Едва жив

Запись данной истории в ее реанимационной части производилась с катетером для внутривенных инъекций и капельных систем с внутренней стороны левого локтевого сгиба, лежа на регулируемой кровати в палате БСМП Алматы.

Что вводится через катетер, не вижу. Сами записываемые строки едва различимы. Энцефалопатия. Выражается она в том, что в каждом моем глазе все, что я вижу двоиться, а третья копия иллюстрации к жизни идет фоновой тенью. С двумя открытыми глазами четыре отчетливых оттиска действительности и два в дополнение к ним теневых. Глаза при этом двигаются не синхронно, а как у хамелеона. И я понимаю, что управлять ими не удается в должной мере.
Хорошо, что хоть бумагу и ручку мне медсестры по моей просьбе дали. И эта услуга была оказана лишь потому, что я оказался единственным среди множества пациентов в токсикологическом отделении Алматинской больницы скорой медицинской помощи, кто попал туда с «легальным диагнозом» - с укусом змеи. Все остальные диагнозы «нецензурные» – отравление алкогольными суррогатами, белая горячка, передозировка наркотиками, токсикомания, суицидальные отравления и т.д.
Я лежу в палате реанимации. «Оракул» за спинкой кровати, которая за головой, бесперебойно бредит и разговаривает издаваемыми неестественными звуками. У него интоксикация суррогатом этанола. Попросту – тяжелое отравление и белая горячка. Да настолько тяжелая ее форма, что он лежит на ременных привязках и речь его представляет собой в большей мере ор, в смысле крик, командно-панические обрывки фраз, а также фонематический и неречевой шумы. 
То, что он привязан радует. Голос его сорвано-хриплый, темперамент по тембру определяется как буйный. Я его не вижу. Встать не могу потому, что сам все время под капельницей. Понимание того, что он привязан, пришли, когда стало понятным, что его конвульсии на кровати и порывы к действиям чем-то ограничиваются, а его металлическое ложе при этом дергается, но выдерживает и останавливает. И, тем не менее, пугали порой надрывные стоны ремней, сдерживающие «оракула» из последних сил.
Задумываюсь о том, что привязанный «оракул» это – хорошо. Иначе бы, в таком перманентно не проходящем состоянии без ограничителей движений, он мог бы сотворить в своем неконтролируемом бреду с кем-нибудь, и что больше всего пугает со мной обездвиженным и беззащитным на тот момент, что угодно. Подтверждая свой статус «прорицателя» на момент этих моих мыслей, он выдал в эфир энтонационно-возмущение: «Ну, ты скажешь! Да что ты-ты-ты, в самом деле-ле-ле-ле!…».
Левую руку с катетером приходится периодически поднимать вертикально вверх. Из-за укуса, и последовавшего за ним тромбоза и некроза тканей по каналу следования яда от большого пальца к шейному позвонку, рука постоянно сильно отекает. Если вы когда-нибудь ставили на бутыль с виноградным соком резиновую перчатку, то через пару недель, наверное, видели, как раздувается ее резина. Пугает и этот черно-сине-зеленый след по внутренней стороне руки. Вот такой и была моя левая рука. Первые полторы недели после укуса горной гадюки.
А начиналось все ярко и красочно. Августовским ранним утром по предварительной договоренности с приятелями мы выдвинулись на перепелиную охоту на моем проходимце – Mitsubishi Pajero 1998 года выпуска, собранном на линиях для арабского региона.
Оружие было только у меня. Спутники мои, не имея намерения активно участвовать убиении дичи, устроили себе лишь пивной день со сменой ландшафтных картинок. А я, как заправский «охотник по правилам», с лицензией на пять перепелов и двух вяхирей, взял на себя весь организационно-исполнительный груз. Спутникам отвел лишь зрительские функции.
Так мы добрались до поселка Кызыласкер и далее вверх на пару десятков километров до высокогорного джайлау в Жамбыльском районе Алматинской области. А там нам, сразу же после опасного серпантина и выезда на плоскую вершину, повстречалась многочисленная стая диких перепелов. Их было много. Неожиданно много! И они были не пуганными.
