДИМА ЗУБАРЕВ

    «Однажды давным-давно в 1974-ом я попал в самодеятельную киностудию Дома культуры Автомобилистов в Москве, улица Новорязанская, 26 это для тех, кто захочет посмотреть стоит ли здание до сих пор.
     Руководил киностудией Михаил Исаакович Уринов, очень пожилой человек. Он много рассказывал нам об истории зарождения кинематографа в России и СССР. Причем, рассказывал так, что создавалось впечатление, будто он лично при этом присутствовал - и у Эйзенштейна в «Стачке» прыгал по заводским складам, и у Пудовкина в «Шахматной горячке» прорывался сквозь толпу болельщиков, и в «Скарлатине» Эрмлера проделывал кульбиты.
     Имена классиков в его устах звучали так запросто, будто он только что расстался с ними вот тут, у входа в студию, чтобы забежать и рассказать нам о том, что слышал от них и чему был свидетелем. Известное мне по книгам, имя Григория Львовича Рошаля встречалось в рассказах Михаила Исааковича несколько чаще, чем Кулешова, Дзиги Вертова, Козинцева.

    Мы смотрели и дотошно анализировали монтаж, построение эпизодов, операторскую работу таких картин Рошаля, как «Его превосходительство», «Петербургская ночь» и «Вольница». Дело в том, что эти три фильма плюс «Человек с киноаппаратом» Дзиги Вертова всегда лежали у нас в киноаппаратной. Их можно было брать и смотреть в любой момент.

    В один прекрасный день наш руководитель собрал нас и сообщил, что у нас будет необычная и интересная встреча с Григорием Львовичем Рошалем, поэтому он просил нас всех обязательно быть.

    В назначенный день весь студийный народ собрался вместе. Приготовили стол к чаю в зале балетной студии Дома культуры и стали ждать. Часов около шести вечера Михаил Исаакович вдруг сказал: «Дима, Толя, бегом вниз, сейчас подъедет такси, проводите гостя, а то он в наших коридорах не найдет». Мы выскочили на мороз. И действительно, скоро затормозила машина, и из нее вышел человек, которого мы узнали бы из миллиона. Его портрет висел в одном из залов студии в ряду прославленых советских кинематографистов. Григорий Львович вмиг признал в двух расхристанных пацанах на морозе юных кинолюбителей: «Хватит мерзнуть, дуйте в тепло»!
    Провожать гостя не пришлось. Он пошел вперед, как ледокол, с такой уверенностью, будто льды раздвигались перед ним сами. Дело в том, что Дом культуры жил не одной лишь киностудией, и по вечерам проводились десятки мероприятий: кино, лекции, танцы. Контролеры стояли в каждых дверях, но никто у Григория Львовича билета не спросил.
    Минуя шумный холл, пахнущий духами и шампанским, Григорий Львович смело нырнул в узкий коридор и, не обращая внимания на многочисленные двери с обеих сторон, на выпархивающих «жизелей» в пачках и «чацких» в цилиндрах, устремился в самый конец, где находилась киностудия.
   «Запах! Запах кинопленки,- произнес он, - Запах указал мне дорогу», - и обнялся с вышедшим ему навстречу Михаилом Исааковичем.

    Мы прошли в наш маленький кинозал, и Григорий Львович без предисловий попросил показать наши работы, словно это был очередной урок. Мы посмотрели несколько наших любительских фильмов и перешли к обсуждению. Я никогда в жизни не видел, что самая жесткая критика может быть такой доброжелательной. Идею моего фильма он уловил в момент. Речь шла о дворнике, подметающем дворик и художнике, этот же дворик рисующем. Связующим звеном между героями было внешнее сходство метлы и кисти.

  - Это отлично, Дима, что вы смотрите наших мастеров. Это просто замечательно, что вы их цитируете, используете их приемы - ракурс, освещение, монтаж.

