Мира спасение - Часть 1

    Александр Сороковиков


    МИРА  СПАСЕНИЕ
       



    Историю любого народа на земле нельзя отобразить только цитатами из хроник и летописей. Равно, нельзя ограничиться сухим цитированием хроник и в отношении истории России. История народа, это всегда переплетение судеб конкретных людей, когда ткань будущего ткётся в настоящем, и из этой причудливой мозаики вырисовывается картина будущего.Народ имеет свою культуру, духовность, традиции, а потому, вопрос земного бытия состоит в том, чтобы на любых исторических изломах, народ сумел бы эти – духовность, культуру и традиции сохранить. Иначе, если не сумеет он этого сделать, то исчезнет с лика земли и само имя его.Настоящая книга рассказывает о тех исповедниках и мучениках за Веру, которые не только сохранили, в годы безбожия и гонений, свои духовность и культуру, но и приумножили их. Приумножили подобно евангельским купцам и евангельским девам. Уже только потому память о них должна жить в наших сердцах, ибо, без их подвига невозможно было бы написать картину того будущего, в котором мы ныне живем.


    ЧАСТЬ I:

    «Предисловие»

    Когда смотришь на фотографии протоиерея Сергия Яхлакова и его дочери Златы Сергеевны, в сердце начинает звучать этот пасхальный канон: «Плотию уснув, яко мертв, Царю и Господи...» Поют его, когда Православный мир празднует в неделю Пасхи победу над смертью. Истинных «победителей смерти» всегда можно узнать  по ровной доброжелательности ко всем, по стремлению оправдать других, и если и осудить кого, то в первую очередь самих себя. Слово обличения, произносимое таковыми, звучит всегда со властию, но без желания оскорбить и унизить. Отличает их в любых обстоятельствах кротость и терпение, рождаемые от множества смиренно переносимых скорбей. Облик их всегда светел, взгляд чист, осанка полна достоинства. Они те, о ком Сам Спа-ситель сказал: «Вы друзья Мои». (Ин.15; 14.). Именно таковыми были, и сам отец Сергий и его дочь Злата; разумеется, не внешне только, но что важнее, глубоко в сердце. «Вся слава Дщере Царевы внутрь, рясны златыми одеяна и преиспещрена». (Пс.44; 14.).
    В 1937 года протоиерей Сергий Яхлаков переехал в город Красноуфимск Свердловской обл. Был назначен митрополитом Сергием (Страгородским) на служение в кладбищенскую церковь во имя прп. Иннокентия Комельского, Вологодского святого (память 19 марта ст.ст.). С 1937г. на приходы назначал сам Патриарший Местоблюститель, по причине довольно таки одиозной; большая часть архиереев РПЦ МП находилась в тюрьмах, лагерях и ссылках. Митрополит Сергий по этому поводу горько шутил: «У нас теперь полная свобода и раздолье – от Балтики до Тихого океана четыре епископа и сто при-ходов». До революции в Красноуфимске действовали три храма: церковь во имя св. блг. кн. Александра Невского на градской площади, Троицкий собор и кладбищенская церковь прп. Иннокентия. После революции осталась только одна она, но в двадцатых годах была занята раскольниками «обновленцами». Отцу Сергию пришлось служить в маленьком приделе во имя свт. Николая.
    В конце 1941 года отец Сергий был в очередной раз арестован. Злата Сергеевна рассказывала своим детям: за 20 лет служения было более двадцати арестов. Чекистам всякий раз приходилось отпускать священника. Ибо, с одной стороны, отец Сергий хорошо знал советские законы. С другой, спасал томик «Уголовного кодекса России» за личной подписью самого Ленина. Подарен он был Сергию Зосимовичу Яхлакову в 1918 году при назначении его на должность секретаря Северо-Двинского губздравотдела. На работников НКВД этот томик действовал магическим образом. По всей очевидности, они были хорошо осведомлены о прежних дружественных связях вождя революции, с подвергавшимся частым арестам священником.
    Сейчас уже мало кто помнит о том, что причиной предвоенных репрессий на духовенство явился тезис советского правительства «О превращении СССР в безрелигиозное государство». Планировалось к 31 декабря 1942 года закрыть последнюю церковь на территории Советского Союза. Коррективы внесла Великая Отечественная война. В августе 1941 года многих священников, принадлежащих к юрисдикции РПЦ МП, по секретному распоряжению Сталина отпустили на свободу. В числе освободившихся был и прот. Сергий Яхлаков. Но, на свободе отец Сергий прожил только один год, ибо власти уже решили свести счеты с  бывшим другом вождя мирового пролетариата. В ночь на 26 сентября, следующего, 1942 года он погиб от руки своей прихожанки из эвакуированных. 


    Глава 1: «Отец Сергий»

    Прежде чем приступить к рассказу о биографии и родословных корнях протоиерея Сергия Яхлакова, хотелось бы отметить, что принадлежал он к числу тех праведников, о которых древние отцы предвозвещали таким образом: «В последние дни праведники будут сокрыты от взоров человеческих». Сказано это более чем верно, о самом отце Сергии, ибо даже внешние факты биографии подводят к мысли о потаенности его жизни. Внутренний мир его был сокрыт не только от внешних людей, но и от членов семьи. И лишь только близким по духу людям мог он открывать сокровенные тайники  своего сердца. Среди них был его старший друг – Епископ, священномученик Павлин (Крошечкин). Среди них была его единственная дочь Злата.
Впрочем, таинственной была не только личность отца Сергия, таинственны были время и место его рождения. Потому что архивы указывают два места и три даты рождения этого человека: 1879, 1892 и 1898 годы. Автор этой книги проводил подробное биографическое расследование и со всей ответственностью может свидетельствовать, что фамилия – Яхлаковы, по городу Николаеву Херсонской губернии и окрестностям во второй половине XIX века не проходит вовсе. Также, не учился отец Сергий и в семинарии города Николаева, по причине отсутствия таковой, как равным образом не учился и в духовных училищах Херсонской губернии. В списках студентов Одесской семинарии Сергий Зосимович Яхлаков также не числился. Поэтому, о материалах допросов, представленных архивом административных органов Свердловской области, можно мягко сказать, как о непроверенных[1]. Скорее всего, здесь верна последняя дата рождения. А потому, на страницах этой книги будут приведены данные, касающиеся сей последней даты.
Родился Сергий Зосимович Яхлаков 30 июня 1898 года[2]. (здесь и далее, даты по ст.ст.) в дер. Аникино Приводинской волости Великоустюгского уезда Вологодской губернии, в семье дьякона Иоанно-Предтеченской церкви, Зосимы Константиновича Яхлакова. Клировая ведомость этого прихода дает следующие сведения о родителе будущего мученика и исповедника за Веру пострадавшего. Родился Зосима Константинович Яхлаков 14 апреля 1874 года, в семье псаломщика Кичменгской Преображенской церкви Никольского уезда Вологодской епархии[3]. В марте 1894 года, после окончания двумя годами ранее Никольского духовного училища, епископом Великоустюгским Варсонофием был определен псаломщиком Аникинской Иоанно-Предтеченской церкви и одновременно, учителем церковного пения в церковно-приходской школе. С 1902 года был назначен учителем по всем предметам.
    В 1903 году, от настоятеля прихода и прихожан, на имя епископа Велико-Устюгского Гавриила было направлено прошение: «соблаговолено ли будет назначить к нашей церкви во диакона местного псаломщика Зосиму Яхлакова, как человека трезвого, честного, знающего хорошо свое дело и рачительного не только к церкви, но к обучению детей наших церковному пению, так что, бывая в церкви и школе, мы умиленно слушаем ихнее пение. Живет он у нас 9 годов, и за это время заслужил от своего прихода любовь и симпатию, благодаря его хорошей службе и хорошим качествам души...»[4]. Прошение прихожан было вскоре удовлетворено. За усердные труды по народному образованию, в 1907 году о. Зосима был награжден медалью, а также получил письменное благословение правящего архиерея.
    У дьякона Зосимы Константиновича Яхлакова и у его супруги Фаины Львовны (в девичестве – Захаровой; крестьянки из деревни Митрошинской В-Устюгского уезда) в 1916 году было восемь детей[5]. Сергий у них был первенцем. Соответственно, младшие братья: Владимир – 1901 года рождения, Борис – 1911 года рождения, Николай – 1913 года. Сестры: Евгения – 1899 года, Анна – 1903 года, Елена – 1905 года, София – 1908 года. Был еще брат Валерий, но он родился после революции. Семейное предание говорит, что все братья работали на хороших должностях в Кремле и в аппарате Правительства Советского Союза.
    Если говорить о роде Яхлаковых, то согласно архивным сведениям по XVIII-XIX векам, это было сословие низших чинов духовенства: дьяконы, псаломщики, причетчики. Первые священники рода Яхлаковых, довольно компактно проживавшего в пределах Великоустюгского, Никольского и Усть-Сысольского уездов, появились к середине XIX столетия. Уже их сыновья начали получать Высшее духовное образование и добиваться высоких должностей, как на духовном поприще, так  и в светской деятельности. Чтобы не оставаться голословными, приведем в этой связи только несколько имен. Как говорят о том сведения из Клировых ведомостей В-Устюгского уезда за 1876 год: Иоанн Петрович Яхлаков – 54 лет, сын умершего диакона, помощник настоятеля Бобровской Николаевской церкви Устюжского уезда. В 1868 году рукоположен во священники. В 1872 году награжден набедренником. С 1873 года – на должности законоучителя[6]. Или, аналогичная запись: Антипинская Троицкая церковь. Настоятель, священник Иоанн Михайлович Яхлаков, сын умершего пономаря. В 1846 году окончил курс Вологодской Духовной семинарии. В 1847 году рукоположен во священники. С марта 1870 года состоит законоучителем в Папульском земском училище. С июля 1874 года состоит депутатом на съездах при Устюгском Духовном Училище. В 1867 году награжден набедренником. Имеется бронзовый крест на Владимирской ленте в память войны 1853 – 1856 годов. В апреле 1873 года пожалован бархатной скуфьей[7].
    Некоторые из Яхлаковых, по окончании семинарии выбирали путь мирского служения. «Вологодские епархиальные ведомости» скрупулезно отражали служебные передвижения не только священников, но и всех связанных по службе с духовным ведомством: «Столоначальника Первого Канцелярского служителя, из окончивших курс семинарии, Прокопия Яхлакова, определить Архивариусом»[8]. Впоследствии, в «Епархиальных ведомостях» не раз появлялась фамилия Прокопия Яхлакова в связи с его повышением по службе.
    Потомки дьячков и псаломщиков уверенно входили в священническое сословие, о чем могут свидетельствовать списки семинаристов второй половины XIX столетия. Если говорить о роде Яхлаковых, то ярким представителем этого рода, можно назвать Николая Александровича Яхлакова, смотрителя Усть-Сысольского (ныне – город Сыктывкар) Духовного училища. По Формулярному списку, о службе смотрителя Усть-Сысольского Духовного училища, Статского Советника Николая Яхлакова можно узнать следующее. По окончании в 1881 году Московской Духовной Академии, со степенью кандидата богословии, он был направлен на должность преподавателя по основному и догматическому богословию в Тобольскую Духовную Семинарию. В 1884 году по его личному прошению был перемещен на должность смотрителя в Усть-Сысольское Духовное училище, на которой и оставался все последние годы. За усердную службу был избираем на почетные должности, и получал правительственные награды. Таковыми были: орден св. Станислава 3-й степени, впоследствии – серебряная медаль на  Александровской ленте в память Государя Императора Александра III, и орден св.Анны 3-й степени.
    По указам Правительственного Синода, Н.А. Яхлаков постепенно повышался и в табеле о рангах: в 1884 году – чин Надворного Советника, в 1888 году – Коллежского Советника, в 1992 году – Статского Советника. Были ли последующие повышения по служебной лестнице? Архивные данные пока об этом умалчивают. Об общественном его служении сказано: состоял председателем педагогического совета Усть-Сысольской женской прогимназии, также состоял в должности председателя Усть-Сысольского Отделения Вологодского епархиального учи-лищного совета. Состоял по назначению епархиального начальства членом Усть-Сысольского отделения Стефано-Прокопьевского братства, а в 1901 году уже являлся председателем Усть-Сысольского отделения этого братства. С 1903 года состоял в должности заведующего постоянными педагогическими курсами при Усть-Сысольской женской гимназии.
    Смотритель Духовного Училища хорошо владел и иностранными языками: послужной список указывает о назначении его временно и.о. Преподавателя немецкого языка. За многие и усердные труды на почве духовного образования Статский Советник Николай Яхлаков был награжден от Священного Синода книгой «Библия»[9]. Как показывает тот же список, Н.А. Яхлаков был добропорядочным семьянином. Имел сыновей – Александра и Владимира, дочерей – Марию и Веру. Дети его проходили обучение в гимназиях. Движение Николая Яхлакова можно проследить еще ранее, по спискам учащихся Никольского Духовного Училища, которое окончил в 1871 году[10]. Так же, как показывают списки Вологодской Духовной Семинарии за 1874 год, то в этом году он с отличием закончил 3-й класс этого учебного заведения[11].  По окончании оной, как было сказано ранее, он поступил в Московскую Духовную Академию, которую и закончил со степенью кандидата богословия в 1881 году[12].
    Самоочевидно, что, имея столь выдающиеся способности, Николай Александрович мог бы при желании добиться таких высоких должностей, которые имели его Московские однофамильцы. Списки Центрального алфавитного фонда ГАРФ свидетельствуют, что живущие в Москве Яхлаковы отнюдь не принадлежат к сословию простого народа. Например: Анна Диодоровна Яхлакова; потомственный почетный гражданин города Москвы[13]. Или – Александр Яхлаков, Надворный советник. Далее – делопроизводитель Канцелярий. Или –Московский обер-полицмейстер[14]. Либо, к примеру: Яхлаков; Коллежский советник. Столоначальник Главного штаба[15]. Видимо, совсем не случайно, дьякон Зосима Константинович Яхлаков поехал в 1917 году из захолустного села Аникино искать счастья в Первопрестольную. И, видимо не случайно, впоследствии, его дети работали на хороших должностях в Советском правительстве.
    Разумеется, с переходом из низшего духовного сословия – причетчиков, псаломщиков, дьячков в сословие священническое, Яхлаковы стремились и детям своим дать достойное образование. В том же Усть-Сысольске, священник Крестовоздвиженского женского монастыря, Василий Яхлаков обучал своих детей Сергия и Евангела, с 1899 по 1903 годы, под началом смотрителя Духовного Училища Н.А.Яхлакова[16]. С переводом священника Василия в Сретенский собор города Никольское, дети его также были переведены в Никольское Духовное Училище[17]. Впоследствии, мы увидим о. Василия Яхлакова в списках Александро-Невского братства города Никольска[18]. А, детей его в списках учащихся Вологодской Духовной семинарии[19]. Протоиерей Василий Яхлаков прожил еще долгую жизнь, и, по всей видимости, прожил достойно, потому что под конец ее Господь даровал ему венец мученика. Согласно данным списков «Жертвы политического террора в СССР», он был расстрелян 4 декабря 1937 года по решению суда тройки НКВД[20].
    Исследование даже небольшого среза биографических сведений этого рода, позволяет понять, что ничего общего с навязываемых литературой «обломовыми», «лишними людьми» или чеховскими «ивановыми» они не имели. Напротив, они принадлежали к сословию людей, являвшихся опорой Самодержавия, Церкви, а значит и России. Общая тенденция второй половины XIX века была таковой, что многие представители мещанского сословия, а также низших духовных чинов, благодаря реформам Императора Александра II получили возможность поступать в Высшие учебные заведения, а затем, благодаря усердию, уму и здоровому честолюбию добиваться определенных степеней Табели о рангах. В политику же, как правило, уходили люди духовно и нравственно нездоровые. А также те, кто не имея должных ума и усердия, оказывались жертвами больного честолюбия.
    Время открывало пути для представителей низших сословий. Сам Зосима Константинович, в согласии с общей тенденцией, старался дать детям достойное образование. Его старший сын Сергий начинал обучение с церковной приходской школы, где диакон Зосима Константинович был преподавателем[21]. Как свидетельствует запись в экзаменационном листе Аникинской одноклассной церковно-приходской школы за 1908 год, только по пению у Сергия была тройка. Что же касалось оценок по рус-скому и церковно-славянскому языкам, а также Закону Божьему – оценки были отлич-ные. С 1908 по 1912 годы Сергий обучался в Великоустюгском Духовном училище. Оценки тоже имел отличные и хорошие[22]. Учился ли Сергий в Семинарии? Архивы Вологды и Великого Устюга об этом умалчивают. Но его другой брат Владимир, согласно данным 1916 года, проходил обучение в Вологодской духовной семинарии[23]. Сестра Евгения обучалась в Лальской женской прогимназии. Младшие сестры, Анна и Елена учились в Великоустюгском епархиальном женском училище[24]. Согласно записям в клировой ведомости Аникинской Иоанно-Предтеченской церкви за 1915 год Сергий находился при отце[25]. В 1916 году, по достижении 18-летнего возраста, Сергий состоял на службе при строительстве Мурманской железной дороги и железной ветки Архангельск – порт. По всей очевидности, по причине военного времени, это был трудовой набор. Может показаться странным, что представитель духовного сословия трудился на строительстве железной дороги. Но, сведения эти записаны, как в клировой ведомости Иоанно-Предтеченской церкви, где служил диаконом отец Сергия[26], так и в послужном списке секретаря Северо-Двинского губздравотдела Сергия Зосимовича Яхлакова[27]. Незадолго до февральской революции, сын диакона, а по факту служащий железной дороги был призван на военную службу[28].
    Здесь хотелось бы сделать отступление, дабы рассказать об одном таинственном случае, происшедшем именно в Архангельский период жизни Сергия. От Соловецкого подворья города Архангельска, под конец каждой недели совершались однодневные паломничества в Соловецкий монастырь. Предназначенный для этих целей пароход привозил паломников к воскресному дню, а в ночь на понедельник отправлялся назад. Воспитанный в церковном благочестии юноша не мог не побывать в этой северной святыне. И, когда к тому предоставилась возможность, с группой сотрудников отправился в паломничество. После литургии в Спасо-Преображенском монастыре, богомольцы решили посетить скиты Соловецкой обители. Сейчас уже нет возможности установить факт, в каком из скитов произошло событие, через несколько лет радикально изменившее жизнь руководителя губернского отдела здравоохранения. Семейное предание об этом тоже умалчивает.
    В тот день, паломники, побывав в скитах, уже собирались возвращаться в  Спасо-Преображенский монастырь, чтобы готовиться к отъезду. Но, именно тогда произошло событие, ошеломившее, в первую очередь самого Сергия. Богомольцы уже собирались покинуть скит, в котором они находились, как вдруг к ним вышел убеленный сединами монах, и со словами: «Вот, будущий служитель Бога Вышняго!» - надел на Сергия резной кипарисовый крест. После этих слов монах возвратился в свою келью.
    Этим явлением были ошеломлены не только паломники-богомольцы, но и насельники скита. Как они потом объяснили, сей старец-монах уже несколько десятилетий пребывал в затворе. Раз в неделю затворник забирал оставленные ему у дверей хлеб и воду, и только потому узнавали, что он жив. О подаренном кресте сказали, что сделан он, по-видимому, в XV веке, учениками Зосимы и Савватия Соловецких. Случай этот, без сомнения, оставил глубокий след в душе юноши. И когда пришла пора сделать выбор, Сергий, по всей очевидности вспомнил слова, сказанные ему Соловецким затворником. Этот крест он с благоговением хранил всю последующую жизнь, и передал по наследству своей единственной дочери Злате.
    В 1914 году началась Первая Мировая война. В личном деле Северо-Двинского губздравотдела города Великого Устюга за февраль 1920 года (город Великий Устюг, с 1918 по 1928 годы являлся губернским центром) значится: Яхлаков Сергей Зосимович, год рождения – 1892. С мая 1918 года – заведующий канцелярией; в старой армии служил простым рядовым. В Красной армии не служил. Постановлением Комиссии при Устюгском Уездвоенкоме освобожден от военной службы по 56 ст. Удостоверение Уездвоенкома за № 916 – 1919г.[29]. По всей очевидности, на службу в Царскую армию был призван, либо в конце 1916 года, либо в канун Февральской революции. А так как сборные пункты, для отправки новобранцев на фронт, находились под Санкт-Петербургом, то и личное знакомство с большевиками и лидерами произошло там же.
    Для многих тогда казалось, что наступили желанные перемены, которые приведут Россию к справедливому переустройству общества, а значит, к процветанию и могуществу. Многим казалось, что благодаря революции, для большинства открываются невиданные доселе возможности. Именно этой причиной можно объяснить, почему диакон Зосима Яхлаков, отслужив более двадцати лет на одном приходе, смиренно довольствуясь жалованьем в размере 84-х рублей в год, дерзнул покинуть захолустное Аникино и переехать со всей многодетной семьей в Москву. Видимо, эти открывшиеся перспективы, вскружили голову и старшему сыну диакона Зосимы. Не забудем, что в 1917 году ему было всего 19 лет (другие шесть лет он добавил себе позже; подобная практика в революционные годы отнюдь не являлась исключением), а потому и невозможно было молодому человеку устоять, ибо его друзьями и покровителями стали не рядовые пропагандисты и члены ячеек, а лидеры большевистского революционного движения. Разумеется, невозможно было устоять впечатлительному юноше, после близкого общения с В.И. Лениным, Н.К. Крупской, М.И. Калининым, Ф.Э. Дзерджинским, Львом Троцким.
    Летом 1917 года большевистские лидеры были вынуждены уйти в подполье. Вчерашний военнослужащий Сергий Яхлаков вернулся на родину, но отец с семьей к тому времени переехал в Первопрестольную. Как свободный человек, он мог выбрать себе любое местожительства, а потому поселился не в Аникино, а в Великом Устюге. В течение нескольких месяцев Сергий работал на должности преподавателя, ибо образование, полученное им в Духовном училище, позволяло  это делать. Здесь же он встретил и свою судьбу, Серафиму Васильевну Углецкую, дочь протоиерея Василия Углецкого, настоятеля храма Иоанна Праведного города Великий Устюг. Серафима Васильевна также подвизалась на ниве просвещения – с 1914 года работала учительницей в земском училище, и возможно на этом поприще их пути и пересеклись.
    В марте 1918 года, после заключения Брестского мира, Советское правительство переехало из Петрограда в Москву. Армии Колчака и Деникина еще только набирали силу. Антанта, также, только готовилась к высадке десанта на территорию России. А, потому, с прекращением боевых действий на Западе, создавалось ощущение некоторой стабильности, появлялись надежды на благоприятный исход событий. Все эти надежды рухнули к лету 18-го года, ибо начатые в мае продразверстки сделали большую часть крестьян противниками власти Советов. По сути, изъятие большевиками так называемых «излишков продовольствия», вплотную подвигло страну к гражданской войне.
    Но, после заключения Брестского мира, все виделось в ином свете. Советская власть, не встречая серьезного сопротивления, триумфально шествовала по стране. В измученных душах людей стала появляться надежда. Появилась надежда на лучшую долю и в душе Сергия Зосимовича, который ко всему собирался создавать семью, поэтому нет ничего удивительного, что он поехал в Москву за назначением. По прибытии в столицу, Сергий направился на прием к Ленину, в Кремль. Глава большевистского государства принял Сергия  очень радушно, уделил ему немало внимания и под конец беседы подарил только что изданный «Уголовный кодекс Российской Федерации». На первой странице которого собственноручно написал: «Сергию Зосимовичу Яхлакову – В.И. Ленин». Этот том впоследствии не раз спасал отцу Сергию жизнь, избавляя его от длительных сроков заключения.
    Вернулся Сергий Зосимович в Великий Устюг с мандатом на должность секретаря губернского здравотдела, который и начал учреждать вместе с профессором Альбертом Леонтьевичем Менциковским и врачом из Великого Устюга, Левитским Николаем Валентиновичем[30]. Организация эта называлась «Всемедиксантруд». С осени 18-го, после смерти Менциковского, Левитский становится фактически руководителем губздравотдела. При рассмотрении анкет, личных дел и ведомостей этой организации, бесстрастному исследователю открывается характерная особенность, касающаяся двух руководителей губернского медицинского ведомства. Если Левитский был членом ВКП(б), а также членом Северо-Двинского Губисполкома и товарищем Председателя Губсовнархоза[31], то по поводу его коллеги, С.З. Яхлакове, записано, в графе – партийность: в партии не состоял, верю в осуществление идеалов коммунизма и сочувствую коммунистической партии[32]. Впрочем, запись эта сделана еще до начала «красного террора», в результате которого, в годы гражданской войны были расстреляны многие священнослужители Великого Устюга, в том числе и родственники его жены, Серафимы Васильевны Углецкой.
    В партию секретарь Губздравотдела Сергий Яхлаков так и не вступил. Что воспрепятствовало тому? Не позволяли внешние обстоятельства? Не желал вступать? Или... кипарисовый крест, подаренный Соловецким затворником, и произнесенные им прилюдно слова: «вот, будущий служитель Бога Вышняго», - постоянно напоминали о себе? Видимо, напоминали. Ко всему, нельзя забывать, что его тестем был известный в Устюге протоиерей, отец Василий Углецкий. В анкетных данных послужного списка за 1919 год указано: Яхлаков Сергей Зосимович – секретарь с 5-го июня 1918 года – 27 лет (фактически, 21 год – прим. авт.). Жена, Серафима Васильевна – 24 лет (фактически 28 лет – прим. авт.), содержит семью отца, которая состоит из 10-ти человек. Оклад 450 руб[33].
    Как видим, судя по отчетным ведомостям, зарплата работников Губздравотдела за год понизилась весьма значительно. Если в 1918 году Н. Левитский получал 750 руб. в месяц, а заведующий хозчастью, он же секретарь, С. Яхлаков – 650 руб., то через год Левитский получал уже 630 руб., а С. Яхлаков – 450 руб. Шла гражданская война. По всей стране, а равно и в Северо-Двинской губернии свирепствовали сыпной тиф, холера, испанка. Работы у Губздравотдела прибавилось, но платить стали меньше. Понятно, что трудиться в основном приходилось на энтузиазме. За три года сделано было действительно много. В Великом Устюге и уезде, составлявших тогда население в 166,5 тыс. человек, удалось создать и заново обустроить городскую больницу, родильный дом, институт Урологии имени доктора Менциковского, службу «скорой помощи», сеть районных коммунальных врачей, амбулаторно-фельдшерские пункты, фельдшерско-акушерский участок, зубоврачебную амбулаторию, санпросвет и лекторское бюро, детские ясли, а также подотдел по охране материнства и детства, и детских учреждений[34].
    Перелом в жизни подающего надежды чиновника системы здравоохранения произошел на рубеже 1921-22 годов. Это подтверждают и ведомости по выдаче зарплаты за 1922 год, где фамилия С.З. Яхлакова уже отсутствует, и личные показания отца Сергия на допросах 1940 года, где он свидетельствует, что является служителем культа, в одном случае – с 1921 года, в другом – с 1922 года. Как говорит о том семейное предание, Сергий Зосимович, в декабре 1921 г. совершал деловую поездку в Москву, где лично встречался с М.И. Калининым, Н.К. Крупской и уже тяжело больным, к тому времени, В.И. Лениным. К слову сказать, Ленин его не забыл, хотя времени прошло более трех лет, и в конце  продолжительной беседы пообещал помощь в переводе из Великого Устюга в Москву. При этом даже намекнул на возможность назначения на высокую должность в комиссариате здравоохранения России.
    В следующий раз отец Сергий придет на прием к руководителю большевистского государства спустя два месяца, но уже в рясе священника. В связи с этим вторым визитом произошел анекдотический эпизод. Когда отец Сергий вошел в кабинет своего кремлевского покровителя, то, Ленин, увидев священническую рясу на некогда преуспевающем чиновнике, и ко всему, его собственном протеже, то едва не лишился дара речи. А затем, произошло и вовсе непредставимое. Глава государства, поднявшись из-за стола, в крайнем изумлении приблизился к стоявшему у входа священнику, а затем бухнулся перед ним на колени. Отчаянно ударяя себя в грудь, он почти прокричал: «Сережа, сними с себя эту дрянь!.. Если хочешь, завтра ты будешь народным комиссаром здравоохранения! Но, только сними вот это!»
    Как были похожи эти слова на евангельское: «Все это дам Тебе, если, падши, поклонишься мне» (Мф. 4; 9.). Но, отец Сергий достойно выдержал искушение и, подняв Ильича с колен, усадил его за стол. Через несколько минут в дверь решительно постучали. Это была кремлевская охрана. Ленин вдруг заметался по кабинету и приказал отцу Сергию спрятаться под массивный кожаный диван. Что ж, ничего другого не оставалось, как, собирая пыль и паутину, забраться  в это единственное убежище. Выждав положенную паузу, охранники вновь постучали и бесцеремонно вошли в кабинет вождя пролетариата. 
    «Ильич, у тебя долгогривый!» - заявили они с порога и приступили к обыску. Надо отметить, что в начале двадцатых годов личность Ленина обожествлялась только в среде революционного народа, а в высших эшелонах власти была уже другая рекогносцировка. Партаппаратчики прекрасно понимали, что вектор власти перемещается в сторону Иосифа Сталина, а потому, в отношении Ленина никто не испытывал прежних иллюзий. Ворвавшись в кабинет вождя, красноармейцы бегло осмотрели шкафы, гардероб, заглянули под тумбовый стол, но Божьей милостью никто не догадался залезть под диван. Закончив обыск, охранники извинились за причиненное беспокойство и удалились из кабинета.
    Отцу Сергию пришлось пробыть в кабинете Ленина до самого наступления темноты. И, лишь только тогда, вождь мирового пролетариата смог через тайный выход вывести его во двор Кремля. За эти часы, проведенные в кабинете Ленина, отец Сергий подробно рассказал историю своей жизни, поведал о причинах побудивших его принять священнический сан и, о разочаровании в политике большевистского правительства. Но, слушая его, Ленин лишь со слезами смотрел на лиловую рясу отца Сергия, в которой он проходил все последующие годы жизни и, искренне плакал о своем бывшем протеже, как о заживо умершем. По всей очевидности, Господь, с этой беседой, ниспослал вождю революции последнюю возможность для покаяния.
    А двумя месяцами ранее, после первой встречи с Ильичом, Сергий направил свои стопы домой к родителям, которых тоже не видел более трех лет. Приближался праздник Рождества Христова, а затем Новый год, который они могли встретить вместе. Впереди предстояло еще столько радостных вечеров и долгих бесед. Сергий вошел в дом, где жили его родители. Поднялся к заветной квартире. С волнением позвонил. Дверь открыл сам отец. Это был он, несколько постаревший, но...
В ответ на приглашение родителя, Сергий вошел в квартиру и огляделся. Все домашние в тот час отсутствовали. Отец радостно обнял сына, но… Странные сомнения и недобрые предчувствия поселились в душе Сергия… Отец был в гражданской одежде и без бороды… Пройдет еще несколько минут и жизнь преуспевающего работника губздравотдела кардинальным образом изменится.
    Сергий продолжал находиться в прихожей, не раздеваясь и, наконец, он робко спросил: «Папа, что-то случилось?» - произнес Сергий и указал глазами на гладко выбритое лицо родителя. - «А-а, ты про это», - Зосима Константинович провел по лицу ладонью и небрежно махнул рукой. - «Оставь эти бредни! Я сейчас работаю в долж-ности лектора по атеистической пропаганде. Пользуюсь авторитетом. Если хочешь, могу и тебе найти хорошее место». - И, отец сделал приглашающий жест, в сторону дверей комнаты. В воздухе воцарилась напряженная тишина, и Сергий тихо, но твердо, как-бы не от себя, произнес: «Папа, если таково Ваше решение, то Вы для меня... умерли». Пораженный подобным ответом, отец гневно взглянул на сына и воскликнул: «Тогда и ты для меня умер!»
    Что происходило в душе Сергия, ведает один Бог. Слова, сказанные родителем, были равносильны проклятию. По правилам патриархального времени, должно было сыну пасть на колени, испрашивая у отца прощения и, вне всякого сомнения, это прощение получить. Но, видимо, уже тогда зазвучала, из будущего далека, скорбная песнь, воспеваемая в Неделю Пасхи: «Плотию уснув, яко мертв, Царю и Господи ...». Как крылом ангела коснулась эта песнь души Сергия, и в следующую секунду он вновь произнес тихо и твердо, как если-бы высказывая  вслух давно обдуманное решение: «Тогда... я займу Ваше место, папа».
    На улице было светло и солнечно. Москва, совсем недавно вдохнувшая мирного времени и отмены карточек, готовилась к Новому году. Верующие готовились к Рождеству. Человек всегда остается человеком. Он тянется к жизни, несмотря на зимний холод и пургу, особенно это проявляется тогда, когда жизнь на планете замирает и кажется невозможным ее возвращение. Но, едва пригревает весеннее солнце, и происходит чудо: из проталин сугробов прорастают первые весенние цветы – подснежники. И, человек, как этот подснежник, вновь воскресает для жизни.
Москва готовилась к Новому году. По улицам мчались конные трамваи, сновали извозчики, спешили люди. Сергий Зосимович вышел на улицу, остановил извозчика, и – он решил это сразу, едва покинул квартиру отца – поехал на прием к святейшему Патриарху Тихону. В конце февраля следующего года, отец Сергий вернулся в Великий Устюг, но не с мандатом о переводе в Москву, а в лиловой рясе священника, которую носил потом до последних дней своей жизни.
    Что подвигло его к этому бесповоротному решению? Молитвы ли Соловецкого старца? Или, молитвы его тестя, будущего священномученика?... Ведает один Бог. Но, не напрасно сказано: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал, дабы, чего ни попросите от Отца во имя Мое, Он дал вам. Сие заповедую вам, да любите друг друга» (Ин. 15; 16,17.).
    Как рассказывала в воспоминаниях супруга о. Сергия, Серафима Васильевна, для нее было полной неожиданностью, когда увидела вернувшегося из командировки мужа в рясе священника. Никогда ранее он не высказывал намерений пойти по духовной стезе. Тем более, что поездка в Москву обещала в итоге новое назначение и перевод в столицу. Годы тогда стояли страшные. Некоторых родственников прот. Василия растреляли еще в гражданскую войну, следы сыновей его затерялись. И хотя, он по прежнему оставался настоятелем церкви Иоанна Праведного, по-прежнему пользовался уважением и почитанием, но доходы для существования имел мизерные. По сути, семья находилась на иждивении занимавшего высокую должность зятя. Вероятно, Серафиме Васильевне уже грезился переезд в Первопрестольную, представлялась возможность выхода из безысходности внешней обстановки, возможность помощи своему отцу, братьям и сестрам. Но, Господь послал им другой путь – не «широкой стези» мирского преуспеяния, которым идут многие, а путь долготерпения и скорби, который предлагает Христос избранным Своим. Но тогда, когда в один миг рухнули грезы и мечты, Серафима Васильевна восприняла перемену участи, как  удар судьбы и как Божье наказание.