Если вы бывали в горах Алматинской области, то, наверное, знаете, что еловый лес начинается с запада – с урочища Турар в Каскеленском ущелье и тянется, через южные окрестности Алматы, Талгар, Иссык, Тургень – пятнами почти до Бартогайского водохранилища.
А в той горной местности, куда мы поднялись – вверх от Кызыласкера, куда на летние пастбища машины взбираются лишь изредка, есть скалы, прорывающиеся из плодородного гумуса и лишь тундровая растительность на нем. А точнее, только сочнотравье с середины весны и до августа, выгорающее на солнце к середине осени.
На вершинах и хребтах там не встретить никакой древовидной растительности. Лишь живописная альпийская пустошь, с ярко синим небом, меняющим свой оттенок до темно-синего, если поднять взор к зениту. И лишь вдоль спадающих вниз речушек есть невысокие деревья лиственных пород и кустарники.
В таких условиях нам повстречались не пуганые перепела. Стая! Которые никогда не только человека не видели, но и тем более автомобиль! Буквально в десяти метрах от дороги. Сразу, как только мы поднялись на плато, присела кучно стая в сто – сто пятьдесят птиц сытых, отъевшихся на диких злаках и ягодах.
У меня от такой удачи не было возможности адекватно координировать свои действия. И я не был готов к правильному поведению. Теряя самообладание, срываясь от трепета на фальцет, обратился к сидящему на заднем сиденье спутнику, чтобы он мне передал зачехленное ружье и достал из рюкзака коробку дробовых патронов калибра #9, которые рассчитаны именно на перепелов, вяхирей и прочую мелкую дичь.
Дрожащими от азарта руками соратник предал мне чехол с ружьем и стал искать коробку патронов, из которой их рассыпалось в салон порядка половины.
После того, как мне удалось взять три патрона я, торопясь, зарядил их в магазин своей Аташки (Ata – ружьё турецкого производства, из линейки Browning), рассчитывая на то, что трех выстрелов должно хватить. Птицы в полушаге друг от друга ковыряли мелкие злаки. И, не целясь конкретно в каких-то особей из этой «биомассы», я пальнул прямо из окна авто все три раза, лишь выставив дуло в сторону стаи. И, о чудо! После  грохота, ни одна птичка не пострадала и даже не пошевелилась.
В этот момент, я вспомнил, и до меня дошло, что в стволе стоит самый узкий чок на единичку, а это требует максимально сконцентрированной прицельной стрельбы, т.к. кучность дробин, при таком сужении и на таком расстоянии до цели по поражающему диаметру сравнима с диаметром дырки от гладкоствольной пули. И в таких условиях расположения птиц дробины кучками гармонично вписались меж птиц, не нанеся никакого вреда ни одной из них.
Благо, перепела оказались не пуганными и не поняли что произошло. Пока я орал, требуя еще патронов, перепела наблюдали за «невиданным явлением», которое крупнее любого известного им хищника, белое, гремит и еще верещит.
Вторая очередь из трех патронов была отстреляна уже с конкретным прицелом. А наведение на цель мной велось с расчётом на то, чтобы по линии выстрела находились хотя бы две птицы. Таким образом, за три выстрела я снял пять перепелок. Этого хватило, чтобы удовлетворить свое самолюбие и заявленные претензии к дикому миру. Мы, конечно, еще покатались по горам, останавливаясь у ручьев и скал, фотографируясь меж них. Но это уже было вроде дополнительных бонусов к моему охотничьему азарту.
На обратном пути, в полукилометре ниже от места встречи с перепелами, издалека я увидел греющуюся на глиняной грунтовке гадюку. Мои приятели уже были нормально под газом, а я вдруг решил перед ними фраернуть. Опыт, как у любого натуралистического алматинца был не только поимки и снятия узорчатой кожи для браслета, но и выварки на лечебный настой. Палкой я придавливал змей к земле и брал под голову, чтобы они не могли вырваться и укусить.