   Но вот, в процессе разговора происходит совершенно невозможное. Я, очень уверенный в своей правоте, готовый отбиваться не на живот, а на смерть за каждый сантиметр фильма, вдруг выхожу из обороны и предлагаю Григорию Львовичу вариант монтажного решения резко отличного от моего первоначального: «А если вот так?..»
    Я вдруг физически почувствовал, что рваный монтаж моего фильма, действительно, слабо вяжется со спокойным рассказом.
    Мне показалось, если клеить короткие куски, как делали великие, то успех будет гарантирован; другое дело, когда язык изложения диктуется событием. Парадокс тут заключался в том, что в этот момент возникло мое собственное решение, а не подсказанное и не навязанное кем-то со стороны. Григорий Львович какое-то время молчал, словно ища ответ на очень его волнующий вопрос, потом сказал:

  - Вы, Дима, наверное все обрезки после монтажа уже выкинули? - Я кивнул, - то есть сделать новый монтаж уже невозможно... Я всегда говорил, что кинолюбителям очень не хватает копировальной техники, чтобы пробовать и искать, не кромсая единственный экземпляр фильма... Дима, а у вас есть еще работы? – спросил Григорий Львович. И я показал незаконченный фильм о старом патефоне.
    Я очень увлекся механикой его работы и снял ее очень подробно и очень крупно. Механизм, звукосниматель, иголки, хромированные детали и даже свое отражение на деталях... Меня завораживала магия его работы. Но в фильме не было ни начала ни конца. Это, скорее, был этюд. Операторская работа, скажу без ложной скромности, была на высоте, но ни сценария, ни идеи не было. Я предвидел, что с меня сейчас снимут штанишки и выпорют при всех. Но этого не случилось.

  - А что там за пластинка у вас на патефоне? – Спросил Григорий Львович,- я не успел прочитать.

  - Синий платочек, - ответил я, - из родительской коллекции, еще на 78 оборотов.

  - А вы историю песни знаете?

  -...Ну, да. Но так, если ее рассказывать… - начал мямлить я, - у нас нет возможности записывать диктора и, тем более, синхронизировать его с изображением. А с надписями историю надо полтора часа рассказывать. Все уснут.

  - А не надо ничего рассказывать, надо только напомнить, намекнуть на то, что все без вас знают. Превратите зрителя в соавтора.
 
  - ...

  - В вашем первом фильме уже все для этого есть.

  - ...?

  - Вы сравнили кисть художника с метлой дворника.

  - ...?

  - Когда я увидел запасные иглы патефона, снятые не просто крупно, а невероятно крупно, я подумал, вот именно сейчас начнется кино. Но ничего не началось. А должно было начаться. Должно!

  - ...?

  - Вы потратили уйму времени, чтобы снять иголки очень крупно. Я знаю, кинолюбительская техника этого не позволяет, у вас просто нет такой оптики, значит вы еще что-то изобрели для такой съемки. То есть, вы стремились к этому, добивались его, потратили много сил... Нужно было всего лишь одно еще усилие, да вы, наверное, устали... - и после паузы, - Неужели эти иглы вам ничего не напоминают? - Меня как током шибануло.

  - Снаряды!

  - Вот! И больше ничего рассказывать не надо. После такого сравнения зритель за одну секунду додумает все то, что вы собирались тут рассказывать полтора часа.

    Тут зал загудел. Студийцы стали наперебой предлагать новые сравнения. Диск патефона с колесом в гусенице танка, заводную ручку с ручкой зенитной пушки. И понеслось... Себя я со стороны не видел, но у ребят глаза стали вдруг крайне возбужденные. Вобщем, как сейчас говорят, мастер-класс прошел на ура.

    В перерыве перед чаем, вместо того, чтобы разбрестись и отдохнуть и дать поговорить мастерам наедине, все набились в малюсенькую комнатку, совмещающую кинопроекционную, склад киноаппаратуры и кабинет руководителя студии. То есть, перерыва-то как раз и не было.
    Мы что есть силы мешали Григорию Львовичу и Михаилу Исааковичу общаться. А поговорить им явно было о чем. Они обсуждали возможность организовать при студии что-то вроде мини театра, чтобы режиссеры учились чувствовать, каково это быть в актерской шкуре. Потому что многие из нас пытались снимать игровое кино.
    Их разговор ушел в прошлое, в студию Мейерхольда, в разнообразные актерские трюки. И тут до меня дошло: оба они именно у Всеволода Эмильевича и познакомились!

