Кладовщик

  Солнечным февральским утром я - старший смотритель Церковного павильона, Валентина Николаевна - завхоз и Катя — бойкая, неглупая девушка, закончившая три года назад школу  — двигались гуськом по промерзшей дороге. Парк еще спал. Снег сравнял аллеи и пригорки, закрыл собою мосты и пруды. Перед нами блестела огромная белая равнина, от одного взгляда на которую болели глаза. Идти пришлось далеко, за нижние дома, вниз, все время забирая вправо. Разговаривать не хотелось, у Кати болело горло, я промерзла до костей, а Валентина Николаевна, пытавшаяся сообщить нам что-то интересное о цветении кабачков на ее огороде, вскоре замолчала, подняв повыше воротник толстой зеленой куртки. Минут десять мы шли молча. Вдруг Катя, взмахнув руками , шлепнулась недалеко от сугроба.
«Смотрите!»- прошептала она, глядя нам за спины.
Мы,  с трудом оторвав от нее глаза, обернулись. По синему как глаза Кати небу, как ребенок, подставляя то один, то другой бочок, протягивая вверх ладони, покачиваясь, плыла радуга. Казалось, она плескалась в лучах холодного солнца. Понежившись, радуга укрылась за  ближайшей тучей, и больше мы ее не видели. Вот так мы и стояли взглядами в небо, Катя - чуть приоткрыв рот, Валентина Николаевна с доброй улыбкой, я —  с  неосознанным предчувствием.
Осталось пройти совсем чуть-чуть. Наконец из-за поворота выступило неказистое одноэтажное здание с зарешеченными окнами, склад, куда, собственно, и лежал наш путь. На складе мы были впервые, поэтому  нерешительно топтались на скользком пороге. Я постучалась в рассохшуюся дверь, никто не ответил. Подождав, я постучала снова, на этот раз кулаком — и вновь тишина. Втроем мы выбили барабанную дробь. Послышался недовольный мужской голос:
«Иду, иду! Все им скорее надо. Скорее!» - лязгнул засов, рассохшаяся дверь отворилась, мы вглядывались в открывшуюся перед нами темноту.
«Проходите, что вы там встали? Не июль на дворе!» - донеслось до нас негромкое молчание.
Задвинув засов, мы по очереди зашли в длинное помещение, посреди которого  стоял черный во всю комнату стол. Стол стоял так, чтобы его можно было обойти вокруг, не сбив плечом банки, планшеты, старые ржавые чайники, свисавшие с огромных старых гвоздей.
В комнате было тепло, даже душно. Тусклый свет фонаря «летучая мышь» светил нам под ноги.
«Ай!» - Валентина Николаевна отскочила в сторону, потирая лодыжку. Не заметив, она споткнулась о какую-то ржавую посудину. Выскочивший на шум хозяин склада хмуро посмотрел на нас из-под щетинистых бровей, но ничего не сказал. Минуту-другую мы  пытались разглядеть друг друга.
«Здравствуйте. Мы из отдела Большого Меншиковского дворца. Принесли списочек. Вот!».
«Здрасьте! Сам вижу, зачем пришли. Так!  Мыла нет, только жидкое, гвоздей нет — будут в мае-июне, бумага только тонкая писчая, карандаши дам, туалетной бумаги нет  и не будет-покупайте сами! Все, больше ничего нет. Банку под мыло принесли?».
«Нет. Банки нету» - сказала я.
«Банки нету!» - передразнил меня хозяин, пристально вглядываясь в мое лицо.
«И куда ж я вам мыла налью? В свою банку?  Все и так уже растащили! Спасу на вас нет! Вот возьму и не дам мыла!»
«Простите, пожалуйста! Мы  здесь в первый раз, мы не знали!» - жалобно протянула Катя.
«Ладно уж! Найду я вам банку, идите сюда! Держи банку вот так» - велел хозяин Кате.
Жидкое лиловое мыло текло по каплям в пластмассовую емкость. Хозяин , держа емкость аккуратно, стараясь не пролить ни капли, сопел, то и дело вытирая со лба пот. Выдав нам все обещанное, он спросил «Кто здесь старшая?»
«Я!» - выступила вперед Валентина Николаевна.
«Пошли».
Старясь не задеть ящики, стоявшие повсюду, мы втроем втиснулись в маленькую комнатку без окон , с  тремя стульями и низким столиком. Прямо на нас из-за угла с красного плаката грозно смотрел Владимир Владимирович Маяковский, в комнате жутко пахло мочой, Катя морщилась. Неожиданно во все стороны брызнул яркий свет — хозяин включил лампу. Мы смогли впервые,  как следует разглядеть этого человека. Ниже среднего роста, седоволосый, безусый, обрюзгший мужчина лет восьмидесяти. Одет он был в грязные камуфляжные брюки, держащиеся на одной веревочке без пуговиц, в желтой от пота безрукавке, одетой поверх замызганного свитера, в зеленой рваной фуфайке. На ногах  блестели железными пряжками грубые солдатские башмаки.
Вцепившись темными от табака пальцами в карандашный огрызок, Борцев Петр Егорович - так звали хозяина склада - высчитывал на обрывках газеты стоимость выданного нам товара. Беззвучно шевеля губами, твердил он про себя цифры, что-то зачеркивал и вновь писал. Катя вышла в коридор, мы с Валентиной Николаевной молча ждали, зажав носы варежками. К запаху мочи примешивался  запах сырой тлеющей бумаги, плесени, поселившейся на краешках стульев. Высчитав точную сумму, хозяин на отдельном листке заверил составленный акт выдачи товара своей подписью и указал нам на дверь.