В этот раз охотиться на увиденную гадюку я не собирался. Намерения были лишь продемонстрировать спутникам, что я ее не боюсь, ловок и смел, ну может быть еще их попугать. Т.е. банальная рисовка.
Небольшая, сантиметров на пятьдесят гадина, не была готова к такой перспективе и моему напору.  Деревьев в горной тундре нет и, поэтому, я выскочил к ней в одной руке с зачехлённым стволом, надеясь поработать им как прижимающей палкой, в другой руке с надкусанной и недоеденной охотничьей колбаской.
Жуя, прижал  я гадину, и ухмыльнулся своему величию и ее ничтожности. Повернул голову к приятелям и свободной рукой, что с колбаской, дал им ОКейный жестом понять: «Ща пацаны! Тута нету вариантов! Большой человек – есть верхушка пищевой цепи!». И, пока приноравливался держать ее в покорности своей манипуляционной приспособой в правой руке, левой отправил корявую жилку пересушенной охотничьей колбаски в зажим челюстей. А после взялся ею за гадюку.
Я был уверен, что взял змеюку под самые ее змеиные «жабры», т.е. под самую голову. И тут же поднял зачехленный ствол, будучи уверенным в этом. Делать это, орудуя палкой, мне приходилось неоднократно ранее, и вслед за этим я отрезал им головы, чтобы не попасть им в зубы.
В этом же раз, я чересчур понадеялся на свой бравый опыт и предыдущие навыки. Ствол в чехле, как следовало бы ожидать, был шире обычной палки на сантиметр-полтора. А в результате, прижав змею под голову, я оставил ей пару позвонков между головой и моим захватом. Этого хватило, чтобы она извернулась и цапнула меня за большой палец.
Боль моментальная, как будто два стеклянных шипа от розы вдвое больше обычного вмиг вошли и вышли из моей плоти по эллиптической орбите. Что-то ошпаривающее химическое произошло в эту же долю секунды. Я рефлекторно отбросил гадюку на грунтовую дорогу. Тут, мои спутники выползли поинтересоваться, отчего же я такими амплитудами дергаюсь. И как обжегшемуся мне пришлось изображать перед ними мужскую реакцию, когда стоически сетуешь на произошедшее: «Эта скотина меня куснула!».
Ротозеи после нескольких литров пива особо не отличались реакцией и осознанием происходящего: «Прям куснула? И как? Больно? По-настоящему куснула? И как ты себя чувствуешь? Если через сорок минут не помрешь, то жить будешь…».
И мне тогда не понятно было, откуда появилась эта нелепая цифра – 40. Почему именно столько? И кто это на себе испытывал?!
Я и сам не представлял, что это значит быть укушенным змеей. Мы засекли время. Было около трех часов дня. Кроме болезненных микро-ранок внешних проявлений не было. И все же, душевный мой баланс был сотрясен неожиданной встречей с бездной последующей неизвестности и это выражалось идиотской улыбкой, которая чувствовалась на моём лице.
Я попытался вытянуть яд из ранок, надеясь на вакуум, создаваемый мимическими мышцами и через глотание последних пузырьков воздуха. Чем-то сукровичным я в результате этого отплевывался. Но, страх от незнакомой ситуации нарастал.  По памяти решил вдобавок три спичинки зажечь разом и потушить о ранки, чтобы яд в них от термического воздействия свернулся.
Наслушался я всяческих нелепых историй ранее, а в последующем понял, что их распространяют враги рода человеческого.
Поработал я над собой не только первыми тремя спичками. После второго «напалмового»  захода левый край пальца до ногтя был поджарен до состояния кровавого стейка. И не это пугало, а неизвестность, с которой был обречен столкнуться организм в борьбе со змеиным ядом.
Ребята же, в компании которых я находился с утра, весьма иронично ко всему отнеслись как друзья из «Иронии судьбы». Если бы надо было кого-нибудь из них отправить в Ленинград, то, конечно же, улетел бы я. Пивной демон с ними делал свое дело. Да и, я еще не представлял, как все обернется и продолжал хорохориться. В результате чего мы отправились далее путешествовать по Жамбыльскому району Алматинской области в западном направлении.