    Глава 2: «Хождение по мукам»

    Серафима Васильевна принадлежала к роду потомственных священников Углецких[1].Отец ее, Василий Николаевич Углецкий, родился 22 марта 1864 года в семье священника[2], и после окончания Вологодской семинарии в 1884 году в течение шести лет служил псаломщиком. В 1890 году он был рукоположен во священника и направлен на служение в село Краснораменское Грязовецкого уезда, в церковь Георгия Победоносца. Супругой его стала Анна Александровна Голубева, дочь священника; родилась 15 апреля 1864 года. От этого брака, 26 июля 1891 года родилась дочь Серафима. Первые восемь лет ее детства прошли в селе Краснораменском, Грязовецкого уезда Вологодской области. Но, именно в этом, еще младенческом периоде жизни произошло одно незабываемое событие, которое она пронесла через всю жизнь.
    В 1896 году, 9/22 сентября, в городе Чернигове, в год 200-летия упокоения архиепископа Черниговского Феодосия, святитель Феодосий был канонизирован и причислен к лику святых. По указу канцелярии Императорского Двора были разосланы приглашения всем представителям рода Углицких. Отец Василий и матушка Анна взяли Серафиму с собой на торжества, которой исполнилось тогда пять лет. Открытие мощей и чин канонизации был совершен митрополитом Киевским Иоанникием в сослужении шести архиреев: архиепископа Иустина Херсонского, архиепископа Модеста Волынского, епископов Антония Черниговского, Гурия Самарского, Назария Гдовского и Питирима Новгородсеверского. Им также сослужили девять архимандритов и многочисленный сонм черного и белого духовенства. При столь великом числе сослужащих, отец Василий и матушка Анна смиренно молилась среди простых паломников-богомольцев.
    Вот как описывает эти события очевидец: «8-го сентября в четвертом часу утра богомольцы несметными толпами тянулись в Спасо-Преображенский и Борисоглебский соборы, где после ранней литургии приобщились Святых Таин[3]. В четыре часа вечера священниками в пещеру был внесен приготовленный гроб из кипариса для мощей святителя и поставлен возле гробницы, а затем впуск богомольцев был прекращен. В восьмом часу вечера состоялось торжественное перенесение мощей святителя Федосия из пещеры Борисоглебского собора в Преображенский собор. Здесь собрались начальник губернии и все власти. Среди высокопоставленных приезжих были: статс-секретарь Дурново, Товарищ Обер-Прокурора Священного Синода В.К. Саблер, генерал-адьютант Драгомиров и настоятели женских монастырей. В алтаре находились высшие чины духовенства. Во время всенощного бдения из Спасо-Преображенского собора вышел крестный ход в Борисоглебский собор. Хоругви, кресты и фонари, украшенные цветами, несли Московские и Троице-Сергиевские хоругвеносцы. Впереди же несли крест из живых цветов, дар ко гробу святителя от Черниговских дам. По прибытии крестного хода к собору, митрополит с архиереями спустился в пещеру, где окропил святой водой гробницу и покровы. Архиерей переложил мощи в новый кипарисовый гроб, обитый шелковой материей и украшенный золотым галуном; архимандриты – Филарет из Почаевской Лавры, Герман из Новгород-Северского монастыря и Евлогий из Выдубицкого и старейшие протоиереи, подняв гроб, вынесли его из храма. По установлении на носилки, архимандриты, подняв гроб с мощами на плечи, при содействии некоторых богомольцев, понесли его вдоль монастырской ограды при пении литийных стихир. Вокруг ограды и в самой ограде стечение богомольцев было необычайное. Говорят, что здесь собралось до 75 тысяч человек. Когда показался гроб из Борисоглебского собора, вся эта многочисленная толпа народа опустилась на колени и с рыданием стала возносить свои горячие молитвы Всевышнему. Гробу предшествовал крестный ход. За гробом шли: митрополит Иоанникий, архиепископы и высокопоставленные лица... Во время перенесения мощей производился торжественный звон, и все были с зажженными свечами. После благословения хлебов всенощное бдение продолжалось в соборе по уставу до полиелея... По прочтении Евангелия митрополит, архиереи, духовенство, а затем и народ прикладывались к мощам, причем два преосвященных, стоя на возвышении, помазывали богомольцев елеем. По окончании всенощного бдения, храм был оставлен открытым на всю ночь, для поклонения мощам святителя».
    В числе простых богомольцев, отец Василий, матушка Анна и Серафима также приложились к мощам святителя. А рано утром, на другой день, они вновь прибыли к собору. Составитель жития святого, настоятель Троице-Варницкого монастыря, игумен Антоний, в подробностях описывает торжества связанные с прославлением святителя Феодосия: «Девятого сентября, чуть забрезжил свет, как толпы богомольцев потянулись к собору; часть их проникла за ограду и в Спасо-Преображенский собор, другая часть встала вокруг ограды соборов сплошною стеною. Несмотря на громадное стечение народа, порядок был всюду образцовый. Распоряжался лично начальник губернии Действительный Статский Советник Е.К. Андриевский. В девятом часу утра к собору прибыли войска: Острожский батальон и Луцкий пехотный полк. Они выстроились в две линии по сторонам ворот, против входа в Спасо-Преображенский собор. Знамена были внесены в собор и поставлены у гроба святителя. В девять часов утра раздался торжественный благовест к поздней литургии, которую совершал высокопреосвященнейший митрополит Киевский Иоанникий с шестью прибывшими на торжества архиереями, девятью архимандритами и многочисленным духовенством...».
    Составитель жития подробно описывает чин внесения в алтарь гроба с мощами святителя: «... В это время к Спасо-Преображенскому собору прибывали крестные ходы из всех Черниговских церквей. Они медленно двигались по улицам Чернигова, при торжественном колокольном звоне всех церквей города. Войска отдавали честь святыням. В собор внесены были чудотворные иконы: Елецкая и Троицкая... По окончании литургии мощи святителя были вынесены из алтаря и установлены по середине храма. Началось первое молебное пение святителю с каноном. В начале молебна, при пении тропаря святителю, гроб со святыми мощами был вынесен архимандритами из храма на носилках».
    Семья отца Василия находилась тогда снаружи, у ограды собора. Народ все прибывал и прибывал, запрудив даже прилегающие улицы. По подсчетам полномочных лиц, в Чернигове в тот день насчитывалось до полутора сотен тысяч богомольцев. В ожидании крестного хода вокруг Спасо-Преображенского собора, Серафима находилась на руках отца. И когда рака с мощами с торжественным пением появилась в распахнутых вратах храма, народ заметно заволновался. Прошла еще минута, и под несмолкаемый колокольный звон мощи святителя были вынесены из собора. Как один, паломники стали креститься и возносить молитвы ко Господу: «Святителю, отче Феодосие, моли Бога о нас!». И, в порыве всеобщего ликования, отец Василий поднял Серафиму над собой и громко воскликнул: «Смотри дочь, это твой святой предок!».
    Поднятая вверх отцом, Серафима видела, что более сотни священников сопро-вождают, в праздничных ризах, мощи святителя. А, по пути следования крестного хода рядами выстроились учащиеся семинарии, гимназисты и гимназистки, воспитанницы епархиального училища. Военный оркестр на соборной площади исполнял гимн «Коль славен». Несмолкаемый колокольный звон, залитая ярким солнечным светом величественная процессия, неумолкаемые молитвенные возгласы павшего ниц народа, все это оставило неизгладимое впечатление в душе дочери священника.
    11-го сентября высокопросвященнейший владыка Иоанникий имел счастие получить следующую телеграмму от Его Императорского Величества Государя Императора Николая II из Бальмораля в Шотландии: «Сердечно благодарю всех собравшихся на открытие мощей святителя Феодосия за молитвы. Благодать Господа Бога да пребудет над нашей дорогой Россией». НИКОЛАЙ.
    По всей очевидности, прославление в числе первых, в царствование Императора Государя Николая II, святителя Феодосия, было не случайным. Ибо, корни рода князей Углицких, к которому принадлежал и свт. Феодосий, были Великокняжескими. В известной степени, это прославление было покаянным, хотя Род Романовых не был повинен в угасании рода князей Углицких.
    Если исследовать литературу по Истории Родов Русского Дворянства, то можно сделать вывод, что князьям Углицким отчегото фатально не везло. Как если бы некое заклятие действовало на всякого, кто принимал во владение Угличский удел. Одни из них, либо попадали в опалу, и так и умирали в заточении, другие же не имели потомства, а потому не оставили приемников себе. В этой связи, будет полезно кратко рассмотреть историю князей Углицких. 
    Первоначально город Углич (в некоторых источниках – Углеч) находился во владении князей Дмитровских. Но, при образовании Великого княжения Сузда-льского, Углич вошел в удел Владимиро-Суздальского княжества. Первым удельным князем Углицким стал старший внук Всеволода Большое Гнездо – Константин. Но, уже внуки Константина – Андрей и Роман Владимировичи, странным образом оказались бездетными. Позднее, Углич отошел ко князю Дмитрию Борисовичу, впоследствии (в 1289г.)  унаследовавшего Ростовское княжение. В конце XIII столетия город подвергся ужасному разорению от татар. Восстанавливать его взялся князь Константин Борисович, который передал Углич во владение сыну Александру. Но, после того как князь Александр продал свой удел Вел. Кн. Московскому Ивану Калите, Углич стал достоянием потомков Даниила Московского. Внук Ивана Калиты Великий Князь Дмитрий Донской отдал его во владение сыну Петру. Но, поскольку князь Петр умер бездетным, то удел был передан вначале Боровским князьям, затем Дмитровским, пока не перешел к Дмитрию Шемяке. После прекращения распри с Шемякой, Великий Князь Василий Васильевич «Темный» дал Углич в удел сыну Андрею, прозываемому Большим[4].
    Князь Андрей родился в Угличе 13 августа 1446 года и правил своим уделом в течение тридцати лет. Но по причине частых распрей со своим братом, Великим Князем Московским Иоанном III, впал в немилость, был заключен в темницу казенного двора в Кремле, где и скончался 7 октября 1493 года. Дети князя тоже подверглись опале. Супруга, Елена Романовна, умерла еще раньше князя, не выдержав обрушившихся на семью скорбей. Дочерей взял на воспитание ее отец, князь Роман Мезецкий. Сыновей же, вслед за отцом, отправили в заточение, сначала в Горицкий монастырь ПереяславляЗалесского, а затем, после пребывания на Белоозере, в Вологду в Спасо-Прилуцкий монастырь. Старший сын Иоанн был пострижен в монашество с именем Игнатий, и скончался в 1522 году. Младший сын князя Андрея – Дмитрий опочил о Господе в 1544 году[5].В связи с этой скорбной страницей в жизни князя Андрея, уместно будет привести житие его сыны Иоанна, прославленного Церковью в лике святых благоверных князей. По причине краткости жития, автор приводит его полностью:
    «Святый благоверный князь Иоанн был сыном благоверного князя Андрея Васильевича Угличского и благоверной княгини Елены. Святое крещение он принял в городе Великие Луки, и, достигши возраста, скоро научился грамоте. Он обладал кротким и мирным характером, не любил детских игр, и, соблюдая во всем умеренность, прожил в доме отца своего до тринадцати лет. В это время ненавидящий добро враг рода человеческого внушил Великому Князю Иоанну Васильевичу Московскому ненависть к родному брату его, благоверному князю Андрею Васильевичу Угличскому и его сыновьям, сему Иоанну и Дмитрию, и он повелел схватить их, наложить на них тяжелые оковы, свезти в город Переяславль и заключить в темницу. После сего они были переведены сперва на Белоозеро, а потом в город Вологду, где, заключенные в оковах в темницу, под крепкой охраной прожили много лет. Блаженный князь Иоанн Андреевич, отличаясь мудростью, утешал брата своего, князя Дмитрия, и говорил ему: «Брат! Не скорби о том, что заключен в темницу и страдаешь от этих оков. Бог внушил дяде нашему, Государю Великому Князю Иоанну Васильевичу, поступить так с нами для того, чтобы доставить пользу душам нашим, ибо чрез это Он сделал для нас невозможным заботиться о суете мира сего. Будем же молиться Господу Богу, чтобы Он послал милость Свою с радостию перенести во имя Его страдания наши и избавиться от вечных мучений».
    Приобретя, таким образом, успокоение в страданиях и скорбь о грехах своих, святый князь пробыл в темнице и в оковах тридцать два года и, наконец, сильно заболел, почувствовал близость кончины. Он призвал к себе из Спасского монастыря св. Дмитрия Прилуцкого, игумена Мисаила и принял от него иноческое пострижение; причем ему дано было имя Игнатия. Радость и веселие наполнили душу блаженного князя, когда он облекся в ангельский чин. Причастившись пречистых Таин Христовых, он осенил себя крестным знамением и преставился в вечные обители. Это произошло в 19-й день месяца мая 1522 года. После смерти преподобного князя из тела его изошло благоухание, которое и наполнило весь город. Тогда жители города приготовили к погребению тело его, отнесли для погребения в монастырь преподобного отца Димитрия Прилуцкого, в храм Всемилостивого Спаса, где был похоронен под алтарем близ Димитрия Чудотворца. На этом месте преподобные и до настоящего времени подают исцеление тем, кто приходит к ним с верою». («Жития свт. Димитрия Ростовского». Май, 19-й день).
    Таким образом, первым святым из рода князей Углицких, если говорить о потомках по прямой линии, был не святитель Феодосий Черниговский, как это бытует в общераспространенном мнении, а святой благоверный князь Иоанн, в иночестве Игнатий. Не его ли молитвами сохранялся род князей Углицких, перешедших позднее в священническое сословие. Но, вернемся к историческим документам, повествующих о князьях Углицких периода XV-XVI веков.
    В конце XV столетия, Углич на короткое время перешел во владение внука Великого князя Иоанна III – Дмитрия Ивановича, родившегося от брака Ивана Ивановича Младого и Елены Стефановны, дочери молдавского господаря. В 1499 году он вместе с матерью попал в опалу, по причине причастности к ереси «жидовствующих». Угличский же удел был отдан во владение младшему брату Великого Князя, Дмитрию Ивановичу Жилке[6].Скончался Дмитрий Иванович в 1521 году, так и не женившись.
    В 1533 году Угличский удел получил сын Вел. Кн. Василия III Ивановича – Юрий, младший брат будущего Царя Ивана Грозного. Но, Юрий был от рождения слабоумным, поэтому управлением Углича занимались родственники его жены Иулиании Дмитриевны Палецкой. Умер князь Юрий не оставив потомства, в 1563 году[7]. Последним же владетелем города Углича был сын Царя Иоанна IV и последней его  жены Марии Нагой (в иночестве – Марфа), царевич Димитрий[8]. В возрасте неполных девяти лет, 15 мая 1591 года он был убит клевретами Бориса Годунова. Венцом  угасших родов князей Углицких, явился царевич-мученик Димитрий.
    В этой связи, особо хотелось бы сказать о младшем сыне князя Андрея Васильевича Углицкого Димитрии, от которого, есть основания полагать и произошли впоследствии священнический и казачий роды Углицких. Как показывают исследования летописцев, никто из князей владеющих Угличем, не оставил потомства. Исключение составлял князь Андрей Васильевич «Горяй», у которого родились два сына. Старший Иоанн скончался в Вологде приняв иночество, младший еще в течении многих лет пребывал в заточении, но за четыре года до смерти был освобожден. Именно о нем, о князе Димитрии, сейчас хотелось бы повести речь.
    В XIV томе Православной энциклопедии, на страницах 107-108 опубликована статья историка А.Е. Тарасова, посвященная князю Димитрию Андреевичу[9].  Как свидетельтвуют Постниковский и Пискаревский летописцы, а также «Житие святаго и благовернаго князя Андрея Васильевича Углицкаго и чад его, благоверных князей Иоанна и Дмитрия, новых страстотерпцев», князь Димитрий родился не позднее 2-го апреля 1483 года и отошел ко Господу не позднее 31 августа 1544 года. Постниковский летописец отмечает, что в сентябре 1491 года, когда княжич был арестован, ему было семь лет. Это в отличие от других летописцев это наиболее соответствует истине, ибо кончина его матери княгини Елены наступила не позднее апреля 1483 года.
    Среди возможных крестных отцов князя Димитрия называют прп. Кассиана Учемского и прп. Паисия Угличского.
    Обоих сыновей князя Андрея Васильевича, после ареста его 5-го сентября 1591 г. также подвергли аресту и отправили на пожизненное заключение в Горицкий Переяславль-Залесский монастырь. Следующим местом их заключения было Белоозеро, а конечным – Димитриев Спасо-Прилуцкий монастырь. При этом «Житие святого благоверного князя Андрея Васильевича Углецкаго…» и «Житие святого князя Димитрия Андреевича» отмечают, что в первые годы после ареста князь Димитрий находился в заточении в тюрьме Углича, и лишь после смерти отца был переведен в Переяславль.
    Как свидетельствует Житие прп. Игнатия Вологодского (св. блг. кн. Иоанн), старший брат духовно поддерживал князя Димитрия, увещевая его не падать духом и смиренно переносить страдания. После кончины князя Иоанна, младший брат Димитрий был снова переведен под надзор в Горицкий Переяславль-Залесский монастырь, где находился еще многие годы, вплоть до своего освобождения в 1540 году.
    Согласно летописным свидетельствам (ПСРЛ. Т. 13, 29, 34.), 20 декабря 1540 года, по ходатайству митрополита Иоасафа (Скрипицына) и членов Боярской думы, в которой преобладали сторонники князей Бельских, Великий Князь Иоанн IV Васильевич приказал «в Переславле из тюрьмы ис тына выпустити княж Андреева сына углецкого князя Дмитрея». От Великого Князя бывшему узнику были даны «дети боярские… и стряпчие всякие… и ключники, и сытники, и повары, и конюхи… И платья ему ш>сылал князь великий с Москвы, и запас всякий был у него сполна, чего бы похотел. И ездити было ему по посадам по церквам молитися вольно, куды хотел… а у великого князя на Москве не бывал».
    По летописному свидетельству, кончина князя Димитрия наступила в 1543/44 году, причем, как свидетельствует Серебряниковская редакция Угличского летописца: «лицо Димитрия Андреевича, после смерти просияло как свет». Похоронен он был (видимо по его собственному завещанию) рядом с братом своим Игнатием, в соборе в честь Происхождения Древ Креста Господня в Спасо-Прилуцком монастыре Вологды.
    Отсюда, есть основания предполагать, что за последующие три-четыре года жизни князь Димитрий мог создать семью и продолжить, таким образом свой род. Вполне вероятно, что постоянным местом его пребывания могло быть селение Янгсар, родовое имение князей Углицких и находящееся в 35-40 верстах на юго-запад от Вологды.
    Почитание князя Димитрия Андреевича зафиксировано в Спасо-Прилуцком мон-ре еще в первой трети XVII века. В описи монастыря за 1623 г. указано, что над местом погребения «благоверного князя Димитрия» стояла деревянная гробница, «поволочена мухояром зеленым, покров тафта багрова, крест нашит тафтян бел». Впоследствии гробница исчезла и лишь в 1896 г. над местом его погребения была устроена новая деревянная гробница с живописным изображением князя наверху.
    После Смутного времени в Спасо-Прилуцком монастыре, на основании Угличского летописца было написано Житие князя Димитрия Андреевича, в котором говорится об одном чуде, происшедшем по молитвам к святому князю. В 1609 году, когда польские отряды напали на Углич, некий старец Спасо-Прилуцкого монастыря видял князя Димитрия и прп. Игнатия, стоящих на воздухе и молящихся об Отечестве. Затем, когда княжичи спустились на землю и пошли к монастырскому собору, им навстречу вышел прп. Димитрий Прилуцкий и попросил поспешить в Углич на помощь городу, после чего Димитрий Андреевич взял у него благословение – и братья стали невидимы. Почитание князей Андрея Васильевича и сыновей его Димитрия и Иоанна, началось в первой половине XVII века. А спустя столетие, на подворье Спасо-Прилуцкого монастыря в Москве уже была построена церковь во имя св. кн. Димитрия и прп. Игнатия. В начале XIX столетия митрополит Евгений (Болховитинов) внес имя князя Димитрия в список святых Вологодской епархии. Канонизация князя Димитрия Андреевича подтверждена включением его имени в Собор Вологодских святых (празднование установлено в 1841 г.) и Собор Ростово-Ярославских святых. В соборе Ростово-Ярославских святых представлены также, его отец св. блг. кн. Андрей Васильевич и брат прп. Игнатий.
    Таким образом, потерпев невольные страдания как вольные, и отец и сыновья обрели венцы страстотерпцев. Потерпев же гонение и поругание здесь на земле, обрели славу на небе. И пребывая ныне в Чертогах Рая, молятся сейчас о своем земном Отечестве.
    О дальнейшей судьбе потомков рода князей Углицких официальные издания не дают прямого ответа. Но, тем не менее, уже имеющиеся публикации позволяют наметить определенные вехи. Житие свт. Феодосия Черниговского ясно говорит, что святой, по своему происхождению принадлежал к дворянскому (если быть точным – княжескому) роду Углицких. Отцом его был священник Никита, мать звали Мариею[10]. Особо ценны в этом плане исследования современников. Протоиерей Ярослав Никитин, настоятель храма Вознесения Господня города Уланов Винницкой области, в книге «Святыня над Сниводою» пишет следующее: «В 1897 году в Улановском храме (Вознесения Господня – авт.) совершено освящение второго престола, в честь святителя Феодосия, архиепископа Черниговского. Народное предание повествует, что святитель Феодосий родился и вырос в Уланове (ныне, Винницкая обл. – авт.). Более того, в Свято-Михайловском храме, втором по величине храме Уланова, служила династия священников Углицких. Святитель Феодосий также принадлежал к фамилии Углицких. 22 сентября (нов.ст.) 1896 года, в день прославления святителя Феодосия Черниговского в Уланове прошли великие торжества»[11].
    Другие важные штрихи, в понимании картины происхождения рода священников Углицких (в Вологодской этимологии – Углецких), дают исследования «Вологодского летописца», опубликованных в «Прибавлениях к Вологодским епархиальным ведомостям» № 8 за 1873 год. «Вологодский летописец» был составлен под редакцией Н. Суворова, объединившего воедино четыре летописи от начала Крещения Руси до конца XVII столетия. В записи за 1447 год указано: «В лето 6955, Князь Василий Васильевич прииде из плена в Переяславль. Тогож лета князь Дмитрий Шемякин да князь Иоанн Андреевич Можайский с товарищи своими выняли очи у князя Василия Васильевича и сослали его на Углеч (т.е. – Углич Ростово-Суздальский. – авт.)»[12].
    В последствии он получил во владение именно этот город. В управлении он имел также Звенигородскую и Можайскую  волости и земли на Вологодчине, но именовался как князь Углицкий.
    Как пишет далее «Летописец», в том же году Дмитрий Шемяка дал ослабу князю Василию «Темному», мнимо примирился с ним и даже дал Вологду во владение. По прибытии в Вологду, Великий Князь Василий совершил паломничество в Кирилло-Белоезерский монастырь, где от игумена Трифона и братии получил благословение на Великое княжение Московское. Представители Московской знати встретили своего князя еще в Твери, как написано в «Летописи»: «честно и с радостию». Через три года Дмитрий Шемяка был окончательно разбит, после чего бежал в Новгород, где и скончался в 1453 году.
    В «Летописях» за 1453 и 1462 годы пишется о распределении вотчинных земель между детьми Вел. Кн. Василия «Темного»: «По духовной Великия Княгини Софии Витовтовны, вдовствущия супруги Великого Князя Василия Дмитриевича, значатся благословением из ея вотчины, второму ея внуку, Князю Юрию, сыну Вел. Князя Василия Васильевича Темного, меж прочим из Вологодских ея ему сел, своего его прикупа: Масленския села, да Янгосарския села, да Говоровския села. По духовной Великого Князя Василия Васильевича, учиненной в 6861 (1453) году, предписанное деяние подтверждено Князю Юрию да третьему Князю Андрею (Горяю – авт.) на Вологде Турундаевское, да Понизовское, да Кобылинския села, да Горка, да на Шоме деревня, да в удел Вологду с Кубеною и Заозерьем с Обнорою и с Комелою и с Волочком, да Авнегу, да Шиленгу, да Пельшму».
    Но если совершить исследование «Летописи» за 1462 год, то обнаружим, что согласно завещанию Вел. Кн. Василия «Темного», Вологодский удел полностью отошел к Андрею Меньшому, который был фактически пятым братом, среди живших тогда, и седьмым по рождению. Ко всему, Андрею Меньшому был отдан Янгосар, из удела старшего брата Юрия. Да Великий Князь Иоанн Васильевич пожаловал впридачу к Вологде Старую Русу и Городец. Но, поскольку князь Андрей Меньшой умер в 1481 году в возрасте 29 лет, то удел его отошел к Москве, хотя отдельные вотчины могли быть отданы братьям.
    Если следовать церковному и народному преданиям, о том, что род священников Углицких имеет дворянское, или точнее – княжеское происхождение, то становится понятным, почему пращуры прот. Василия Углецкого жили близ Вологды, и если быть конкретным, то в селении Янгосар[13]. То есть, в вотчине князя Юрия, а затем князя Андрея Молодого. Отсюда, наиболее вероятной, в происхождении рода священников Углицких, представляется линия младшего сыны князя Андрея «Горяя» – Дмитрия, ибо старший сын Иоанн был пострижен в монашество с именем Игнатий. Несмотря на то, что князю Димитрию, после его освобождения в 1540 году был возвращен ряд привилегий, но о судьбе его возможного потомства не осталось никаких сведений. Если же таковое было, то где гарантии, что на них в прежней силе распространялось царское повеление от 20 декабря 1540 года. То есть того, что касалось «детей боярских… и стряпчих всяких… и ключников, и сытников, и поваров, и конюхов…» Гарантий никаких не было. А, потому, для возможных потомков князя Димитрия оставался один путь – переход в священническое сословие. 
    Такая возможность была обусловлена тем, что по традициям средневековой России, за опального князя (которому въезд в Москву, по факту, был запрещен) ни одна боярская и княжеская семья не могли выдать свою дочь. Но, поскольку оставлять помилованного князя в одиночестве считалось зазорным, то, как правило, власти шли на компромисс. Компромисс заключался в том, что опального в прошлом князя или боярина, женили на поповской дочке.
    Если же, в частности, говорить о потомстве князя Димитрия, то переход его детей в сословие церковнослужителей давал им целый ряд преимуществ. Во-первых, ослабление неусыпного надзора со стороны государственной власти. Во-вторых, при относительной независимости, обретались и средства к существованию – благодаря службе на приходе. В-третьих, можно было без страха думать о завтрашнем дне, а также, о судьбе своего потомства.
    Вопрос же о причинах переезда некоторых потомков Дмитрия в правобережную Заднепровскую Украину остается открытым. Хотя ответ может быть вполне тривиальным – поиск безопасности. По всей очевидности, по той же причине, священники Углицкие, оставшиеся на Вологодской земле, стали именоваться как – Углецкие, по одному из древних наименований города Углича, с диалектным произношением через – «е».
    Если же говорить о второй линии потомков князей Углицких – казачьей, то причина перехода в казачество (в XVII столетии это было  массовым движением среди обедневших дворян, мастеровых, промысловиков), являяется желание лучшей доли для себя и своих детей и внуков. Как указывают исследования по истории Оренбургского казачества, появилось оно в начале XVIII века, в связи с Указом Петра I, когда часть Донских казаков было переселено в пограничные Оренбургские степи. Фамилии генералов и полковников с княжеской фамилией Углицкие, повляются в летописях и документах второй половины XVIII века, в связи с восстанием Пугачева. Здесь Углицкие командовали качачьими полками, сохранивших верность правительству.
    Но вернемся ближе к дням сегодняшним. В жизни отца Василия тоже происходили перемены. В 1899 году его переводят из Краснораменского во Владимирскую церковь села Поченга Вологодского уезда, а в 1907 году назначают настоятелем церкви Иоанна Праведного города Великий Устюг. За это время семья значительно пополнилась. Старшим из братьев Серафимы был Александр, родившийся 13 октября 1892 года; с началом Первой Мировой войны он был призван на действительную службу и прошел обучение во 2-й школе прапорщиков города Иркутска. Младший брат Афанасий, родился 22 февраля 1901 года, пошел по духовной линии; поступил в Вологодскую духовную семинарию, но из-за революции не смог ее закончить. Младшая сестра Зоя родилась 12 февраля 1907 года и проходила обучение в приходском училище. Были еще братья и сестры, но они умерли во младенчестве[14].
    Сама Серафима Васильевна, во время пребывания в Великом Устюге, училась в женском епархиальном училище, бессменной начальницей которого (с 1888 по 1918 годы) была выпускница Смольного института Валентина Петровна Шляпина. Само училище находилось в Устюге на Красной горке, неподалеку от Иоанно-Предтеченского монастыря, в стенах которого, до обустройства нового здания, оно поначалу и располагалось. Несмотря на слабое здоровье (приходилось даже брать отпуск, по прошению родителя), она окончила училище в 1910 году и спустя год поступила на должность учительницы, сначала в Великом Устюге, а затем, с 1914 года в Быковском земском училище[15]. Интересным здесь представляется то, что начальница училища, как и ее воспитанница, также родилась в Грязовецком уезде. И, если первая закончила Смольный институт, то по поводу второй были только намерения; семья сельского священника не могла позволить себе подобной роскоши.
    Каким образом произошло знакомство чиновника губернского здравотдела со своей будущей супругой, семейное предание умалчивает, Возможно, на поприще просвещения, ибо в течение нескольких месяцев Сергий Зосимович занимался преподавательской деятельностью, а возможно, это произошло в храме Иоанна Праведного, где отец его невесты был настоятелем. Церковь св. прав. Иоанна Устюжского находилась в центре города, в храмовом ансамбле соборной площади, рядом с Успенским и Прокопьевским кафедральными соборами. И если в анкетных данных отец Сергий благоразумно умалчивал о своем духовном происхождении, то при знакомстве с будущим тестем наверняка поставил его во главу угла. Да, и сама фамилия – Яхлаков, для жителей Великого Устюга была самоговорящей. Коренной устюжанин XIX столетия, не задумываясь, сказал бы:  Яхлаков, значит, дьякон или псаломщик. Поэтому, согласие на брак дочери, отец Василий дал без сколько-нибудь заметного промедления. А, через четыре года их совместной жизни, отец Сергий уже сам принял сан священника.
    В Великом Устюге, многие храмы к тому времени были уже закрыты. И для того, чтобы начать служить, отцу Сергию пришлось переехать с семьей в деревню Лупья Вологодской области. Там в 1924 году родилась дочь Злата. Всю свою любовь он передал единственной дочери. Впрочем, ничего плохого нельзя было сказать о сыновьях. Все они были умные, талантливые, самостоятельные, но понимающей душей в семье была только его дочь. Только ей он мог открывать доверительно, да и то – в меру возраста, вопросы тонкие, духовные, сокровенные. А потому, не случайно, что впоследствии, именно она – дочь, стала продолжателем его подвига, подъяв на свои хрупкие плечи крест исповедничества. Крест, о сути которого, с пронзительной проникновенностью сказал русский поэт Ф.И.Тютчев:

Эти бедные селенья,
Эта скудная природа –
Край родной долготерпенья,
Край ты русского народа... 

    Подвиг долготерпения, для семьи отвергшего головокружительную светскую карьеру священника начался с февраля 1922 года. Согласно протоколам допросов Дела № 306, свердловского НКВД за 1940 год, можно восстановить места служения отца Сергия. Как свидетельствовал сам отец Сергий на одном из допросов (22 июля 1941 года)[16], как свидетельствовала и Серафима Васильевна, на допросе в декабре 1940 года[17], из деревни Лупья, в том же 1924 году они были переведены епископом Вятским Симеоном (Михайловским) в село Зюзино Омутнинского уезда.
    Вологодской епархией в том году практически никто не управлял. Архиепископ Александр (Трапицын) находился тогда под арестом (Причислен к лику святых на Юбилейном Соборе 2000 года как архиепископ Пугачевский, по последнему месту служения, в числе Самарских мучеников; расстрелян в январе 1938 года). Временно управляющий Вологодской Епархией, епископ Вельский Николай (Караулов) управлял епархией скорее декларативно, нежели как правящий архиерей (+1932 год. Причислен к лику святых в 2000 году). Видимо, по этой причине, перевод из одной епархии в другую совершал не Вологодский а Вятский архиерей. Впрочем, и на Вятской кафедре, по известным причинам, не было твердого управления. Начиная с 1923 года, когда правящим архиереем был назначен будущий священномученик еп. Виктор (Островидов), епископы назначались как – временно управляющие епархией.
    Прослужив некоторое время в этом селе, отец Сергий был переведен в село Красноглиново, в церковь свт. Афанасия. Но, уже в 1925 году Вятскую епархию пришлось оставить и переехать в соседнюю Пермскую. Тем более что еп. Симеон был в том году арестован. Пермской епархией тогда управлял еп. Аркадий (Ершов). Некоторое время о. Сергий служил в заводской церкви  Пермского завода «Очер». Из города Очер (в 120 км от Перми) вскоре пришлось перебраться в соседний БольшеСосновский район, в село Полозово. Следующая деревня Невлюйка Черновского района, была и вовсе глухоманью, по сравнению с Полозовым. Читатель может вспомнить, какие перспективы открывались, за несколько лет до того, молодому чиновнику сис-темы здравоохранения. Но, как вспоминала его супруга, Серафима Васильевна, а затем и дети: ни одного слова сожаления, ни одного слова ропота не исходило из уст священника, однажды сказавшего: «Папа, тогда я займу ваше место!».
    В 1931 году церковь в Невлюйке также закрыли, поэтому семья переехала в Удмуртию, в город Воткинск, где проживала до 1936 года. В связи с отсутствием мест служения, приходилось работать и на мирской работе. Но когда стало невозможным оставаться и там, то переехали в соседний Шарканский район, в деревню Чурсовая. Через год церковь закрыли и в Чурсовой. За новым назначением пришлось ехать в Москву, к Местоблюстителю Патриаршего Престола, митрополиту Сергию (Страгородскому). С 1937 года, назначения на приходы, в связи с упразднением большинства архиерейских кафедр, давал сам митрополит Сергий. Патриарший Местоблюститель, накануне войны горько шутил по этому поводу: «У нас теперь полное раздолье и свобода. От Балтики до Тихого океана, четыре архиерея и сто приходов».
    Злата Сергеевна, тогда также ездила с родителями в Москву. Она вспоминала, что однажды, когда семья прогуливалась по Тверской улице, рядом с ними внезапно остановился кремлевский «ЗиС». Окно автомобиля приоткрылось, и отца Сергия кто-то окликнул. Отец Сергий обратился на зов и с удивлением увидел, что из окна автомобиля им скорбно улыбалась Н.К. Крупская.
    -  «Сергий Зосимович, узнаете меня?» - спросила она и, вновь скорбно улыбнулась. Отец Сергий на мгновение остановился. - «Да, узнаю, здравствуйте Надежда Константиновна». - Супруга вождя сделала знак рукой, чтобы они шли дальше, и автомобиль медленно поехал вдоль тротуара. Крупская, через открытое окно стала рассказывать, что у руководства теперь новые люди, а из сподвижников Ленина не осталось почти никого. А, если кто и остался, то они уже не играют никакой роли. Крупская искренне пожаловалась, что ее терпят только как супругу вождя, но она никого не боится; все знает и понимает, но никого не боится. Затем расспросила отца Сергия, как его дела. Узнав, что приехал за назначением, обещала помочь, чем может. После этого они попрощались. Машина Крупской тронулась и поехала в Кремль.
    Возможно, что супруга вождя действительно исполнила обещание и оказала содействие, ибо назначение в Красноуфимск, по тем временам, было вовсе не худшим. Во всей Свердловской области тогда действовало несколько церквей. Кладбищенский храм во имя прп. Иннокентия Комельского состоял в числе действующих, хотя престол его был занят «живоцерковниками». Служить отцу Сергию приходилось в маленьком неосвященном приделе свт. Николая, куда больше пятидесяти человек не умещалось.
    Возвращаясь к Пермскому периоду служения отца Сергия, хотелось-бы сказать несколько слов о таком видном архипастыре, как архиепископ Павлин (Крошечкин). Отец Сергий познакомился с ним, когда Владыка, после нескольких месяцев заклюю-чения, был в 1927 году назначен на Пермскую кафедру. Пламенная ревность одного идеально сочеталась со спокойной рассудительностью другого. Неудивительно, что вскоре они стали друзьями, и возрастная разница в 19 лет тому не была препятствием. Епископ Павлин очень близко входил в житейские дела младшего друга и чтобы облегчить нелегкое существование его семьи, даже хотел взять на воспитание дочь Зла-ту. В удостоверение своей дружбы, епископ Павлин подарил тогда отцу Сергию свою фотографию, с дарственной надписью: «На молитвенную память боголюбимому о. Протоиерею Сергию Яхлакову, от Павлина Епископа Пермского». 1929-27/14-Vг., Пермь.
    Исследуя материалы следствия последнего ареста прот. Сергия, автор постоянно задавал себе вопрос: отчего, в протоколах допросов указан год рождения обвиняемого, ничего общего с реальностью не имеющей; не 1898-й (как это было фактически), и не 1892 год, как то указывалось в анкете Великоустюгского губздравотдела, а год 1879-й. Более того, местом рождения был указан город Николаев Херсонской губернии. На вопрос: где учился? - следовал ответ: Духовная семинария города Николаева. - Автор сей книги скрупулезно изучил «Приходские ведомости» города Николаева за всю вторую половину XIX века. Что позволило лично убедиться: ни в самом Николаеве, ни в окрестностях его, фамилия Яхлаков не значится вовсе. Более того, в семинарии этого города отец Сергий учиться также не мог, потому что ее там   никогда не было; более того, там не было даже духовного училища. По спискам Духовной семинарии города Одессы, и духовного училища города Херсона, фамилия Яхлаков также не проходит.
    Ответ же на вопрос: почему у следователей НКВД, фальсификация данных о месте и времени рождения, не вызывала возражений? - может быть простой. Очевидно потому, что они были отражены в паспорте, полученном во время проживания в городе Воткинске, в 1936 году. И, лишь при сопоставлении биографических сведений Дела № 306, с биографией самого епископа Павлина, многое становится на свои места. В 1935 году архиепископ Павлин, находящийся тогда на Могилевской кафедре, был арестован, и связь с ним прервалась. Все эти странности, с изменением возраста и места рождения, возможно, имеют простую причину: с одной стороны – как память о старшем друге и духовном наставнике. С другой – стремление выйти из под пристального контроля органов, а также, неотступного внимания родственников, работавших в Кремле.
    Священномученик Павлин, архиепископ Могилевский, родился 19 декабря (по иным данным – 9 декабря) 1879 года в селе Керенково, Мокшанского уезда, Пензенской губернии. От рождения принадлежал к крестьянскому сословию и воспитывался в семье с крепкими Православными традициями. К сожалению, жизнь его до тридцатилетнего возраста, остается малоизвестной. После Русско-японской войны и Первой русской революции, он становится послушником Новоспасского монастыря в Москве, где в 1910 году был пострижен в монахи, а затем рукоположен в сан иеромонаха. Одновременно с этим он поступает в Московскую Духовную семинарию, а затем, после окончания ее, в Духовную Академию. По окончании в 1916 году академии, из стен которой он вышел со степенью кандидата богословия, было получено направление в Херсонскую епархию, на преподавательскую должность в Пастырско-миссионерскую семинарию при Григорие-Бизюковском монастыре[18].
    Через год произошла октябрьская революция, которая привела к упразднению семинарии. Лишь только в 1920 году иеромонах Павлин возвращается в Москву, где его назначают на должность наместника того же Ново-Спасского монастыря. Еще через год совершается его хиротония во епископа Рыльского Курской епархии. В 1926 году еп. Павлин становится епископом Полоцким. К управлению Полоцкой кафедрой он приступить не смог, по причине ареста. Тогда в России шел период серьезных потрясений в Церкви, не только из-за вскормленной большевиками ереси «обновленчества», но и из-за вопросов о каноническом преемстве на Патриарший престол. После кончины Патриарха Московского и Всея Руси Тихона существовало несколько претендентов на его место. В числе их был митрополит Казанский Кирилл (Смирнов). Епископ Павлин выступал инициатором тайного избрания его на место Патриарха Московского и Всея Руси. Работа на этом поприще отнимала много времени и сил, отчего Владыка не мог покинуть Москву и выехать на свою кафедру. Инициативная группа вскоре была раскрыта органами ГПУ, и в декабре 1926 года последовал арест всех ее участников. После пяти месяцев пребывания в тюрьме ГПУ города Москвы еп. Павлин был освобожден. Вскоре после освобождения, он получил направление в Пермскую епархию, которой руководил до 1930 года.
    Именно здесь отец Сергий познакомился с Владыкой, сначала по служебной линии, а впоследствии стал его другом и духовным чадом. После перевода еп. Павлина на Боровскую кафедру, затем в Калугу, а в 1933 году в Могилев, они поддерживали переписку. Но, в октябре 1935 года, из-за ареста Владыки, прекратилась и она. В апреле 1937 года, тройкой УНКВД по Западно-Сибирскому краю, был вынесен приговор: 10 лет заключения в концлагере.  Спустя полгода, архиепископу Павлину был вынесен новый приговор, по статье 58-10 УК РСФСР: Высшая мера наказания – расстрел. Расстреляли Владыку вместе с группой духовенства в кемеровском лагере. На Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года, архиепископ Павлин был прославлен в чине священномучеников.
    Отец Сергий, конечно, понял тогда, что означает столь долгое молчание его друга – епископа. Возможно, этим объясняются странности с изменением года рождения, на 1879 год, как у епископа Павлина, и место рождения – Херсонская губерния, связанная с началом пастырского служения владыки. Видимо, так же, как в далеком декабре 1921 года, когда он решительно ответил своему родителю: «Папа, тогда я встану на ваше место», - также очевидно, и сейчас было сказано пред Богом: «Тогда я встану на место своего духовного отца». Годы общения с мучеником-архиереем не прошли даром. Под духовным руководством пламенного исповедника веры, произошло духовное рождение его чада. Можно сказать с уверенностью: именно, благодаря горящему апостольским огнем веры епископа, произошел стремительный рост и духовное распрямление отца Сергия. Лишь с этой позиции можно понять, откуда появилось это бесстрашие перед обстоятельствами и властями, у обремененного многодетной семьей священника.
    Всякий, кто жил в эту страшную эпоху знает, что проповедовать Слово Божье среди мирских людей, носить священнические одежды за пределами прихода, совершать по улицам города (без согласования с властями) проводы покойников, мог только человек, боящийся одного лишь Господа Бога; верный Ему даже и до смерти, всегда готовый пойти ради Истины на голгофские страдания.
    Епископ Павлин зажег в своем духовном сыне самое главное – неугасимое пламя веры, более того, дал ему непоколебимую твердость в стоянии за Христа. Видимо, именно здесь сокрыт ключ для понимания некоторых странностей, связанных с изменением времени и места рождения отца Сергия. Очевидно, изменение паспортных данных, здесь не являлось формальным действием, но скрывало за собой нечто большее – изменение судьбы. Ибо, не напрасно, устами Апостола взывает Господь: «Отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях… и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины» (Еф. 4; 22,24). Видимо, именно тогда, в сердце будущего мученика, уже зазвучала явственно эта Пасхальная песнь; Эксапостиларий. Самогласен: «Плотию уснув, яко мертв, Царю и Господи, тридневен воскресл еси, Адама воздвигл от тли, и упразднив смерть; Пасха нетления, мира спасения».