«До свиданья!  Все, что мог я для вас сделал!»
Натянув шапки, мы заторопились  на улицу. С наслаждением вдохнув в себя ледяной воздух, мы облегченно вздохнули.
«Ну и вонь там! Меня чуть не вытошнило!»- Валентина Николаевна брезгливо помахала у носа платочком.
«Да уж, я бы там работать не смогла, а от деда   пахнет отвратительно!» - высказалась Катя.
Едва мы отошли от склада - начался снегопад. Горизонт заволокло свинцовой пеленой. Идти стало трудно, ноги по колено проваливались в снег. Придя в Большой дворец, мы долго не могли согреться.
...Прошел год. По ионии судьбы мы втроем спешили на работу, и путь наш лежал мимо склада. На самом выходе из парка нас остановил молоденький охранник. Взяв под козырек он покраснел и спросил:
«Девочки, а  вы давно видели Петра Егоровича?»
«А кто это?» - спросила Катя.
«Кладовщик. Уже неделю как он не выдает товар и уже несколько дней не выходит на улицу. Жив ли он?» - охранник смутился.
Валентина Николаевна решительно потянула его за рукав.
«Пойдемте. Мы были у него как  раз в прошлую пятницу, но дверь никто не открыл».
Охранник — его звали Коля - с трудом вышиб разбухшую мокрую дверь. Мы вошли внутрь. Коля движением руки отстранил нас, пересек темный коридор и громко крикнул: «Петр Егорыч!»
Тишина. Еще не дойдя до комнатки. Вкоторой жил кладовщик, мы почувствовали чудовищный запах и не ошиблись. Петр Егорович сидел на стуле. Голова и руки лежали на столе, по ним бегали мыши. Я испуганно отшатнулась. Валентина Николаевна перекрестилась. Катя стояла, оторопев. Коля трясущимися руками набирал номер «Скорой». Я включила вентилятор, вышла в коридор и медленно пошла в сторону железных ящиков. Тихонько отворив дверь, я вздохнула полной грудью. Но вместо морозного воздуха я почувствовала запах  не то корвалола, не то какого-то еще лекарства. Подняв глаза, я чуть было не вскрикнула от изумления, передо мной открылся огромный музейный зал. Как во сне я переходила от большой китайской вазы к бронзовой статуэтке, стоявшей в тоненькой стеклянной витрине, от нее к переливающимся хрустальным шарикам, вставленным один в другой. Случайно я подняла глаза на стену, там  в золотых и серебряных окладах покоились иконы Божией Матери, Святого Пантелеймона Целителя, Святой Троицы. В  зале было довольно светло и причиной этому были свечи, толстые, установленные на высоких каменных столбцах так, чтобы до них не добрались мыши. Я вздрогнула, кто-то положил мне руку на плечо. Это был Коля:
«Пойдемте, там подошло ваше начальство».
Во дворе стояли две машины, десяток незнакомых людей, Ольга Владимировна из отдела Большого дворца, Катя с Валентиной Николаевной. Подбежал раскрасневшийся Коля:
«Умер ваш кладовщик от сердечного приступа, да неудивительно это, воздух спертый, сырой, грязь ужасная, да и старый он уже был — восемьдесят три ему».
«Ого!» - протянула Катя.
«Да». Покосился на нее охранник — еще, кстати,  какую - то записку нашли, ребята вам ее чуть позже отдадут. Спасибо за помощь! Я побежал!» - отойдя на несколько шагов, Коля остановился:
«Катюша. Я понимаю, что не время и не место, но если будет желание и время,  заходи. Я завтра во - он там дежурю….. Смотрите, какая радуга!»
Как по команде, мы уставились на небо. По небу плыла розовая радуга, то появляясь, то исчезая за облаками.
На днях Ольга Владимировна собрала весь коллектив Большого дворца у себя в кабинете и показала нам мятый тетрадный листок, на котором размашистым почерком было написано следующее:
«Я,  Борцев Петр Егорович, передаю все, что осталось после меня в комнате, прямо по коридору и направо Государственному музею - заповеднику Ораниенбаум. Все эти вещи я искал и собирал всю свою жизнь: вазу с драконами я нашел десять лет назад в пруду у Рябиновой аллеи, статуэтки в засыпанном старом колодце, что перед лесопарком. Многое, в основном иконы, я выкупил у старожил Ораниенбаума. Если какие-то вещи окажутся поврежденными, прошу меня извинить но могу сказать точно,  если бы я их не нашел, долго бы они не просуществовали. Простите так же, что я отдаю вам все эти вещи только сейчас. Я ими жил. В этих предметах по крупицам собрана вся моя жизнь. Остаюсь всегда ваш. Борцев П. Е.»
Выставка «Историческая коллекция» длилась около двух лет. Все предметы попали к нам в отличном состоянии. Петр Егорович содержал их в складском помещении на свои деньги. В течение 35 лет он ухаживал за вазами и скульптурой, раз в год весной поздним вечером он мыл их, поливая из тоненького шланга теплой водой, затем насухо вытирал и относил вновь в свое хранилище. К образам кладовщик относился особенно бережно, приобретая розовые и белые праздничные свечи, которые горели перед ними и день и ночь.

1. 10.2004