Мы проехали от Кызыласкер через Каракастек, Аккайнар, Шиен и уже подъезжали к Бесмойнак, когда я окончательно понял, что мне не выдержать физически нестерпимую боль от распухающей руки. Держать ее горизонтально положив ее на бедро, я не мог, боль усиливалась. Приходилось держать ее вертикально и все время ощущать болевую пульсацию в месте укуса. Посадить кого-то из спутников за руль не представлялось возможным. Пива на дорогу было припасено много. И, как известно, пиво без водки – деньги на ветер! А, следовательно, управлять они не могли. 
Так мы к полпятого дня доехали да Узынагаша, где я прикупил в таблетках супрастина, боясь, что яд вызовет аллергическую реакцию. Но вышло иначе, реакции не последовало, а сонное состояние почти убивало.
К нашему счастью, тихой сапой через час мы оказались в городе, где я развез своих дружков по домам и к шести вечера оказался дома. Держался я до последнего, ведь после супрастина меж век хоть спички вставляй, и сама развозка осуществлялась далеко за полосой пограничного состояния. А, взобравшись к себе на пятый этаж, Великий Балгин рухнул в царство Морфея совсем без задних ног.
К 24.00 необъяснимая тревога и жажда разбудили меня. После нащупывания кнопки светильника и прищура в мозго-взрывной момент «дабудетсвета» меня охватила паника! В глазах у меня стояло четыре копии комнаты, тогда когда я сидел только в одной.
При этом на руке/руках появился чернеющий сворачивающейся кровью канал следования яда – от пальца к плечу. А самой страшной оказалась ощутимая несвязность мыслей рождающихся в левом и правом полушариях мозга. Пошедшие не по той передаче шестеренки мозга породили ужас и трепет.
И тут же от меня последовало истерико-паническое обращение к своей многоуважаемой и доброй родительнице, которая к тому времени все не ложилась спать: «Мама-а-а-а, вызывай скорую!!!». Пока ехала к нам белая карета с докторами в ней, я рассказал матери что случилось.
Когда поступил в Городскую БСМП, две из четырех кроватей были заняты. На одной лежал, как мне по началу показалось, в полной отключке и почему-то на ремнях рыжеватый мужичок с серых кальсонах, на второй – отверженный «мацан», которого я назвал так, синтезировав ему определение из двух слов – «мальчик» и «пацан». После отказа ему в симпатии его объектом внимания, тот съел горсть таблеток Димедрола. И находясь в полубреду, все сетовал на любовное фиаско.
Первую ночь, я поменял свои первые впечатления в отношение рыжего «оракула». Его реплики были неожиданными и пугающими своей эмоциональной нагрузкой.
Напротив нашей реанимационной палаты стоял медсестринский стол. А пока дежурная по отделению медсестра ушла в женскую комнату, к нам в реанимационную палату повадился пациент, клянчивший сигареты. Этот тип был изрядно подшофе, и хотел было пострелять у нас, но тут же махнул рукой на нас некоммуникабельных и нефункциональных, прочтя вывеску «Реанимация». И, тем не менее, клептомания даже в таком состоянии не покидала и занимала основательные позиции в его БАЙОСе (BIOS - Basic Input/Output  Sistem - в компьютерной технике - базовая система ввода-вывода).
Отираясь в коридоре, он поглядывал по сторонам. Его тянуло к столу дежурной медсестры, а точнее к стулу возле него, на котором висел чей-то белый халат, а в его кармане торчал бумажник и помятая пачка сигарет. Перед самым последним рубежом он решил-таки для подстраховки посмотреть в открытую дверь нашей палаты. И, казалось бы, ему ничего не угрожает и он во всем уверен. И намерения его были очевидны. Но, его взгляд зацепился за мои открытые глаза, смотрящие в разные стороны, но с ухмылкой на лице. Это его остановило в нерешительности, и он попятился назад.