    И вдруг Михаил Исаакович, указывая на меня, говорит Григорию Львовичу:
  - А он еще снял фильм, где и Мейерхольда упоминает. И назвал мой «шедевр», ни много ни мало, - «Андрей Рублев. Третья серия».

  - Вот как? Интересно. Расскажите.

    Я рассказал, что фильм вовсе не о Мейерхольде, просто его фотография из книги там появляется на секунду. Вот, собственно, и все. А фильм рассказывает о художнике, который хочет написать картину о своей эпохе. Картина не получается, потому что у художника очень поверхностные представления об истории. Он старается, а ничего путного не выходит. И когда ему, в минуту отчаяния, попадается одна книга, он начинает читать, и многое узнает. И только тогда у него начинает складываться образ будущей картины.

   У Григория Львовича мысль родиласть в долю секунды:

   - Дима, вот вы и есть герой вашего фильма. Замысел очень интересен. Но без серьезных знаний его не осилить. Не потому что у вас нет таланта, а потому этих самых знаний вам ка-та-стро-фи-че-ски не хватает. Почему бы вам не поступить в институт культуры? Там есть кафедра кино-фото мастерства. Это как раз для вас.

   Я обещал прийти.
   
   За чаем Григорий Львович перевел разговор в другую плоскость. Казалось бы полностью уйдя от событийности, от эмоциональных порывов, от какого бы то ни было идейного содержания. Он начал свой рассказ с того, как он посмотрел фильм, снятый советскими документалистами во время извержения вулкана Толбачик, и как он его потряс.

   - Я бы показывал этот фильм людям круглые сутки! – сказал он.
 Дело в том, что это был год, когда ученые не только предсказали извержение. Но и успели приехать на место действия и расставить свою аппаратуру. То есть разглядывать и снимать событие можно было сколь угодно долго.

   - Вот вы скептически спросите, а что тут такого? А я отвечу – так ведь это же красиво. Это красиво, и на это можно смотреть часами. И когда человек смотрит на это буйство природы, у него возникают самые непередаваемые ощущения. Ощущения связи его, такого маленького, и разбушевавшейся природы. И, тем не менее, этот маленький предсказал: когда и где будет этот шторм. И не боится его снимать, даже когда ножки штатива уже дымятся. Нас часто упрекают в излишней красивости, даже сентиментальности. Когда человек испытывает бурю эмоций, часто показывают шторм на море. Когда объясняются в любви, показывают соловья на ветке. Это все, конечно притянуто за уши. Но когда красота - неотрывная часть происходящего, то не показать ее - преступление. Вы же счастливые люди, вы кинолюбители, а кинолюбитель, это значит с любовью.

    Его последние слова я, честно говоря, пропустил, но они догнали меня через несколько лет в институте культуры.

    Григорий Львович щедро делился своими необычными знаниями из малоизвестной истории кино. Он рассказывал, какие эксперименты с кинопленкой проделывали французские киношники. Они умудрялись ровно ничего не снимая, делать кино. Рисовать по смытой пленке и даже просто наносить на нее царапины. И это производило эффект. Наш гость очень сожалел о том, что никто так и не смог толком применить эти идеи, ни в игровом, ни в документальном кино.

    Где-то в те же годы мы встретились еще раз на Московском кинолюбительском фестивале в Центральном доме Кинолюбителей на ул. Расплетина.
     Перед просмотром фильмов Григорий Львович очень советовал мне обратить внимание на фильм «Ночная Токката» (к сожалению не помню автора). Фильм показывал жизнь ночной Москвы со скоростью съемки один кадр в четыре секунды. То есть все неслось так, что только держись. За несколько минут автор показал, как этот громадный организм Москва засыпает и просыпается. И при полном отсутствии технической возможности синхронизации картинки и звука, все выглядело на удивление цельно.