    Глава 3: «Восхождение»

    По приезде в Красноуфимск удалось найти жилье неподалеку от кладбищенской церкви прп. Иннокентия. До революции, в Красноуфимске действовали три храма: св. блг. кн. Александра Невского на главной площади (еще его называют – красный храм, из-за цвета кирпича), Троицкий собор, или – «белая церковь», расположенный ближе к реке Уфе и, церковь прп. Иннокентия Комельского, Вологодского чудотворца. В доме, по адресу улица Кирова – 59, было две квартиры. Одну из них заняла семья священника. Поскольку Главный престол Иннокентьевской церкви был занят «обновленцами», которые перешли сюда после  закрытия Троицкого собора, то служить приходилось в маленьком приделе свт. Николая, который тогда еще не был освящен. Поэтому, по большей части приходилось исполнять требы: совершать отпевания, служить молебны и панихиды. Из-за отсутствия антиминса нельзя было служить литургию. Поэтому, причащать болящих  и умирающих приходилось на дому, что отец Сергий всегда невозбранно делал.
    Народ довольно скоро понял, что батюшка у них не совсем обычный. По первому зову он шел в любой конец города, несмотря на то, что был болен грыжей. Пешее движение, по этой причине, было для него непростым делом. Требы он часто совершал бесплатно, оставляя вдобавок в семьях нуждающихся продукты из  пожертвований прихожан. Оттого неудивительно было, что в воскресные дни и праздники придел свт. Николая был битком набит людьми. Проповеди отца Сергия были тоже необычны. Никто не видел, чтобы он готовился к ним заранее, создавалось ощущение, что о духовных вопросах он говорил также свободно, как дышал. Иногда по часу и более, народ, не шелохнувшись, внимал негромкой речи своего настоятеля.
   Если говорить о Красноуфимске, с точки зрения значимости города, касается ли это духовной стороны, или его исторической роли, либо культурно-этнографической стороны, то вряд ли он выделится из чреды уездных городов Среднего и Южного Урала. Большинство уральских  городов связаны с горнодобывающей промышленностью, и были основаны династией промышленников Демидовых. Но, именно в этом ничем не примечательном заводском городишке, в первой половине XIX века произошло событие, которое долгое время оставалось известным лишь ограниченному кругу лиц.
    В книге «Два Монарха и таинственный старец Феодор Козьмич», об упомянутом событии написано так: «Это было ранней осенью 1836 года. К одной из кузниц близ города Красноуфимска, Пермской губернии, подъехал на очень хорошей породистой лошади всадник, высокий плечистый красивый старик, по виду лет около шестидесяти, одетый в обыкновенный черный крестьянский кафтан. Подковывая по его просьбе лошадь, кузнец обратил внимание на не совсем обычную наружность прибывшего. Несмотря на то, что, на нем был надет простой крестьянский костюм, он вовсе не походил на крестьянина ни своею наружностью, ни манерою говорить. Ясно было видно, что это человек непростой»[1].
    Дело кончилось тем, что его и еще двух бывших с ним спутников арестовали и посадили в острог. Отобрали лошадь и телегу, на которой они ехали. По прошествии недолгого времени, по причине отсутствия за ними вины, странников решили отпустить, но старший из них, именовавший себя Федором Козьмичем, покинуть острог отказался. Об этом странном событии было доложено в Высшие инстанции. Узнав об этом, Император Николай Павлович послал своего брата Великого князя Михаила Павловича разобраться в этом деле. Прибыв на место, Великий князь отправился к Феодору Козьмичу в тюрьму, и после беседы со старцем, хотел строго наказать власти. Но, в ответ на это, старец попросил не взыскивать ни с кого, а о себе просил только одного, чтобы его осудили на поселение в Сибирь, под именем Феодора Козьмича.
    О том, что старец Феодор Козьмич не вымышленное лицо, свидетельствует и архивные документы, которые нашел бывший управляющий тюменским приказом, Действительный Статский Советник Рафаил Иванович Кузовников. Документы же говорят о следующем: 1) предварительное уведомление Красноуфимского городничего от 13 октября 1836 года за № 1212 о высылке в Сибирь бродяги Федора Козьмина, Козьмича же[2].Решение о нем Красноуфимского уездного суда от 10 сентября того же года. 3) Статейный список на этого ссыльного. На основании этих документов, напечатанных Р.И. Кузовниковым в «Историческом Вестнике», представляется следующая точная картина того, как попал В Сибирь таинственный старец Феодор Козмич.
    4 сентября 1836 года в Кленовской волости, Красноуфимского уезда, Пермской губернии, задержан проезжавший на лошади, запряженной в телегу, неизвестный человек, который при допросе в Красноуфимском земском суде показал, что он Феодор Козьмин, Козьмич же, 70 лет, неграмотный, исповедания греко-российского, холост, не помнящий своего происхождения с младенчества своего, пропитывался у разных людей, напоследок вознамерился отправиться в Сибирь, но дорогой, в Кленовской волости, крестьянами был задержан. По двукратному свидетельствованию Феодора Козьмина, произведенному в Красноуфимском земском и уездном судах, у него оказались следующие приметы: роста – 2 аршина 6 с половиной вершков, волосы на голове и бороде – светло-русые с проседью, нос и рот посредственные, подбородок кругловатый, от рода имеет не более 65 лет, на спине есть знаки наказания кнутом или плетью.
    Феодор Козьмин был предан суду Красноуфимского уездного суда: 10 сентября дело о нем разобрано…
    В силу объявленного решения уездного суда и распоряжения Пермского губернатора, Феодор Козьмин 12 октября 1836 года был наказан при посредстве полицейских служителей двадцатью ударами плетьми, а на следующий день отправлен в Сибирь под конвоем внутренней стражи».
    При чтении книги о старце Феодоре, должно обратить внимание на очень важный аспект: решение, принятое Императором Александром I, о перемене своей судьбы и отшествия на путь духовного подвига, было сугубо добровольным.
    Тот, которого справедливо именовали Победителем Наполеона и Освободителем Европы, оставляет Царский трон и уходит в затвор. И, лишь только через одиннадцать лет, в уделе, который в будущем поименуют, как Царская Голгофа, Император появится под именем Феодора. Также, добровольным было решение об отречении от Престола, святого Царя-мученика Николая II. Добровольным было решение св. прпмч. Елизаветы Федоровны – остаться в России, с тем, чтобы до конца терпеть все скорби и невзгоды в стране, ставшей для нее родной. Мог, при желании, покинуть Россию и младший брат Императора Великий Князь Михаил Александрович. Это был человек громадной выдержки и воли. Будучи, в годы Первой Мировой войны, командующим «дикой дивизией», снискал искреннее почитание и восхищение со стороны горцев, которыми руководил. А, потому и он остался в России, добровольно. Промыслом Божьим, все царственные мученики пострадали в уделе свт. Стефана Великопермского, простиравшегося от пределов Северо-Двинских до Урала. И, если исследовать этапы жизненного пути прот. Сергия, то окажется, что последние двадцать лет жизни, он след в след шел по пути, проложенном свт. Стефаном. Пока путь этот не закончился в непосредственной близости от места, которое именуют ныне Царской Голгофой.
    За неполные двадцать лет священнического служения, отца Сергия арестовывали не менее двадцати раз. Иногда отпускали через неделю, но остриженного наголо. Преследователи знали, что остриженному священнику, устав служить не позволяет. Но, странным образом, уже через две недели, волосы отрастали до нормальной длины, и отец Сергий мог снова совершать богослужение. Последний раз отца Сергия арестовали 27 ноября 1940 года.
    Обвинение, предъявленное органами НКВД, было довольно стандартным и для того времени одиозным: провокация, двурушничество и расконспирация. И, хотя обвинение рассыпалось в прах, при сколько-нибудь непредвзятом изучении, но при желании его можно было подогнать под статью 121 УК РСФСР. Следственное дело указывает, что священник Сергий Зосимович Яхлаков является секретным агентом НКВД, с 24 января 1921 года, и во время проживания в городе Красноуфимске, занимался намеренным рассекречиванием себя[3].Один из пунктов рассекречивания состоял в том, что он принес детские ботинки начальнику районного НКВД Романову, присланные из Московской области, по просьбе этого начальника. По всей очевидности, снабжение провинции было тогда настолько слабым, что для приобретения хорошей детской обуви нужно было обратиться к знакомым, живущим вблизи Москвы. По простоте душевной, отец Сергий принес ботинки днем, а не ночью, как того требовали правила конспирации. За этот пункт и ухватились следственные органы.
    Другой пункт, выдвинутый в качестве обвинения, был куда более серьезным. Незадолго до ареста отец Сергий совершил отпевание на дому, а затем сопровождал умершего через весь город на кладбище, в полном священническом облачении. Сделал он это без разрешения властей. Любой здравомыслящий человек может ответить, что решиться на подобное мог лишь человек мужественный и благородный, следующий велению, прежде всего, собственной совести и боящийся только одного Господа Бога.
    По всей очевидности, сопровождать покойников по городу, отцу Сергию приходилось неоднократно, а потому, совершенное им шествие не являлось чем-то исключительным. По законам того времени, подобные действия могли расцениваться как религиозная пропаганда, и всякий повинный в этом, подлежал аресту и последующему суду.
    Первое, что бросается в глаза, при исследовании протоколов следствия, которые всегда проводились ночью, это отсутствие желания следователей найти истину. Если в протоколе допроса от 27 ноября 1940 года указан возраст второго сыны Игоря – 21 год, то в анкете арестованного, от 21 декабря того же года, возраст Игоря Сергеевича уменьшился до 19 лет. Также, возраст старшего сына, Германа, имевшего от рождения 22 года, указан с завышением на шесть лет.
    В протоколе допроса от 14 декабря 1940 года записано: образование среднее. Закончил в 1901 году духовную семинарию в городе Николаеве УССР. Но, суть проблемы состоит в том, что в городе Николаеве Херсонской губернии, никогда не было не только духовной семинарии, но даже и духовного училища; нет их там и по сию пору. О трудовой деятельности в дореволюционный период сказано: работал при Уфимском земстве в качестве пчеловода. Но, и это является очередной мистификацией (или – фабрикацией), потому что отец Сергий в своей жизни никогда не был в городе Уфе. Тоже можно было говорить, как указано выше, о дате и месте рождения: город Николаев Херсонской губернии, 1879 год. Действительное же место рождения Сергия Зосимовича Яхлакова: деревня Аникино, Приводинской волости, Великоустюгского уезда; год рождения – 30 июня (ст.ст.) 1898 года. Но следствие, похоже, такие тонкости не интересовали. Для него было важнее другое: подвести человека под статью 121 УК РСФСР.
    Серафима Васильевна рассказывала своей дочери Злате о том, что отец Сергий с горечью поделился с ней своей болью. Один из его знакомых рассказал ему, что он является провокатором, и во время арестов выдает себя за священника Сергия Яхлакова. Этого знакомого намеренно подсаживали в камеры со священнослужителями, для того, чтобы он передавал их разговоры сотрудникам НКВД. Сейчас, с позиций сегодняшнего дня, трудно представить дьявольские технологии советских спецслужб. Суть этих технологий сводилась к одному: сломать человека.
    В первом, после ареста, протоколе допроса, от 27 ноября 1940 года, отец Сергий давал показания такого рода: Я работаю секретным сотрудником органов НКВД, а раньше ГЧК и ОГПУ, с 1921 года, января 22-24 дня. Завербован был председателем ГЧК Дудниковым Константином Михайловичем, города Великого Устюга Северо-Двинской губернии, где я работал секретарем отдела здравоохранения в течение 5-ти лет…
    Попробуем представить себе ситуацию того времени, и чиновника системы здравоохранения Сергея Зосимовича Яхлакова в этой ситуации. Время было суровое. Только закончилась гражданская война. В Крыму еще находилась армия Врангеля. На дальнем Востоке – армия Дитерихса. Страна, по сути, еще на военном положении. Молодой чиновник здравоохранения ожидает повышения по службе, и возможно, перевода в Москву. Ко всему, супруга ждет второго ребенка. Молодому чиновнику предлагают стать сотрудником, объясняя, что уже многие ими стали, для того, чтобы помочь советскому правительству в становлении и развитии. Отказ же в сотрудничестве был равносилен самоубийству. А, о том, как органы ЧК могут расправляться с неугодными, Сергий знал, по опыту судеб некоторых родственников своей супруги. Но проходит год, и секретарь здравотдела становится священнослужителем. И теперь то, чего отец Сергий боялся, будучи светским человеком (изгнание, поругание, клевета, бедность), он принимает добровольно, вместе с принятым им священным саном.
    О том, насколько он был «усердным» сотрудником, свидетельствует хотя бы такой аспект. На вопрос: назовите ваших близких знакомых, - отец Сергий отвечает: моими знакомыми являются следующие лица: 1) Бобин Михаил Кузмич, староста церкви в Красноуфимске. Проживает там же, по улице Озерной – 12. Знаю его с 1938 года. Бывали друг у друга на квартирах. 2) Белов Семен Федорович – священник Артинского завода. Он у меня бывал на квартире. 3) Логинов Яков Иванович, председатель церковного совета, проживал на Сысертском заводе. Знаю верующих, которые посещали церковь, но их фамилии я не знаю.
    Все!… Для секретного сотрудника НКВД, прямо скажем, негусто. За три года служения в Красноуфимске, так и не узнать ни одной фамилии своих прихожан. Среди друзей отца Сергия был заведующий городской больницей (в годы войны – начальник Красноуфимского госпиталя) хирург Гаев. Прихожанином храма он не являлся, хотя и был человеком верующим. Нередко они беседовали не только о вопросах медицины, но и о вопросах духовных. А потому, отец Сергий знал, кто из работников больницы верует в Бога; знал также, что некоторые медсестры едва сводят концы с концами.  И потому, когда началась война, и отец Сергий был освобожден из под ареста, то едва приступив к служению, он взял под свою опеку тех работниц горбольницы, чьих мужей призвали на фронт. После субботних панихид он сам разносил по домам этих сестер продукты, пожертвованные прихожанами. Приносил продукты, в первую очередь к тем, кто более всего имел нужду. К слову сказать, матушка Серафима не всегда относилась с пониманием к альтруистическим порывам своего супруга. Что было по человечески понятно. Жили трудно: в семье четверо детей, трое из них несовершеннолетние.
    Воспоминания же об отце Сергии, в Красноуфимске, сохранились прямо  противоположные. Со стороны потомков прихожан кладбищенской церкви и детей медсестер, которым отец Сергий носил продукты, отзывы добрые, порой даже восторженные. Со стороны потомков официальных работников и людей околоцерковных, отзывы прямо негативные: первый пьяница, блудник, коммунист, и прочее. Но отец Сергий ни на кого не держал зла и за всех болел душей. Даже начиная разговор на обыденную тему, он незаметно для слушателя переходил к духовным вопросам. Иначе не мог. На духовные темы отец Сергий говорил также свободно, как дышал. Особой любовью его были странники и убогие. Если случался в доме такой гость, он неизменно усаживал его за стол на почетное место, а спать укладывал на свою кровать. Сам же ложился на соломенный матрас, на пол.
    Необходимо будет добавить, в противность обвинений в блуде и пьянстве, что отец Сергий был болен грыжей. Ходил он, по этой причине, медленно. Но за все время, никогда никому не отказал в том, чтобы причастить болящего, даже если нужно было идти на другой край города. Не отказывал и в совершении других треб; наиболее частыми из которых, являлись отпевания на дому.

    Из Протокола допроса от 16 декабря 1940 года:
    Вопрос: «Расскажите, кто являлся организатором похоронной процессии в полном церковном одеянии 22 ноября 1940 года!»
    Ответ: «Организатором в проведении похоронной процессии в полном церковном одеянии 22 ноября 1940 года являюсь я».
    Вопрос: «Для какой цели вы это сделали, и кто вам давал на это разрешение?»
    Ответ: «Разрешение на проведение похоронной процессии мне никто не давал (?! – авт.). Я преследовал этим цель выявить антисоветские элементы и выявить настроения верующих».
    Вопрос: «Будучи секретным сотрудником органов НКВД, вы согласовали это мероприятие с начальником РОНКВД?»
    Ответ: «Нет, это мероприятие я не согласовал с органом НКВД, а сделал по собственной инициативе».
    Вопрос: «Значит, вы занимались провокацией, так ли это?»
    Ответ: «Нет, провокацией я не занимался. Я признаю, что сделал ошибку, не взяв разрешения начальника РОНКВД, на проведение похоронной процессии, для выявления антисоветского элемента».
    Вопрос: «Следствие располагает материалами о том, что вы, работая секретным сотрудником НКВД, занимались двурушничеством и расконспирацией. Подтверждаете ли вы это?».
    Ответ: «Являясь секретным сотрудником органов НКВД, я не занимался двурушничеством и расконспирацией, этого я не подтверждаю».
    Протокол записан с моих слов, верно, мною прочитано, в чем и расписываюсь:   
    (подпись – Сергий Яхлаков).
    Исправленному верить: (подпись – Сергий Яхлаков).
    Допросил следователь следчасти УНКВД, сержант ГБ Стесин.

    Неудивительно, что отцу Сергию не удалось выявить никаких антисоветских элементов, и тем более, не удалось выявить антисоветские настроения, участвующих в похоронной процессии граждан. Ибо, если за три года служения на приходе, он так и не узнал ни одной фамилии своих прихожан, что же говорить тогда о посторонних людях. А, потому и был обвинен в провокации, двурушничестве и расконспирации.
    Отец Сергий хорошо знал советские законы (Уголовный кодекс РСФСР, подаренный ему самим Лениным, выручал его неоднократно), но аргументировано ответить на вопрос: цель похоронной процессии? – он смог только к концу своего пребывания под следствием. На допросе, от 22 июля 1941 года, (начало допроса в 22 часа, окончание в 1ч. 45мин.) такой ответ был дан.
    Вопрос: «Скажите, для какой цели вы организовали похоронную процессию в полном церковном облачении, 22 октября (ошибка следователя, фактически – 22 ноября. – авт.) 1940 года?»
    Ответ: «Цель этой процессии была та, чтобы рассеять антисоветское мнение в отношении на Церковь, со стороны Советского правительства, которое распространялось антисоветскими элементами. Основанием к этому служит закон правительства от 8 апреля 1929 года «О религиозных объединениях, зарегистрированных на территории СССР». Собрание, узаконенное за № 35 ст. Закона 353, раздел 5 «О шествии и церемонии».
    В этом контексте, хотелось бы привести еще одну выписку из того же протокола.
    Вопрос: «Вы указываете в своих донесениях, что Горизонтов принимал участие в похоронной процессии, в то время, что он участия в процессии не принимал».
    Ответ: «Я подтверждаю, что Горизонтов в процессии участия не принимал, и донесения о том, что участвовал в процессии, я не давал».
    Протокол записан с моих слов верно, мною прочитано, в чем и расписываюсь:   
    (подпись – Сергий Яхлаков).
    Допросил следователь следчасти УНКГБ: сержант ГБ Стесин.

    Протоиерей Амфилохий Горизонтов жил в то время в городе Арти Свердловской области и был, по настоянию органов, запрещен в служении. При этом был он человеком судьбы неординарной, на некоторое время увлекся учением «живой церкви», но, увидев всю ложь этого учения изнутри, вскоре вернулся в лоно Православной Церкви. По всей очевидности, имел натуру поэтического склада, а потому, увлекся ненадолго красивыми миражами.
    Протоиерей Амфилохий Горизонтов принадлежал к роду потомственных священников. Родился 16 ноября 1871 года. После окончания Тобольской духовной семинарии, служил в Тобольской и Омской епархиях. В 1926 году примкнул к архиепископу Григорию (Яцковскому). До 1930 года, будучи благочинным Свердловского округа, служил в разных храмах города Свердловска. Но, затем, принес покаяние митр. Сергию (Страгородскому) и в 1933 году назначен настоятелем церкви прп. Иннокентия в Красноуфимске. В 1935 году был награжден митрой. В декабре 1936 года гражданским народным судом приговорен к двум годам тюрьмы, с последующей ссылкой[3].
    В начале 1938 года, именно на место прот. Амфилохия был назначен настоятелем отец Сергий Яхлаков. После кончины отца Сергия, ссыльный протоиерей был возвращен на должность настоятеля Иннокентьевской церкви, где и прослужил до февраля 1947 года. Потом был выведен за штат. Скончался 14 декабря 1953 года. Погребен, как бывший настоятель, возле церкви прп. Иннокентия в Красноуфимске. На табличке его памятника была написана поэтическая эпитафия: «Остановись над моей могилой и подумай: ты родился, живешь и умрешь не по своей воле, а по воле Управляющего всей Вселенной. Я признаю ее и называю Богом. Признай же ее и ты, ибо и ты, желаешь этого или не желаешь, а по воле ея будешь со мной в могиле».
    Для работников НКВД требовалась, хотя бы малая зацепка, улика, или оговор, чтобы подвести опального протоиерея под статью. Но, оговора, или точнее лжесвидетельства, от отца Сергия работники органов так и не добились. Отвечать твердо и бескомпромиссно после восьми месяцев заключения и долгих изматывающих допросов: «...донесения о том, что он (прот. Амфилохий. – авт.) участвовал в процессии, я не давал», мог только человек мужественный и боящийся одного лишь Господа Бога.
    В августе 1941 года, после секретного указа И.В. Сталина, отец Сергий, как и многие другие священнослужители, был освобожден из заключения. Шла война, немцы приближались к Москве, об отце Сергии временно забыли. Призвали в армию его второго сына Игоря; старший Герман, погиб в Финскую войну. Позднее, когда в Красноуфимске откроют госпиталь, дочь Злата будет работать там медсестрой, под началом его друга, врача Гаева. В первые месяцы войны об отце Сергии временно забыли, а потому, он снова начал служение в церкви прп. Иннокентия Вологодского.
    В повседневных трудах и заботах прошел еще один год. Под Сталинградом тогда шли ожесточенные бои. Внимание властей, к настоятелю кладбищенской Красноуфимской церкви, хотя и оставалось пристальным, но внешне это никак не выражалось. Приближался двунадесятый праздник Крестовоздвижения, и ничего  не предвещало беды. В тот роковой день, отец Сергий отправился в горфинотдел, чтобы сдать финансовый отчет, как это и полагалось делать в конце каждого месяца. Завтра нужно было служить вечерню к празднику Крестовоздвижения, поэтому, вопрос с финансовой документацией нужно было решить накануне.
    Из-за болезни грыжи отец Сергий ходил очень медленно. На поход из дома в церковь, оттуда в горфинотдел, в котором напрасно потерял время из-за отсутствия нужных работников, ушел целый день. Шел он, как всегда, по улице Интернациональной, ибо вела она прямо к железной дороге, за которой находилось городское кладбище. На углу этой улицы и улицы Кирова, стоял дом, где жила прихожанка кладбищенской церкви, из эвакуированных, по имени Аглая. С ней также проживала ее пожилая родственница. Родственница часто болела, приходилось причащать ее на дому. Впоследствии выяснилось, что обе женщины являлись сотрудниками НКВД, и были приставлены для наблюдения за настоятелем.
    День уже приближался к вечеру, отец Сергий медленно поднимался по уходящей в гору улице, и сия женщина, из эвакуированных, как если-бы нарочно ожидала священника у калитки своего дома. Поздоровавшись с ним, она сказала, что новое облачение, которое она обещала сшить к празднику Крестовоздвижения, уже готово и, батюшка может его примерить и забрать. Также она попросила причастить болящую родственницу, и провести беседу на духовные темы с племянником, находящемся в тот момент в ее доме. Отец Сергий согласился. Но, сначала ему нужно было вернуться в храм, чтобы оставить там церковные деньги, а для болящей взять Святые Дары.
    Здесь, нелишним будет отметить, что отец Сергий всю жизнь прожил безсеребренником, никогда не гнался за обновой, и до последних дней проходил в своей лиловой рясе, в которой его рукоположили. Сия особа сама вызвалась сшить батюшке новую рясу, и как оказалось впоследствии, это было заранее рассчитанным ходом, позволявшим войти в доверие к семье настоятеля.
    Аглая рассчитала все безукоризненно. Никто, кроме нее не знал, что отец Сергий придет причащать ее болящую родственницу. А для того, чтобы задержать священника подольше, она под благовидным предлогом поселила в своем доме племянника. Прихожане знали, что отец Сергий менее всего опасался доносов, и на духовные темы говорил всегда и всюду. Есть основания полагать, что разговоры религиозного содержания проводились им и в присутствии начальника районного НКВД, к которому он обязан был периодически приходить для докладов. По всей вероятности, так оно и было, ибо если исследовать материалы допросов, то в тот день, когда отец Сергий принес в его дом злополучные ботинки, то был встречен хозяйкой (сам нач. РОНКВД отсутствовал) и бывшей в гостях подругой, довольно радушно. Проповеди отца Сергия отнюдь нельзя было назвать блестящими, в плане риторики, но при этом, его простая неторопливая речь, шла как-бы от самого сердца. Никогда не задевая политических проблем, он говорил, опираясь на Евангелие, но многие, слушавшие отца Сергия, понимали, что слово его о сегодняшнем дне.
    После исповеди и причастия болящей, Аглая попросила отца Сергия остаться, выпить чаю, побеседовать с ними на духовные темы. Отец Сергий согласился, благо, дом его находился недалеко, на той же улице Кирова. В квартире Яхлаковых, к тому времени уже началось беспокойство. Как говорила потом матушка Серафима: сердце плакало и чувствовало беду. Дочь Злата, также, не находила себе места. Когда стемнело, вдвоем с матерью прошли ближние окрестности, потом вернулись домой. Злата не выдержала и побежала одна искать отца. В доме, на углу Кирова и Интернациональной, увидела Аглаю стоявшую у калитки. - «Тебе чего, Златушка?» - спросила она елейным голосом. - «Папу ищу, - обеспокоенно ответила Злата, - вы не видели его?» - «Нет, не видела, даже и не проходил здесь», - изображая искренность, ответила Аглая. Злата Сергеевна потом вспоминала, что какая-то сила толкала ее в этот дом на углу, и она едва сдерживалась, чтобы туда не войти. Походив еще некоторое время по окрестным улицам, Злата вернулась домой. На следующий день они узнали, что отца нашли мертвым, на железнодорожных путях.
    После исповеди, причастия, духовной беседы и чаепития, отец Сергий, наконец, отправился домой. Аглая сказала домашним, что проводит батюшку и вскоре вернется. Время было уже позднее. Тяжелый утюг находился в сенях, будучи приготовлен заранее. Злой насмешкой было то, что утюг принадлежал матушке Серафиме. Аглая попросила его накануне, дабы погладить сшитую к празднику рясу. Отец Сергий попрощался с Аглаей и медленно пошел по темной пустынной улице. Убедившись, что улица действительно пуста, Аглая вернулась назад, взяла приготовленное заранее орудие убийства, и, догнав отца Сергия, ударила его сзади, по голове. Смерть наступила мгновенно.
    Аглая была женщиной высокого роста и физически сильной.  Схватив в охапку тело священника, она дотащила его до железнодорожных путей и бросила на рельсы. Теперь надо было уничтожить улики. Закапывать окровавленный утюг было некогда. Если же идти через весь город к реке, могли появиться нежелательные свидетели. Поэтому, оставалось одно, пойти на кладбище и бросить утюг в яму для мусора.
    Но, Господь не попустил надругательства над телом праведника. В это время, вдоль железнодорожных путей шла обходчица. Именно она убрала тело с рельсов и вызвала милицию. Вскрытие производил хирург Гаев, друг отца Сергия. Запись «Акта о смерти» № 616 от 30 сентября 1942 года указывает причину смерти: «перелом черепа и вещества мозга»[4]. Гаев говорил, что череп был расколот на двенадцать частей и, проникновение в мозг тяжелого с острым концом предмета, было глубоким. Ко всему, вскрытие показало, что в день смерти, отец Сергий ничего не вкушал; в желудке сохранилось только позавчерашняя луковица. Вскрытие хирург Гаев производил очень осторожно, и можно сказать, с благоговением, ибо приоткрыл для этого только часть груди и верхнюю часть живота.
    Нередко, Злата Сергеевна упрекала отца: бывало, съест во время обеда ложку-другую, и отложит в сторону. - «Папа, почему ты так мало ешь?» - говорила ему дочь, но он лишь кротко отвечал ей: «Что-то не хочется». 
Даже от домашних отец Сергий скрывал подвиг строгого поста по средам и пятницам, и в дни предшествующие богослужению. Но, по-видимому, он предчувствовал близость своей кончины. Серафима Васильевна на допросе говорила, что муж нередко оставался в церкви, молился по ночам. Продолжал он молиться и после своего освобождения.
    Однажды весной, за несколько месяцев до мученической кончины, когда они со Златой после службы направлялись домой, отец Сергий почему-то задержался у алтарной части храма. Внимательно осмотрев место вокруг себя, он лег на траву, и как-то весь вытянулся. Отец Сергий посмотрел на безоблачное небо своими большими синими глазами и тихо произнес: «Вот, здесь, будет мое место». Сердце Златы екнуло, и она заплакала навзрыд:  «Папа, зачем ты так шутишь?» - Отец Сергий молча поднялся с травы и утешающе положил руку на головы  дочери. Лицо его было серьезным.
    Похоронили настоятеля на том самом месте, перед алтарем, на которое указал тогда своей дочери. Отпеть отца Сергия не могли целую неделю, потому что ближайший действующий храм был в Арти, за сто километров; ко всему, совершить чин отпевания, священник мог только по указанию правящего архиерея и с разрешения властей. Все это время гроб находился в церкви, но странным образом, несмотря на теплую погоду, не было слышно ни малейшего запаха тления. При этом, облачили отца Сергия в новую рясу, которую сшила накануне его убийца. За всю жизнь он не имел ни одной обновы. В новых одеждах отец Сергий был похоронен.
    На следующий день, когда уже весь город знал об убийстве священника, Аглая принесла рясу в дом настоятеля. Услышав ужасную весть из уст матушки Серафимы, совершенно искренне ужаснулась и вознегодовала, даже попричитала и поплакала вместе с Серафимой Васильевной. Во всеобщем горе никто не вспомнил, что портниха не вернула взятый взаймы утюг.
    Когда отца Сергия отпевали, то по церкви волной прокатилось благоухание. Помещение придела свт. Николая, где стоял гроб, заполнилось запахом васильков. Батюшка, при жизни, любил эти цветы. В связи с этим, произошел курьезный случай. Проконтролировать отпевание священника прибыла представительница городской власти, председатель горисполкома. Эта женщина стояла у входа и вслух повторяла: «Зачем брызгают духами? Кто брызгает духами? Кто разрешил?...». Но, под конец панихиды вдруг расплакалась и, приблизившись ко гробу в числе первых, преподала отцу Сергию последнее целование.
    За прошедшую после трагедии неделю, все слезы уже были выплаканы. Наступило последнее прощание. С пением «Святый Боже...», гроб понесли к заранее приготовленной могиле перед алтарем. На то место, которое отец Сергий сам указал за несколько месяцев до смерти. Скорбная процессия приблизилась к могиле. Последнее целование близких родственников, и... молоток застучал по крышке гроба. Злата и Серафима Васильевна не выдержали. Зарыдали. Гроб опустили на веревках вниз, и в могилу полетели комья земли. И, вдруг... послышался странный шум. Это не был шум вещественный, несущий в себе угрозу, напротив, он был подобен тому, о чем сказано в книге «Деяний Апостольских»: «При наступлении дня Пятидесятницы, все они были единодушно вместе. И внезапно сделался шум с неба, как-бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились» (Деян. 2;1,2). Прихожане, священник и рабочие кладбища замерли, как завороженные. В следующую минуту, камень фундамента церкви отвалился сам собой и с гулом ушел внутрь. И, снова раздался шум.  Гроб, медленно, втягиваемый некой силой, сам собой ушел под алтарь, и камень встал на прежнее место. Рабочие молча закидали пустую могилу.
      
    Только теперь у Златы появилось осознание, что отца больше нет. Почти без сна провела она последующую ночь, а затем и другой день. Измученная, лишь только вечером она забылась тонким сном. Младший брат, Сергей, в тот вечер лег спать позднее сестры, а потому стал свидетелем того, как Злата во сне разговаривает с отцом. Более всего Сергея удивило, что Злата задавала вопросы по смыслу, при этом, также осмысленно отвечая на них.
    Этот сновидение Злата помнила до конца жизни. Поздно вечером, едва она положила голову на подушку, как вдруг увидела, что дверь дома отворилась, и в комнату вошел отец. Одет он был в белую сверкающую ризу, в белой сверкающей митре на голове и с золотым сияющим крестом в руках. И лишь только одна деталь портила праздничные одежды, бросаясь в глаза острым своим несоответствием: окровавленная повязка вокруг головы. Злата с радостным криком ринулась к отцу, но он поставил перед собой крест и произнес тихо, но властно: «Не приближайся ко мне, я не здешний!». Злата спросила: «Откуда у тебя такие одежды?». Отец ответил, что получил их... там. Тогда, она вновь спросила, теперь об окровавленной повязке под белой митрой. Отец Сергий объяснил ей: «Это свидетельство для Страшного Суда, для моей убийцы». Тут он простер руки, и Злата увидела воочию последний час жизни своего отца. С точностью до деталей, как в кинофильме, ей были показаны, и сцена причащения лжеболящей в доме по адресу: Интернациональная – 35, и духовную беседу за столом, и самое ужасное – когда Аглая догнала отца Сергия и ударила утюгом по голове, а затем тащила бездыханное тело священника к полотну железной дороги... В том же видении Злата увидела, куда выброшено орудие убийства.
    На другой день, проснувшись рано утром, Злата разбудила Сергея и побежала вместе с ним на кладбище. Яма для мусора, в которую сбрасывают сухие листья после уборки могил, была глубокой, выше человеческого роста. Но Злата заставила брата залезть в нее и найти лежащий там утюг. Сергей спустился в яму, и вскоре под кучей сухих листьев и веток, действительно обнаружил принадлежащий им утюг. Острый конец его был обагрен запекшейся кровью, с несколькими прилипшими к нему волосками. По возвращении домой, Злата представила маме это страшное доказательство и в деталях рассказала свой сон.
    К слову сказать, следствие сразу заподозрило причастность к убийству именно этих двух женщин из эвакуированных. Все улики показывали на них. Во-первых: капли крови, от железной дороги до дома, в котором они жили. Во-вторых: старательно затертая лужа крови, на перекрестке улиц. В-третьих: собака взяла след. К вечеру их заключили под стражу, но необъяснимым образом, уже на следующий день прокурор города приказал освободить подозреваемых. Аргументировал свое решение он такими словами: «Я не позволю мучить добрых советских людей из-за какого-то долгогривого!». Впоследствии, прокурор заболел раком горла. Перед смертью, изо рта его шел зловонный кал и гной.
    Но Господь не оставил без наказания и самих убийц. Та женщина, которая притворилась болящей, вскоре действительно, слегла. Ее постигло полное расслабление, так что в пролежнях завелись черви. У Аглаи, муж орденоносец, полковник, не вернулся домой. Поезд, в котором он в 1945 году ехал их Германии, пошел под откос. Многие тогда погибли. Это горе сломило и вра-зумило убийцу. Нередко, посетители кладбища видели Аглаю, лежащей у могилы священника и воющей по волчьи. Однажды, Серафима Васильевна и Злата, пришли посетить могилу. Аглая тоже была там. Став на четвереньки, и скуля как побитая собака, она поползла к матушке Серафиме. Ужас и омерзение охватили ее тогда, при виде потерявшей человеческий облик убийцы. «Не подходи ко мне... прочь!» - только и смогла произнести мать Серафима, но женщина все-равно ползла к ним, скуля и взвизгивая, распластавшись по земле всем телом. Так и пришлось в тот день покинуть кладбище.
И, была еще одна странность с могилой отца Сергия. На могильном кресте, то и дело появлялась табличка с надписью, черной краской на нержавеющем железе: «Здесь покоится прот. Сергий Яхлаков (1879г. – 26-IX-1942г.), убитый неизвестно кем. «Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить» (Мф. 10; 28). Табличку эту кто-то без конца срывал и выбрасывал. Но, некто неведомый, снова ее отыскивал и прибивал на прежнее место. Так продолжалось до начала 60-х годов.
    Автор этой книги, будучи в июне 2003 года в Красноуфимске, был в кладбищенской церкви прп. Иннокентия Вологодского. Двумя годами ранее довелось здесь быть проездом, без всякого на то плана о написании книги, или сборе материалов на нее; просто хотелось соприкоснуться со святыней. Но, в первый и второй приезды, приходилось лицезреть странную картину: если на крестах трех других могил имелись металлические таблички с выгравированными именами, то на кресте отца Сергия, лишь только надпись, мелом, от руки: «Прот. Сергий Яхлаков». Служащие церкви, сами с удивлением выслушали историю, о некогда служившем здесь настоятеле. Лишь только одна блаженная, со слов покойной матери, рассказала, что был здесь хороший батюшка, которого убили в войну.
    В том же году, новую табличку на крест поставили. Тому способствовало указание архиепископа Екатеринбургского Викентия: о рассмотрении биографии прот. Сергия Яхлакова, по вопросу канонизации его в лике святых. Увы, злополучная подписка, данная им в молодые годы, воспрепятствовала рассмотрению этого вопроса.
    В третий раз, на святой могилке довелось побывать в Рождественский сочельник 2006 года. Группа паломников из Санкт-Петербурга ездила со списком Порт-Артурской иконы, в монастырь Святых Царственных мучеников под Екатеринбургом. Но, у паломников была еще одна задача: доставить на могилу прот. Сергия новый крест. Что и было сделано 6 января, в самый канун Рождества Христова. Благочинный Красноуфимского района, прот. Андрей Иванков, сам отслужил панихиду на могиле отца Сергия. Когда запели: «Вечная память…» - то, показалось, что в ослепительно синих небесах зазвучали колокола, и запел ангельский хор. Автор затем набрал, сколько мог, из-под снега, землицы с могилки священномученика. По возвращении домой, залил часть этой земли святой водой. С того времени прошло уже три года, но вода, в сосуде, в котором находится земля с могилки прот. Сергия Яхлакова, по-прежнему свежая. Для испытания, святой водой был залит еще один сосуд, но с землей обыкновенной. На пятый день она побурела и стала издавать дурной запах. Благодарный читатель может также, со страхом Божьим, совершить сие испытание.
    Видимо, не случайно, кончина отца Сергия совпала с несколькими знаменательными днями. Последний день его жизни совпал с днем памяти св. прав. Симеона Верхотурского, покровителя Урала. Также, видимо, не случайно, пострадал за Христа в ночь на Воскресение Словущего, в канун праздника Крестовоздвижения – как бы в ознаменование главных символов победы над смертью – Креста, Воскресения Христова и неразрывно связанного с ним Всеобщего Воскресения.
    Как и поется о том в «Эксапостиларии» на утрени Светлой Седьмицы: «Плотию усну, яко мертв, Царю и Господи, тридневен воскресл еси, Адама воздвиг от тли, и упразднив смерть; Пасха нетления, мира спасение».


    Глава 4: «Злата»

    «Крестоносице Христова, блаженства Евангельские терпением стяжавшая, достойная сонаследница мучеников и исповедников, от юности скорби претерпевшая. По стопам отцев преподобным Кукшею водимая, при жизни собеседницей Ангелов бывшая. И, заповедь  «стяжи дух мирен», житием своим исполнившая. Ныне, бо, есть верным утверждение. О, святая праведная Злата, моли Бога, да спасет души наша, яко милосерд». (Тропарь, глас 6-й).