Медсестра не возвращалась долго. И, вероятно, она уже уснула к тому моменту где-нибудь в процедурном кабинете на кушетке. А примерно через 20 минут вернулся к своей критической стартовой точке тот самый пациент, который хотел курить, но скорее мечтал залезть в карман злополучного халата за лопатником. Наткнувшись, на мой взгляд, во второй раз он все так же ретировался. Так за ночь продолжалось с интервалом в 20 минут пять или шесть раз.
Наконец, он решается спросить курево у меня, по всей вероятности, надеясь на то, что мои глаза – застывший взгляд ушедшего в Валгаллу или откинувшего сандалии покойника. На его проверку я все ж таки откликнулся тем, что в этой палате никто не в состоянии курить. И это, по всей видимости, его весьма разочаровало. А спать я не мог, т.к. после энергетических инъекций, а скорее всего в таких ситуациях инъекции делают с чем-то амфитамино-содержащим, заснуть я был не в силах. Меня ощутимо пёрло и колбасило. Да так качественно!
Потом еще несколько раз с интервалом по полчаса он являлся и воровски заглядывал, натыкаясь на мои зрительные разносторонне-направленные колючки. Его идиотский, клептоманский пунктик меня в очередной раз завёл с полпинка, и я покрыл его эмоционально выразительным матом. Нормативно это можно было бы перевести как: «Ты, такой-сякой, какого повода, ты тут ошиваешься, пошел бы ты лучше сексуально отдыхать, пока тебе не воткнули в мягкие места душку от спинки кровати…». Это решительно пошатнуло что-то в его BIOSе, что он больше не появлялся в оставшиеся часы ночи.
Через минут десять после этого слышу какую-то возню с поступлением нового пациента в отделение и голос какого-то медика: «Грибы, отравление». Второй голос спрашивает: «Грибы свежие?». То, что они оказались свежими, успокоило спрашивавщего.
А «оракул» в этом момент добавил инфернальным хрипом: «Он таким не был месяц назад. Их варить надо…». После этого он выдержал паузу на пару минут и потом добавил в ночную тишину: «Ну, если запить есть чем». И затих. Мне оставалось раздумывать об обстоятельствах, при которых новый поступивший принял опасную дозу грибов, а «оракул» гаркнул, испугав меня своей неожиданностью: «А пойдём, сами попробуем тоже!».
Я успокаиваюсь после всех очередных событий лишь в разглядывании Патрика – друга Спанч Боба, висящего над столом медсестры. А тем временем, «оракул» иногда четко, а порой на непонятном наречии с кем-то беседовал в своей виртуальной Валгалле.
Я рассматривал чернеющую на глазах линию следования яда от места укуса. Из раны вытекает бордовая жидкость и, протекая пару сантиметров, застывает в гранатовых оттенках, через которые светятся искорки кварца, который забежала и на десять минут включила медсестра. Зрелище! Только глаза от этого болят потом.
«Оракул» тяжело задышал. Ему стало тяжко. А я, заметив появление медсестры с очередной системой для меня, каждые последующие полчаса требую у нее утку, и абстрагируюсь от отходов жизнедеятельности. Дежурная сразу же отправляется травить ими, стоящий почему-то прямо в коридоре, унитаз. В соседней палате под аппаратом искусственного дыхания лежит в нарко-коме 36-летний мужчина. Через 14 часов он уйдет в мир иной.
А мне пока оставалось слушать «оракула», который кого-то отгонял: «Уйди, уйди, встал как вкопанный! Сейчас бы прихлопнуло».
Самоубийцу – «мацана» уже перевели в другую палату. На его место привели  разбушевавшегося аташку. Санитары его успокаивают и одновременно применяют меры подавления против его буйного поведения. Тот орет на смеси казахского и русского. «Оракул» не преминул прокомментировать: «Ну что ты орёшь?!». Я не сдержал свой хохот.