     После просмотра Григорий Львович спросил меня о впечатлении. Я ответил, что здесь что-то не так и надо все проверить. Как Фома неверующий, тут же бросился пробовать эти идеи на практике. Бегал по саду, лесу и городу с камерой, включенной на один кадр в секунду и получил, в результате, некое подобие смазанных цветных царапин. Снимал горящие костры, сколько хватало завода камеры и сколько хватало пленки. Меня потрясло – любая, то есть абсолютно любая музыка, или самое случайное шумовое сопровождение становились строго синхронными изображению.

     В 1975 году я подал документы в Московский Государственный Институт культуры, и на первом же экзамене встретился с Григорием Львовичем. Мое удивление вызвало то, что на этот раз он выглядел строгим экзаменатором без всяких скидок на то, что мы уже были знакомы.
     Разговор был очень серьезный и дотошный. Я чувствовал, что «плыву». Сколько книжек ни прочитай, всегда останется то, что ты не знаешь. И другие члены приемной комиссии задавали самые каверзные вопросы об Эйзенштейне, Пудовкине, Кулешове, на которые у меня не было ответа.
    Григорий Львович хоть и пытался, но не знал, как мне помочь. На вопрос одного из членов экзаменационной комиссии: «ну и что вы с такими куцыми знаниями собираетесь делать в кино?» у меня не было ответа.
    И тут я вдруг, вспомнил обрывок статьи о стародавнем сюжете Фридриха Марковича Эрмлера о том, как в киноинститут приходят поступать молодой парень и обалденно красивая девушка. Им обоим задают вопрос: «Что вы собираетесь делать в кино?» Девушка, ломаясь, отвечает: «А ничего, буду артисткой». А парень рассказывает о том, как кино поможет двигать культуру в массы, знакомить с достижениями науки, учить, передавать опыт, показывать великие стройки, превращать людей из обывателей в активных творцов новой жизни».
     Тут Григорий Львович, словно вспыхнув, с какой-то новой энергией, посмотрел на задавшего вопрос и спросил: «А вы, Игорь Аронович (Гостев), вы знали об этом сюжете? Вот и я, грешным делом, забыл. Давно это было, да, спасибо, Дмитрий напомнил. Человек понимает, что он должен делать в кино».

    Это был последний набор в мастерскую, которой руководил Григорий Львович Рошаль. Я в тот год не поступил.
    Не поступил и на следующий. Но даже на случайных встречах в последующие годы в Доме кинолюбителя Григорий Львович не уставал подбадривать: «Не оставляйте попыток, вы поступите, я в этом уверен». И кто бы знал, как мне была нужна его уверенность!
    А еще через несколько лет, когда я обучался уже на третьем курсе, на просмотре работ выпускников МГИКа прошлых лет, в одном из фильмов с экрана прозвучали слова, которые я услышал когда-то от Рошаля: «...ведь кинолюбитель, это значит с любовью...».

    Я попросил Диму назвать его преподавателей во МГИКе, соратников и последователей нашего Рошаля. Он с любовью и уважением назвал мне их имена:

    Боярская Ася Михайловна - мастер курса, режиссура.
    Сокол Юрий Васильевич - операторское мастерство.
    Шапорин Александр Георгиевич - операторское мастерство.
    Шевцов Игорь Константинович - сценарное мастерство.
    Марьямов Юрий Исаакович - сценарное мастерство.
    Александров Александр Иванович - фотомастерство.
    Маркота Виталий Витальевич – режиссура.


    Дмитрий Зубарев стал режиссером научного кино и телевидения. Работал на различных киностудиях в Москве. Получил за свои фильмы награды на российских и международных фестивалях.
    В настоящее время трудится в Англии. С почтением вспоминает своего Мастера Рошаля Григория Львовича.