    В церковной практике не принято составлять службы, писать акафисты, молитвы и тропари еще не прославленным святым, но не напрасно сказано: «От избытка  сердца глаголют уста» (Мф. 12; 34). И этот, вышеприведенный тропарь, выплеснулся на бумагу сам собой, излился с одним дыханием. Весь путь Златы Сергеевны, от дня ее рождения и до последнего вздоха, можно определить, как путь крестоносицы. Не просто, благочестивой христианки, или даже подвижницы благочестия, но достойной наследницы тех, о ком сказано: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною» (Мф. 16; 24).
    Родилась Злата Сергеевна 26 августа 1924 года, когда для семьи отца Сергия уже начались хождения по мукам. Село Лупья (ныне принадлежит Архангельской области), где она появилась на свет, после Великого Устюга было первым местом служения для молодого священника. Скитания и гонения она видела с раннего детства, а потому воспринимала их, как неотъемлемый факт действительности. Из рассказов родителей Злата слышала об их прежней спокойной обеспеченной жизни, но было это еще до того, как она родилась. Слишком рано ей пришлось понять недетскую мысль: для того, чтобы служить Истине, надо страдать. Надо безропотно терпеть поругания, неправды и гонения. Потому что мир полон лжи и неправды, а потому, всякий кто служит Истине, вступает в незримое противодействие с этой ложью. Злата Сергеевна видела, как безропотно идет ее отец нелегким крестным путем, и постепенно научилась той же безропотности, терпению и безкомпромиссной твердости в исповедании своей веры. Уже в раннем детстве она хорошо знала, что если в дом пришли с обыском, то значит, папу арестуют и уведут под конвоем. Правда, через две-три недели он возвращался, но, исхудавший и остриженный наголо. На вопрос дочери: «Где он был?» - отец Сергий ничего не отвечал, и лишь только молча гладил ее по голове. От частых, сопровождавшихся реквизицией имущества обысков, постепенно разошлось все семейное добро, а вместе с тем, богатая библиотека, и даже те платья, которые подарили Серафиме Васильевне в качестве приданого, ушли к женам сотрудников НКВД.
    Один из таких случаев навсегда остался в памяти Златы Сергеевны. Жили они тогда в Воткинске, Удмуртской АССР. Отца в очередной раз арестовали. Злате было двенадцать лет, училась она в шестом классе. Обыск, накануне ареста, проводился с особым усердием. Работники органов, как всегда, побросали вещи и книги в центр комнаты, но при этом еще что-то продолжали искать. Неоднократно из их уст вырывалась фраза: «Да, где эта чертова книга?!» - Речь, здесь, шла о родовой книге князей и священников Углицких. Отец Серафимы Васильевны, прот. Василий Углицкий, принадлежал к их роду, а потому передал книгу дочери, по наследству. По всей очевидности, указание об отыскании родовой книги пришло из Москвы, что и послужило причиной очередного обыска. Книгу работники органов в конце концов отыскали и сожгли тут же, во дворе дома. Забрали, в тот день, довольно много вещей, принадлежащих Серафиме Васильевне. Отца, как и следовало ожидать, арестовали и увели.
    На второй день, когда Злата пришла в школу, то увидела свою учительницу в мамином платье. Учительница была женой сотрудника НКВД, поэтому реквизированное платье пошло по прямому назначению. И, как если бы специально, явным образом демонстрируя свое превосходство, учительница, рассказывая ученикам материал урока, проходила несколько раз мимо парты дочери священника. Но, самое страшное произошло после занятий. Когда закончились занятия, Злату пригласили в учительскую. Характер беседы сводился к тому, что религиозность ученицы Яхлаковой портит отчетные показатели их школы. Она, подобно старшим братьям, Герману и Игорю, не вступает ни в пионеры, ни в комсомол, ко всему, носит нательный крестик.
    Злата молча слушала упреки учителей, не пытаясь себя оправдать. Терпение педагогов, в конце концов, лопнуло. Некоторые стали откровенно угрожать ей, а затем, учителя истории и физкультуры связали свою ученицу и остригли ее наголо. - «Так, ей и надо, поповской дочке!» - доносились со всех сторон одобрительные возгласы. - «Мракобесы! Опиум для народа!» - По всей очевидности, сделано это было по прямому указанию органов. Ибо, события последних дней: арест отца Сергия и расправа над его дочерью, являлись как-бы звеньями одной цепи. Спецслужбы будто намеренно указывали священнику-исповеднику: частые аресты, разорительные обыски, уничтожение родовой книги и надругательство над единственной дочерью – явление одного порядка. Ко всему, от своего прихожанина, на исповеди, он узнал, что тот являлся провокатором. Прихожанина сего подсаживали в камеры к арестованным, под именем священника Сергия Яхлакова, при  этом, заставляя давать показания от имени опять-таки, отца Сергия.
    Не эти ли факты, в совокупности, подтолкнули отца Сергия к решению, оставить Воткинск и переехать в соседний Шарнакский район, в деревню Чурсовую? Возможно, «мера беззакония» тогда действительно достигла определенной степени, когда индифферентно относиться к творимому по отношении к семье злу, было уже невозможно. Не случайно, видимо, при обмене паспорта (в последние месяцы пребывания в Воткинске), отец Сергий сознательно изменил свои паспортные данные. Теперь местом его рождения стал город Николаев Херсонской губернии. А годом рождения – 1879-й, то есть, год рождения епископа Пермского, а затем Могилевского, Павлина. О своих родителях, в анкетных данных он указал, что они – умерли, хотя отец пережил своего первенца более чем на тридцать лет.
    Через две недели после ареста, прот. Сергия освободили из заключения. Пришел он, как всегда, остриженный наголо и очень худой. Когда Злата вернулась со школы, то радостно бросилась к отцу. Батюшка обнял ее, а затем встревоженно спросил: «Злата, а почему ты в платке?»  Дочь молча предстояла перед ним, и ничего не отвечала. Отец Сергий вопросительно посмотрел на Серафиму Васильевну, но она только отвела взгляд. Тогда, отец Сергий осторожно снял платок с головы дочери. С детства, и даже до зрелого возраста, волосы Златы Сергеевны были легкими и мягкими, золотого цвета. Когда она была маленькой, то отец Сергий часто гладил ее по голове и говорил: «Злата – Золотушка».  Сейчас дочь была острижена наголо. Голубые глаза отца Сергия разом потемнели и в них вспыхнули грозные молнии, лицо его приобрело мертвенную бледность. Он порывисто встал и произнес тихо, но твердо и отчетливо: «Никогда к этим мерзавцам не обращался, но сейчас обращусь!» 
    Отец Сергий написал письмо своему бывшему революционному другу, М.И. Калинину. По всей видимости, отправлено оно было с оказией, через надежных людей; в то время, когда власть декларировала свою народность, можно было поехать в Москву и опустить письмо в почтовый ящик, находящийся непосредственно перед входом в Кремль. Во всяком случае, письмо до «Всесоюзного старосты» дошло. В связи с этим, отец Сергий ожидал нового ареста, но вопреки всему произошло нечто  противоположное. Начальнику Воткинского НКВД было предписано вернуть реквизированные вещи. Директор школы и завуч, получили строгие партийные взыскания. Двоих учителей, поглумившихся над своей ученицей, с позором выгнали из школы. Остальные участники борьбы с религиозным дурманом, также получили взыскания.
    Отец Сергий потом долго укорял себя за свою несдержанность: после этого случая, к нему приклеилось прозвище «коммунист». Разумеется, Воткинск, а затем и саму Удмуртию пришлось оставить. Там же, в Воткинске, произошел еще один случай, который показал, что враг рода человеческого не потерпит присутствия семьи священника в этом городе. В тот раз произошло событие, гораздо более серьезное, чем острижение наголо. Однажды Злата пришла домой с окровавленным лицом, вымазанная в грязи, при этом она несла в ладошке то, отчего родители едва не помрачились в рассудке. В ладошке Злата принесла свой собственный нос.
    Одноклассницей Златы была дочь одного из руководителей города. Странным образом получилось, что сия одноклассница стала первой ее подругой. Как оказалось потом – из зависти. Внешне некрасивая, туговатая на ум, но при этом, льстивая и завистливая. По юности лет, Злата не замечала за ней этих качеств характера, что едва не стоило ей здоровья, если только не самой жизни.
    Однажды, после уроков, подруга предложила Злате погулять по берегу реки. Не подозревая подвоха, она согласилась. Когда обе пошли по крутому обрыву, то подруга вдруг толкнула Злату, а сама кинулась наутек. На свое несчастье, Злата упала лицом вниз, и ее потащило по крутому склону, к самой воде. Если бы Злата летела кубарем, то наверняка бы потеряла сознание, расшиблась, и захлебнулась при падении в воду. Расчет, видимо, в этом и состоял. Но, упав плашмя, она, именно, сползла по скользкой глинистой поверхности. Когда очнулась, то с ужасом увидела всю себя в грязи и крови, а самое страшное, ее оторванный нос лежал рядом на берегу. Схватив его в ладошку, с горьким плачем, Злата побежала домой.
    Отец Сергий очень быстро взял себя в руки, и, приказав Серафиме Васильевне вскипятить воду, сам стал готовиться к операции. Злату, тем временем раздели, омыли теплой водой и, положив на лавку, крепко привязали ремнями. Продезинфицировав рану и промыв ее святой водой, с помощью домашних инструментов, которые прокипятили предварительно в кастрюльке, отец Сергий приступил к операции. Здесь надо отметить одно обстоятельство, что совершить такого рода операцию могли только светила мировой науки, да и то, в специальных клиниках. Наркоза, разумеется, никакого не было. Матушке Серафиме пришлось сидеть рядом, и удерживать голову дочери. Сколько продолжался этот кошмар, Злата не помнила. Казалось, он длился целую вечность. Под конец операции, она уже настолько изнемогла, что забылась долгим крепким сном.
    Через месяц, когда ей сняли бинты, а затем швы, посторонний человек ни за что бы не догадался, что девочка претерпела столь страшное увечье. И, лишь только с близкого расстояния, можно было при желании разглядеть тоненькие ниточки шрамов. Последствия травмы чувствовались только в сильные морозы; кончик носа белел и терял чувствительность. Аналогичный случай произошел и с ее младшим братом Владиславом; рука ребенка попала в мельничные жернова. По всем правилам медицины, руку надо было отнять, но отец Сергий по кусочкам собрал раздробленные кости и сшил порванные ткани. И, снова произошло чудо. Рука срослась, раны зажили. С тех пор, и Злата, и Серафима Васильевна были твердо уверены, что отец Сергий до революции окончил Медицинскую Академию, но по какой-то причине это скрывал. Увы, как показывают архивные изыскания, единственное, что Сергий Зосимович закончил до революции, это Духовное училище города Великого Устюга.
    Столь высокое врачебное искусство отца Сергия, является еще одной загадкой его личности. Есть основания полагать, что это искусство он постиг с азов, сначала под руководством профессора Менциковского, а затем, следующего председателя губздравотдела Левитского. По складу своей личности, он органически не мог быть просто администратором. Профессию ему нежно было постигать творчески. Святитель Лука (Воино-Ясенецкий) архиепископ Симферопольский говорил, что врачом он стал единственно по одной причине: приносить наибольшую пользу людям в их скорбях и болезнях. Поэтому, как отец Сергий мог приносить эту пользу, не зная скорбей и болезней человеческих? Это было такое поколение, которое горело стремлением принести себя в жертву ради людей. Поэтому и неудивительно, что, будучи секретарем губздравотдела, отец Сергий ассистировал на операциях, более того, до тонкостей изучал врачебное искусство. Как и архиепископу Луке, ему хотелось только одного: приносить наибольшую пользу людям в их скорбях и болезнях. По всей очевидности, и тот и другой пошли по духовной стезе, став врачами не тел, но душ, оттого что Господь видел устремление их сердец.
    Таким же пылким, в стремлении служить Богу и людям, был и старший друг отца Сергия, епископ Павлин. О близости их духовных отношений свидетельствовал такой факт. Владыка Павлин всегда стремился помочь семье подопечного. Но, однажды он предложил отцу Сергию, отдать ему на воспитание своих детей. Тем более, что в Перми они могли бы получить образование. Отец Сергий поблагодарил Владыку за столь трогательную заботу, но отказался. Тогда, епископ Павлин посоветовался с матушкой Серафимой. По прошествии времени решили: старшие сыновья – Герман и Игорь, уже достаточно самостоятельные, им трудно будет привыкать на новом месте. Младшему – Владиславу, только исполнился один год. Оставалось отослать к Владыке пятилетнюю Злату. Как раз, в Пермь собирался ехать один прихожанин отца Сергия; у него была своя лошадь и сани. Конечно, было трудно расставаться, но стали собирать дочку в дорогу.
    Ранним декабрьским утром в сани положили узлы с вещами Златы, а ее саму посадили поверх этих узлов. Возница обещал выполнить все поручения и доставить Злату к Владыке. Но, не прошло и двадцати минут, как послышался тихий стук в дверь. На пороге стояла плачущая дочь. Через некоторое время появился и перепуганный возница. Проехав две или три версты, он оглянулся назад и не увидел своей пассажирки. Оказалось, что лошадь за околицей села припустила и, Злата, от рывка скатилась со своих узлов. Поплакав некоторое время, она побежала домой, благо было недалеко. Так и не смог Владыка Павлин исполнить свое благое намерение.
    Нет, не случайно, при получении в 1936 году нового паспорта, отец Сергий  вписал в него биографические данные своего духовного отца. После обмена документов, уже ничто не удерживало в городе Воткинске семью священника. Оставалось  только подыскать новое место для служения. Вскоре таковое нашлось в деревне Чурсовой соседнего района.
    Жители деревни вскоре полюбили нового настоятеля. Прихожане стали замечать, что после молебнов больные получали здравие, а имеющие житейскую нужду благополучно ее разрешали. Стали обращаться с частными просьбами: помолиться о решении того или иного вопроса. Батюшка никому не отказывал.
    Однажды в храм привели женщину, одержимую злым духом. Родственники болящей стали слезно просить молитв за нее. Отец Сергий поначалу отказался, объяснив тем, что бесов он изгонять не может. Но, родственники несчастной стали коленопреклоненно просить его о молитвах. Узрев в этом волю Божью, батюшка произнес только: «Что ж, по вере вашей, да будет», - после чего приступил к отчитке.
    Болящую женщину держали четверо крепкого сложения мужчин, но и они под конец отчитки изнемогли. Злата тогда находилась в храме и была свидетельницей происходящего. Во время чтения канонов, женщина эта страшно кричала, и мужикам едва хватало сил, чтобы удерживать ее. Через два часа они уже едва стояли на ногах. Отец Сергий, как-бы не слыша воплей одержимой, спокойно вычитывал правило. Закончив чтение канонов, он спокойным голосом произнес: «Откройте, пожалуйста, двери!.. Откройте двери храма!» - И, когда просьба была исполнена, приступил к чтению Евангелия. Не успел отец Сергий прочитать Зачало, как женщина, со страшным криком вырвалась из рук мужчин и рухнула на пол. На минуту она оцепенела, как-бы мертвая. В этот момент в церковном проходе появилась большая черная собака. Отец Сергий взял лежащий на аналое крест и перекрестил ее. Собака тут же бросилась опрометью в раскрытые двери и исчезла неизвестно где.
    По всей очевидности, об этом случае было доложено по начальству. Потому что, в скором времени, из области пришло постановление о закрытии прихода в деревне Чурсовая. Время было очень суровое. Близился к концу 1937 год. С этого года, по ряду причин, распределением и перемещением на приходы священнослужителей, занимался сам Местоблюститель Патриаршего Престола митрополит Сергий (Страгородский). Для того, чтобы получить новое место служения, нужно было ехать в Москву. Оставив младших сыновей на попечение старшего Германа, ему уже исполнилось восемнадцать лет, родители отправились в Первопрестольную. С собой взяли только одну Злату.
    В столице Злата была впервые, и большой шумный город ее поначалу ошеломил. После того, как отец Сергий побывал на приеме у Местоблюстителя Патриаршего Престола, до решения вопроса у них оставалось несколько дней. Их употребили на то, чтобы осмотреть достопримечательности, побывать на богослужениях в некоторых действующих московских храмах, приобрести обновы. На Тверской улице отец Сергий показал дочери дом, в котором до революции жили его именитые родственники, пожалованные титулом Почетных потомственных граждан Москвы. Впоследствии, Злата Сергеевна, также показывала своим детям этот дом.
    Тогда же, на Тверской улице произошла и памятная встреча с Н.К. Крупской. Нисколько не опасаясь, что ее личный шофер донесет, она говорила правду о современных методах управления, называя напрямую правящего Генсека тираном. Знала ли она, что теми же методами руководствовался и ее возвеличенный да степени бога супруг, и что Сталина возвело до степени бога, то же самое ленинское окружение.
    В целом от поездки в Москву у Златы остались добрые воспоминания. В ГУМе по недорогой цене смогли купить обновы, а также, большой отрез материи, из которого Серафима Васильевна шила дочери платья. Назначение отец Сергий получил в ту же Пермскую епархию, но только в другую, Свердловскую область.
    Теперь оставалось вернуться на прежнее место жительства, чтобы подготовиться к переезду в Красноуфимск. Город этот был районным, и о лучшем нельзя было и мечтать. Матушка Серафима решила воспользоваться случаем, чтобы побывать на родине, в Великом Устюге. Ей хотелось узнать подробнее обстоятельства гибели ее отца, встретиться с родными; другой возможности могло и не представиться. В Устюге жил тогда брат Афанасий и младшая сестра Зоя (по мужу – Долгих). Именно там, от монахини Иоанно-Предтеченского монастыря, она узнала страшную правду о смерти своего родителя.
    Годы жизни в Красноуфимске прошли относительно спокойно, хотя 1937-38 годы и являлись пиковыми по части репрессий. Но, в 1940 году, когда волна арестов пошла на спад, отца Сергия подвергли заключению. В семье думали, что отпустят, как всегда, через две-три недели. Но, времена были уже другие. На Уголовный кодекс, подписанный самим Лениным, работники органов смотрели уже без прежнего священного трепета. Ко всему, на одном из съездов было высказано авторитетное пожелание, что к 25-й годовщине Октября, Советский Союз должен стать страной победившего атеизма. На иждивении матушки Серафимы осталось четверо детей. Старший сын Герман был призван на финскую войну, где и сложил голову. Игорь учился в десятом классе, Злата – в восьмом. Прихожане, поначалу, не оставляли семью настоятеля, но потом, и эта помощь прекратилась. В июне 1941 года грянула война. Планам создания безбожного государства, не суждено было сбыться; напротив, Первое лицо государства стало постепенно обращаться лицом к Церкви.   
    Нормированную выдачу продуктов в Красноуфимске ввели в первые же дни войны.  Хлеб и другие основные продукты выдавали по карточкам, но отоварить ими могли далеко не всех. Очередь приходилось занимать рано утром. К слову сказать, милиция поступала, при этом иезуитским способом. Под видом наведения порядка, милиционеры проводили вперед своих родственников. Делали они это так. Когда родственники блюстителей порядка подходили к часу открытия магазина, то наряд милиции приказывал отойти в сторону всем стоящим впереди. А затем, невзирая на возмущенные крики, подводили к окошку тех, кто находился в конце очереди. Старший брат Златы, Игорь, однажды стал свидетелем подобных эволюций. В тот день он отправился навстречу младшему Сереже, который уже простоял в очереди полдня. Наряд милиции как раз стал разворачивать ожидающих хлебной нормы. Находящегося впереди Сережу грубо толкнули, отчего он полетел вниз с высоких ступенек. В гневе Игорь подскочил к распоясавшемуся милиционеру и стал в лицо обличать его за подобные действия. Но, страж порядка лишь только оттолкнул Игоря, продолжая дальше заниматься своим делом. В следующую секунду произошло то, отчего очередь в страхе онемела; мощным ударом в голову, Игорь послал милиционера в нокдаун.
    Игорь был всесторонне развитым юношей. Знал пять языков, умел хорошо рисовать, занимался по классу скрипки, ко всему, имел 1-е юношеские разряды по боксу и гимнастике. Разумеется, Игоря тут же арестовали. В страхе Сергей побежал домой и стал срывать со стен портреты руководителей фашистской Германии: Гитлера, Риббентропа, Геббельса и прочих. Тогда, после заключения «Пакта о ненападении», Германия считалась дружественной державой. Заодно, впопыхах, сорвал портреты Сталина, Молотова, Ворошилова. Все это затолкал в печку и сжег. Но, странным образом, с обыском никто не пришел. Более того, Игоря на второй день освободили. По всей очевидности, из военкомата сообщили, что на него лежит повестка, тем более, Игорь еще в первый день войны написал заявление, с просьбой отправить его на фронт добровольцем. Призывная комиссия внимательно изучила дело Игоря Сергеевича Яхлакова и направила его в школу военной разведки. Знание иностранных языков и хорошая спортивная подготовка, потом весьма пригодилась ему в нелегкой службе военного разведчика. За четыре года приходилось сотни раз ходить в тыл врага, брать языков, совершать подрывные действия.
    В августе того же года, к великой радости семьи, отца Сергия освободили. Говорят, что по этому поводу было секретное указание Сталина. Касалось оно священников «сергиевской» ориентации, с определенным рядом оговорок. Отец Сергий вошел в число тех, кого можно было освободить, в соответствии с этими указаниями.
    Красноуфимск находился тогда в глубоком тылу, поэтому здесь открыли  военный госпиталь; находился он в помещении Первой школы. Главным хирургом и начальником госпиталя назначили Гаева, который потом взял Злату Сергеевну к себе на работу. В сентябре 1941 года, по совету отца, Злата поступила на курсы медсестер, которые и окончила в июле 1942 года, Разумеется, отец Сергий думал о будущем дочери. Даже имея одни отличные оценки, поповская дочка, ни при каких обстоятельствах не могла поступить в высшее учебное заведение. Но, при серьезной практике в медицинском учреждении, эта возможность открывалась.
    Нередко бывает такое среди медработников, что от переизбытка человеческих  страданий, душа врача как бы закрывается панцирем и становится невосприимчивой к чужой боли. Злата Сергеевна благополучно прошла этот искус. Будучи чуткой и отзывчивой, страдания она воспринимала с улыбкой на лице. Дочь священника, дворянка по происхождению, она и к скорбям относилась благородно, не впадая в уныние и не теряя присутствия духа. Даже и тяжелораненым она старалась внушить, что положение их не безнадежно. Больные чувствовали ее искреннее участие и со спокойной душой шли на  тяжелые операции.
    Нередко, отец Сергий приходил в госпиталь, в дни дежурств дочери. Главный хирург всегда радушно его встречал, и если вечером не было срочных операций, то они подолгу сидели в кабинете, беседуя о различных вопросах. О чем они говорили? Злата Сергеевна вспоминала, что отец любой разговор всегда переводил на духовную тематику. Иначе он просто не мог. Наверняка их беседы были и на духовные темы. Хотя, сам Гаев, открыто своей веры не исповедовал, но поступал всегда по христиански. Ко всему, от своего друга отец Сергий знал, что многие медсестры живут трудно, потому что мужья ушли на фронт. По адресам, указанных Гаевым, он лично разносил пожертвования с панихид, причем, старался это делать тайно, по вечерам. Отчего к нему приклеился ярлык первого блудника и пьяницы.
    Однажды, главный хирург решил испытать Злату, как испытывал всех своих ассистентов. Намеренно, во время операции, он уронил скальпель в таз с гноем и не терпящим возражения тоном произнес: «Скальпель, достать!» Злата  удивленно посмотрела на него и совершенно спокойно ответила: «Не буду!» Возникло минутное замешательство, Гаев повторил приказание. И услышал вновь, совершенно спокойное: «Не буду». Обычно, в таких случаях следовала вспышка гнева, и брезгливая ассистентка увольнялась из числа медперсонала. В этот раз произошло обратное. Главный хирург с удивлением посмотрел на Злату, покачал головой, и с недоумением произнес: «Что ж, показываю для особо брезгливых!» Он достал из таза скальпель, тщательно вымыл руки, и… операция продолжилась. Об этом случае, Злате Сергеевне, он ни разу потом не напоминал. Напротив, стал относиться с особым уважением.
Во время битвы под Сталинградом, в Красноуфимский госпиталь привезли несколько сотен раненых итальянцев. Однажды, к главному хирургу пришел представитель НКВД и, недвусмысленно дал понять, что, в то время, когда повсюду идут кровопролитные бои, высокая смертность среди пленных, будет являться своеобразным вкладом в дело победы над врагом. Гаев ничего тогда не ответил чекисту, а из всех врачей, рассказал о визите одной только Злате. Гаев и Злата единодушно решили,  что для них невозможно лечить, и – одновременно убивать. Одно дело – честная схватка в бою, с сильным противником, другое – добивать врага поверженного, который бывает порой беспомощнее малого ребенка.
    Однажды, Злата пришла на дежурство и, увидела, что многих итальянцев в госпитале нет. В палатах находились только выздоравливающие, а нуждающиеся в особом уходе, отсутствовали. На ее вопрос, к уборщице госпиталя, о судьбе подопечных, она лишь прижала палец к губам и, оглянувшись, тихо произнесла: «Сходи туда, где братские могилы». - После чего, спешно удалилась. Утром, Злата Сергеевна побежала на кладбище, где обитавший там блаженный Стефан сопроводил ее до места нового захоронения. Когда они дошли до братских могил, то цепенящий ужас овладел Златой: земля на братском кладбище шевелилась как живая. Именно здесь она поняла причину отсутствия тяжелораненных итальянцев и, тихие слезы потекли по ее щекам.
    Если перенестись от тех далеких лет к нашим дням, то становится понятным, почему одна внучка Златы Сергеевны вышла замуж за преуспевающего, перешедшего в Православие итальянца. И, почему другая внучка дважды получала приглашения на Сицилию, где расписывала храмы. И, при этом, тоже вышла замуж за итальянца. Разве там не хватает своих мастеров? Наверное, все это произошло не случайно?
    После войны был еще один случай, когда Гаев, рискуя своей карьерой, стал на защиту медсестры из благородных. Зимой 45-46 годов на Урале началась эпидемия дифтерита. Лекарств и противодифтеритной сыворотки не хватало. Откачивать гной через трубочку, старым методом, было очень опасно, ибо это могло привести к болезни самого врача. Злата Сергеевна придумала очень простой способ лечения. Она накручивала ватку на палочку и, обмочив ее в керосине, протирала горло больным детям. Делать это нужно было очень быстро, потому что при естественно возникающем глотании ватка могла сорваться и перекрыть дыхательные пути. Этот простой, но рискованный метод, помог многим детям излечиться от смертельной болезни.
    Но, после того как эпидемия дифтерита пошла на спад, в больничной стенгазете появилась карикатура на Злату Сергеевну. В карикатуре ее изобразили, заливающей керосин, через огромную воронку, в глотку несчастного ребенка. Внизу стояла подпись: «Теперь все жители Красноуфимска знают, почему им не хватает керосина!». Когда Гаев, на следующий день увидел эту карикатуру, то молча снял стенд со стенгазетой, и, выйдя за ограду, сбросил его с горы, на которой стояла больница. По всей видимости, обиженные стенгазетчики донесли, куда следует, потому что главного врача вскоре арестовали, и назад он уже не вернулся.
    Совершенно неожиданно, а вернее сказать – промыслительно, довелось встретить в госпитале брата Игоря. В 1943 году он получил тяжелое ранение; осколок снаряда повредил позвоночник. После операции во фронтовом госпитале, его отправили на долечивание в тыл. Надо было так случиться, что партия раненых, следовавшая с Ленинградского фронта, где воевал тогда Игорь, прибыла именно в его родной город. Госпиталь находился в той самой школе (вновь ирония судьбы), где он учился в старших классах, и где в канун войны получил диплом с отличием. От своей сестры Игорь узнал историю гибели отца. Совсем Игоря домой не отпускали; мама и младший брат Сережа виделись с ним на территории госпиталя. Другого брата, Владислава, еще перед войной пришлось отдать в «дети» к одним обеспеченным людям; в первый месяц войны они покинули Красноуфимск и уехали в Сибирь.
    Врачебная комиссия госпиталя неоднократно осматривала Игоря и пришла к заключению, что его придется признать «годным к нестроевой», то есть – комиссовать. Для молодого офицера военной разведки это был страшный удар. Все что угодно, но только не инвалидность. Вся страна уже знала о подвиге Алексея Маресьева, и Игорь Сергеевич, в прошлом спортсмен-гимнаст, начал усиленные тренировки.
    Выносить окончательное решение, о прошедших курс лечения бойцах, прибыла комиссия Уральского военного округа. Возглавлял ее полковник медицинской службы. Просмотрев историю болезни Игоря, члены ко-миссии подвергли его дотошному осмотру. Превозмогая боль, Игорь послушно наклонялся, приседал, ходил строевым шагом. Но полковник только улыбался, наблюдая, как больной хочет перехитрить комиссию. Уж он то знал, что с такими ранениями в строй не возвращаются. После недолгого совещания, всех проверенных комиссией бойцов вновь вызвали в зал заседаний. Полковник вышел из-за стола и лично поздравил каждого бойца с возвращением в строй. Приблизившись к Игорю, он с проницательной улыбкой посмотрел ему в глаза и, как бы нечаянно уронил свой портсигар. Игорь Сергеевич быстро наклонился, но тут дикая боль пронзила его позвоночник, отчего он едва не потерял сознание. Из груди едва не вырвался вскрик, но Игорь успел  закусить губы. Казалось, что время тогда остановилось, и это мгновение пронзительной боли не закончится никогда. Но, в следующую секунду, Игорь спокойно выпрямился и, широко улыбаясь, вернул портсигар начальнику медицинской части. В зале воцарилась гробовая тишина... Наконец, полковник забрал портсигар из рук Игоря, покачал головой и произнес чеканным голосом: «Годен к дальнейшему прохождению службы!»
    По возвращении в часть, капитан военной разведки Яхлаков еще много раз водил бойцов в тыл врага, где они добывали важные для армии сведения, брали языков, совершали подрывные действия. Но в 44-м году, когда началось наступление по всему фронту, Игоря Сергеевича, как владеющего пятью иностранными языками, направили в штаб на должность переводчика. Приходилось переводить донесения не только с немецкого, но также с английского и французского языков.
    Когда советские войска вошли в Польшу, то уже никто не сомневался в скором окончании войны с Германией. Все чаще Игорь Сергеевич начинал задумываться о своей дальнейшей судьбе. Что ждет его на родине? И как ему жить в обстановке, когда за одно резкое слово в адрес властей, можно было получить длительный срок. Игорь прекрасно понимал, что для него, сына священника, дворянина по происхождению, нет места в советском обществе. От Бога Игорь был наделен многими дарованиями. При желании, он мог продолжить службу в армии, либо демобилизоваться и поступить в институт иностранных языков. Ко всему, он прекрасно рисовал и играл на скрипке. Но для того, чтобы достичь высот на любом выбранном поприще, ему, сыну священника, нужно было, как минимум, отречься от своих родителей и от веры, которую он исповедовал.
    Можно привести один случай, характеризующий отношение Игоря Сергеевича к духовным вопросам. Во время лечения в Красноуфимском госпитале, незадолго до отправки на фронт, он прогуливался с сестрой Златой по центру города. Мимо них проходил милиционер, который грязно выругался, с поминанием Господа и Божьей Матери. Реакция Игоря Сергеевича была мгновенной. Развернувшись, он тут же врезал матерщиннику хук справа, отчего тот кубарем полетел на землю. Не успел милиционер подняться на ноги, как Игорь сделал ему строгое внушение, по поводу привычки сквернословить. Как ни странно, милиционер не стал хвататься за свисток, и более того, это событие осталось без последствий. Свой нательный крестик Игорь Сергеевич тоже никогда не снимал, и лишь когда обломилось ушко, зашил его в гимнастерку.
    Однажды, во время боев на территории Польши, Игорь подобрал брошенный велосипед на улице только что освобожденного от немцев города. Забрав велосипед с собой, по пути следования осмотрел его. В багажнике велосипеда оказались документы на имя французского гражданина. Игорь Сергеевич прочитал это удостоверение и вдруг понял, что как если бы получил ответ на неотступно мучившие его в последние месяцы вопросы. Неслучайность находки была самоочевидной. Он спрятал документы в карман, и с этого дня уже стал всерьез размышлять о реальном изменении своей судьбы.
    Уже после взятия Берлина, Игорь поделился своими мыслями с близкими друзьями. По всей очевидности, его товарищи тоже не видели для себя никакого будущего, при возвращении домой. И когда на Родину пошли первые эшелоны демобилизованных фронтовиков, все трое единодушно решили: Пора действовать! Сейчас, или никогда! 
    Будучи опытным военным разведчиком, Игорь взял на себя руководство группой. Опасность тогда исходила отовсюду. При встрече с недобитыми гитлеровцами, их бы расстреляли на месте. Ничуть не лучше обстоял вопрос с советским патрулем. Советская комендатура сдала бы беглецов на расправу СМЕРШа. Но, как бы там ни было, через некоторое время группа благополучно достигла реки Эльбы. Форсировать реку пришлось ночью. И уже утром беглецы попали в американский лагерь для военнопленных. Но, здесь судьбы Игоря Сергеевича и двух его товарищей разделились. Свои прежние документы Игорь уничтожил, а перед американскими властями предстал как французский гражданин. Американцы не стали с ним долго разбираться, и после необходимой проверки в лагере для перемещенных лиц, депортировали во Францию.
    Оказавшись в чужой стране и не имея никакой гражданской специальности, Игорь Сергеевич, как оказалось впоследствии, принял единственно правильное в той ситуации решение: он просто продолжил военную службу, поступив в «иностранный легион». «Иностранным» он назывался потому, что был сформирован, в основном, из бывших советских военнопленных и жителей стран соцлагеря, не пожелавших возвращаться назад.
    Еще в течение нескольких лет Игорю Сергеевичу пришлось воевать в Северной Корее. И лишь по окончании кампании на Дальнем Востоке подал в отставку. Имея пожалованные от маршала де Голля награды, он, как ветеран-фронтовик, имел, согласно законам французской республики, определенные льготы и привилегии. Это касалось, в первую очередь, права в устройстве на работу, и права в получении жилья. Устроившись клерком-экономистом в одном из государственных учреждений Парижа, он проработал в нем до самой пенсии. Женился Игорь Сергеевич, вскоре после демобилизации, на коренной парижанке. От этого брака у них родились два сына – Иван и Игорь, а также дочь – Светлана.
    Все его дети получили высшее образование, о чем он не мог-бы и мечтать, в случае его возвращения в Советский Союз. Сын Игорь стал военным летчиком и в настоящее время служит инструктором по подготовке личного состава военной авиации. Иван и Светлана закончили университет Сорбонны, и оба работают преподавателями. Светлана, филолог-лингвист, в совершенстве владеет пятью иностранными языками, разумеется, не считая русского, который для нее родной. Иван по специальности историк, преподавал там же, в университете Сорбонны. Сейчас у них самих есть дети и внуки. Умер Игорь Сергеевич недавно, в начале апреля 2006 года. Всю жизнь он тосковал по Родине, которую  хотя и оставил, но не предал. Он предпочел для себя более честным – воевать в горячих точках планеты, где в любой день мог погибнуть от пули противника, чем подобно некоторым соотечественникам, войти в число агентов иностранной разведки. Тем не менее, Игорь Сергеевич понимал, что возвращение для него уже невозможно. Его хорошо знали в парижских эмигрантских кругах, и в зарубежных изданиях периодически появлялись его стихи и рассказы под именем Игорь Жюрис.

    Когда же закончилась война, то госпиталь в школе № 1 закрыли, и медперсонал перевели на прежнее место, в городскую больницу. После смерти отца Злате пришлось быть единственной кормилицей семьи. В конце войны Серафима Васильевна устроилась в школу техничкой, но ненадолго; по причине многих скорбей и лишений она заболела туберкулезом, от которого и скончалась 3 февраля 1947 года. Младший брат Сергей уже учился в школе, и, по сути, она одна несла нелегкий груз заботы о семье. Вскоре, здесь в Красноуфимске Злата встретила и свою судьбу. Правда, встреча эта совершилась не совсем обычным путем.
    Вскоре после капитуляции Германии, на восток пошли эшелоны с демобилизованными фронтовикам. Жители Красноуфимска заранее узнавали, когда прибудет очередной эшелон и задолго до прибытия поезда собирались на вокзале. Матери ждали сыновей, жены мужей, дети отцов. Злата Сергеевна с братом Сережей тоже бегали на вокзал, но, увы, тот, кого они чаяли встретить, все никак не возвращался. Вместе с мамой они недоумевали, почему до сих пор нет Игоря, ибо едва-ли не все фронтовики из Красноуфимска уже вернулись. В последнем письме Игорь сообщил, что дошли до Берлина, войне конец, а сам он жив и здоров. Тем не менее, в ожиданиях минуло лето, прошла осень и началась зима. Но, Злата продолжала упорно ходить на вокзал, с надеждой встречая каждый вновь прибывший эшелон.
    В тот день с поезда сошел только одни человек. Это был молодой солдат, примерно того же возраста, что и ее брат Игорь. Одет он был, правда, несколько странно: в шинели без погон и знаков различия, с солдатским вещмешком за спиной, и обутый... только в одни ботинок. Надеяться было больше не на что. Злате вдруг стало грустно до слез. Чувство безысходности стало овладевать ее душой, но она продолжала стоять на перроне, все еще на что-то надеясь. Из задумчивости Злату вывел приблизившийся к ней солдат. 
    - «Девушка, простите, вы не местная?» - спросил он Злату, остановившись поодаль. - «Что?» - переспросила она, приходя в себя. - «Я, говорю: вы не местная?» - начал объяснять солдат и подошел к ней ближе. - «Понимаете, у меня предписание – в Красноуфимск... Вы не подскажете, где здесь военный комиссариат?» - «Да, конечно, подскажу», - неожиданно для себя, охотно согласилась Злата, - «нам как раз по пути, здесь ходьбы меньше часа». 
    Солдата сего звали Михаилом. По дороге он рассказал о том, что в начале войны окончил школу офицеров-минометчиков. По окончании ее был направлен под Сталинград, но после разгрома дивизии, в которой служил, попал в плен к немцам. Вины за Михаилом никакой не было, Родину он не предавал и с гитлеровцами не сотрудничал. А, потому, после шести месяцев всесторонних проверок, получил разрешение на жительство в Уральском, либо Западносибирском регионах. На вопрос особистов: «Где бы он хотел жить?» - Михаил назвал город Красноуфимск, ибо здесь жили его знакомые. По большому счету, ему было все равно, куда ехать, из-за войны связь с родителями прервалась, а потому назвал то место, которое первое пришло на ум. Работники особого отдела составили два письма в запечатанных конвертах, для предоставления в районное МГБ и районный военкомат, дали шестьсот рублей под роспись и выписали проездной документ до Красноуфимска. Злата Сергеевна тоже рассказала о своей семье: о том, что они никак не дождутся с фронта брата Игоря, о безвременно погибшем отце, о своей работе в городской больнице. В ходе беседы выяснилось, что Михаил тоже верует в Бога, и много раз, как в плену, так и на фронте, он получал заступление Свыше. Так, неспешно беседуя, дошли они до военного комиссариата, где и попрощались.
    Военком внимательно изучил документы Михаила, и как если-бы что-то решая, еще раз переспросил: «Так, значит, какое учебное заведение вы закончили перед войной?» - «Донецкое художественное училище!» - отрапортовал ему отставник-минометчик. «Художественное училище», - продолжая размышлять, вновь произнес военком. И, вдруг, поглядев Михаилу в глаза, то ли приказал, то ли предложил: «А ленинскую комнату смогли бы у нас обустроить?!» - «Так точно!» - не задумываясь, отозвался Михаил, - «если желаете, могу приступить прямо сейчас!»
    Ленкомната, которой в годы войны никто не занимался, действительно, была вскоре обустроена. Военком дал высокую оценку проделанной работе, а потому, неудивительно (хотя художников в Красноуфимске хватало), что для обустройства ленкомнат в других учреждениях, стали приглашать Михаила. А, попутно давали и другие заказы – писать портреты членов политбюро и даже самого Сталина. Ко всему, за это неплохо платили, что давало возможность для безбедного существования многодетной семьи. Довольно скоро Михаил стал известным в городе художником. А, потому, когда в начале пятидесятых, городские власти решили заново расписать вокзал, то снова пригласили того, кто хорошо обустраивал ленкомнаты.
    Постепенно жизнь Михаила в Красноуфимске наладилась. Впоследствии, нашлось сносное жилье на квартире, в заказах от организаций тоже не было недостатка, но тогда, в первые дни прибытия в незнакомый город, из сердца фронтовика никак не выходила тихая улыбчивая девушка, у которой, как у русской боярыни была золотая коса до пояса и, самое главное, бездонные как небо, васильковые глаза.