А «оракул» начал разговаривать по своему каналу с какой-то Светой и куда-то собрался ехать то ли с ней, то ли без нее. А новую «белку» проткнули капельницей и ушел бело-горячий аташка в давно нестиранной маечке в мирное забытьё на соседней кровати.
Это не вытрезвитель. Это место было за гранью. В нем люди не пьяные, а отравившиеся. «Агашка-Белка» принес с собой спертый и сырой запах общаги на пузырящихся коленках своих трико, которые ему передали родственники, не посмотрев на то, что принесли.
К утру я немного ожил и стал чувствовать нестерпимую боль в руке. Сукровица все течет, но я уже не умираю, а латаю на нано-уровне форс-мажорную перфорацию своей биологией. Это ощущается. И это меня порадовало.
На следующий день я заметил, что есть амбулаторные коммерческие клиенты, которые приезжают семьями и компаниями. Одеты они на контингент среднего и выше среднего уровня достатка. Рыгают при поддержке сдающих их в руки медиков родственников или друзей в унитаз в коридоре.
«Оракул», пока ему вставляли новый катетер, нагадил под себя. Мне сразу же захотелось даже в таком пограничном состоянии вырваться из того отстойника прямо босиком в одних трусах по улице уйти шатаясь домой. Я понимал, что умереть, теперь не умру, но душевное равновесие будет, таким образом, спасено. Надо было теперь собираться с духом, мобилизоваться и породить в себе скорейшее выздоровление.
А между тем меня мучил вопрос: за что и почему в том учреждении работают медсестры, санитары и медики? За зарплату? За деньги амбулаторных клиентов? Нет. Они не гордецы, они не грешники. Они работают там, где они есть – на своем месте. Каждый день такая рутина. Каждый день такая грязь. И их степень посвящения в такой срез действительности позволяет им уже не испытывать рвотных позывов. А тем временем, несмотря ни на какие оправдательные приговоры медикам, я помнил фоном, что хочу в тёплую и чистую домашнюю ванну, обработанную и умащенную всей надлежащей для этого бытовой химией и натуральными благовониями.
А покуда «оракулу» делали клизму во избежание последующих эксцессов с его незапланированным опорожнением, я услышал, наконец, его настоящее имя – Юрий Кулик. В момент такого интимного процедурного откровения со стеклянной трубкой и вазелином он проговорился медсестре о том, как его зовут. Большего он не сказал, ни места жительства, ни места работы. Но, и это было продвижением в выяснении его личности.
Я же разговорился с медсестрой, которая подошла брать мою кровь на анализ ее свертываемости. И после прикосновения к ее миру еще больше захотелось вырваться из этого отделения, из круговорота таких событий и судеб. Понял, что хочу быть не только счастливым и довольным, но и одновременно позволять себе философствовать и самостоятельно выбирать пути. Хотя, осознал, что придется в жизни выбирать либо то, либо это. Иначе никак. Балансировать между ними – почти невыполнимая задача.
К тому времени у меня получалось поворачиваться и смотреть за спинку кровати. «Аракул» - Юрий Кулик все время ворочался и говорил с закрытыми глазами. Все его реплики были из забытья. Аташка охал, а Кулик, социализуясь из своего параллельного мира, его успокаивал: «Ну что ты теперь охаешь?!». Последующие менторские фразы выставляли его умудренным критиком, тогда, когда на вид он был рябым рыжим и коренастым сантехником-кретином небольшого роста и с выбитыми передними зубами.
Днем следующего дня пришла моя сестра, принесла спортивный костюм, забрала вещи, в которых я поступил, и стала педалировать ситуацию. Из ее разговора с врачами, которые не могли определиться кто же из них мой лечащий, ей все-таки удалось выяснить, что потребуется для моего излечения. Срочно нужна была сыворотка, которую можно извлечь из крови объемом в 20 литров, которую можно получить от 30-40 мужчин с аналогичной группой крови с соответствующим резус-фактором.
У моей сестры, как у завкадрами крупной организации в распоряжении были контактные данные людей, к которым можно было обратиться с такой просьбой. На такой благотворительный клич отреагировало нужное количество мужчин с первой группой крови с положительным резус-фактором.
