2

Я сижу на коленях у Мамы Эл, пусть мне это и не удобно - я уже слишком высокая. Приходится скрючиться. Вот бы стать снова маленькой. Большая теплая ладонь Мамы Эл гладит меня по плечу, по грубому материалу черной толстовки. Звук противный, но я почти не слышу его -  думаю о маме. Теперь, когда она уже не услышит, я могу называть ее мамой, а не Оливией. Слёзы застревают в горле, но это даже хорошо. Ведь я - огромный холодный айсберг и если заплачу, то растаю. А таять мне нельзя.  Через шесть дней мой шестнадцатый День Рождения. Он должен был стать особенным.
Оливия была писателем и часто пропадала. Просто внезапно хватала пару вещей и ускользала, уносилась из дома, словно гонимая ветром приключений. Иногда она даже забывала оставить записку.
Мне нужно чувствовать, нужно пропускать через  себя электрические нити эмоций, чтобы потом я смогла написать хоть строчку. Понимаешь? - не раз и не два повторяла она. 
Я всегда кивала: "Понимаю, Оливия", но это была ложь. Я не могла ее понять. Должна была, но не могла. Ее вообще невозможно было понять. Оливию можно сравнить с языком забытой цивилизации. Звучит красиво и маняще, завораживающе, но понять нет ни единой возможности.
Мама Эл рассказывала, как однажды моя мамочка укатила в другой город, придумав эту  авнтюру за пару секунд. Укатила с почти незнакомым мужчиной. Зачем? "Он был красавчиком и его звали Аарон, представляешь? Такое имя. Такое имя!», - отвечала Оливия, вздыхая, и уносилась в неведомые дали своего воображения так далеко, что из нее нельзя было вытянуть больше ни слова. Оливия рассказывала, что спрыгнула с моста в реку, перегородив машиной дорогу. А потом два дня лежала с температурой дома у незнакомца. "Какие нежные были у него руки. А какой он делал массаж! Жаль, не помню его имени", - рассказывала она мне сказочку перед сном. Оливия, прикинувшись подростком, гуляла с компанией малолетних наркоманов, не ушла даже тогда, когда они полезли грабить маленький магазин на заправке, чтобы потом купить пива. Она убегала с места преступления вместе с ними, курила траву. Зато после этого она написала удачный роман "о тяжелой жизни подростков с улиц". Оливия была везде, попробовала всё, переспала со всеми красавчиками. Всё успевала, в общем. Не успевала она только возвращаться вовремя, чтобы успеть на мои Дни рождения. По крайней мере тринадцать из пятнадцати случаев она была не со мной. "Поздравляю, куколка", - читала я каждый на дешевой открытке из супермаркета, пришедшей по почте, а позже — экране мобильного. Видимо, она считала, что все мамы называют дочек куколками, когда вынуждены пропускать их дни рождения.
Каждый раз Мама Эл готовила мне большущий шоколадный торт и ругала мою "ветренную мамашу". В мой пятнадцый день рождения Оливия летала в Париж. Ей это нужно было для книги. Хорошее оправдание! Получив смс с неизменным текстом, я разбила телефон, а когда Оливия вернулась, я закатила ей скандал. Первый и, как оказалось, последний. Я всегда её прощала. "Она всё-таки мама...", - урезонивал меня голос внутри. Но терпение не вечно. Вечного вообще нет. Я чувствовала себя ненужной и брошенной. Это чувство, собственно, и не покидало меня. Но в тот раз — о, пощади, Везувий! - я поняла, что больше не могу держать всё в себе. Если бы только Оливия остановилась, она заметила бы, что её нити проходят и сквозь меня. Если бы она хоть раз прислушалась, то услашала бы, как плачет маленькая девочка, спрятавшись под кровать. Но она летела и летела вперёд, гонимая жаждой жизни, а я оставалась позади, ведь мне было за ней не угнаться.

Я вспоминаю себя еще совсем маленькой.
Была жестокая, немилосердная осень с ледяным дождем. Я приставила стул к окну и смотрела на буйство природы. Мне казалось, что рядом, совсем близко, кто-то есть. Это было приятное чувство, не страх. Только Мама Эл была внизу - пекла торт, а Оливия в это время была на каком-то съезде писателей. Мне было одиноко, но я чувствовала рядом кого-то, даже слышала биение чьего-то сердца. Что это было? Кто это был? Я не знала. Еще один вопрос без ответа. Но я знаю, что это чувство осталось со мной навсегда. Чувство, что я не одна — приятное и теплое. Я думала, что рядом мама, но в пятнадцатый день рождения поняла, что это не она. Я не нужна ей. Это была очередная игра. Замужество, ребенок — очередной сценарий длинной в жизнь. Только вот конец ей не удалось придумать.
Прости меня. Давай мы сделаем особенным твой шестнадцатый день рождения.
Оливия предложила мне полететь вдвоем с ней в Париж или Рим. Она и слушать не хотела, что мне нужна была только она рядом. Я была бы довольна скромным празднованием дома на диване, с пиццей, газировкой, попкорном и интересным фильмом. Но Оливия не ела пиццу, а фильмы смотрела только на тошнотворно важных кинопоказах, где все обращают внимание на наряды и украшения друг друга больше внимания, чем на кино.
Мы будем вдвоем. Только ты и я. Представляешь?
Нет. Я не могла представить, что сама Оливия Юманз отложит свои дела и проведет время со своей дочкой. Конец света не обещали? Странно. Потому что он наступил.
Она ушла, и все потеряло смысл. Теперь ей не нужно гнаться вперед за призрачным сиянием. Надеюсь, она обрела покой — где бы ни оказалась.
Оливии больше нет.
Зато объявился он. Папа. Отец. Человек, чьего имени я не знала. Человек, при мыслях о котором в голове не возникает ни каких воспоминаний. Человек, вместо образа которого — горький осадок предательства и неизвестность.

Я еду в поезде, рядом сидит женщина из социальной службы. Ванесса.  Меня должны были повести на машине, но я так горячо упрашивала поездку на поезде, даже всплакнула, что мне уступили. Так у меня появилось время на раздумья.
Ванесса полновата, в строгом черном костюме, очках и толстой папкой с документами в большой сумке. От нее пахнет приятными духами. Что-то с нотками апельсина. Этот запах пробуждает сокровенные воспоминания, напоминает мне кое-кого...Не врёт ли мне моя память?