    Глава 5: «Михаил Самуилович»

    Для того, чтобы отыскать Злату Сергеевну, не потребовалось прилагать больших трудов. Михаил просто однажды встретил ее после дежурства в городской больнице. Со временем, их встречи стали более частыми. Злата от мамы никогда ничего не скрывала, поэтому Серафима Васильевна захотела познакомиться с женихом дочери. К слову сказать, жених ее разочаровал. Сын репрессированных, без положения в обществе, прошел немецкий плен, да и что это за специальность такая – художник. Но, потом смирилась, рассудив здраво, что парень он неплохой, честный, работящий, порядочный. Да и кто возьмет, если трезво подумать, дочь священника, дворянку по происхождению, которой и приданного никакого не удалось собрать. В конце концов, уже, будучи тяжело больной, она благословила их брак.
    Третьего февраля 1947 года,  Серафима Васильевна скончалась в Красноуфимске от туберкулеза. После смерти мамы, комитет по делам несовершеннолетних направил брата Сергея на учебу в ремесленное училище, по окончанию которого он был призван для прохождения службы на флоте.
    После службы, Сергей в Красноуфимск уже не вернулся. В Свердловске, поступил работать на тот же завод, куда был направлен по распределению от ремесленного училища. За отличную работу, не раз его награждали грамотами и благодарностями. Однажды, парторг предложил ему написать заявление, на прием в члены КПСС. Для Сергея это было серьезным испытанием. Но, после повторного предложения, не нашел сил для решительного отказа. В анкете, в графе отец, написал: «Отца не помню». Так и пришлось говорить всем, что об отце ничего не знает, скрывать свое происхождение. Впрочем, членство в партии, никаких особых привилегий ему не дало. До самой пенсии проработал слесарем на заводе. В начале 60-х вступил в жилищный кооператив. Отработав смену, шел на строительство дома; жилье строили от завода, но своими силами. В эту квартиру вскоре въехал со своей женой и дочерью, в ней прожил до дня своей смерти, которая наступила в 2006 году, утром 8 августа. Знаменательно, что в этот день празднуется память прп. Феодосия Кавказского, который особо почитался в семье его сестры Златы.
    Свою сестру он пережил на 22 года. Когда Сергей приехал на похороны Златы, то произошло одно знаменательное событие. Во время поминальной трапезы многое вспомнилось из прежней жизни. Сергей Сергеевич рассказал, как перед войной, после ареста отца, им приходилось со Златой ходить по домам, просить милостыню. Кто-то подавал, а кто-то открывал окно и выливал на них ведро помоев. Было очень голодно, оттого и Владислава пришлось отдать в «дети». Потом разговор перешел на духовные темы: о необходимости чтения сорокадневной Псалтири по усопшей, о церковном ее поминовении. Сергей Сергеевич неожиданно замолчал, и стал с демонстративно хмурым видом слушать эти разговоры. Окружающие заметили перемену в его настроении и на вопрос, о причине, получили довольно определенный ответ: «А, есть ли, вообще эта загробная жизнь?!» На несколько секунд в доме воцарилась гробовая тишина. И, вдруг, в раскрытое окно влетела ласточка, и, сделав круг над головами сидящих за столом, тем же путем вылетела на улицу.
    Потрясение от происшедшего было настолько сильным, что  присутствующие еще минуту провели в молчании. Первым нарушил молчание Сергей Сергеевич. Изумленно оглядев своих родственников, он вдруг тихо произнес: «А, ведь, Злата святая». Потом, ночью, дети Златы видели, как Сергей Сергеевич стоял у окна с фонариком и читал... Псалтирь.
    На учет «комиссии по делам несовершеннолетних» Сергей попал еще в довоенные годы, когда они с сестрой ходили и пели по дворам, собирая милостыню. А, потом, после смерти мамы, был едва не сразу направлен на учебу в ремесленное училище. По причине жизни в окружении враждебном всему религиозному, едва не погибла вера его, но был он чудесным образом спасен своей сестрой, через три дня после ее смерти.
    После смерти отца Сергия, семья переехала на другой адрес: ул. Пролетарская – 77. Оставшись вдвоем, Михаил и Злата жили поначалу там же, но не в верхних квартирах (дом был двухквартирный), а в полуподвальном помещении. Когда стало получше со средствами, переехали на улицу Манчажскую – 4. Место было красивое, на берегу реки Уфы, ко всему, квартира находилась на втором этаже. Для Михаила, который потерял в войну всех своих близких, здесь началась новая жизнь.
Родился Михаил Самуилович Осипенко в 1922 году, в деревне Яловка Брянской области. Находилась она на границе с Орловской областью, а потому, административное подчинение деревни дважды менялось. Дня своего рождения Михаил не помнил, отчего, когда получал паспорт, произвольно назвал число – 1 мая. Родители его – Самуил Спиридонович и Анна Борисовна были из крестьян среднего достатка. С детства Миша любил рисовать и довольно талантливо изображал различных кошек, пичуг; ближние, в его рисунках, без труда узнавали самих себя. Вот только рисовать приходилось карандашом, да к тому же на обрывках газет, или случайно попавшихся листках бумаги. В первом или во втором классе Миша написал письмо Сталину, с просьбой прислать ему краски. С детской непосредственностью попросил он «дорогого вождя» прислать коробку красок, для того, чтобы стать художником. Разумеется, письмо дальше района не пошло, но краски прислали.
    В 1931 году на Украине начался запланированный большевистскими руководителями голод. Коснулся он и прилегающих к Украине районов и областей. Когда выяснилось, что весной нечего сеять, а вместо платы в колхозе ставили только палочки в табеле, Самуил Спиридонович забрал семью и поехал, куда глаза глядят. По большому счету ехать было некуда, поэтому остановились в Москве на Киевском вокзале. Чтобы прокормиться, глава семьи ходил подрабатывать на Сухаревский рынок. Но вокзальное житие в столице продолжалось недолго. По причине большого количества беженцев, проживавших в основном на вокзалах, в течение нескольких дней их посадили в товарные вагоны и отправили в Западную Сибирь. В число депортированных попали вообще все безпаспортные и не имеющие московской прописки. В сибирскую ссылку из Москвы увезли тогда более двенадцати тысяч человек.
    В Томске ссыльных распределили по направлениям. Эшелон, в котором прибыла семья Осипенко, весь определили в Нарымский край. Очень долго плыли, сначала по реке Томь, потом по Оби. Питания ссыльным не давали никакого, ко всему в августе стояла сильная жара, Поэтому, неудивительно, что по прибытии на место многие умерли. На берегу реки ссыльным оставаться не разрешили, а еще гнали в течение нескольких дней, вглубь тайги. И, лишь когда из-за преградивших путь болот идти стало невозможно, начальник ГПУ объявил этапируемым, что здесь они могут оставаться на вечное поселение. Вечным оно называлось потому, что живым из этих болот почти никто не возвращался.
    Что было делать людям, у которых не было ни продуктов, ни одежды, ни плотницких инструментов. Благо, еще стояло лето, и в тайге уже созрели ягоды, грибы, кедровые орехи; в речках можно было ловить рыбу. Но, для переселенцев вставал вопрос: как встретить зиму без съестных припасов, жилья, теплой одежды. Это все понимали, а потому пытались найти пути отхода. Мама Миши, Анна Борисовна, нашла в тридцати верстах от поселения ст;нок Бурка. Продуктов жители Бурки не дали, но указали, как выйти из поселения на большую дорогу. Женщина, которая указала Анне путь, на вопрос: «Каких ориентиров держаться?» - лишь таинственно улыбнулась и произнесла: «Там... увидите». 
    К семье Осипенко присоединились: одноногий мужчина на костылях и его двенадцатилетний сын. Мише, в то время, исполнилось всего девять лет. Шли они все время по болотам, и только теперь Анна Борисовна поняла, что означает: «там, увидите». Весь путь до таежной дороги был усеян человеческим костями. За день уставали настолько, что засыпали мгновенно, не замечая гнуса и комаров. Нередко спать приходилось по пояс в воде, лишь только голову положив на болотную кочку. Чем они питались все это время, Миша не помнил. Как если бы и не ели ничего, но странность состояла в том, что голода никто не чувствовал. Запомнилось только, за все две недели пути, это непрестанно моросящий дождь; шли, как в бутылке с молоком. Видимо, из-за этой причины, комары и гнусы их почти не трогали.
    Когда достигли леса, наконец, появилось солнце. Вскоре вышли и на проселочную дорогу. Но, когда вышли к реке, открылось, отчего никто из переселенцев не возвращался назад: за мостом находилась застава. Дорогу перегораживал шлагбаум. Рядом располагался контрольно-пропускной пункт. В загоне, огражденном металической сеткой, лаяли собаки. Что оставалось делать? Возвращаться назад? Искать обходные пути?.. Но, Господь, Которому они непрестанно молились, вскоре пришел на помощь; не прошло и четверти часа, как вся застава снялась по сигналу тревоги. Убедившись, что на другой стороне никого нет, беглецы за несколько минут преодолели мост и скрылись в таежной чаще. В тот день они вышли на небольшую деревушку, где им дали немного еды и кое-что из одежды. Но, на другой день поняли, что поступили опрометчиво, ибо жители деревни доложили пограничникам.
    Миша помнил, как они остановились у перегородившей дорогу огромной вековой ели и долго решали, идти им дальше, или Господь подал им знак, о находящейся впереди засаде. Вскоре беглецы получили подтверждение своим подозрениям. Вдруг впереди послышался приближающийся лай собак, и устремившись в лес, беглецы спрятались под елочку. Укрытие это было весьма ненадежным, но странным образом, ничего не заметив, пограничники пробежали мимо. Когда же путники выбрались из укрытия, то увидели стоящего рядом старичка со светлыми лучистыми глазами. Старичок поклонился им и сказал, чтобы они шли и ничего не боялись. При этом добавил: «Будет много всяких приманок, но ничего не касайтесь, и так дойдете». После этих слов старичок исчез. Через много лет Миша узнал его на иконе Николая Чудо-творца.
    Верность слов святого подтвердилась всего через пару дней, когда беглецы вновь чудом избежали смерти. Продукты, пожертвованные  деревенскими жителями, расходовали очень экономно, а потому, когда вышли на засаженную картофелем лесную делянку, не устояли перед искушением подкрепить силы печеной картошкой. Спичек у беглецов не было, из-за чего отец послал Мишу в расположенную на краю делянки избушку. Спички, действительно, вскоре отыскались, но когда Миша хотел вернуться назад, то услышал с улицы грубые, сопровождаемые отборными сквернословиями выкрики. Он осторожно выглянул в окно и ужаснулся: отец с мамой, а также их нечаянные спутники лежали ничком на земле; над ними стоял бородатый мужчина с двустволкой, а другой его спутник связывал беглецов веревкой. Через несколько минут, оба бородача направились в дом. Вне себя от страха, Миша юркнул под сколоченный из досок топчан и затаился как мышь. Мужики вошли в избу и, убедившись, что в ней никого нет, стали совещаться. «Ну, что будем с этими б... делать? - предложил первый, - сейчас порешим, или оставим до вечера?» - «Пожалуй, надо сначала в деревню сходить, - рассудил другой, - провозимся с ними, а дел сделать не успеем». - «То же, верно, - ответил первый уже более миролюбиво, - ладно, оставим до вечера, никуда голубчики не денутся». 
    Когда мужики с двустволками удалились, Миша осторожно выбрался из дома и, подбежав к родителям, начал развязывать крепко затянутые на запястьях веревки. Освободившись от пут, беглецы ушли в лес, и уже до самого выхода к железной дороге, обходили стороной все населенные пункты. Здесь они попрощались со своими нечаянными спутниками и поехали на товарном поезде к себе на родину. В свою деревню возвращаться уже не стали, а поселились в Орловской области. 
    По окончании семилетки Михаил поступил в Донецкое художественное училище, но едва успел закончить его, как началась Великая Отечественная война. В военном комиссариате он получил направление в офицерское минометное училище, и с первым эшелоном был направлен на учебу в город Кемерово. Как и всюду, обучение проходили по ускоренной программе, и уже весной 42-го года младший лейтенант Осипенко принял под командование взвод минометчиков. Воевать же пришлось на самом трудном и кровопролитном тогда Сталинградском фронте. Лишь только к концу зимы 1943 года произошел полный разгром армии Паулюса, а годом ранее, советские дивизии терпели поражение за поражением.
    В ночь на 23 августа 1942 года, группа войск, в которой служил Михаил Самуилович, решила совершить прорыв из окружения под Кольцовом. Но уже днем, отступавшие части были подвергнуты массированным бомбардировкам, танковым атакам и атакам пехотных дивизий. Спрятаться в голой степи, от вооруженного до зубов противника было совершенно невозможно. Численность личного состава таяла на глазах, и, у оставшихся в живых оставался только один выход – отступление на восток. Отряды израненных измученных солдат шли и шли по голой степи в сторону Волги. Михаил Самуилович вспоминал, как в течение недели, малыми группами они двигались по степной жаре, неизвестно куда. Их, то и дело обгоняли штурмовые части эсэсовцев, но штурмовикам никакого дела не было до изнуренных оборванных солдат противника. Военнопленными занимались части, обеспечивающие безопасность тыла. Именно они арестовали тогда бредущую по степи группу солдат, которую и отправили в концлагерь Миллерово.
    Лагерь представлял собой естественный котлован, в котором находились сотни тысяч военнопленных. Питанием их никто не обеспечивал, поэтому всякий, кто пробыл здесь полтора или два месяца, превращался в живой скелет. Многие старались вырыть себе землянки, чтобы укрыться в непогоду. При этом, от полученных в бою ран, люди сгнивали заживо; смертность была очень высокой, ко всему, кругом стояло страшное зловоние. Иногда военнопленных выстраивали в шеренги и многих здоровых солдат уводили под охраной на запад; имеющих легкие ранения сажали в машины и, тоже увозили на запад. Михаил постоянно молился Господу, а потому, увидел в этом единственную возможность своего спасения. На следующем построении он представился легко раненым, для чего обмотал руку окровавленными тряпками. События не заставили себя долго ждать – вместе с другими ранеными он был отправлен на машине в западном направлении. Из всех лагерей, Миллерово являлся, пожалуй, самым ужасным местом и, видимо, не случайно, сейчас там стоит обелиск, в память обо всех погибших в гитлеровских лагерях.   
    Следующим перевалочным пунктом была Белая Церковь на Украине, где пленных высадили из машин и поместили в лагерь для перемещенных. На другой день, во время построения, начальник лагеря задал риторический вопрос: «Есть ли среди вновь прибывших офицеры и комиссары?». От разного рода мыслей, в голове Михаила закипело как в котле. Но, вдруг, неожиданно для себя решил: «Какой был, такой и помру!» - После чего сделал два шага вперед. Его примеру последовали еще пять человек. Стоявший же рядом с ним полковой комиссар остался в строю не шелохнувшись. Впоследствии, Михаил Самуилович понял: не сделай он этого выбора, наверняка был бы отправлен в концлагерь общего режима. 
    Вопреки ожиданиям, немцы поступили с советскими офицерами гуманно. Отношение к ним было особое, потому что их держали в отдельном помещении и давали в день по триста грамм хлеба. Всех же остальных водили на работы. Впрочем, и рабо-тающие не голодали, потому что их подкармливали местные жители. Соузники Михаила вскоре начали роптать: их томило заточение. Но, сам Михаил испытывал странное спокойствие и безмятежное состояние духа. Ко всему, голода, как и тогда, во время двухнедельного шествия по тайге, он не испытывал. Часто на ум приходили мысли благодарности к Богу и его премудрому промыслу. Но, это блаженное бездействие продолжалось недолго. Через несколько дней, многих пленных посадили в товарные вагоны и повезли в лагерь во Владимире-Волынском. А уже оттуда отправили на Запад, в Германию, на соляные шахты Бадзальцдепфурта и Гильденсгейма.
    Лишь только первое время, прибывшие для работы на шахтах, жили в лагерных условиях, ибо начальство охотно позволяло местным жителям брать работников из числа военнопленных. К одному из таких помещиков попал на жительство Михаил. Русских работников у немецкого фермера было около двадцати человек, но только пять или шесть работали постоянно, остальные же занимались добычей соли, и лишь в вечернее время ухаживали за скотиной на хоздворах. Воспоминания о хозяине у Михаила остались добрые: немец никогда не обращался с ними жестоко, хотя и был строг. При этом, кормил рабочих той же самой пищей, которую ел сам. Сама работа по уборке коровника облегчалась тем, что полы в коровниках были забетонированы, а навоз убирался автоматически, с помощью транспортера. Михаил Самуилович видел особую милость Божию в том, что работал у этого фермера, и в то время, лучшей участи для себя не желал. Другой милостью являлось то, что едва не в первые дни его поставили на электролебедку, которая поднимала из шахты бадьи с солью. Таких лебедчиков было всего 15 человек, а остальные 350 узников добывали соль на полуторакилометровой глубине.
    После же Германия подписала Пакт о капитуляции, то помещик сказал рабочим, что желающие вернуться домой, могут вернуться. Но, тот, кто хочет остаться у него, может остаться, в качестве наемного рабочего. Несколько человек приняли условия фермера и остались исполнять прежние обязанности. В Восточную Германию отправилась группа из десяти-двенадцати человек. По милости Божьей их никто не останавливал, ибо в стране была разруха и безвластие. Лишь иногда на дороге попадался какой-нибудь солдат, который еще издали кричал: «Гитлер, капут! Их геен нах хауз!» На том путники и расходились, не причиняя  друг другу вреда. Ради осторожности, шли, по большей части лесными дорогами, поскольку к американцам тоже не было доверия. Один раз видели, как несколько сотен немцев, с женщинами и детьми, двигались на запад. Каждый нес на себе свой скарб. Зрелище это сильно повлияло на некоторых членов группы, в результате чего, до советской зоны добрались только пять человек.
    После того, как бывшие лагерники сдались в первой же комендатуре, дл них начались бесконечные проверки и пересылки. Поэтому, только через месяц Михаил Самуилович оказался в пересылочном пункте 5-й стрелковой дивизии города Козельска. Подчинялась тогда дивизия Смоленскому военному округу, и на ее территории находились несколько тысяч бывших военнопленных. Этот пересыльный пункт являлся узловым, ибо здесь решали окончательно: отпускать лагерников на свободу, или отправлять их в ГУЛаг. Чтобы получить оправдательное решение, необходимо было отыскать пять свидетелей, которые бы могли подтвердить непричастность Михаила в сотрудничестве с немецкими властями. Вскоре такая возможность представилась. Все шахтеры, работавшие в Бадзальцдепфурте, были отправлены американцами в Восточную Германию, в распоряжение МГВ Советского Союза. А, потому, очень многие из них тоже оказались в военном лагере, под Козельском. Михаил Самуилович без особого труда отыскал в их числе пять свидетелей. Все пятеро подтвердили друг о друге, что никто из них не сотрудничал с немецкими властям, и впоследствии получили свободу. Когда дознание было закончено, документы Михаила Самуиловича были в служебном порядке отправлены в Москву, но окончательного решения пришлось ждать целых полгода. Когда, наконец, пришел приказ о демобилизации, то, на вопрос: «В каком городе, товарищ Осипенко, хотели бы жить?» - Он ответил, почти не задумываясь: «В Красноуфимске!» - Хотя, там жили его знакомые, о которых он только слышал.
    Как говорилось выше, специальность художника, оказалась в Красноуфиске востребованной. Поначалу Михаил оформлял ленкомнаты, потом стал писать портреты членов политбюро и руководителей советского государства. Жизнь отставного фронтовика налаживалась, но в его душе продолжала жить и крепнуть мысль о том, что нельзя платить Богу черной неблагодарностью. Еще в начале войны, когда он выходил из окружения под Сталинградом, то дал обет: «Отблагодарить Бога, если останется в живых». И, действительно, как если-бы некая сила хранила его. За все время войны, он не получил ни одного ранения. Конечно, это был явный знак Свыше, и Михаил понял, что Бог принял его обет и теперь особо хранит от всяких напастей. По прибытии в Красноуфимск и обустройстве на жительство, Михаил Самуилович направился в кладбищенский храм прп. Иннокентия  с тем, чтобы определить поле своей деятельности, Но, храм еще пребывал в хорошем состоянии, и ремонта не требовал. Огорченный и разочарованный, он направился к выходу, и вдруг, уже в притворе, взгляд его остановился на сиротливо висевшей на стене иконе Казанской Божьей Матери. Икона была уже настолько старой, что ее не решались поместить внутри храма. - «Вот это и есть мой обет!» - вдруг, решил про себя Михаил и, дождавшись настоятеля, объявил ему о своем желании.
    До сего времени, Михаил Самуилович никогда не писал икон. В училище их этому тоже не учили. Поэтому, азы иконописания пришлось постигать в ходе самой работы. По сути, образ пришлось переписывать заново, и когда икона была отреставрирована, Михаил воспринял это, как чудо. Икону в храм прп. Иннокентия он подарил  в 1946 года, накануне Пасхи. Там она находится и по сей день. Впоследствии, за все время жительства в Красноуфимске, настоятели храма не раз обращались к Михаилу Самуиловичу за помощью в реставрации икон, и никогда не получали отказа. Причем, нередко, работы по реставрации проводились безвозмездно. Несколько позднее, Михаил Самуилович зарегистрировал по своему домашнему адресу кооператив. Делали различных «кошечек», «зверюшек», для продажи на рынке. Из старых верблюжьих одеял, раскрашивая их по трафарету, изготавливали ковры и дорожки. Постепенно обзавелись мебелью, вещами. Впрочем, достаток пришел не сразу; в полной мере, это был плод тяжелых и неустанных трудов.
    Постепенно по епархии, из уст в уста пошла молва, что что в Красноуфимске живет прекрасный иконописец-реставратор, поэтому Михаила Самуиловича стали приглашать и в другие города. Но, поскольку реставрационные работы являлись делом долговременным, то иконописец считал за лучшее перевозить семью с собой. В течение трех-четырех лет жили в Ревде, Кунгуре, Билимбае, и лишь по возвращении в Красноуфимск, наконец-то купили свой дом, по адресу: Манчажская – 4. Стоял он на живописном месте, открывавшем вид на реку Уфу. Квартира эта находилась на втором этаже, отчего в солнечные дни можно было подолгу любоваться пейзажем. Воображение рисовало радужные перспективы о будущей жизни. Но, Бог уже предуготовил им другой путь. Путь исповедничества и страданий за веру.


    Глава 6: «Последний из рода Углицких»

    Если говорить об отце Василии Углицком (или – Углецком, в Вологодской этимологии), то по всей очевидности, его можно назвать последним представителем этого священнического рода. Младший брат Александр был расстрелян по делу «иерофеевцев», годом ранее. Двоюродный брат Алексий был приговорен в 19З1 году к трем годам ссылки, по делу священников Горбачевского кладбища города Вологды. Дальнейшая судьба его осталась неизвестной. Но, если иметь в виду Северо-Двинские пределы, то прот. Василий, действительно являлся последним представителем старинного священнического рода Углецких.
    В 1907 году, как говорилось о том в предыдущих главах, отец Василий был переведен в Великий Устюг, настоятелем церкви Иоанна Праведного. Построена она была в 1656 году на месте деревянной церкви Святого Креста, имевшей придел во имя этого святого. Как свидетельствует исторические данные, совершилось это тщанием купца гостиныя сотни города Великого Устюга Никифора Ревякина[1]. В 1689 году рядом построили также церковь Богоявления. И, лишь по прошествии двух с половиной веков, когда настоятелем храма стал отец Василий, к Иоанновской церкви пристроили два придела: св. влмч. и цел. Пантелеимона (освящен 20 сент. 1915г.), и придел во имя св. муч. Веры, Надежды, Любви и матери их Софии (освящен 11 сент. 1916г.). Волею Божьей, отец Василий стал в дореволюционный период последним настоятелем церкви св. Иоанна Праведного. Со дня постройки храма, пожалуй, никто не употребил более усилий по благоустройству церкви, чем он. Строительство двух приделов, начатое в год векового юбилея Бородинской битвы, пришлось закончить в годы Первой мировой войны.
    Еще во время служения в Поченгской церкви во имя Владимирской Божьей Матери, отец Василий был отмечаем набедренником, скуфьей, и за три года до перевода в Великий Устюг, камилавкою. В течение полутора лет с марта 1898 г. по декабрь 1899-го, состоял в должности миссионера во втором округе Грязовецкого уезда. С 1901г. находился в должности заведующего и законоучителя в двух сельских школах, за что и был отмечен благодарностью[2].После перевода в Великий Устюг, сфера попечительства отца Василия значительно расширилась. В течение четырех лет, до 1911 г. преподавал Закон Божий в Устюжской женской воскресной школе. Затем, находился на должности законоучителя во 2-м женском приходском училище. Был избран членом Устюжского отделения Епархиального комитета по свечному управлению. В годы Первой Мировой войны его избирали в ответственные комитеты, находящиеся под патронажем Великой Княгини Елисаветы Феодоровны Романовой. Следует отметить, что еще в 1908 г. отец Василий был определен на должность члена Велико-Устюжского правления.
    Назначение на должность настоятеля церкви Иоанна Праведного считалось почетным, не только для вновь прибывшего священника, но и для старожила. Прежним настоятелем здесь был уважаемый в Устюге священник, протоиерей Александр Жуков. Сначала он являлся благочинным Устюжских градских церквей, а затем, до своей смерти в 1907 г., духовником градского духовенства. Церковь Иоанна Праведного находилась на Соборной площади набережной реки Сухоны, рядом с кафедральными соборами святого Прокопия и Успения Божьей Матери. С 1682 по 1788 годы в Великом Устюге существовала самостоятельная епископская кафедры, с духовной консисторией и семинарией. Но, по указу Императрицы Екатерины II, от 3 июля 1787 г. и 6 мая 1788 г., Велико-Устюжская епархия была упразднена. И лишь только в 1888 г. вновь появилась кафедра епископа, но как викарного архиерея.
    Впрочем, устюжане довольно скоро полюбили нового настоятеля, шли к нему со своими нуждами, как к родному отцу. Жили они неподалеку от церкви, в Воскресенском переулке (ныне – Товарищеский), рядом с ул. Соборной (Красноармейская), в квартале между параллельно идущими улицами: 2-ой Вознесенской (Осипенко) и Предтеченской (Шильниковского). Серафима Васильевна, будучи молодой девушкой, запомнила один случай. Домой к отцу Василию, со слезами пришла знакомая им старушка, прихожанка церкви Иоанна Праведного. Еще с порога она запричитала: «Батюшка, родной, помолись, единственную корову кормилицу украли!». Отец Василий вышел ей навстречу и с радостной улыбкой произнес: «Не плачь матушка, а лучше пойди (и, он назвал адрес). Там на заднем дворе твоя коровка. Отвяжи ее и веди домой».
    Впрочем, прозорливость свою отец Василий, тщательно скрывал. Главное же качество его прозорливости состояло в другом: он имел от Бога дар в;дения души человеческой. Отец Василий видел, кто какого духа. Иначе, вряд-ли он отдал бы свою дочь за человека, по факту 1917 г. – вчерашнего рядового военнослужащего, вчера-шнего работника железной дороги; на момент сватовства – желающего заняться преподавательской деятельностью. И, невольно задаешься вопросом: не молитвами ли отца Василия произошел в декабре 1921 г. радикальный перелом в жизни его зятя, когда сын сказал отрекшемуся от Бога отцу: «Тогда, я встану на ваше место, папа!».
    Для прот. Василия, после Октябрьской революции, как и для большинства священников, начался путь исповедничества. После крушения Самодержавной монархии, всякому, кто был верен прежним идеалам, оставалось ожидать только награды на небесах. Неслучайно, что последней (земной) наградой от церковного начальства, для отца Василия, явилось присвоение ему в июле 1917 г. звания протоиерея[3].На Россию стремительно надвигалась буря. Спокойные времена заканчивались, и как-бы предчувствуя приближение этой бури, отец Василий поспешить выдать замуж дочь Серафиму, за первого же претендента на ее руку и сердце. Эти радости были подобны последним всполохам заходящего солнца, перед долгой ночью комму-нистического террора. Террор же этот вскоре и начался. Некоторых священников устюжан уже тогда подвергали арестам и по решению «троек» ЧК приговаривали к расстрелу. В 1923 г. подвергался аресту его родной брат, священник Александр; в 1930 г. он был расстрелян по делу «иерофеевцев».
Летом 19З1 года, по указанию органов ГПУ, в Великоустюжском районе арестовали более тридцати священников. Аресты произвели в течение одного-двух дней, точнее, в течение одной ночи. К отцу Василию пришли прямо на приход, во время богослужения. Не позволив ему даже разоблачиться, в ризах и с наперсным крестом на груди, сопроводили в Михайло-Архангельский монастырь, в котором устроили тогда тюрьму. Затем о. Василий был отправлен в Котлас, и после пребывания  под следствием в котласской тюрьме, был снова возвращен в Устюг.
    В воспоминаниях краеведа В.П. Шляпина, в его рукописи «Мои переживания времени» с 2 июля по 12 августа 1931 г., говорится об этом периоде жизни о. Василия. В ночь на 23 июля партия заключенных была переведена из Котласа в Устюг. «…Люди были даже этим обрадованы, что не в Яренск или Усть-Сысольск. Котласское однообразие многим из них надоело… думали даже, что в Устюге для них будет лучше… но в расчетах некоторые весьма ошиблись: Устюг оказался для них горше горького, так как некоторые из них скоро здесь померли, например игумения Аркадия, Анна Семеновна Здрогова (бывшие в Котласе жизнерадостны обе), протоиереи Чижов и Углецкий (недомогавшие в Котласе, но тянувшие свою лямку)[4]. К сожалению, в архивах ФСБ Вологды и Архангельска отсутствует дело прот. Василия Углецкого (или, возможно, еще не пришло время для его обнародования), поэтому, для составления картины последних дней отца Василия, приходилось пользоваться семейным преданием и воспоминаниями устюжских старожилов. После тягостных дней ожидания, в августе 1931 года, арестованным был вынесен приговор: «Смертная казнь». Который, по уже заведенному обычаю, был исполнен тут же, в подвале монастыря.
    По письмам от родных, Серафима Васильевна знала о смерти  отца, но с 1924 года, после отъезда из села Лупья, она не имела возможности побывать в доме родителей. Лишь в конце 1937 года такая возможность ей представилась. Когда отец Сергий получил от митрополита Сергия (Страгородского) направление в Красноуфимск, то матушка Серафима решила побывать у себя на родине. В Устюге тогда жила младшая сестра Зоя и брат Афанасий. Скорбную историю гибели отца Василия Серафиме Васильевне рассказала монахиня бывшего Иоанно-Предтеченского монастыря. Собственно, арестован был отец Василий, и другие тридцать священников, на волне громкого дела 160 монахинь монастыря Иоанна Предтечи. Но если к монахиням были предъявлены законные обвинения, то к священникам ничего серьезного предъявить было нельзя. Оставалось только уничтожить их без суда и следствия, записав в деле, как об умерших естественной смертью. Условия же для «естественной» смерти создавались таким образом. Когда количество прибывших по этапу людей превышало определенную норму, а размещали их в Троице-Глединском, Михайло-Архангельском монастырях, и в кладбищенской Стефановской церкви, то узников запирали в храмах на неделю и оставляли без пищи и воды. Разумеется, через неделю половина из них умирала, так называемой «естественной» смертью. В Вологде, едва ли не в те же дни, проходило расследование по делу священников Горбачевского кладбища. Хотя (поскольку маховик террора еще не развернулся в полную силу), все проходящие по нему священнослужители, получили сравнительно мягкие приговоры. Очевидно, руководителям Вологодского ОГПУ надо было как-то отыграться, и поскольку с тридцатью Устюжскими священниками не получалось громкого дела, то было послано указание: умертвить тайно.
    Эту скорбную историю, монахиня Иоанно-Предтеченского монастыря узнала от своего родного брата-конюха, которого работники ОГПУ нанимали для перевозки умерших. Единственно, что вызывает сомнение в этом рассказе, свидетельство об умерщвлении заключенных с помощью газов. Да, действительно, первыми изобретателями автомашин-душегубок были не нацистские изуверы, а наши российские чекисты. Действительно, приказ № 0016 от 12 июня 1921 года, подписанный М.Н. Тухачевским, говорил о необходимости применения химического оружия.      
    Действительно, приказ этот неуклонно исполнялся в 1922 году, во время подавления восстания Антонова на Тамбо-вщине. Но, автор советовался по этому поводу с людьми, знающими не понаслышке, о методах уничтожения людей в сталинские времена. Самым распространенным способом являлось умерщвление людей посредством методов естественных: голод, жажда, жара летом, мороз зимой, или – должный эффект достигался при большой скученности в камерах, а также во время этапирования, в вагонах и баржах. Все это подробно описано А.И. Солженициным в книге «Архипелаг ГУЛАГ». Насильственная же смерть производилась посредством расстрела. Когда необходимо было тайно уничтожить большую группу людей, то узников заводили в пустой барак, в помещение клуба, или монастырский подвал. Расстреливали из пулемета. Для того же, чтобы заглушить пулеметную стрельбу, рядом запускали на полные обороты двигатель трактора или автомобиля. По всей очевидности, у входа в монастырский подвал, куда загнали приговоренных к смерти священников, поставили такой же тарахтящий и чадящий соляркой трактор. Возница же, не знавший всех тонкостей этих дьявольских технологий, впервые присутствовавший при подобном действе, легко мог ошибиться. Отсюда есть основания полагать, что отец Василий, с тридцатью своими собратьями, был в эту роковую ночь расстрелян.
    Когда арестованных священников вывели во двор Михайло-Архангельского монастыря, то первое, что им приказали сделать, это раздеться догола. Поскольку, никто из них не выполнил  команды, то чекисты, сопровождая свои действия бранью, начали бить несговорчивых священнослужителей прикладами. Не выдержав истязаний, некоторые священники стали раздеваться сами, а остальных разоблачили силой. Единственным, кто сопротивлялся палачам до конца, был отец Василий Углецкий. Первым желанием мученика, было стремление спасти наперсный крест, который чекисты хотели сорвать насильно. По этой причине, он инстинктивно скрестил руки на груди, отчего снять с него ризы и крест было уже невозможно. Встретив такую непоколебимую стойкость, палачи с остервенением стали избивать отца Василия прикладами, потом, повалив на землю, начали топтать ногами. Но, и это не оказало никакого действия. Вскоре расстрельщики сами выбились из сил. Видя это, начальник расстрельной команды приказал загнать священнослужителей в монастырский подвал.
    В глухом каземате смертники стали сбиваться один к одному: впереди всех стоял отец Василий, избитый, окровавленный, со спутавшимися от кровоподтеков волосами. Ожидающие смерти люди непроизвольно встали за отцом Василием, словно стараясь скрыться за его ризами от собственной наготы. Когда же последний священник был брошен в подвал, то вслед им громыхнули тяжелые кованые двери. Теперь, связь с внешним миром прервалась, и все тридцать, стоя во тьме, лицом к востоку, оказались на пороге небытия. Кто-то из находящихся в подвале людей начал горько сетовать, послышались всхлипывания, и вдруг, отец Василий запел срывающимся голосом: «Иже Херувимы... иже Херувимы тайно образующе...» Сетования и всхлипы враз прекратились, и следом, сначала несмело, а затем, все громче, все уверенней зазвучало литургическое песнопение: «Тайно образующе… и Животворящей Троице...» - под низким потолком загорелся мощный прожектор, и слепящий свет ударил глаза. - «Трисвятую песнь припевающее...». В узкой амбразуре показался ствол пулемета и, спустя секунду, помещение подвала заполнилось грохотом выстрелов, пороховым дымом и криками умирающих жертв. Отец Василий, получивший первую горсть свинца, был уже мертв, но остался стоять, поддерживаемый своими собратьями. «…Яко да Царя всех подымем, ангельскими невидимо дориносима чинми. Аллилуиа...» Под грохот пулемета и крики умирающих, на каменный пол рухнул последний человек. Впереди всех, скрестив руки на груди, обратившись лицом к востоку, лежал отец Василий.
    Глубокой ночью погибших погрузили на три подводы. Тело же отца Василия бросили на самый низ. При этом палачи, усмехаясь, говорили: «Не хотел разоблачаться, так лежи теперь внизу!» Но, странным образом, когда подводы прибыли на кладбище, все увидели, что отец Василий находился поверх других тел, прикрывая своей рясой наготу собратьев. Грязно сквернословя: «Ты опять наверху, чертов поп!» - Охранники схватили тело мученика, и крикнув: «Тогда будешь лежать на самом дне!» - Первым бросили его в могилу. Следом свалили и остальные тела. Но, когда расстрельщики взялись за лопаты, оказалось, что отец Василий вновь находился наверху брошенных в яму тел. Со скрещенными на груди руками, он как бы предстательствовал пред Богом уже не только за себя, но и за своих замученных собратьев. И в этом ходатайстве пред Нелицеприятным Судией, в уподоблении праведному Иафету, отец Василий целомудренно прикрывал своей рясой их обнаженные тела.
    В рукописной книге Никифора Ильинского «Из далекого прошлого», который учился с отцом Василием в одном классе Вологодской семинарии, приведен список всех его сокурсников. Рядом с фамилией, Василий Углецкий, имеется приписка: «Умер в Устюжской тюрьме в августе 19З1 года».
    

    ПОЯСНЕНИЕ К РОДОСЛОВНОЙ СВЯЩЕННИЧЕСКОГО  РОДА  УГЛИЦКИХ:

    Священнический род Углицких ведет свое происхождение от св. блг. кн. Андрея Васильевича Углицкого, Можайского и Звенигородского (Большего). Принадлежит к великокняжескому роду князей Рюриковичей.

Князь Рюрик был призван на княжение в Новгород в 862 году от Р.Х.

Его сын Игорь  (+945) являлся князем Новгородским и Киевским.

Святая равноап. кн. Ольга (+969) являлась женой князя Игоря.

Святослав – князь Новгородский и Киевский (+972).

Святой равноап. Владимир вел. кн. Киевский – Креститель Руси (+1015).