Врачи в этот же день получили извещение из городского центра переливания крови о нужном объеме сыворотки и каких-то там ферментов. Однако дежурные врачи, ссылаясь на то, что не определен еще мой основной лечащий врач, так и не решались мне назначать ввод необходимой сыворотки.
На второй день ко мне пришли посетители из числа сослуживцев с работы. Я, к тому времени, держась за стенку одной рукой, решился подвигаться по отделению и изучить пространство, в которое попал.
Зрение из-за энцефалопатии еще подводило, копии видимого вокруг еще мультиплицировались. Видимо, по этой причине я не узнал глядящих на меня сотрудников из Департамента системного анализа и прогнозирования ТОО «КазахМыс» (дочка АО «КазахМыс»). Они же, смотрели на меня и поражались моим окружением, состоящим из «нецензурного» контингента. Когда же они меня окликнули, и я узнал знакомые голоса, то понял, что они стоят в наглухо зарешеченном дверном проеме, который выходит под арку здания Алматинской БСМП.
Пообщавшись с ними, и развеяв их сомнения на счет «цензурности» моей причины пребывания в том заведении путем демонстрации места укуса и логической связанности в мыслительных процессах и при повествовании, я получил свою передачку и пожелания скорейшего выздоровления.
Обратный путь по коридору вдоль стены все также был для меня с ограниченным полем зрения. Я все-таки рассмотрел другие клети в проемах и палатах, а также представителей контингента и тот самый злополучный унитаз в коридоре, о котором я к тому времени лишь догадывался. Этот «белый кратер» находится в коридоре на виду у всех, будучи подключенным к соответствующим коммуникациям, но без кольца и крышки. Вероятно, того требовала специфика работы с пациентами с пограничными состояниями.
Ночь все так же прошла в каких-то мутных трагедиях и с известиями о смерти наркоманов, не справившихся то ли с дозой, то ли с ломкой. Мне перестали делать какие-либо инъекции в катетер и внутримышечно. И, я понял, что о сыворотке я должен забыть.
А на следующее утро, когда узнал о появлении завотделения, едва одевшись, еще пошатываясь, я ввалился к ней, чтобы выяснить, как я могу выписаться. За моим визитом с подозрением смотрели санитары, ожидая в коридоре. Для них я был одним из нецензурного контингента. Завотделением тоже не сразу поняла, кто я и зачем пришел. И лишь на третьем предложении она, кивнула санитарам, и они успокоились.
Я ее попросил выписать, на что она стала категорически отказываться. Здесь я понял, что любые мои требования ничего не значат на фоне зарешеченных окон, дверных проемов между частями отделения и на входах в некоторые палаты. Тогда я применил иную тактику – стал настаивать на том, чтобы меня выпустили под расписку. Но, и это не помогло.
И тут я понял, что нужно поговорить с ней, чтобы выяснить, чем она руководствуется и какие контуры в ее голове. Начал я с того, что с лечащим врачом я так и не познакомился, а назначения были для меня от трех разных докторов в первые 24 часа. Частью они наслаивались друг на друга, а частью противоречили.
Когда же я заговорил о фактическом насильственном удержании меня и об отсутствии лечения сывороткой, сбор крови на которую организовала моя сестра. В этот момент завотделением явно напряглась и перешла на «вы»: «Это для вас из Фонда Первого Президента люди кровь сдавали? Это ваша сестра всем этим руководила?».
Как медведь в посудной лавке я случайно наступил на нужные мне клавиши. Попал-таки в самые закрома прочности ее души. Тут лёд ее профессиональной непреклонности вдруг хрустнул, и она, на мое удивление, стала мягкой в репликах и согласилась с тем, что я имею право принять ответственность за свою досрочную выписку почти, что по УДО.
Я быстренько собрал листы корявых записей, покопался в карманах на предмет хоть какой-то денежки и, будучи пропущенный санитарами из решетчатых преград, был таков.
Впереди меня ждала ванна с благовониями и шампунем.