Святой блг. кн. Ярослав Мудрый – вел. кн. Киевский (+1054).

Всеволод Ярославич – вел. кн. Киевский (+1093).

Владимир Мономах – вел. кн. Киевский (+1125).

Юрий Долгорукий – князь Суздальский (+1157).

    Всеволод Большое Гнездо – вел. кн. Владимирский; его жена – св. блг. кн. Мария Ясская – родом из Осетии. Построила во Владимире самый древний женский монастырь, во имя Успения Божьей Матери.

Ярослав Всеволодович – князь Владимирский (+1246).

Святой блг. кн.  Александр Ярославович Невский (1220-1263), князь Новгородский, вел. кн. Владимирский.

Святой блг. кн. Даниил – вел. князь Московский, князь Переяславский (1261-1303).

Иван I Калита – князь Московский, вел. кн. Владимирский и Московский (1296-1340)/

Иван II Красный – вел. кн. Владимирский и Московский (1326-1359); с 1340 по 1353 годы, вел. князем Владимирским был его старший брат – Симеон Гордый.

Святой блг. кн. Димитрий Донской – вел. кн. Владимирский и Московский (1350-1389). Его жена – Евдокия Дмитриевна, княжна Суздальская; причислена к лику святых, как прп. Евфросиния Московская.

    Василий I Дмитриевич – вел. кн. Московский и Владимирский (1371-1425); его жена – Софья Витовтовна (+1453), дочь вел. кн. Литовского Витовта, впоследствии – короля Польши.

    Василий II Васильевич «Темный» - вел. кн. Московский (1415-1462); его жена – Мария Ярославна, внучка (по женской линии) боярина Федора Федоровича Кошкина, правнука Иоанна Прусского (Гланда Камбилы – основателя Рода Романовых).

    Святой блг. кн. Андрей Углицкий (Больший) «Горяй» – князь Углицкий, Можайский и Звенигородский (1446-07.11.1493); умер в заточении в Переяславль-Залесском мон-ре по гневу брата своего, вел. кн. Московского Ионна III. Прозвище «Горяй» дано ему по причине скорбной участи, от слова – горе. Причислен к лику святых – благоверный князь; дни памяти – 7/20 ноября (день упокоения) и 23 мая/5 июня – собор Ростово-Ярославских святых; место упокоения – Архангельский собор Московского кремля.
    Его старший сын Иоанн (прп. Игнатий Вологодский) почил о Господе 19 мая (ст.ст.) 1522 г. в Спасо-Прилуцком мон-ре гор. Вологды. Перед кончиной пострижен в монашество с именем Игнатий. День его памяти – 19 мая/1 июня, также – собор Ростово-Ярославских святых и собор Вологодских святых. Место упокоения – Спасо-Прилуцкий мон-рь гор. Вологды.

    Святой блг. кн. Димитрий Углицкий – младший сын князя Андрея Васильевича «Горяя». В 1492 году, возрасте 5-7 лет был заточен вместе с отцом и братом Иоанном в Горицком Переяславль-Залесском мон-ре. Далее, с братом переведен в Спасо-Прилуцкий мон-рь гор. Вологды.
    Освобожден 20 дек. 1540 г. по указу малолетнего Царя Иоанна IV, с возвращением части его прав и княжеского титула. Проживал, предположительно, в родовом имении Янгосар, в 40 верстах на юго-запад от Вологды. Кончина наступила в декабре 1544 года. Похоронен, по его желанию, в Спасо-Прилуцком мон-ре, вместе с братом – иноком Игнатием. Сведений о том, был ли он женат, не сохранилось, но есть основания полагать, что священнический род Углицких (Углецких) произошел именно от него. О том же говорит и семейное предание.

   На вопрос о существовании других ветвей князей Углицких, исследование дает ответ, что князья владевшие Угличем, либо умирали не успев жениться, либо не оставляли потомства. Поэтому, единственным князем, от которого продолжился род Углицких (в этимологии XV-XVI веков – Углецких) мог быть князь Димитрий Андреевич. О происхождении Малороссийской ветви, от которой произошел свт. Феодосий Черниговский, и казачьей ветви, давшей двух казачьих генералов и двух полковников, можно предположить – эти ветви могли появиться в Смутное время, ибо контроль за перемещением тогда был крайне ослаблен. Что позволяло потомкам князя Димитрия (не исключено их участие в каком-либо воинском формировании), перейти при желании, как в Малороссию, так и на Дон.

   В госархиве г. Вологды сохранились сведения о пономаре Николаевской церкви села Янгосор (Янгосар) т.е. – некогда родовом имении князей Углицких, Иване Иванове Углецком (1780-185?), у кото-рого были дочери Аполлинария, Евгения и сын Алексий (1806-1882), окончивший семинарию и ставший священником Иоанно-Предтеченской церкви в селе Голубково. Его дети:  Александр, Павел, Николай, Петр, Аполлоний – все окончили Вологодскую духовную семинарию.

    Николай Алексеев Углецкий (1839-1878); по окончании семинарии служил в Иоанно-Предтеченской церкви  с. Голубково, затем Ильинской церкви Сольвычегодского уезда. Жена – Валентина Арсениева (Розова). Дети: Василий, Иван, Клавдия, Александр, Мария.

    Василий Николаев Углецкий (1864-1931); по окончании в 1884 г. Вологодской семинарии служил: в Тотемской Иоанно-Предтеченской церкви, в Георгиевской Краснораменской церкви Грязовецкого уезда, во Владимирской Поченгской церкви Вологодского уезда, с 1907 г. и до конца своей жизни – настоятель церкви св. Иоанна Праведного в Великом Устюге. В августе 1931 г. расстрелян с группой других священников в тюрьме Великого Устюга. (В той же церкви, до революции, служил его младший брат Александр Николаев Углецкий. Расстрелян в мае 1930 г. по делу «Иерофеевцев»). Жена прот. Василия – Анна Александрова (Голубева). Дети: Серафима, Александр, Афанасий, Зоя.

    Серафима Васильевна Яхлакова-Углецкая (1891-03.02.1947); дочь прот. Василия. Родилась в гор. Грязовец Вологодской обл. С 1918 г. замужем за Сергием Зосимовичем Яхлаковым (1898-1942) – являвшемся тогда секретарем Северо-Двинского Губздравотдела; в феврале 1922 г. рукоположен в священный сан патриархом Тихоном; был убит по заданию НКВД в ночь на 26 сентября 1942 г. в гор. Красноуфимске, последнем месте своего служения. Их дети: Герман, Игорь, Владислав, Злата, Сергий. Место упокоения Серафимы Васильевны – г. Красноуфимск, Свердловской обл.

    Злата Сергеевна Осипенко-Яхлакова-Углецкая (1924-24.06. 1984); дочь Серафимы Васильевны и прот. Сергия Зосимовича Яхлакова. Родилась в с. Лупья Северо-Двинской губернии. С 1938 по 1961 годы – г. Красноуфимск. С 1947 г. замужем за Михаилом Самуиловичем Осипенко (1922-04.03.2006) – художник, иконописец, впоследствии – священник-иконописец.  Место упокоения Златы Сергеевны и Михаила Самуиловича – г. Крымск, Краснодарского края.
Их дети: Татиана, Сергий, Михаил, Наталья, Варвара – проживают в гор. Покров, Владимирской области; Александр, Николай (1966-16.07.2012), Галина – гор. Москва. Здесь же, их дети и внуки.

    Во Франции проживают потомки Игоря Сергеевича(+апрель 2006): Игорь, Иоанн, Светлана и их дети и внуки.
В Екатеринбурге, двоюродная сестра Галина, дочь Сергея Сергеевича Яхлакова (+08.08.2008).

   
    Протоиерей Василий Николаевич Углецкий принадлежал к старинному священническому роду начала (с начала XVI века – авт.), и как говорило о том семейное предание, фамильные корни происходили от угасшего рода князей Углицких.
Родился отец Василий в семье священника, в селе Голубково близ Вологды, 22 марта (по другим данным - 21 марта) 1864 года[5].Его отец, Николай Алексеевич, в 1858 году в возрасте 19 лет закончил Вологодскую духовную семинарию. В течение последующих четырех лет  будущий священник служил пономарем и псаломщиком, и лишь в марте 1862 года был рукоположен епископом Христофором во священники[6].Накануне, родитель Николая, иерей Алексей Иванов Углецкий, ушел за штат по болезни, по собственному прошению. Поэтому, после рукоположения, отец Николай продолжал служение в Иоанно-Предтеченской церкви своего родного села Голубково.
    Прослужив десять лет настоятелем этого храма после смерти отца, (+29 марта 187З года)[7],он был переведен в Ильинскую Вологодскую церковь Сольвычегодского уезда, где после пяти лет служения, скончался в апреле 1878 года в возрасте 39-ти лет. Старший сын Василий учился тогда еще в первом классе Вологодской семинарии. Матушка отца Николая, Валентина Арсентьевна (в девичестве Розова) осталась вдовой в возрасте 34-х лет. Сама она тоже происходила из семьи священника: отец ее был настоятелем церкви свт. Николая в селе Елданцы Вологодского уезда. На воспитании ее осталось трое детей: Клавдия – 6-ти лет, Александр – 3-х лет и пятимесячная Мария. Был еще сын Иван, но он умер за несколько лет до смерти отца.
    Нетрудно предположить, что для семинариста Василия Углецкого наступили очень трудные времена. От родительницы, на руках которой осталось трое малых детей, он ничего уже не мог получить. Оставалось только одно, приложив все усердие, учиться лишь на хорошо и отлично, ибо попечение об отличниках брала на себя семинария.
    Исследуя архивные фонды, можно проследить священнический род Углецких от начала XIX столетия, до 1916 года. Клировая ведомость церкви Рождества Иоанна Предтечи села Голубково, за 1850 год говорит об отце Николая Углецкого, (то есть о дедушке Василия), вполне в традиционном духе; как говорили, в целом одинаково, все клировые ведомости того времени:[8]. «Священник Алексей Иванов Углецкий, рождения 12 декабря 1806 года, природно Вологодского уезда Николаевской Янгосорской церкви, пономаря сын; по окончании в 1830 году курса Вологодской семинарии был уволен с Аттестатом 2-го разряда, и на настоящее место посвящен Преосвященным Стефаном, епископом Вологодским 18З1 года, января 7-го дня. Грамоту имеет в 1841 году марта 14-го, за честную жизнь и похвальное поведение награжден набедренником.
    Жена его Клавдия Адрианова. Дети их: Александр Углецкий, обучается в Вологодской семинарии на среднем отделении, получает казенное пособие, которое состоит из 12 руб. Павел Углецкий, обучается в Вологодской семинарии низшего отделения, находится на содержании отца. Николай Углецкий (родитель Василия – авт.) обучается в Вологодском Уездном училище на высшем отделении; находится на содержании отца. Петр обучается грамоте. Аполлоний (младший сын – авт.) находится на содержании отца.
    Как нередко бывало в северных широтах и центральных областях, храм, в котором служили – Алексей, и затем и его сын, Николай Углецкие, разделялся на две части: теплую церковь – приделы, и холодную – главный престол. Холодная церковь была освящена во имя «Сошествия Святого Духа». Теплая церковь имела два престола. Правый: во имя «Рождества Иоанна Предтечи», левый: во имя «свт. Митрофания Воронежского».
    В другой клировой ведомости, за 1865 год, о старших сыновьях: Александре, Павле и Николае сказано, как об окончивших Духовную семинарию. Сам Николай, как и указано о том выше, был в 1862 году рукоположен во священники той же церкви, где служил его отец, уволившийся накануне рукоположения на покой. Находясь на покое, священник Алексий прожил еще одиннадцать лет и почил в Бозе 29 марта 1873 года. Практически, на попечении отца Николая находилась не только его семья, но и младшие братья Петр и Аполлоний. Алоллоний закончил семинарию в 1867 году[9], благодаря поддержке старшего брата. Сын Алоллония, Алексий, станет впоследствии уважаемым в Вологде батюшкой, зятем епископа Николая (Караулова).
    Прадедом прот. Василия Углецкого, как указывает вышеприведенная ведомость, был псаломщик Николаевской Янгосорской церкви Вологодского уезда, пономарь Иван Иванов Углецкий. В самой ведомости Янгосорской церкви за 1850 год[10] указано, что в возрасте 70 лет находился за штатом, имел двух дочерей, живущих при нем: Аполлинарию – 48 лет и Евгению – 28 лет. По всей очевидности, Иван Углецкий, дал сыну образование дорогой ценой, потому что дочери, из-за большой бедности остались в старых девах. Как видно из сведений клировых  ведомостей, потомки псаломщика Ивана, вплоть до правнуков, знали не понаслышке о трудностях жизни. Его сын Алексий рано удалился на покой. Внук Николай оставил жену вдовой, а детей сиротами, в возрасте 39 лет. Правнук Василий, по окончании семинарии, стал единственной опорой семьи. Едва не буквально он последовал примеру отца. Если священник Николай выучил в семинарии младшего брата Аполлония, то отец Василий, таким же образом помог получить образование младшему брату Александру.
    В предыдущей 2-ой главе, в материалах «Вологодского летописца» было рассказано об уделах потомков Великого князя Василия Васильевича «Темного» на Вологодской земле. В летописи неоднократно называлось село Янгосар, а также говорилось о прилегающих к нему вотчинных Янгосарских землях. Отсюда, не случайно, что перешедшие в духовное сословие потомки князя Андрея Углицкого, поселились в своем бывшем родовом имении. Как показывают клировые ведомости начала XIX века, священнический род Углицких произошел из среды церковных причетников. Что и неудивительно. Сыновья опального князя Димитрия, после его кончины в 1544 году, едва ли могли, при достижении совершенных лет, рассчитывать на большую должность, нежели пономарь, или псаломщик. Поэтому, потомки князя, переехавшие в Малороссию, и поселившиеся в приграничном местечке Уланов, имели больший шанс получить священническое рукоположение, нежели те, кто остался на родине. Также, существует еще одна ветвь потомков Углицких, но связана она не с духовным сословием, а с сословием служилых людей, и если конкретно – казачества. В книге «Сто великих казаков» рассказывается об Оренбургских атаманах: Андрее Андреевиче Углицком (к которому весьма доброжелательно относился светлейший князь Г.А. Потемкин), и его сыне, герое войны с Наполеоном, Василии Андреевиче Углицком. И тот, и другой дослужились до генеральского чина. В книге «Яик Перед Бурей» (И. Рознер. изд. «Мысль», Москва. 1966г.), говорится о полковнике Оренбургского казачьего войска, которому была поручена миссия ведения переговоров со взбунтовавшимися Яицкими казаками. Есть основания полагать, что казачья ветвь Углицких произошла от потомков князя Димитрия, живших на Вологодчине. Не только в Смутное время, но и в середине XVII века, для того были все предпосылки. Семнадцатый век был веком освоения необозримых пространств Сибири и Дальнего Востока. Именно тогда ушли в странствия многие Русские первооткрыватели и землепроходцы: Семен Дежнев, Ерофей Хабаров, Василий Поярков… подвиги Василия Тимофеевича Ермака к тому времени уже стали легендарными. По всей очевидности, молодые, полные сил и здоровья сыновья псаломщиков и пономарей, ушли сознательно, в поисках лучшей доли. Вспомнив, что отец Ермака, после того как покинул  свой родной Владимир, начал гонять плоты у Строгановых, а затем, поступил на службу в Донское казачество. То же самое могло случиться с потомками князя Димитрия. Но,  и оставшиеся на Вологодчине потомки князя, продолжая тянуть незавидное бремя судьбы, тем не менее, никогда не забывали о своих истинных корнях и о своем происхождении.
    Еще за много лет до прославления свт. Феодосия Черниговского, во второй половине XIX столетия, совершилось первое обретение нетленных мощей этого святого. Возможно, что небесное заступничество святителя, при обретении его мощей, было в определенной степени причиной, для пассионарного развития Вологодской ветви священников Углицких. Сыновья причетчиков начали переходить в священническое сословие. Когда же совершилось прославление свт. Феодосия в лике святых, отцу Василию исполнилось только тридцать два года. И, думается, что в тот момент, когда, подняв над собой пятилетнюю Серафиму, он прокричал: «Смотри дочь, это твой святой предок!» - произошло нечто большее, чем просто выражение духовного восторга. В этот момент, и видимо это неложно, оба они получили благословение от святителя. Одному на мученический венец, а другой на исповедничество Христа ради.
    Но, вернемся к более раннему времени: ко времени учебы на 1-м курсе Вологодской семинарии. Именно тогда Василий Николаевич остался без отца. Поэтому, для того, чтобы получить образование, ему не оставалось ничего, как выйти в число первых учеников. И, это ему действительно удалось. Единственный, с кем он не мог конкурировать на поприще приобретения знаний, был  Николай Глубоковский, будущий профессор СПбДА.
    В Вологодском государственном музее сохранились фотографии выпускников Вологодской духовной семинарии. Когда рассматриваешь фотографии семинаристов тех лет, взирая на их полные достоинства лица, поневоле начинаешь ловить себя на мысли: это, именно им пришлось впоследствии принять основной удар большевистского террора; аресты, ссылки, лагеря.  Именно им, еще ни о чем таком не помышлявшем, пришлось взойти на Всероссийскую Голгофу, и стать мучениками и исповедниками. И, многие ли из них вернулись из этих лагерей, многие ли благополучно прошли эти ссылки? Нет. Большинство, с надеждой смотрящих с фотографий семинаристов остались – там, в этих ссылках, лагерях. Намертво вколоченные в грунт «веком волкодавом». Молодые семинаристы ничего тогда об этом не знали. Их лица на курсовых и выпускных фотографиях полны достоинства. В их глазах уверенность в завтрашнем дне. Они полны надежд, их лица благородны. У многих из них впереди славное будущее. У одних на духовном поприще, у иных – на ниве просвещения. Но, в тоже время, рассматривая старые семинарские фотографии, понимаешь, что все эти молодые люди, в будущем – мученики, священномученики, исповедники веры. Цвет нации, перемолотый молохом большевизма.
    Вопреки превратному пониманию, навязанному в советское время о духовных заведениях, о семинаристах Вологды хотелось бы сказать похвальное слово. Если в сознании светского человека, уже начиная со второй половины XIX века, понятия – бурса, духовное училище, семинария, ассоциировались с произведениями «Бурса» Помяловского, «Воспоминания из жизни сельского духовенства» прот. Лальского собора Алексия Попова, или «Из жизни бывшего семинариста» Е. Грязнова, то в реальности дело обстояло далеко не так, как это представляли читателю прогрессивные литераторы. При этом, автор вовсе не склонен идеализировать учебную практику духовного образования того времени. Действительно, было много рутины и бездушного начетничества, о чем справедливо писал свт. Иннокентий Московский, но лучше, на страницах этой книги, предоставить слово тому, кто сам учился в Вологодской духовной семинарии, а впоследствии стал в ней помощником инспектора. Речь идет о рукописной книге Никифора Ильинского «Из далекого прошлого».
    Никифор Александрович Ильинский являлся однокурсником прот. Василия Углецкого, поэтому его воспоминания представляют особую ценность. Писать эту книгу он начал сразу после закрытия семинарии, еще в Вологде, а заканчивал в Ленинграде, куда переехал в начале 20-х годов. Последняя запись книги датирована 1940-м годом; к этому времени она уже обрела, в целом, законченный вид. Умер Никифор Александрович в преклонных годах, во время блокады 1943 года, завещав своей дочери Милице опубликовать ее, либо передать в надежные руки. В книге, реалистично и в доступной форме описан не только быт семинаристов, но самое важное, даны характеристики преподавателей, ректора – которых знал лично, некоторых своих сокурсников. Наиболее ценными здесь являлись воспоминания о Николае Никифоровиче Глубоковском, который впоследствии стал профессором Санкт-Петербргской Духовной Академии. Ильинский называл его «prima persona» и «краса семинарии». Одна из глав этой с любовью написанной книги, весьма выпукло обрисовывает его портрет.
    На странице 87-й своей книги он пишет: «Хотя чтением книг я любил заниматься и ранее, но это чтение было бессистемное. Я прочитал массу романов, и серьезным чтением занимался мало. В 5-м классе я с жадность набросился на книги как богословские, так и философские, много читал по истории. В этом отношении, то есть с выбором книг для чтения мне оказал громадную услугу Николай Никанорович Глубоковский, prima persona  нашего класса. В течение последних двух лет, то есть в 5-м и 6-м классах, я сидел рядом с Глубоковским. Это соседство принесло мне несомненную пользу. Будучи необыкновенно даровитым, Николай Никанорович в тоже время отличался замечательным трудолюбием и усидчивостью. В буквальном смысле он не терял ни одной минуты даром. Меня, рядом с ним сидевшим, он увлекал своим примером. Любил Глубоковский много читать, и всякую более или менее заслуживающую внимания книгу, он рекомендовал прочесть и мне. Товарищ он был прекрасный, честный, благородный, прямой. Прямой он был с нами, прямотой он отличался и в отношении к лицам начальствующим и преподавателям. Это был «краса семинарии», как о нем выражались все, начиная с ректора и кончая нами, его товарищами»[11].
    После Окончания Вологодской семинарии Глубоковский поступает в Духовную Академию Санкт-Петербурга, и по окончании ее был оставлен стипендиатом для приготовления к профессуре по кафедре общей церковной истории. За неимением же свободных профессорских мест, получил назначение в Воронежскую семинарию. Впрочем, уже через год был возвращен академическим начальством, для преподавания на кафедре Священного Писания и Нового Завета. Академическая карьера Николая Никаноровича шла очень быстро. Например, в 1894 году он стал экстра – ординарным профессором, а в 1897 году был избран ординарным профессором и утвержден в степени доктора богословия. Неоднократно он приглашался и на кафедры Московского и Петроградского университетов. После закрытия Академии Глубоковский стал профессором университета в Петрограде. В августе 1921 года он покинул Россию, и обосновавшись в Болгарии, стал читать лекции в Софийском университете.
    О том, что в стенах Вологодской семинарии проходил обучение столь выдающийся человек, помнили даже спустя три десятилетия. «В 1914 году 24 июня исполнилось 25 лет учено-литературной деятельности Н.Н. Глубоковского. Корпорация Вологодской семинарии не отнеслась пассивно к этому знаменательному дню в жизни своего знаменитого питомца. От семинарии Николай Никанорович был приветствован особым адресом и телеграммой. Сверх того, по единодушно выраженному желанию корпорации был заказан в увеличенном размере фотографический портрет Николая Никаноровича, с тем, чтобы поместить его в актовом зале семинарии. Этот заказ прекрасно был выполнен фотографом Бараниевым. Размер портрета, вставленного в изящную рамку, оказался в 16/14 вершков. К нижней части рамы была прикреплена серебряная дощечка, размером 3/1 вершка с выгравированными на ней словами: «Ординарный профессор Императорской Петроградской Духовной Академии доктор богословия Николай Никанорович Глубоковский» 24/6 - 1889 г. – 24/6 - 1914 г.[12].
    В конце 1919 года Глубоковский вместе с женой приехал из голодного и холодного Петрограда в родную Вологду, с одной единственной целью, чтобы пропитаться. На некоторое время остановился в Кувшиновской лечебнице, где служил его племянник, врач по нервным болезням, Никанор Петрович Глубоковский.  Разумеется, что жизнь в психиатрической лечебнице была еще более невыносимой, чем полуголодное существование в Петрограде. Николай Никанорович обратился за помощью к своему старому другу, а также к И.С. Белянкину, как и Ильинский, преподававший в семинарии, и ко всему, являвшимся родственником Глубоковского. По иронии судьбы, Белянкин попал в сентябре 1920 года в ту же Кувшиновскую лечебницу, где и скончался 2 ноября от тяжелого психического расстройства.
    Совместными усилиями начались поиски квартиры для именитого товарища, которая вскоре и была найдена в доме К.П. Заболотского. Никифор Ильинский пишет об этом так: «... моя квартира находилась почти напротив дома Заболотского, то, как Николай Никанорович, так и я были вполне довольны, что будем жить вблизи друг от друга. Мало того, Николай Никанорович сделался не только моим соседом, но и нахлебником. В моей квартире готовился для него обед из доставлявшихся им продуктов. Часто после обеда мы отдыхали с ним в одной комнате. Почти все вечера в течение своего трехмесячного пребывания в Вологде Николай Никанорович проводил у меня. Изредка, от нечего делать, играли даже в лото. В этот период времени мы сроднились друг с другом и потому будет понятно, что когда в конце Светлой недели он поехал в Петроград, то мы не без слез простились друг с другом. Судит ли Бог встретиться с этим прекрасным душевным человеком»[13].
    Более Господь, им встретиться уже не судил. По приезде в Петроград, Глубоковский часто посылал своему другу Ильинскому письма и открытки, которые обрисовывали, продолжавшуюся, по прежнему, нелегкую жизнь ординарного профессора. В Университете и Синодальнем архиве платили крохи, поэтому на службу ежедневно приходилось преодолевать пешком по десятку верст. Смерть его брата Александра, расстрелянного в Уральске в июле 1920 года, добила Глубоковского окончательно. Нередко он писал в Вологду: «Искренне хотел бы почить о Господе, Его же милость да будет со всеми нами». Но через год пришло неожиданное избавление. В июле 1921 года Глубоковский получил заграничную командировку, которой воспользовался, для отъезда за рубеж. И лишь только через два с половиной года Никифор Александрович получил от своего друга известие. Глубоковский сообщал о своих мытарствах по Финляндии, Германии, Чехии и Сербии (в Чехии даже приходилось наниматься церковным сторожем), и о конечном прибытии в Болгарию. В Софии Глубоковский был по достоинству оценен, и с июля 1923 года состоял ординарным профессором Софийского университета.
    Как писал о том Николай Никанорович: «Имею в Болгарии много учеников в высшей иерархии». В книге Н.А. Ильинского, к сожалению, больше нет никаких указаний о дальнейшей судьбе его именитого друга, но видимо, и автору судьба эта также была неизвестна.
    В этой связи, уместно будет рассказать, также о ректоре семинарии, о правящем архиерее и о преподавателях. В 1880 году, когда отец Василий Углецкий перешел в 3-й класс, в руководстве семинарии стала такая заметная фигура, как прот. Петр Лосев. Правящим архиереем тогда был епископ Феодосий, и после его смерти в 1883 году в Вологду прибыл Преосвященный Израиль, о котором у семинаристов остались добрые воспоминания. О воспитавшем их ректоре, Никифор Ильинский пишет следующие строки: «В 5-м классе пришлось встретиться с новыми преподавателями. Во главе их стоял ректор, прот. Петр Леонтьевич Лосев, преподававший нам основное богословие. Это был преподаватель живой, увлекающийся. Он любил приводить примеры из жизни. Любил делать разные сопоставления, часто увлекался, особенно нападал на социалистов, нигилистов, любил предлагать неожиданные вопросы и допускал возражения со стороны учеников. Вообще он будил нашу мысль и заставлял вдумчиво относиться ко всему. Темы по сочинениям он старался давать на современные события, и любил, чтобы сочинения подавали объемистые»[14].
    После рукоположения прот. Петра в 1887 году во епископа Сумского (викарного архиерея Харьковской епархии), на его место назначается прот. Иоанн Арсеньевич Лебедев. С 1881-го по 1883-й годы, во время которых проходил обучение отец Василий Углецкий, прот. Иоанн был инспектором Вологодской семинарии. С 1883-го по 1887-й годы состоял в должности ректора Кавказской семинарии, и по освобождении кафедры в Вологде, был назначен на должность ректора. Именно, под его началом проходил обучение младший брат отца Василия, Александр Углецкий. Сам прот. Иоанн не дожил до пожилых лет, ибо скончался на 46-м году жизни, 2-го июня 1895 года[15].
    «С вступлением в должность протоиерея Иоанна Арсеньевича Лебедева, - пишет далее Н.А Ильинский, - начался новый период в нашей семинарской жизни. Наш новый начальник и по своей внешней фигуре и по своему образованию, как с преподавателями, так и с учениками, производил внушительные впечатления. Говорить он много не любил, распоряжения и указания давал точные и определенные. Все невольно относились к нему с большим уважением, и чем более к нему присматривались, тем более ценили. Вскоре он приобрел искреннюю любовь со стороны воспитанников, эта любовь не только не угасала, но заметно возрастала…
Там, где нужна была поддержка, отец ректор всегда властью и авторитетом ее оказывал. Он умел ценить личность, и не было случая, чтобы кто-нибудь пожаловался на него, что он был несправедлив. Справедливость была девизом его службы. В личной жизни это был человек общительный, приветливый и гостеприимный. По отношению к воспитанникам отца ректора в полном смысле можно было назвать отцом родным. В каждом воспитаннике он, прежде всего, ценил достоинство человека. То грозный, то безгранично ласковый, но всегда безусловно справедливый, он приобрел удивительную любовь воспитанников, сумевших своим чутким сердцем с первых же дней его службы подметить и оценить все качества его доброго сердца»[16].
    Если говорить об инспекторах семинарии, то похвальное слово было сказано лишь о Михаиле Захаровиче Зиорове. Остальные же инспекторы были людьми хотя и неплохими, но в целом ординарными. Прибыл Зиоров в Вологду из Рязанской семинарии, и Н.А. Ильинский пишет о нем следующее: «Так Михаил Захарович умел возбуждать нашу самодеятельность, вносить во все оживленность в нашу скучную жизнь, в наши учебные занятия; он будил нашу энергию; отличаясь, сам любовию к труду, желал, чтобы и мы не теряли золотого времени, запасались знаниями и во всеоружии таких знаний бодро и убежденно вступали в жизнь, в которой старались бы осуществлять те идеалы, которые дала нам школа. «Несите в жизнь все доброе, разумное, светлое», - прощаясь с нами на вокзале при отъезде своем из Вологды в Херсонскую губернию, говорил Михаил Захарович».
    Вскоре Зиорова переводят в Могилев, откуда он пишет Ильинскому, о нравах и порядках Могилевской семинарии. «...Архиерей и ректор сообщили мне (конечно по секрету), что семинария заражена нигилизмом, что уже  обнаружено до 17-ти человек и прочее… В семинарии нет никакой дисциплины и порядка, воспитанники живут без всякого надзора. Живут они в различных местах и в совершенно отдельных корпусах. Послушники ничего не знают, надзиратели ничего не делают. Ученики не знают досель никаких наказаний, живут себе как хотят. И в церковь, и на молитву, и на обед приходят и уходят когда хотят... в столовой нет ни вилок, ни ножей, ни графинов, ни солонок – ничего. Есть только ложки и миски. Что мне делать и сам не знаю… Город большой и живой, только жидов много»[17].
    Судя по растерянному тону письма, Зиорову, с его идеалистическими устремлениями, в Могилеве, где кроме рутины и разложения нравов ничего не было, приходилось действительно трудно. Вологодская семинария, в этом отношении во многом выигрывала. Например, только один раз, среди прогрессивно настроенных студентов, в 1901 году произошел бунт. До этого же были редкие отдельные случаи, когда семинаристов забирали в участок, или когда они гасили светильники и выбрасывали их в отхожие места.
    О следующем инспекторе, иеромонахе Клименте, Ильинский пишет с определенной долей иронии, как о человеке добром и доверчивом, хотя и с некоторой ленцой. Его крупная фигура, во многом способствовала его склонности к созерцательности и лени. Простодушностью и доверчивостью нового инспектора воспользовался известный в семинарии интриган Г.И. Можаров. Женат он был на внучке митрополита Иоанникия, а потому, даже с высшими себя по чину держался высокомерно и без почтения. На справедливое взыскание со стороны отца ректора, Можаров ответил интригами, в которые вовлек и вновь прибывшего инспектора. Запутавшись в кознях, строимых этим нечистоплотным человеком, отец Климент вынужден был подать прошение о переводе.
    Следующим инспектором, когда Ильинский уже учился в последнем классе, был священник Петр Иванович Успенский. Впрочем, студенты его недолюбливали, за склонность к чтению длинных нотаций по пустому поводу, но в бытность его служения, не только в учебных классах, но и в семинарском общежитии и на частных квартирах порядок был близкий к идеальному. Специально назначенный им дежурный ежевечерне проверял комнаты в общежитии и ходил по домам, в которых жили своекоштные студенты. Нередко и сам инспектор совершал такие проверки, для чего приходил в места проживания учащихся в 10-11 часов вечера. Семинаристы Успенского недолюбливали и боялись, хотя порядок при нем был образцовый.
    Отдельное похвальное слово Ильинский произносит о епископе Израиле, который пробыл на Вологодской кафедре целых 11 лет. И, хотя он не был ни блестящим администратором, ни строителем, но имел то главное, за что все подопечные потом его искренне полюбили. Владыка был человеком большого сердца: «После смерти архиепископа Феодосия, почему-то долго не было слышно о назначении приемника на Вологодскую кафедру. Только, кажется, во второй половине октября получен был указ о назначении к нам епархиального архиерея в лице викария Волынской епархии епископа Острожского Израиля. Назначенный на Вологодскую кафедру епископ был родом рязанец, в миру – Никулицкий, курса на два старше нашего ректора по Рязанской семинарии. После своего назначения, Преосвященный Израиль однако явился в Вологду не скоро. Он прибыл к нам только в декабре месяце (1883г. – авт.), если не ошибаюсь 4-го декабря. По прибытии Преосвященного, что было часов в 9 вечера, в собор набралось масса народа, Были почти все семинаристы.
    Седьмого декабря Преосвященный Израиль посетил семинарию и, прежде всего, явился к нам в 6-й класс. Был урок по догматическому богословию. Осведомившись, о чем идет речь, Преосвященный взял классный журнал и сам спросил одного ученика. По правде сказать, многие и, пожалуй, даже большинство из нас почувствовали себя не в особенно приятном положении. Дело в том, что епископ вызвал для ответа ученика уже спрошенного преподавателем и имевшего балл, а у нас аккуратное приготовление уроков по некоторым, по крайней мере, предметам, было не в обычае. Хорошо, что на этот раз епископ попал на одного из лучших учеников (Н.Н. Озерков), который регулярно готовился к урокам. Ответ был хороший. Затем Преосвященный неожиданно для нас стал спрашивать, сколько глав в Послании к «Солунянам», к «Евреям» и т.д. Все мы бросились к Библии и занялись перелистыванием их. Всех нас выручил и теперь, как всегда, наш «prima persona» (Н.Н. Глубоковский). Преосвященный далее провел ту мысль, что при изучении догматического богословия следует главным образом обращать внимание на положительные учения. Основательнее и как можно более текстов заучивать наизусть. Обратил внимание на то, что преподаватель, при вызове учеников употреблял слово «господин». Этого, по мысли Преосвященного, быть не должно. Начальники и наставники заменяют родителей, которые не обращаются к своим детям на «вы»[18].
    О личности епископа Израиля, Ильинский дает довольно яркую характеристику. «Отношение Преосвященного к семинарии, в общем, было благожелательным и хорошим. Семинарию он аккуратно посещал каждый месяц, как равно и училища, женское епархиальное и мужское духовное. Старался приезжать иногда неожиданно». Впрочем, Владыка вникал не только в дела учебного процесса, но нередко заходил в столовую и проверял расписание ученического стола. И, если день был постный, то сам пробовал пищу. Во время проверки занятий, сначала приходил в 6-й, а потом и в другие классы, заканчивая первым. «Любил Преосвященный ездить и на экзамены. Сидел на них долго, со вниманием выслушивал ответы учеников, но сам мало предлагал вопросов экзаменующимся.
    В семинарии Владыка никогда не вмешивался в семинарские дела. К ученическим проступкам, часто нетерпимым, относился снисходительно. Бывали случаи, что, получив журнал правления, с постановлением об увольнении того или иного ученика, Преосвященный не утверждал журнала, а делал распоряжение послать к нему виновного, которого он и журил по своему, делая отеческое наставление и вразумление. «Мне известно, - добавляет здесь Н.А.Ильинский, - что многие воспитанники не выброшены за борт семинарии, благодаря только доброте Владыки, и что они с чувством благодарности и признательности будут вспоминать почившего Владыку».
    …Любил Преосвященный благотворить, но непременно тайно, чтобы правая рука не знала, что делает левая. Его видимые жертвы в попечительство были мелки и могли вызывать осуждение, но никто не знал, до последнего времени, что на его личные средства содержался один из бедных учеников семинарии, на его же средства «от неизвестного» заводилась одежда и обувь бедным ученикам. Преосвященный не обладал даром слова и с церковной кафедры, за исключением единственного дня в году «прощеного воскресенья», он не выступал. Но, зато с каким чувством и душевным подъемом он произносил проповедь на этот день...
    От лиц, стоявших близко в делах епархиального управления к епископу, приходилось слышать о почившем (+23 апр. 1894г. – авт.) епархиальном начальнике, что он во всех делах проявлял крайнюю осторожность, был очень снисходителен к разного рода человеческим слабостям, не любил прибегать к карательным мерам по отношении к духовенству, вроде заключения в монастырь, запрещения в священстве и тому подобное»[19].
    Именно, в это благодатное время управления епархией епископом Израилем, и ректорства, в лице прот. Иоанна Лебедева, в Вологодской семинарии учился младший брат отца Василия Углецкого, Александр. Впоследствии, он во многом превзошел своего старшего брата, и если бы не революция, стал бы наверняка‚ 1-м миссионером Вологодской епархии. Судьбы, как первого, так и второго, трагичны. Старший похоронен во рве кладбища Великого Устюга, в этом, своего рода Велико-Устюжском «Бутово». Место захоронения младшего, растрелянного годом ранее, по всей очевидности, находится там же. Упокой, Господи, их души в селениях праведных.


    Глава 7: «Отец Александр»

    Если говорить о первых двадцати годах жизни священника Александра Углецкого, то они во многом повторяют биографии детей священнослужителей: воспитание в семье, в годы младенчества; послушание алтарника, во время учебы в церковно-приходской школе; затем годы учебы в духовном училище и духовной семинарии. Но в отличие от других своих сверстников, отец Александр с раннего детства испытал все горести сиротской жизни, зная не по наслышке о нужде, скудости и лишениях. Его родителя, священника Николая Углецкого, в 1873 году (то есть, за два года до рождения Александра) перевели из родного села Глубоково, что близ Вологды, настоятелем Ильинской церкви села Вилегодье Сольвычегодского уезда[1]. После смерти родителя, наступившей в 1878 году[2], когда Александру исполнилось три года, на иждивении его матери, Валентины Арсентьевны, остались еще двое детей: Клавдия, 6-ти лет и пятимесячная Мария. Старший брат, Василий уже учился тогда в 1-м классе семинарии.
    Обстоятельства осложнялись тем, что село Вилегодье и г. Сольвычегодск были крайне удалены от епархиального и губернского центра (более 500 км. – авт.), что затрудняло также и связь с родными, жившими в основном вблизи Вологды. Но трудности, которые отцу Александру пришлось через край познать в детские годы, его не погубили. Напротив, он слишком рано понял, что без труда и молитвы в этой жизни ничего нельзя добиться. Если изучить послужной список священника Александра, то увидим, что он всегда проявлял себя, как человек энергичный и целеустремленный.
    После окончания Вологодской семинарии в 1895 году, отец Александр в течение 3-х лет состоял учителем Ильинско-Вонигодской приходской школы Кадниковского уезда. 8-го августа 1898 года был посвящен в сан иерея в селе Станово, того же Кадниковского уезда. Будучи клириком Богородицкой церкви села Станово, отец Александр находился на должности заведующего и законоучителя 2-х классной школы. В сентябре 1901 года он становится клириком Забарской Царе-Константиновской церкви Тотемского уезда. При этом, поэтапно занимал должности в системе образования: законоучителя Забарского начального земского училища, так же законоучителя Забарской церковно-приходской школы и Опокинской школы грамоты. С 1907 по 1909 годы, был законоучителем Гусинского земского училища и Ведерниковского земского училища. С 1905 по 1909 годы окружным миссионером церквей 4-го благочиннического округа Тотемского уезда. С 1906 по 1909 годы, являясь благочинным округа Тотемского уезда, был также избран депутатом по хозяйственным следственным делам. Летом 1909 года, узнав об имеющейся вакансии помощника епархиального миссионера в 1-м округе Великоустюжского викариатства, отец Александр немедленно подает прошение об определении его на эту должность. Намерение поддержал епархиальный миссионер игумен Неофит. В рапорте почетному председателю Стефано-Прокопьевского братства, устюжскому епископу Алексию (Бельковскому), он рекомендует о. Александра как «человека вполне достойного и способного».
    Игумен пишет: «…Священник Углецкий несколько лет состоял окружным миссионером в  Кокшенгском крае, обличение раскола знает очень хорошо, к беседам с раскольниками привычен, кроме того, он человек даровитый, поведения отлично хорошего, совершенно трезв, спокойного нрава и имеет дар слова, достигнув значительных успехов в деле изустной проповеди»[3].
    После перевода отца Александра в город Великий Устюг, с августа 1909 года он становится помощником Вологодского епархиального миссионера по 1-му округу Великоустюжского викариатства. При этом отец Александр становится клириком церкви Иоанна Праведного, в качестве внештатного священника. По Указу Священного Синода, от 17 мая 1913 года за № 7782, утвержден в должности 2-го Епархиального миссионера-проповедника Вологодской епархии. С 1911 года состоял лектором Великоустюжской общины Красного Креста, а с началом Первой Мировой войны назначен состоять представителем от духовного ведомства в Великоустюжском Уездном Попечительстве по призрению семей нижних воинских чинов. В сентябре 1916 года определен, по указанию епископа Великоустюжского Алексия, исправлять пастырские обязанности при Митрофаньевской тюремной церкви города Великий Устюг. Его жена, Елисавета Павловна, была дочерью потомственного священника. От их брака у них родилась дочь Зоя, которая по достижении отроческих лет поступила в число воспитанниц Великоустюжского Епархиального училища[4].
    Сфера деятельности нового помощника епархиаль-ного миссионера охватывала три северо-восточных уезда Вологодской губернии. Устюжский, Никольский и Сольвычегодский. Если первые два практически не вызывали никакого беспокойства, то в последнем 23 прихода были «заражены расколом». От миссионера требовалось дважды в год объезжать все приходы округа, изучать обстановку, проводить беседы, помогать приходским священникам литературой и советом, выступать с проповедями и т.д. По результатам поездок составлялись отчеты, ведомости о количестве прихожан, исповедников и причастников, количестве школ, библиотек, наличии сект и сектантов, давались рекомендации и передавались пожелания благочестивых прихожан (например, о строительстве новой церкви).
    В дневниках и отчетах миссионера говорится о непростой обстановке в уездах в эти годы: наблюдается рост негативного отношения к служителям церкви, вызванного как событиями Первой Русской революции, так и экономическими причинами (в частности, развитием отходничества); кое-где сказывались старые обычаи. Отмечал миссионер и проявления крайней скупости прихожан, наложенной на равнодушие. Так, в отчете за 1910 год он сообщает: «Тяжелое впечатление производит приходская жизнь в Нововыставочном приходе. Работает пастырь, из сил выбивается он…, но черствость большинства, какой-то особенный, безрелигиозный уклад жизни, парализует его влияяние. Традиции предков сильны. К тому же старообрядцы! Влияние их сказывается всюду – и в религиозно-бытовой жизни…, и в вопросе постройке дома для притча». Бывало, что на просьбу священника о строительстве нового жилья, давали ответ: «Живи и в старом, больно хорошо, а мы неплательщики!»[5].
    Дар слова, которым, несомненно обладал о. Александр, для миссионера был крайне необходим. Говорить с крестьянами грамотно и понятно, доступно рязъяснять им Священное Писание, мог далеко не каждый священник. Литературный талант Александра Углецкого проявляется в его дневниках. Вот как он описывает беседу, проведенную в Кивокурском приходе 14 сентября 1910 года:
    «В Кивокурском приходе, в деревне Тимошинской, проживала крестьянка Фаина Александровна, по вере – евангелистка. По ее словам, Фаина Александровна в течении 15 лет жила в Петербурге, где муж ее имеет сапожную мастерскую. В Петербурге она и муж перешли в общество евангелических христиан.
    С Фаиной Александровной я познакомился на беседах в той же деревне Тимо-шинской. Совопросница была, видимо, в курсе дела и бойко сыпала текстами Писания, на что и получила соответствующие разъяснения из того же источника. Я спросил собеседницу, чем руководствуются евангелики в деле толкования и понимания Писания. Она отвечала:
    - Соберемся мы в числе 5-10 и более человек, читаем Писание и сообща толкуем его.
    - Что же служит критерием того, что толкование ваше истинно и соответствует духу Писания?
    Она заговорила о Святых Апостолах – простых рыбарях, неученых, и их проповеди, о человеке, как храме Духа Божия, привела и слова Христа: «идеже два или три...», цитировала тексты из Посланий.
    Все сие было разъяснено слушателям. Свои разъяснения я закончил словами: «Священное Писание – меч обоюдоострый, и понимать и толковать оное должно не по своему разуму, но как заповедали и узаконили нам сие святые отцы VI Вселенского Собора: «Словесе Божественных Писаний, да не от своего ума то сказуют, но яко церковнии светильницы и учители своими писании истолковаша».
    - Мы не признаем никаких Вселенских соборов и их правил, - сказала Фаина Александровна.
    Невозможно представить того изумления, того удивления, которые отпечатались на лицах слушателей по поводу сих слов!
    - Дура ты! - закричал один из слушателей, - как не признавать Вселенские соборы?! Да что это за новое учение, новая вера?! Убирайся отсюда и чтобы мы никогда не слышали подобных ересей!
    Непризнанная учительница сконфуженно оставила собрание…»[6]
    После большевистской революции, отец Александр по известным причинам был лишен всех вышеупомянутых должностей, единственно, оставаясь заштатным клириком церкви Иоанна Праведного, настоятелем которой являлся его старший брат Василий Углецкий.
    В 1917 году миссионер продолжает объезды округа, и все, что происходит, как в зеркале отражается в его отчетах: «Царит право сильного и нахального. Полный простор грубому невежеству», «Религиозная жизнь замерла». 6 декабря в день храмового праздника в селе Лупье пьяные солдаты закололи ножами одного ревнителя благочестия, за то, что тот хотел образумить их словами. Рассказ об этом диком случае записан в дневнике: «…Масса богомольцев. Торжественно звучат церковные напевы. Входят два «товарища». Вошли в шапках. Остановились. Послышалась громкая, возбужденная речь:
    - Ну, и чего они молятся своим идолам… Пропащие люди. Взять бы всех, да к расстрелу этих показных христиан.
    Далее послышалась нецензурная брань. К счастью, они скоро вышли из храма…»[7]
    Трагедия случилась не улице.
    «…Я сам, - продоложает о. Александр, - был свидетелем грубой выходки одного из «сознательных товарищей» в церкви Кивокурского прихода. Помнится, я говорил поучение на тему о христианской свободе. «Товарищ» запротестовал. Остановленный проповедником и богомольцами, он с шумом убежал из храма, крича:
- Ну их, попов!.. Наше дело, как поступать… будем грабить и жить за счет богатых… теперь наше время!
    И правда! При полной разрухе и безвластии – полный, безудержный простор для безчинств!»[8]
    По должности епархиального миссионера-проповедника А. Углецкий выступал с беседами для старообрядцев и православных в январе, мае, июне и августе 1917 года. «Общая участь как-то невольно объединяет православных и старообрядцев, - замечает в дневниках миссионер, - теперь редко услышишь спор на религиозные темы». Он был свидетелем, когда старообрядцы даже вставали на защиту официальной церкви. Так, один начетчик сказал солдатам, возмущавшимся возрождением патриаршества и высказывавшимся об этом, как о проявлении «еще одного дармоеда»: «Дикари вы церковные… У вас с лишком 200 годов церковь была сиротою… Теперь ваша церковь ожила»[9].
        Беседовал священник с крестьянами «где только можно и сколько можно», говорил проповеди – преимущественно на религиозно-нравственные темы «в приложении их к современным событиям» - в храмах раздавал «Троицкие листки». В целом работу миссии в 1917 году он оценил как слабую: «В виду того, что совершающиеся события политической и гражданской жизни всецело поглощали внимание и житейские интересы как православных, так и старообрядцев, говорить о каких-либо положительных результатах деятелей миссии нахожу затруднительным»[10].
        С 1918 года начинается период прямых репрессий против исповедников веры. Напряму это коснулось и о. Александра Углецкого. Миссия упразднена; жалованье священника при растущей бешеными темпами дороговизне не позволяет ему прокормить семью, состоящую всего из трех человек. Отец Александр вынужден еще работать в качестве ответственного секретаря Троицкой коммуны-монастыря. В августе 1919 г. ГубЧК выясняла у продовольственного отдела Губисполкома, в ведении которого находилось названное хозяйство, - состоит ли не снявший сана Углецкий его членом, и если да, то на каком основании. 16 сентября священник был арестован и заключен в лагерь принудительных работ, именуемый реформаторием, как «вредный элемент (миссионер)».
        В регистрационной карточке арестанта от 13.10. 1919 г. он квалифицирован как заложник, а срок его заключения указан такой: «на неопределенное время»[11]. Обвинение ему не предъявлялось и следствие по делу не велось.
        9 ноября Александр Николаевич освобождается по телефонограмме из ГЧК, а 19-го снова попадает в концлагерь. На сей раз приговоренного к физическому труду священника держали в лагере до 13 декабря. Не последнюю роль в освобождении «стоявшего на платформе советской власти» о. Александра имели поручители, в частности, члены совета Троицкой коммуны. Они направили в Губернский Земельный отдел письмо с просьбой оказать им содействие в деле возвращения их секретаря – «незаменимого специалиста при составлении годовой отчетности деятельности коммуны». Губземколлегия отдела обратилась в ГЧК, и в свою очередь, попросила выпустить Углецкого, «если возможно». О том, что «возможность» нашлась, и Александр Николаевич вернулся к исполнению своих обязанностей, говорит протокол общего собрания коммуны за 19 декабря, в котором значится его отчет по итогам года. На следующий год монахини – «коммунарки» на должность секретаря опять избрали своего священника[12].
        В 1923 году он вновь подвергался аресту по обвинению в антисоветской агитации. По возвращении из заключения, отец Александр, как показывали списки священнослужителей за 1926 год, проживал в Великом Устюге. В каком храме он тогда служил, не выяснено. По всей очевидности, в эти годы он стал клириком Прокопьевского собора, как и указывают на то материалы допросов. Проковьевский собор тогда еще не был захвачен «обновленцами», и потому был кафедральным. После кончины Святейшего Патриарха Тихона, оставаясь по прежнему клириком храма св. Прокопия (с 1928 г. – в сане протоиерея), идейно был на стороне епископа Гдовского Димитрия, викарного архиерея Петроградской епархии. Как показывают протоколы допросов по Делу № 37 1929/30 годов Северо-Двинского ОГПУ, отец Александр имел общение с представителями движения «иерофеевцев». Впрочем, не в плане богослужебном, или каноническом, а в плане чисто человеческих отношений. Но, это оказалось вполне достаточной причиной, чтобы 12 декабря 1929 года подвергнуть отца Александра аресту.
        В этот же день, после произведенного в его доме обыска, отца Александра вызвали на допрос, после которого было начато Дело № 37. Впрочем, результаты обыска, произведенные в доме по адресу - ул. Красноармейская - 8 (бывшая Соборная), где проживал отец Александр, иначе как смехотворными назвать невозможно. Работники ОГПУ обнаружили, Николаевских денег – 21 рубль, немного Керенских денег, а также подвергли конфискации, показавшиеся подозрительными – два приходских листка и книгу по истории, дореволюционного издания. Ко всему, были реквизированы две фотографии священника Попова (также проходил по делу № 37 – авт.) и неизвестного Патриарха[13]. В этот же день, 12 декабря, дело было принято к производству.

    ПОСТАНОВЛЕНИЕ.

    О принятии дела к производству.
    1929г. декабря 12 дня, я, Уполномоченный ПП ОГПУ СК Выжлецов, рассмотрев сего числа поступивший ко мне материал о гражданах: 1. Углецком Александре Николаевиче. 2. Шилове Михаиле Николаевиче. 3. Барсове Михаиле Семеновиче... (Список будет указан полностью по завершении описываемого дела – авт.) заключающийся в том, что означенные выше лица, в основном священники, монахи и монашки, церковные старосты и вообще церковный актив из так называемых мирян правой, иосифовской, поместному иерофеевской группировки, на протяжении ряда лет вели организованную антисоветскую деятельность, возбуждая крестьянство против советской власти, путем: 1) открытой антисоветской агитации, массовой с церковного амвона и индивидуально. 2) возбуждая религиозные страсти крестьян до пределов исступленного фанатизма, одновременно доказывая им, что советская власть преследует религию, епископов, священников и верующих; арестовывает, гноит в тюрьмах, расстреливает и проч. требуя от крестьян организованного сопротивления безбожной политике советского государства. В результате такой агитации в лето 1929 г. в Северо-Двинском Округе имели место три масссовых выступления женщин (Рослятино, Кумбисерское, Соловецкое) на религиозной почве, закончившееся избиением ряда советских и общественных работников. Распространяли антисоветскую литературу: книги «Протоколы Сионских мудреецов», контрреволюционные послания епископов и митрополитов. Группа лиц во главе с Л. Казаковым выпускала контрреволюционный листок журнала «Голоса угнетенных» и газету «Тревога», под маркой фашистской организации распространяла их в среде крестьян.
    Имели специальный штат «прозорливцев», «юродивых», «праведников»,  которые использовали для распространения всевозможных провокационных слухов; «Конец мира близок», «Антихрист уже пришел на землю» и т.д.
Усматривая в наличии признаков преступления предусмотренного ст.58-10 УК, что согласно ст.91-96 УПК является достаточным основанием к производству предварительного следствия,

    ПОСТАНОВИЛ:
    приступить к производству предварительного следствия, о чем сообщить прокурору Северо-Двинского Округа.

    Уполномоченный ПП ОГПУ СК (Выжлецов). «Утверждаю».
    Нач. Северо-Двинского Окружного Отдела ОГПУ (Тенис)[14].


    Если говорить о мотивах возбуждения данного дела, то причиной тому было не открытая антисоветская агитация, и не распространение антисоветской литературы, и уж тем более, не создание мнимой фашистской организации, а необходимость раскрутить маховик репрессий против верующего народа, начав этот процесс с радикально настроенных церковных групп и течений. В условиях Северо-Двинского края, удобнее всего было начать с «иерофеевцев». Несмотря на то, что никаких открытых антисоветских выступлений, после смерти епископа Иерофея не было, так же как не было и распространения антисоветской литературы, органы ОГПУ обязаны были исполнить директиву присланную сверху. Директива требовала немедленного обнаружения затаившегося врага, с последующим его уничтожением. Вот, тут-то и пригодились недобитые «иерофеевцы» с их штатом «прозорливцев», «юродивых», и «праведников». И то, что с первого дня следствия дело начали вести по печально известной статье 58-10, говорит о том, директива, посланная сверху – была.
    Лишь только к марту 1930 года, когда по делу № 37 составлялось обвинительное заключение, следственные органы смогли, наконец, выдвинуть более-менее правдоподобную версию, для вынесения обвинительных приговоров. Есть основания, так же процитировать этот документ полностью, ибо даже, несмотря на тенденциозность изложения, он не может скрыть подвига веры тех, о ком в документе говорится.

    «Обстоятельства Дела»

    На протяжении многих лет, с 1922 по 1929 годы, махрово-реакционная группа духовенства, а основном состоящая из попов послеоктябрьского периода, злостных контрреволюционеров, остатков разбитого буржуазного класса, белогвардейщины, полицейщины и интеллигенции, как-то: Военского Сергея, сына камергера Двора бывшего Царя Николая Романова; Кабанова Ивана, бывшего белогвардейского офицера армии Деникина; Шипунова Анатолия, сына бывшего урядника; Барсова Михаила, бывшего ученого агронома; Шилова Михаила, механика торгового флота; и ряда других, объединившись с бывшими людьми и опираясь на монашеский элемент и кулачество, вела организованную контрреволюционную работу, главным образом в деревне и, особенно в тех районах, где было много кулачества, и где крестьянство было некультурно, отстало, фанатично, неорганизованно (Никольский, Вахомский, Рослятинский районы). Цель – мобилизация бедняцко-середняцких масс крестьянства на борьбу с советской властью. Намеченную линию проводили в жизнь. К 1928-29гг. добились массовых открытых выступлений крестьян против советской власти в  Рослятинском, Никольском, Вохомском районах.

    Зарождение организации:

    В 1919 году в город Никольск приехал из Ленинграда сын камергера Двора бывшего Царя Николая Романова, Военский Сергей Константинович, со своей матерью, Военской Ольгой Романовной, по социальному происхождению, дочерью французского консула. Первоначально завязав связи с бывшими людьми города Никольска, как-то: купцами - Спириным, Поповым и др. Военский вскоре же эти связи расширяет, знакомится с церковниками, монашествующим элементом и, наконец, проникает в среду учащегося молодняка, устроившись преподавателем в одну из советских школ.
Объявив себя «религиозным человеком», он через церковников и монашествующих распространяет свое влияние на крестьянство, и, подготовив почву, решает надеть на себя рясу священника. В 1920 году в город Никольск начинает стекаться пострадавшая от революции буржуазная интеллигенция, и сразу стала группироваться вокруг Военского. Наиболее характерна фигура интеллигента Шилова Михаила, механика торгового флота и мастера механических Кронштадских мастерских, бежавшего из Ленинграда после Октябрьской революции.
    Приехав в Никольск, Шилов договаривается с Военским об одновременном принятии священного сана. Оба едут в Устюг, расширяют связи с церковниками, после чего Военский выезжает в Москву к Патриарху Тихону и в 1920 году надевает рясу, с прикомандировыванием себя к Казанскому храму города Никольска. Вслед за ним прикомандировывается и Шилов. В течение трех лет своей поповской деятельности, Военский подготавливал антисоветские кадры из кулачества и вел усиленную работу по организации крестьянства против советской власти, однако чрезвычайно осторожно и тонко. Помощником Военского, его правой рукой был Шипунов Анатолий, учитель, по социальному происхождению сын урядника, надевшего рясу почти одновременно с Военским и Шиловым.
    Мать Военского – Военская Ольга Романовна, за прошедший период времени дает показания: «До революции духовенство было для нас чуждо, никакой связи с ними мы не имели. Почему мой сын стал священником. Это, по его мнению, был выход из создавшегося для нас положения в результате Октябрьской революции, к которой он относился отрицательно. У нас было взято имущество, дальнейших перспектив никаких не было. Где выход? По его мнению, необходимо было защищаться, а это, возможно, было только при помощи Церкви, под лозунгом защиты Православия. Мой сын стал священником Казанского храма, его стали посещать крестьяне, молодые девицы, монашествующий элемент и духовенство. Он сумел организовать крестьян вокруг церкви. К нему стекались очень много народу, приезжали крестьяне издалека, из Кипшенги, Кумбисера и др. мест. Помощником моего сына был священник Шипунов Анатолий (Т. – 2, л.д.149, 150). Шипунов в своем показании не отрицал, что «организация зародилась еще при жизни Сергея Военского и более определенные формы приняла уже при жизни бывшего епископа Иерофея» (Т. – 1, л.д. 154).
    Шилов в своем показании пытался доказать, что встреча с Военским произошла случайно, и что он надел рясу вне всякой связи с Октябрьской революцией. Говорил, что познакомился с Военским случайно в г. Никольске 1920 г. Военский обратился к нему с вопросом: «Как осуществить мысль получения сана священника?»  Шилов посоветовал ему обратиться к епископу. С Октябрьской революцией, то есть - «почему я (Шилов – авт.) после нее принял сан священника, я не усматривал никакой связи, так как руководствовался исключительно своей духовной жизнью и настроением» (Т. – I, л.д.106).
    Справка: Военский Сергей умер в 1924г., приняв схиму. Из показаний его матери видно, что его хоронили при огромном стечении крестьян и народа (Т. - II. л.д. 150)[15].
    В дополнение к вышеописанной картине, для более полного понимания сути предъявленных обвинений, следовало бы добавить выписки из графы «Системы и методы руководства»:
    «В г. Никольске периодически созывались съезды, устраивались совещания. На месте давались необходимые директивы. В г. Никольске совет имел специальную квар-тиру в доме Военской, куда съезжались с мест, за получением инструкций и указаний. Съезды устраивались под видом освящения храмов и проч. Совещания, под видом поклонения святыням (престольные праздники – авт.) и т.д. Письма были завуалированы религиозным содержанием и формой. Корреспонденцию доставляли из Устюга в Никольск и обратно, и в пределах деятельности организации, Шилов дал установку всей организации, что на допросах необходимо все дело сводить к внутренней жизни Церкви.
    Шипунов показывает: «Например, встречи в Никольске, куда съезжались для освящения престолов, в Кипшенге, мы действительно рассматривали проект о создании организации взаимопомощи духовенству, который я переслал Димитрию Гдовскому на рассмотрение. Совещание в Дунилово было случайное. Мы съехались по различным причинам независимо, друг от друга. Сошлись в квартире В. Сумарокова (Углецкого при этом не было). Сошилов рассказывал, что обошел со славой более 600 домов, но говорил ли Сошилов о политических настроениях крестьян, я не помню. В доме Военской я также имел встречи со священниками. Кабанов был у нее, приезжал иногда В. Сумароков. Квартира Военской, действительно оплачивалась за счет Казанской об-щины». (Т.- 2, л.д.156.)[16].
    Краткие сведения, находящиеся в постановлении: «О привлечении данных лиц в качестве обвиняемых, по Делу № 37», даже приведенные без комментариев, позволяют понять суть обвинений и причины ареста. Для этого достаточно привести несколько кратких выписок:
    1. Шипунов-Княжев Анатолий Александрович, до сентября месяца 1929 г. являлся руководителем реакционного духовенства Никольско-Вохомского и Кичменгско-Городецкого районов. По его указанию в этих р-нах созданы антисоветские группы из кулаков (Леденьга, Кумбисер). Проходил по делу епископа Иерофея. После его смерти было создано сестричество памяти убиенного Иерофея. Сестричество, развиваясь, превратилось в антисоветскую секту почитателей епископа Иерофея. В произносимых им в церквях проповедях, он агитировал против советской власти, предсказывал скорое падение ее, через проповеди он создавал ореол мученичества епископу Иерофею.
    Говорил, все, что Иерофей ни делал – он подражал Христу. Как ненавидели Христа, так ненавидели и нашего Владыку. Замучили Христа, замучили и Владыку, который пришел спасти нас грешных...[17]
    В клировой ведомости храма г. Никольска Вологодской обл. указаны краткие сведения о Шипунове-Княжеве, из которой становится известным, что отец Анатолий, указом епископа Иерофея, 18 мая 1924 г. был утвержден в должности настоятеля Казанского храма. А 22 июня того же года, по указу святейшего Патриарха Тихона, возведен в сан протопресвитера. Будучи мещанином, по происхождению, в декабре 1923 г. был возведен в сан иерея. Но, уже через месяц подвергся аресту по 81 статье, и находился в заключение до 26 апреля 1924 г. Имел жену Надежду Семеновну, от брака с которой у них родились две дочери и два сына-близнеца. Согласно имеющим сведениям становится ясным, что прот. Анатолий Шипунов являлся правой рукой епископа Иерофея, при его жизни. Отсюда неудивительно, что в списках дела № 37 он фигурирует в числе первых.
    2. Кабанов Иван Захарович. Священник, первый помощник Шипунова-Княжева, в руководстве антисоветской деятельности. Два раза ездил в гор. Ленинград к архиепископу Димитрию Гдовскому за получением указаний в части антисоветской работы... В Никольском р-не в сентябре месяце сего года был организован нелегальный совет из духовенства во главе со священником Владимиром Сумароковым, в состав которого входили священники Шипунов-Княжев, Кабанов, В. Сумароков, Ивонинский и Вельский. В г. Никольске при Казанской церкви он организовал сестричество, которым и руководил.
    Сведения о Кабанове указывают: 1888 года рождения; духовного сословия, происхождением из крестьян села Бронница Новгородской губернии. Бывший офицер армии Деникина. Посвящен во священники в 1924 г. епископом Иерофеем. Холост, беспартийный. Арестовывался Северо-Двинским ОГПУ в связи с делом Иерофея. Проживает в г.Никольске по адресу – Коммунистическая ул. д.5.
3. Сумароков Владимир Александрович, священник, руководитель нелегального совета духовенства Никольского, Вохомского и Кичменско-Городецкого районов, с сентября месяца сего года вел агитацию, собирал нелегальные собрания кулаков, обсуждая вопросы противодействия мероприятиям советской власти, создавал ореол мученика епископу Иерофею.
    Из сведений о священнике Сумарокове известно: 1889 года рождения, духовного сословия, из села Дунилово Никольского р-на. Окончил Духовную семинарию; должность – священник села Дунилово. Жена, дочь. При этом имел против себя отягчающее обстоятельство: был осужден в 1919 г. Вологодским военным трибуналом на 8 месяцев за сокрытие у себя белогвардейцев.
    4. Шилов Михаил Николаевич, священник, руководитель реакционного духовенства Великого Устюга и района. Распространял антисоветские документы в виде посланий и писем с антисоветским содержанием, о ссыльных епископах и митрополитах. В церковных проповедях говорил о пришествии антихриста, отожествлял его с советской властью. Вел агитацию среди приходящих из колхозов крестьян. Так же, как и прот. Анатолий Шипунов-Княжев, являвшийся ближайшим сподвижником отца Сергия Военского (в схиме – Серафим) и епископа Иерофея, отец Михаил Шилов стоял на особом учете органов ГПУ. Это видно даже из краткой выдержки его личного дела: Шилов Михаил Никитич. 1885 года рожд. Происхождения из крестьян Ленинградской губернии, Петергофского уезда, урожденный Воронежской волости. Проживал в г. Великий Устюг на Пушкарихе, дом – 10, великоросс, подданный СССР. До революции – помощник мастера механических мастерских Кронштадского завода; имеет звание механика торгового флота. Ученик Иоанна Кронштадского. С 1923 по 1925 гг. отбывал ссылку в Коми-Зырянской обл. за антисоветскую деятельность. По профессии служитель культа, женат, пятеро детей, беспартийный, в армиях не служил. В 1928 г. арестовывался Северо-Двинским ОГПУ в связи с делом епископа Иерофея.
    Разумеется, что ученик такого «махрового» черносотенца как отец Иоанн Кронштадский, не мог остаться без внимания органов. Проповеди о. Михаила, как это следует из его показаний, носили вполне легальный характер. Но его высказывание о том, что атеистические безбожные организации противны Христу, сразу было восприняты как отождествление советской власти с антихристом. А, вопросы к детям, на предмет: чему их учат в школе? - как религиозная пропаганда среди учащейся молодежи. Не случайно, что его как заклятого монархиста, поставили первым в списке расстрельного приговора. 
    Следующими в перечне «Постановления» идут священники, отцы Александр Углецкий и Александр Щеголев… Воинская Ольга Романовна – мать безвременно почившего отца Сергия Воинского. Вина отца Александра Щеголева была действительно велика перед властью большевиков. Так как он был ответственным за поддержание связи с архиепископом Димитрием Гдовским. Вина Ольги Романовны Воинской состояла уже в том, что, являясь дочерью французского консула, имела родственников, проживающих заграницей. Ее замужество за камергером Царского Двора, было только отягчающим обстоятельством. Предоставление же Ольгой Романовной своего дома по адресу ул. Коммунистическая – 15 (который принадлежал общине Казанского храма г. Никольска), для проживания приезжих священников, явилось неоспоримым свидетельством в пользу вынесения ей смертного приговора.
Есть все основания полагать, что следствие уже о самого начала решило, поименно, кому какие вынести приговоры. Суть же состояла в том, сфабриковать их под заранее определенные статьи. Согласно материалам хранящегося в Архиве ФСБ г. Вологды: П – 10844, с отцом Александром Углецким было проведено всего три довольно общих допроса, никаким образом не выявляющего его вины. Есть основания привести их полностью, тем более что допросы сии были непродолжительны. Создается ощущение, что следствие как-бы и не нуждалось в ответах обвиняемого.

    ПРОТОКОЛ
    Допроса обвиняемого:

    1929 г. декабря 24 дня, я уполномоченный Северо-Двинского Окружного Отдела ОГПУ Выжлецов, допрашивал нижепоименованного, в качестве обвиняемого, соблюдением ст.ст. 136 и 138 Уголовно-Процессуального Кодекса, который показал:
Ф. И. О.: Углецкий Александр Николаевич.
Соц. происхождение: Духовного звания.
Возраст и место прописки: 1875г. Северо-Двинский Округ.
Национальность и подданство: Великоросс. РСФСР.
Место жительство: г. Великий Устюг. ул. Красноармейская д. 8.
Род занятий до революции: священник.
Место службы и занимаемая должность в настоящее время: священник Прокопьевского собора в г. Устюге.
Семейное положение: жена – 1875 года рождения.
Образование: Общее среднее, специальное: Духовная семинария.
Профессия: священнослужитель.
Партийная принадлежность в прошлом и настоящем: беспартийный.
Отношение к военной службе: - - - - - - - - - - - - - - - - -
Судимость: не судим.
В каноническом общении нахожусь с Димитрием архиепископом Гдовским.
В Велико-Устюжском р-не, благочинного, возглавляющего Димитриевских священников и приходы, нет. Я, лично, связи с Димитрием Гдовским не имею, имел ли кто кроме меня, я не знаю.
Настоящее записано с моих слов.
Верно, прочитано: Углецкий[18].
               
    Из Протокола обвиняемого гр. Углецкого Александра Николаевича, произведенного старшим Уполномоченным Северо-Двинского Окружного ОГПУ, Блюмбергом. 7-го феврали 1930 г.

    «Во главе руководства всеми приходами, находящимися в подчинении у Димитрия Гдовского, как в г. Великом Устюге, а равно в Устюжском р-не, я не стоял. Я был не руководителем, а советчиком, прячем только по делам церковным. Таким же советчиком был и священник Шилов. Эти советы были чисто церковного характера, например: вопросы брака, исповеди, семейного положения и т.д. Вопросами замещения и перемещения священников в приходах, мы не занимались. Вопросами предоставления священников к наградам я занимался постольку, поскольку к этим наградам предоставляли церковные советы приходов.
    Монахинь в сельские местности, с целью агитации не посылал, в частности, не давал никаких поручений вести агитацию, что якобы Сергиевское руководство подкуплено Советской властью с целью уничтожения веры и церквей. Антисоветских документов у меня не было, и не распространял. Действительно в алтаре собора у меня документы были спрятаны, но, по-моему, антисоветского в них ничего не было. Перед своим арестом я предупредил сторожиху собора Попову Марию, чтобы она приняла меры к их уничтожению. Это уже было после того, как у меня в квартире провели в мое отсутствие обыск, поэтому я и ждал своего ареста, по возвращении домой. Уничтожить документы я просил, потому что считал, что им в алтаре не место. Спрятаны они были в подсвечнике. Никакой связи с Никольским духовенством у нас не было. К Димитрию Гдовскому ездили Шилов и Щеголев. Псаломщика Казакова я знаю, он меня посещал. Существовал ли контрреволюционный журнал с фашистским направлением и читал ли я этот журнал, я что-то не припоминаю. Раз я не помню, следовательно, я не могу сказать, кто этот журнал издавал.
    Виновным в предъявленном мне обвинении себя не признаю. Записано с моих слов правильно.
    Прочитал лично, в чем и подписуюсь: Углецкий».

    Из Протокола допроса обвиняемого гр.Углецкого Александра Николаевича, произведенным старшим Уполномоченным Северо-Двинского Окротдела ОГПУ Блюмбергом. 9-го февраля 1930г.

    «... Совещаний в присутствии разных лиц никаких не было. Ко мне изредка заходил отец Шилов и Барсов для личной беседы. Каких-либо вопросов и планов не решали. Рассмотрения велись о событиях приходской жизни, религиозных вопросах. Сторонних лиц не присутствовало. Посещение вышеупомянутых лиц было в моей квартире. С Никольским духовенством у меня никакой связи не было. Жизнь духовенства Никольского меня мало интересовала. Об их органах религиозного управления я не был осведомлен, никакой переписки с ними не имел. Казаков? Бывал у меня несколько раз. Ко мне заходили и мои прихожане и сторонние люди: Прокопий Чернецкий, Вера Шилова, Попова, Кононова и другие. Приходили за советами по разным вопросам религиозной жизни, в частности по своим личным вопросам, как к духовному отцу. С ними в разговорах касались, между прочим, о жизни ссыльных епископов. Между прочим, я по их просьбе показывал письма-открытки митрополита Петра (Полянского – митр.Крутицкого – авт.) и помнится, обращения Ярославских епископов к митрополиту Сергию, по их просьбе.
    О документах привозимых из центра с явно антисоветским уклоном и лиц их доставляющих, мне неизвестно. Из лиц бывших в центре я могу указать о. Шилова и Щеголева. Но то, что они привозили оттуда документы, я сейчас плохо припоминаю. Помню, что было обращение Ярославских епископов к митр. Сергию (Страгородскому – авт.), но ими ли они доставлены, сказать не могу. Также находилась в обращении выписка из святых Отцов и Учителей Церкви, которая переписывалась любителями религиозного чтения, как, например Осколковой, Шулятьевым и другим лицам, просто для духовного просвещения, без всяких особых разъяснений о ее особом значении в деле религиозном, и я лично смотрел на эти выписки исключительно с религиозной точки зрения.
    Что касается какого-то контрреволюционного журнала фашистского направления, то такового я не припоминаю и, следовательно, пустить его в обращение никоим образом не имел возможности…»[19]   

    Как показывают выписки из вышеприведенных протоколов, ответы отца Александра Углецкого были выдержанными, рассудительными, более того, крайне осторожными в формулировании высказываний. И, если приходилось называть конкретные имена, то происходило это по поводу фактов, имевших характер самоочевидности. Тем не менее, дело было сфабриковано таким образом, что суд посчитал необходимым приговорить третью часть находящихся под следствием «иерофеевцев» к Высшей мере наказания.
    Годом позже, по аналогичному делу проходил и двоюродный брат отца Александра, иерей Алексий Аполлонович Углецкий. Дело № 268, о священниках Горбачевского и Богородского кладбищ г. Вологды было довольно громким, ибо все проходящие по нему привлекались по статьям 58/10 и 58/11. Но, странным образом, несмотря на показания некоторых священников, подтверждавших свои антисоветские и монархические убеждения (к слову говоря, сам о. Алексий Углецкий высказывался в том же духе), три года концлагерей были самым тяжелым приговором. Именно этот срок надлежало отбыть руководителю так называемого заговора, архиепископу Вологодскому Амвросию (Смирнову). А, находящемуся на покое викарному архиерею, епископу Вельскому Николаю (Караулову) присудили три года ссылки. Равным образом, должен был отбыть трехлетнее наказание и о. Алексий Углецкий, которого с Владыкой Николаем связывали родственные узы; его сестра Александра была замужем за свящ. Николаем Карауловым, но в 1900 г. скончалась в возрасте 21 года, что впоследствии послужило причиной пострижения о. Николая в монашество. Ко времени своего ареста, Владыка Николай уже имел подорванное здоровье, а потому, до места ссылки ему не суждено было доехать; в личном деле указана дата смерти – 17 апреля 1932 г. По всей очевидности, смерть произошла от сердечного приступа, в одной из тюрем Сибири. На Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 г., епископ Вельский Николай (Караулов) был прославлен в лике святых в чине священномучеников.
    Вначале органы ГПУ играли в либерализм с официальной Церковью, делая вид, что сохраняют обязательства перед Декларацией митр. Сергия (Страгородского) от 1927 г. Но через пять-семь лет маховик репрессий раскрутится в полной мере. Причем, не только против «катакомбников», «непоминающих» и иных деноминаций, но и против выразившей лояльность к существующей власти, Русской Православной Церкви.       

    Выписка из Протокола № (незаполнено) Заседания Судебной Тройки ПП ОГПУ Севкрая, от 7 мая 1930 г.
    Слушали: дело № 861 по обвинению Шилова Михаила Николаевича и других, в числе 53-х человек, по ст.ст. 58/10-2 и 58/11 УК.

ПОСТАНОВИЛИ:
1. Шилова Михаила Николаевича (служитель религиозного культа).
2. Углецкого Александра Николаевича (служитель религиозного культа).
3. Барсова Михаила Семеновича,
4. Кабанова Ивана Захаровича (служитель религ. культа, в прошлом офицер).
5. Ивонинского Федора Викентьевича (служитель религ. культа).
6. Сумарокова Владимира Александровича (служитель религ. культа).
7. Вельского Ивана Андреевича (служитель религ. культа).
8. Шипунова Анатолия Алексеевича (служитель религ. культа).
9. Военскую Ольгу Романовну (дочь бывшего французского консула, жена бывшего камергера царского двора).
10. Казакова Леонида Николаевича (служитель религ. культа).
11. Колтакова Александра Семеновича (служитель религ. культа).
12. Сумарокова Александра Арсентьевича (служитель религ. культа).
13. Жаравина Мирона Ивановича (служитель религ. культа).
14. Попова Ивана Егоровича.
15. Баева Прокопия Леонтьевича.
16. Чербунина Николая Ивановича.
17. Фомина Ивана Алексеевича.
Р А С С Т Р Е Л Я Т Ь:
Имущество у всех конфисковать.

18. Угловского Илью Семеновича (служитель религиозного культа).
19. Лелекина Николая Дмитриевича.
20. Новгородцеву Анну Спиридоновну.
Заключить в концлагерь, сроком на ДЕСЯТЬ лет, считая срок с 12 дек. 1929 г.
21. Тропина Владимира Ивановича (служитель религ. культа).
22. Малиновского Александра Никаноровяча (служитель религ. культа).
Заключить в концлагерь сроком на ВОСЕМЬ лет, считая срок с 12 дек. 1929 г.

23. Лепихина Ивана Максимовича (бывший эсер, воинский начальник).
24. Заварину Градиславу Николаевну (супругу священника).
25. Потапова Сергея Васильевича (бывший заводчик, кулак).
26. Сошилова Дмитрия Лаврентьевича (служитель религ. культа).
27. Горчакова Кирилла Андреевича (служитель религ. культа).
28. Шиловского Андрея Матвеевича.
29. Червикова Фрола Лукича.
30. Мургина Феодосия Николаевича (бывш. редакт. «Слово Истины»). (При обыске обнаружены «Протоколы Сионских мудрецов» и др. литература. – авт.)
31. Сверчкова Федора Васильевича.
32. Баеву Екатерину Ильиничну.
33. Берсенева Николая Николаевича (служитель религ. культа).
34. Устюжанина Василия Архиповича.
35. Горбунову Евдокию Даниловну.
36. Медведева Никифора Васильевича.
Заключить в концлагерь, сроком на ТРИ года, считая срок с 12 дек. 1929 г.
37. Щеголева Александра Николаевича (служитель религ. культа).
38. Заварина Николая Георгиевича (служитель религ. культа).
Заключить в концлагерь, сроком на ТРИ года, считая срок с 12 дек. 1929 г.Наказание считать условно.
39. Муромцева Ивана Михайловича.
40. Правдину Агнию Семеновну.
41. Попова Николая Варфоломеевича (служитель религ. культа).
42. Лепихина Петра Власьевича (кулак).
43. Чернышева Степана Мироновича.
44. Ценину Надежду Аркадьевну.
45. Игумнова Григория Федоровича.
46. Шишебарову Матрену Фроловну.
47. Шульятева Ивана Семеновича (служитель религ. культа).
48. Попова Сергея Константиновича (служитель религ. культа).
ВЫСЛАТЬ через ПП ОГПТУ в Северный край, сроком на ТРИ года, считая срок с 12 декабря 1929 г.
49. Смертина Сергея Андреевича (служитель религ. культа).
50. Толстикову Феодосию Николаевну.
51. Андреева Вениамина Андреевяча (служитель религ. культа).
52. Рожаницина Поликарпа Николаевича (служитель религ. культа).
Выслать через ПП ОГПТУ в Северный край, сроком на ТРИ года, считая срок с 12 декабря 1929 г. Наказание считать условным.
53. Шпикина Василия Вавиловича.
Подвергнуть ЛИШЕНИЮ СВОБОДЫ сроком на ШЕСТЬ месяцев, считая срок с 12 декабря 1929г.[20]

ДЕЛО СДАТЬ В АРХИВ.


    Глава 8: «СВИДЕТЕЛИ БОЖИИ»; «Движение иерофеевцев»

    Несмотря на то, что движение «иерофеевцев» было разгромлено в конце 20-х начале 30-х годов ХХ столетия, но до конца оно не погибло, и существовало еще в течение 30-40 лет. Думать так позволяет статья в газ. «Красный Север», в № 297 за 1959 г., где авторы ее, клеймят последователей еп. Иерофея теми же словами, что и работники ГПУ, в послереволюционные годы. На территории СССР, за все годы советской власти, существовало несколько катакомбных церквей и деноминаций, но, «ерофеевшина» почему-то особо беспокоила эти власти. В подтверждение же слов автора, будет полезным процитировать отрывок из указанной статьи: «Мы ведем разговор не о сектантах вообще, как одном из религиозных течений, а о группе чуждых советскому строю людей. Эта группа, как лишай на здоровом теле, который забывают лечить, существует в наши дни в Никольском районе в виде нелегальной секты так называемых «истинно-православных христиан» или ерофеевцев. Авторитеты секты до сих пор с тупым упорством продолжают призывать своих последователей к непризнанию советской власти и ее законов, к отказу от участия в выборах и переписи населения, от службы в советской армии, от вступления в комсомол, профсоюз, запрещают детям вступать в пионеры и т.д. Словом, призывают отрешиться от всей нашей кипучей общественной жизни, не быть советским человеком, осуществляя этим прямое вмешательство во внутренние дела государства...»         
    Как видно по тону статьи, ее заказчиков возмущает факт существования ерофеевщины, несмотря на то, что уже минуло сорок лет от начала образования этого религиозного движения. Причем, появление на свет этого движения никак не было связано с проявлением чьей-то тайно руководящей воли, как это пытались представить органы ГПУ, а являлось естественным ответом со стороны русских людей, не желавших мириться с существующим положением дел. Одним из первых таковых несмирившихся, вокруг кого стал образовываться оплот духовного сопротивления в Северо-Двинском крае, был Сергей Константинович Военский. В 1919г., когда его вместе с матерью выслали из Петрограда в захолустный Никольск, Сергею Военскому было всего двадцать два года. Он принадлежал к тому поколению, которое не ведало компромиссов и полумер, а потому, вступив в противодействие с утвердившейся в России властью, подписал себе этим смертный приговор. Первыми в этой битве подлежали уничтожению те, кто взял в руки оружие. Для тех же, кто сопротивлялся силою креста и слова Божьего, черед наступил несколько позднее. Видимо, не случайно, в г. Никольске был создан оплот именно такого, духовного сопротивления, ибо он являлся ко всему местом ссылки для бывшего, так называемого, антисоветского элемента.
    Советский историк и публицист Ю.В. Гагарин, в статье «Иерофеевщина как течение в Истинно-Православном Христианстве», подробно описывает историю создания, последующей деятельности, а затем и разгрома этого религиозного движения:
    «Иерофеевщина возникла на территории Никольского уезда Северо-Двинской губернии и при этом не была неким изолированным явлением. Различные возникающие в результате церковной контрреволюции течения ИПЦ (федоровщина, евлампиевщина, васильевщина и т.д.) существовали в других районах нашей страны... Борьбу православного духовенства возглавил глава церкви Патриарх Тихон, который предал анафеме советскую власть и призвал верующих и служителей культа вести с ней борьбу, и с этой целью вступил в сговор с международной контрреволюцией. Призывы Тихона на первых порах нашли поддержку у значительной части духовенства, в том числе и у церковников образовавшейся в 1918 году Северо-Двинской губернии.
С созданием губернии церкви, находившиеся на ее территории, вошли в состав вновь образованной Велико-Устюжской епархии, в составе которой было выделено викариатство с центром в г. Никольске. Его возглавил ярый тихоновец архиерей Варсонофий, который сплотил вокруг себя антисоветски настроенное духовенство. С 1919 г. среди никольских церковников наибольший вес приобрел административно высланный сын камергера царского двора, в прошлом учитель, Сергей Военский, который вскоре после прибытия в Никольск был посвящен в сан священника. Его переход в духовенство был продиктован стремлением скрыть свое прошлое под рясой священника и вести конспиративную антисоветскую деятельность, используя в этих целях религию. По своим взглядам Сергей Воинский был убежденным монархистом»[1].
Как пишет в своей книге «Воспоминаний» Е.Ю. Концевич, Сергей Констан-тинович Военский, являвшийся по отцу ее дальним родственником, родился в 1897 году. При этом указывает, что отец Сергея, Константин Адамович Военский был лицейским товарищем родителя Е. Концевич, с которым вместе выпустил книгу: «Причины войны 1812 года». Сделать Константину Адамовичу это было тем более удобно, ибо находился к тому времени в должности начальника архива министерства Народного Просвещения. «Его сын Сережа у нас не бывал, и я не знала его в его детском возрасте. Зато мой брат, учившийся в Петербурге, постоянно бывал по праздникам у Военских и дружил с Сережей т.к. между ними была небольшая разница лет. Сын нашего управляющего, студент Технологического института, репетировал Сережу по математике. А, впоследствии, в революционное время, став важным инженером, помогал деньгами отцу Сергию во время его предсмертной болезни. В этом же принимала участие моя тетка, сестра отца, находившаяся тогда в эмиграции»[2].
Первая встреча Е.Ю. Концевич с Сергеем Военским произошла, когда юноше уже исполнилось 18 лет. «В 1915 г. при наступлении немцев пришлось покинуть Запад России и поселиться в Петербурге. Тут я встретила впервые лицеиста Сережу Военского. Это был небольшого роста худенький юноша, черноволосый, с удивительно милым привлекательным лицом. У него были прекрасные темно-синие глаза. Нечто не от мира сего было в его облике...
    Неурядицы в родительском доме болезненно отражались на хрупком и чувствительном мальчике. Он рано понял, что горячо любивший его отец живет по воле своих страстей. Сережа не хотел быть таким. Потому он стал развивать в себе силу воли. Читал какие-то руководства, спал на полу. Заинтересовался, было йогой. Потом бросил йогу и стал ездить на Валаам. Туда он даже затянул своего отца, который там чудом бросил куренье, чего раньше достигнуть не мог, несмотря на строгий запрет врачей…».
    Сергей Константинович окончил Лицей в 1917 г. Его пребывание на военной службе могло быть делом нескольких месяцев из-за общей разрухи в России.
Вихрь революции разметал семью Военских в противоположные концы света: Константин Адамович очутился на острове Мальта и занял там место библиотекаря в частной библиотеке местного магната за самые жалкие гроши, а сын его с матерью оказались в городе Никольске Вологодской губернии, где они поселились в доме одного священника...».
    Далее, Е. Концевич пишет о знакомстве Сергия Константиновича с епископом Иерофеем, но за недостатком сведений ошибочно говорит о многолетней дружбе епископа и отца Сергия Военского. Посвящение во священники, Сергия Константинович получил, по всей очевидности, от правящего архиерея епископа Никольского Варсонофия. Очевидно, он же представил отца Сергия Патриарху Тихону, как возможного кандидата для рукоположения в сан епископа. После священнической хиротонии Сергия Константиновича Военского, г. Никольск получил в его лице ревностного пастыря и пламенного проповедника. Ю.В. Гагарин пишет о нем следующее.
     «Вокруг него (о. Сергия Военского – авт.) сгруппировался актив из таких же автисоветски настроенных элементов, воспользовавшихся в контрреволюционных целях должностями священно - и церковнослужителей: бывший деникинский офицер Иван Кабанов, сын урядника Анатолий Шипунов, участник кронштадского мятежа Михаил Шилов и другие. Они создали на территории губернии сеть законспирированных религиозно-монархических групп. Опираясь на зажиточные слои города и деревни, используя темноту местного населения, контр-революционное духовенство повело работу, направленную на срыв мероприятий советской власти...
    В такой благоприятной для себя обстановке и развернул свою деятельность Сергей Военский. Отличаясь ораторскими и организаторскими способностями, он стал популярной фигурой у православных верующих. При Никольском соборе Военскому удалось создать женскую религиозную организацию «сестричество», или «апостолиц». Многие религиозно настроенные девушки под воздействием красноречивых проповедей отца Сергия принимали обет безбрачия, соглашаясь на монашеские послушания. Одетые в белые платки и фартуки, «апостолицы» ходили по деревням, призывали женщин запрещать детям вступать в пионеры, в комсомол, не посещать красные уголки, избы-читальни, не брать в руки книг нерелигиозного содержания, не читать газет. Военский умер в 1924 г., приняв пере смертью схиму»[4].
    О кончине отца Сергия более подробно повествует Е.Ю. Концевич, хотя факты, пересказанные ею с чужих слов, не совсем точны: «Здесь произошла у Сергия Константиновича многознаменательная встреча с молодым епископом Иерофеем, будущим мучеником. Епископ рукоположил его неженатого, во иереи (рукоположен еп. Варсонофием – авт.) и как полагается, дал ему приход. Между тем революция свирепствовала, духовенство уничтожалось. Епископ Иерофей представил о. Сергия Патриарху Тихону в качестве кандидата для пополнения кадров епископата. Патриарх вызвал о. Сергия в Москву. Он поехал без теплой одежды, которой у него не было.
При возвращении его ожидала тюрьма, откуда он вышел заболевшим чахоткой. На смертном одре его друг  епископ постриг его в схиму с именем Серафим. По моим давним записям, кончина о. Серафима произошла в 1923 году (1924 г. – авт.) до смерти Патриарха Тихона, умершего в 1925 г. Может быть, лицейская дата – 1926 г. вернее, но я не думаю, т.к. болезнь о. Серафима протекла очень быстро, а он был у Патриарха не в последний момент его жизни.
    Ольга Романовна Военская прислала моей тетушке фотографию своего сына в гробу. Над открытым гробом стоит Владыка Иерофей в святительской мантии, скорбная мать сидит рядом, а сбоку стоят местные крестьяне. На их чудных, почти иконописных лицах, выражена такая глубокая жалость, такая неподдельная печаль! В то время еще являлась возможность заснять картину, изображающую подлинную Святую Русь. Где теперь скрывается она, эта Святая Русь? В каких пропастях земных кроется она? Где эти крестьяне? Что с ними сталось?
    Когда пришла весть о кончине о. Серафима, я написала его отцу, собрав в письме все слова, какие я могла только найти, чтобы утешить его в его великой скорби. «Дядя Костя, - писала я ему, - какой Вы счастливый! Вы отец святого! В день смерти вашей он придет за Вами и поведет Вас в ту страну, где пребывает сам, где уже не будет слез и горя, а вечная радость!» Мое письмо его тронуло, он мне прислал фотографию своего сына в рясе с крестом на груди и поручил мне, когда придет время, написать о нем статью. После этого Константин Адамович жил очень недолго»[5].
    Как если бы сын, действительно, забрал отца в обители вечные. Туда, куда через четыре года отошел убитый без суда и следствия, его друг епископ. Куда, через шесть лет, по приговору тройки ГПУ, отошла его мать.            
Дело, начатое отцом Сергием Военским, продолжил его друг, епископ Никольский Иерофей. Движение духовного сопротивления, впоследствии поименованного, как “иерофеевщина”, было начато именно им.
   
    Епископ Иерофей, в миру Тимофей Дмитриевич Афонин, родился в 1894 году в деревне Погорелово Калужской губернии Перемышльского уезда Полянской волости[6]. Биографических сведений о нем собрано крайне мало. О периоде жизни, до 1923 года, и времени рукоположения его во епископа известно, что до революции он являлся членом черносотенного движения «Союз Русского Народа». В годы Первой Мировой войны воевал в царской армии, где дослужился до чина младшего офицера. После революции участвовал в сопротивлении против власти большевиков. На некоторое время примкнул к Нестору Махно. Известно также, что до революции учился в семинарии, но война воспрепятствовала ему сделать окончательный выбор. Лишь после гражданской войны Тимофей Афонин был пострижен в монашество с именем Иерофей, а в I923 г. рукоположен Патриархом Тихоном во епископа Шадринского. Впрочем, в Шадринск, находящийся в Курганской области, он не выехал. Были ли эти причины объективного характера, сейчас трудно судить. Спустя год епископ Иерофей прибыл в город Никольск на освободившуюся кафедру викарного архиерея. Здесь он близко сошелся с уже тяжело больным отцом Сергием Военским. Епископ нашел в нем своего единомышленника и стал продолжателем начатого отцом Сергием дела. Например, в 1926 г. число «апостолиц» (монахинь в миру – авт.) уже достигло 500 человек. Увы, не все они остались верны обетам чистоты, девства и нестяжания, но некоторые из них дожили до конца 90-х годов двадцатого столетия, являя образец верности своему духовному отцу.               
    Свою неприязнь к богоборческой власти, никто из последователей епископа Иерофея никогда не скрывал, о чем пишет в своей статье Ю.В. Гагарин, указывая, что на божницах, вместе с иконами стоят фотографии Императора Николая II и епископа Иерофея. Власти с первых дней установили пристальный контроль за деятельностью молодого епископа. Вести  открытую борьбу с большевиками он никогда не благословлял, указывая, что – «эта власть крепка, и нам с нею не справиться. Поэтому положимся на волю Господа, ибо все в руках Его». Но перелом ситуации произошел в 1927 году после Декларации митрополита Сергия (Страгородского), бывшего в то время Заместителем Местоблюстителя Патриаршего Престола; Местоблюстителем в то время являлся находящийся в ссылке митрополит Крутицкий Петр (Полянский). 24 января (6 февраля) 1928 г. возглавленная митрополитом Агафангелом группа архиереев Ярославской епархии направляет в адрес Заместителя свое «Обращение» об административном отмежевании от него и его Временного Патриаршего Священного Синода. «Обращение» подписали: митрополит Ярославский Агафангел, архиепископ Угличский (Самойлович),  бывший Ростовский митрополит Иосиф (Петровых), врем. упр. Любимским викариатством архиепископ Варлаам (Ряшенцев) и епископ Ростовский Евгений (Кобранов). Позиции группы Ярославских архиереев, верным до конца остался лишь митрополит Ленинградский Иосиф (Петровых), и движение, возглавленное им, получает название «Иосифлянского раскола». Сторонниками митрополита Иосифа оставались викарные архиереи Ленинградской епархии, епископ Гдовский Димитрий (Любимов) и епископ Копорский Сергий (Дружинин).
    Через епископа Димитрия «Никольская оппозиция» поддерживала связь с митрополитом Иосифом, после отказа от назначения на Одесскую кафедру, находился под запрещением. В своих взглядах он был гораздо более радикален, чем даже митрополит Иосиф, называя церкви, находящиеся в общении с митрополитом Сергием (Страгородским), «церковью сатаны». Это был явный перехлест, но видимо, епископ Димитрий, как бывший участник черносотенного движения «Союз Русского Народа», духовное чадо отца Иоанна Кронштадского иначе и не мог. Неудивительно, что Постановлением Заместителя Патриаршего Местоблюстителя Митрополита Нижегородского Сергия (Страгородского) и Временного при нем Патриаршего Священного Синода за номером – 76, от 19 марта (ст.ст.) 1928 года – митрополит Иосиф, епископ Димитрий, епископ Иерофей и другие повинные в учинении раскола, попадают под запрещение и отправляются на покой. Спор о канонической преемственности довольно подробно, если не сказать, со скрупулезной тщательностью, рассмотрен в книге «Акты Святейшего Тихона Патриарха Московского и Всея России; 1917 – 1943 гг. Изд. Москва 1947 г. сост. Губониным М.Е.
Положение о каноническом преемстве у Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия было довольно неустойчивым, а потому, отношение к нему со стороны ряда архиереев было напряженным. Власти прекрасно понимали суть создавшейся ситуации, намеренно удерживая в заключении прямых кандидатов на должность Патриаршего Местоблюстителя. Таковыми были, в первую очередь, митрополит Крутицкий Петр (Полянский) и митрополит Кирилл (Смирнов). После написания митрополитом Сергием (Страгородским) «Декларации» от 1927 года глухое напряжение в среде радикально настроенных архиереев вылилось в открытое неповиновение линии, провозглашенной Патриаршим Священным Синодом и Заместителем Патриаршего Местоблюстителя. Кроме «Иосифлянского раскола», возникла «Ярославская оппозиция» - митрополит Агафангел (Преображенский), «Вотская оппозиция» - епископ Виктор (Островидов)», «Воронежская оппозиция» - епископ Алексий (Буй), «Григорианский раскол» - архиепископ Екатеринбургский Григорий (Яцковский), движение «иерофеевцев» и еще целый ряд течений ИПЦ, также течение «непоминающих».
    Впрочем, данное повествование не ставит перед собой задачи в исследовании оппозиционных официальной Церкви деноминаций, именуемых обобщенно как движение «катакомбников», для нас важнее разобраться в истоках течения «иерофеевцев». Ибо, если главным идеологом и вдохновителем «Никольской оппозиции» можно по праву назвать отца Сергия (Военского), то продолжение ее стало возможным после присоединения к группе архиереев, возглавляемых  митрополитом Иосифом (Петровых).
    Митрополит Иосиф (Петровых Иван Семенович) родился 15 декабря 1872 г. в городе Устюжне Новгородской губернии[7]. После окончания Новгородской семинарии, он поступает в Московскую Духовную Академию, которую закончил в 1899 г., с оставлением профессорским стипендиатом при Академии. В 1903 г. уже, будучи рукоположенным в иеромонахи, удостаивается степени магистра богословия. До 1906 г. он являлся инспектором Московской Духовной Академии, а также экстраординарным профессором. С 1907 г., в звании архимандрита, назначается на должность настоятеля первоклассного Юрьева монастыря Новгородской области. 15 марта 1909 г. в Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры его рукополагают во епископа Угличского.
    На этой кафедре епископ Иосиф прослужил много лет и там же был возведен в сан архиепископа. При этом, проявил себя не только как ревностный архиерей (ежедневно служил литургию), но и как незаурядный духовный писатель. Наиболее значительным его трудом являяется 12-ти томный дневник: «В объятиях Отчих. Дневник инока».
    Беда архиепископа Иосифа состояла в неуравновешенности его характера, что приводило к состоянию нервного расстройства, которое и уврачевывалось, впрочем, духовными средствами. В 1920-21 гг. архиепископа Иосифа переводят на Ростовскую кафедру Ярославской епархии. После Ростова его направляют в г. Новгород, но по причине распространения «обновленчества», архиепископ Иосиф затворяется в Алексеевском монастыре г. Углича, откуда руководил Новгородской епархией. За это время Владыка Иосиф близко сошелся с митрополитом Петром (Полянским), который в своем Завещании от 6 декабря 1925 г. поставил архиепископа Иосифа третьим кандидатом в Заместители Патриаршего Местоблюстителя. (Первым был митр. Сергий (Страгородский) - авт.).
    В августе 1926 г. архиепископа Иосифа назначают митрополитом Ленинградским. На новую кафедру он прибывает в канун празднования св. Александра Невского. В Свято-Троицком соборе Александро-Невской Лавры, при огромном стечении народа, им была отслужена Божественная литургия. Несмотря на дождь, вся площадь перед собором, а также прилегающие улицы были заполнены Православным народом. Многие плакали от искренней радости, видя в митрополите Иосифе стойкого борца за чистоту Православия.
    На другой день митрополит Иосиф выехал обратно в Ростов, чтобы проститься с прежней паствой и подготовиться к переезду, но обстоятельства сложились так, что вернуться в Ленинград он уже не смог. Целый год он управлял епархией через своих викариев, которые приезжали к нему в Ростов. Поскольку такое ненормальное положение грозило затянуться надолго, Священный Синод под председательством митрополита Сергия, 17 сентября 1927 г. постановил «по соображениям большей пользы церковной» перевести митрополита Иосифа в Одессу. Письмо, направленное в его адрес, пришло в Ростов с большим опозданием, когда он уже узнал о своем переводе через третьи руки. Под влиянием ложных представлений, 28 сентября, со свойственной ему горячностью митрополит Иосиф отписал митрополиту Сергию письмо, где указывал, что перевод в Одессу является следствием тайной интриги и величайшей несправедливости по отношении к нему.
    Во время приезда в Ростов епископа Гдовского Димитрия эти подозрения также были высказаны. Епископ Димитрий обладал не менее горячим нравом, а в отношении митрополита Сергия (Страгородского) и управляемого им Синодом, имел гораздо более радикальные воззрения. Не удивительно, что по возвращении его в Ленинград, среди Православных начались волнения, предъявивших требования о возвращения митрополита Иосифа в Ленинградскую епархию.
    О епископе Димитрии Гдовском, викарии Ленинградской епархии, в том же «Каталоге» митр. Мануила (Лемешевского) записано следующее. Епископ Димитрий родился в 1857 г. Окончил Санкт-Петербургскую академию со степенью кандидата богословия. Долгое время являлся настоятелем церкви Покрова Богородицы на Садовой улице. 30 декабря 1925 г. после пострижения в монашество был рукоположен во епископа Гдовского. После того как требование о возвращении митрополита Иосифа на Ленинградскую кафедру было отклонено, в декабре 1927 г. вместе с епископом Сергием (Дружининым) отделился от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Таким образом, было создано движение, поименованное как «Иосифлянский раскол». После же вынесенных Заместителем Патриаршего Местоблюстителя и Патриаршим Священным Синодом прещений, сторонники митрополита Иосифа были объявлены «вне закона»[8].
    Аргументация прещений была весьма серьезной. Например, викарии Ленинградской епархии, епископы Димитрий и Сергий были запрещены в служении и отправлены на покой на основании 28-го и 34-го правил Святых Апостол, 4-го Антиохийского, 13, 14, 15-го правил Двукратного Собора, 38-го правила Карфагенского Собора. Аналогичные постановления были вынесены и в отношении митрополита Иосифа и епископа Никольского Иерофея. Впрочем, стоит оговориться, что в данном Постановлении не было какой-то особой злонамеренности, а оно скорее являлось констатацией уже фактически совершившегося раскола. Тем более что все архиереи «Ленинградской оппозиции» открыто заявили о разрыве канонических отношений с митрополитом Сергием и управляемым им Патриаршим Священным Синодом.
    В начале 1928 г., созданный епископом Димитрием «Иосифлянский раскол», возглавил лично митрополит Иосиф (Петровых). Произошло это после визита к нему в Ростов архиепископов Вологодского Сильвестра (Братановского) и Самарского Анатолия (Грисюка). В их присутствии, 20 января (ст.ст.) он вновь подтвердил о своем разрыве в каноническом общении с митрополитом Сергием (Страгородским). После этого митрополит Иосиф поставил епископа Димитрия Гдовского своим заместителем и возвел в сан архиепископа. Епископу Димитрию необходимо было убедиться в поддержке митрополита Иосифа Ленинградской паствой. Для чего ему приходилось совершать поездки, в том числе, и по дальним сельским приходам. Впрочем, поддержка была отнюдь не единодушной, отчего, по причине горячности нрава, епископ Димитрий называл приходы принявшие сторону митрополита Сергия «новообновленческими церквями» и даже «храмами сатаны». В 1929 г. епископ Димитрий был подвергнут аресту (в тоже время, что и члены «Никольской оппозиции» – авт.), впоследствии отбывал наказание и был расстрелян в 1934 (по другим данным в 1938) году.
    «Была и другая причина, приведшая митрополита Иосифа к конфликту с церковным руководством». – Пишет о том, в своем «Каталоге» митрополит Мануил (Лемешевский). - «Митрополит Иосиф, чуть ли не с самого вступления митрополита Сергия в управление Русской Православной Церковью, относился к нему настороженно, не одобрял многих его мероприятий, не доверял ему. Благодаря этому недоверию он и начал искать тайные пружины в распоряжении о своем переводе, а некоторые действия Заместителя, вынужденные требованиями момента, рассматривал, чуть ли не как сознательное предательство Церкви Божией».
    Именно это, обвинение в предательстве, и послужило причиной разрыва канонических отношений Ленинградскими архиереями с заместителем Патриаршего Местоблюстителя. На то же указывает и митрополит Мануил: «Такая постановка вопроса имела громадное значение для многих, пожалуй,  для большинства отделившихся. Редкие решились бы порвать с законной церковной властью только из-за несправедливости, причиненной хотя-бы и любимому архипастырю. Другое дело, когда эту власть обвиняют в совершении определенно противоканонических деяний, когда дело представлено так, что отделение является как-бы долгом каждого православного христианина».
    Хотя, в начале раскола, совершенного «Ленинградской оппозицией», митрополит Иосиф не призывал к полному отделению, а только благословил на неподчинение запрету на служение, исходившему от митрополита Сергия (Страгородского), но тон его писем, резко обличительный, не позволял надеяться на благоприятный исход событий. Конечно, в письмах было и много личного, митрополит Иосиф был в определенной степени обижен тем, что был обойден митрополитом Сергием в назначении на пост Заместителя Патриаршего Местоблюстителя. Хотя эти претензии носили опять-таки личный характер, в связи с доверительной приближенностью его к митрополиту Петру (Полянскому). Тем не менее, жизнь митрополита Иосифа в Ростове становилась все более трудной. Ему даже приходилось, чтобы поддержать существование, продать остатки своего имущества. По причине же прибытия в Ростов другого архиерея, в феврале 1928 г. ему пришлось переехать в Николо-Моденский монастырь Новгородской губернии, что находился в 35-ти верстах от своего родного города Устюжны. Но вскоре был арестован органами ОГПУ, как впрочем, и большинство его сторонников, и отправлен в ссылку в Казахстан.
    «Митрополит Петроградский Иосиф (Петровых) был расстрелян в конце 1938г. за поощрение странствующих священников»[9]. Как пишет во 2-м томе собрания материалов «Новые мученики Российские» протопресвитер Михаил Польский. Место ссылки митрополита Иосифа находилось в ста верстах от Алма-Аты, в г. Чикменте. Митрополит Крутицкий Петр (Полянский) в это время отбывал ссылку в Тобольской области, но митрополит Иосиф поддерживал с ним тайные отношения, и по его благословению создал катакомбную церковь в доме архимандрита Арсения, являвшегося духовным чадом митрополита Иосифа.
    «Вырытая в земле церковь была в квартире архимандрита Арсения. В передней был люк, покрытый ковром. Снималась крышка и под ней лестница в церковь. В подвале в одном углу было отверстие в земле, заваленное камнями. Камни отнимались, и совсем согнувшись нужно было проползти три шага и там вход в крошечный храм. Было в нем много образов, и горели лампады. Митрополит Иосиф, будучи очень высокого роста, все же два раза тайно приезжал сюда и проникал в эту церковь»[10]. Как пишет о том, отбывавшая ссылку в Казахстане свидетельница, неоднократно бывавшая в доме архимандрита Арсения. Далее корреспондент пишет о последнем посещении Владыкой Иосифом домовой подземной церкви: «Весь 1936 год и до сентября 1937 г. все обходилось благополучно. Мой сын пел здесь с одной монахиней. 26-го августа приехал митрополит Иосиф и удостоил нас посещением по случаю дня моего ангела. Какой это чудесный, смиренный, непоколебимый молитвенник! Это отражалось в его облике и в глазах, как в зеркале. Очень высокого роста, с большой белой бородой и необыкновенно добрым лицом он не мог не притягивать к себе, и хотелось бы никогда с ним не расставаться... Он лично говорил, что Патриарх Тихон предложил, немедленно по своем избрании, назначить его своим Первым Заместителем. Почему-то в истории церковного местоблюстительства об этом еще нигде не упоминается. Он признавал как законного главу Церкви, митрополита Петра Крутицкого, и вплоть до последнего ареста в сентябре 1937 г. имел с ним тайные сношения... Относительно десятилетней почти ссылки до этого времени, он рассказывал, что она была чрезвычайно тяжелой. Он жил в хлеву со свиньями в плетеном сарае, спал на досках, отделенных от свиней несколькими жердями. Холод и жару, всякую непогоду и тяжелый воздух он переносил в этих условииях. Однажды змея, держась за жердь его потолка, спустилась над его головой. Эти и были, очевидно, причиной его болезни. По временам он сильно страдал от язв кишечника, или, имея какую-то внутреннюю опухоль, может быть раковую, и был на диете, которую исполнять помогал архимандрит Арсений. Он все переносил как праведник и если рассказывал о трудных преследованиях, то только потому, что и мы вспоминали о жестокостях ГПУ».
    Но не прошло и месяца после последнего богослужения в катакомбной церкви, как Владыка Иосиф, а также многие священнослужители, находящиеся в сослужении с ним, были арестованы. Случилось это 23 сентября 1937 г. Большинство проходивших по делу «Иосифлянского раскола» получили по 10 лет без права переписки, то есть расстрел. Был расстрелян и митрополит Иосиф. В это же время был казнен и ближайший сподвижник Владыки, епископ Гдовский Димитрий.
    
    Если говорить о примкнувшей к митрополиту Иосифу «Никольской оппозиции», то расправляться с ними начали также в 1928 году, но только более серьезным образом, как бы обкатывая на «Иерофеевцах» механизм будущих массовых репрессий. После запрещения, в марте 1928 г. епископа Иерофея в служении, он понял, что дни его сочтены, а потому, едва установилась после весенней распутицы дорога, предпринимает пеший обход вверенной ему епархии.
    «Ходил он пешком, в сопровождении двоих-троих особо доверенных и приближенных лиц. Таким образом, обойдя все деревни и проведя моления с верующими, добрался он и до деревни Путилово, в течение 300 лет бывшей административным центром некогда обширной Кемской волости – от Куданги,  Кипшеньги и Андоги и вплоть до деревни Рослятино. Путь Владыки устилали цветами и вытканными домашними половиками. Верующие в праздничных одеждах рядами выстраивались на пути его и целовали землю, по которой ступали ноги епископа. На моления к Владыке приходили не только жители окрестных деревень, но и с весьма отдаленных местностей – и из самого Никольска, и из местностей за Никольском, а также из Вохомской и Леденгской волостей»[11].
    Исследование материалов о последних днях епископа Иерофея, невольно призывает к сравнению с евангельским «Входом Господним в Иерусалим». Та же несмолкаемая - «Осанна», те же толпы ликующего народа, те же нескончаемые дорожки из первых весенних цветов, а за недостатком оных, из цветных домашних половиков и ковриков. - «Осанна»!! - За которой неминуемо должно было последовать, опять-таки евангельское: «Распни»!!!
    Первый молебен, по прибытии епископа в Путилово, был отслужен открыто, в местной часовне, в присутствии большого числа верующих. Но последующие молебны приходилось служить потаенно, в лесу, после захода солнца. По рассказам очевидцев, на эти молебны из соседних деревень собиралось до тысячи человек. Столь смелое поведение Иерофея окончательно вывело из себя власти, и они решили подвергнуть его аресту. Агенты ГПУ довольно быстро разыскали епископа и в плотном сопровождении повели его по улице, чтобы увезти в Никольск, но здесь случилось неожиданное.
    В окрестностях Путилово, в деревне Княжево жил некто Глебов Николай Евгеньевич, по прозвищу Рупышонок. Прозвище свое он получил оттого, что по нескольку раз на дню  подвергался припадкам падучей болезни, после которых становился тихим и смиренным.  Вывести же из себя Рупышонка ничего не стоило; плевок на землю, бранное слово, грубое поведение, мгновенно вводили его в состояние ярости. Тогда он хватал первое, что попадалось ему в руки, и устремлялся на обидчика. Один раз видели, как он ухватил огромное бревно, которое перед этим трое мужиков принесли с большим трудом. Владыке же Иерофею он был предан как собачонка, и во время пребывания его в Путилово всюду следовал за ним по пятам. Узнав же, что Владыка арестован, Рупышонок спрятался на пути следования конвоя, и, появившись как из-под земли, легко разметал охрану, состоявшую из шести человек. Епископа Иерофея спрятали в одном из домов, и отыскать его уже не удалось.
    Через несколько дней, сразу после первомайского праздника, из Великого Устюга, под руководством сотрудников ГПУ, прибыли части конной милиции. Впрочем, в Путилово уже ожидали гостей, и когда с пожарной вышки последовал сигнал, то дежуривший на звоннице тринадцатилетний Петя Парфенов, ударил во все колокола. Конники тоже услышали сигнал тревоги, пришпорили лошадей, и уже через несколько минут милицейский отряд лавой ворвался в деревню.
    Владыка Иерофей находился тогда в избе Гриши Кокушенка, которая одной стороной выходила на болото. Это и помогло епископу вновь скрыться от облавы. В первые минуты, когда деревня еще не была окружена, Владыку быстро переодели в женское платье и через окошечко сарая по веревке опустили на болото. Через несколько минут, он и сопровождавшие его две женщины, под видом пастухов благополучно ушли в Горское поле, вместе с коровами, которых гнали пастись. Когда же чекисты попытались ворваться в дом Григория Кокушенка, то на его пороге вырос с топором в руках, неотлучно находившийся при Владыке Рупышонок. - «Пусть кто только сунется – мигом башку отсеку!» - прокричал он, но чекисты уже знали о его болезни, а потому спорить не стали, решили подождать. Действительно, через минуту-другую, Рупышонок вдруг выронил топор и, рухнув на землю, забился в припадке. Когда милиция ворвалась в дом, то епископ Иерофей был уже далеко.
Обескураженные неудачей, чекисты установили посты вокруг всей деревни, а в особенности на дорогах и тропинках. Круглосуточные патрули стояли и в самой деревне, по коннику на углу каждого дома. Дошло до того, что даже женщин ходивших к колодцу за водой, сопровождал патрульный. Каждый дом и постройки при них были тщательно обысканы. Но епископа в деревне не было, а потому, через трое суток осады все патрули были сняты. Снятию осады поспособствовал, о чем никто не мог подумать, келейник Владыки Николай Лепихин. Уговаривать келейника особо долго не пришлось. Для начала его заперли в амбар, а на другой день на допросе пригрозили расстрелом и дали время подумать. На следующем допросе чекисты напомнили ему о своей угрозе, но при этом пообещали место дьякона в одной из церквей отдаленной от Никольска Вохомской волости. Шестнадцатилетний юноша дрогнул и пообещал указать место скрытного пребывания Владыки.
    Из старожилов, помнивших эти трагические события, стало известно, что епископ Иерофей мог без особого труда уйти через дорогу Вострово-Красное идущей на Кологрив, но он почему-то этого не сделал. Объяснялось это единственно тем, что Владыка всем сердцем следовал евангельскому: «пастырь добрый душу свою полагает за овцы» (Ин. 10; 11). И покинуть свою паству в момент опасности он органически не мог. Тайными тропами, по ночам к нему приходили крестьяне окрестных деревень, для которых он находил слова утешения.
    От осведомителей, к тому времени поступил сигнал, что подозрительно много местных крестьян шатается ночами по дороге Вострово-Красное. Проверить сигнал вызвался милиционер Гладышев, дурная слава о котором разносилась по всей Северо-Двинской губернии. Переодевшийся в мужскую одежду Гладышев и Николай Лепихин пошли к месту последнего убежища Владыки Иерофея. Сзади, на расстоянии пятисот метров следовала группа поддержки, состоящая из десяти конников. Николая Лепихина хорошо знали в лицо, и у местных крестьян не вызвало никакого подозрения его желание увидеть Владыку. Прибыв на полянку, где скрывался Владыка, Лепихин громко стал вызывать епископа. Не ожидая ничего плохого, тот вылез из стога, но тут раздалась команда Гладышева: «Руки вверх!» - И, когда опешивший Владыка, выполнив приказание, недвижно встал на месте, милиционер выстрелил в него, попав в голову.
    Ситуация опять была идеально евангельской. Налицо был ближайший ученик, предающий учителя. Налицо был и «раб первосвященника», творящий суд прежде суда синедриона (ср. Ин. 18; 22). Но, увы, не было при этом никого, кто отсек бы беззаконному рабу правое ухо. Тем не менее, правда Божия восторжествовала, и довольно скоро. В течение года подверглись различным видам наказаний высокие должностные лица. Был уволен с работы прокурор Никольского района. Освобожден от занимаемой должности начальник особого отдела Северо-Двинского губернского ГПУ Соснин. Его заместитель получил строгий выговор с занесением в личное дело. Изувера Гладышева, «малха» нового времени, без причины стрелявшего в епископа Иерофея, приговорили к высшей мере наказания, расстрелу.
    Ранение и арест Владыки произошли 5 мая 1928 года. Смертельно раненого, окружив плотным кольцом телегу-одноколку в которой находился Владыка, вооруженная охрана повезла его через Вострово и Путилово в Никольск. Это событие намертво запечатлелось в памяти Путиловцев.
    Живущие в деревнях старики, пожалуй, еще могут рассказать, что представляла собой телега-одноколка. Это была обычная деревянная коробка на одной паре колес, открытая сверху. По причине того, что намертво прибитые оглобли запрягались к лошади, передняя часть одноколки всегда оказывалась сильно задранной вверх. На такой телеге и лежал раненый Владыка, намеренно положенный ногами вперед. Если же он пытался благословлять окружавших конный отряд жителей, то охрана активно препятствовала тому, ударяя прикладами по поднятой вверх руке.
    В донесении, посланном в Северо-Двинский губернский комитет партии, указывалось, что на защиту епископа Иерофея выступило до 500 крестьян, вооруженных топорами, кольями и т.д. и оказавших вооруженное сопротивление конному от ряду милиции. Донесение это являлось целиком ложным, так как единственный кто попытался оказать такое сопротивление, был Н.Е. Глебов по прозвищу Рупышонок. На обратном пути с Зимихи, во время краткосрочного пребывания отряда в Путилово с арестованным Владыкой, местные жители были надежно изолированы в своих домах. Даже выглядывать в окно было строжайше запрещено. Если же кто-то, включая маленьких детей, этот запрет нарушал, то подобную попытку тут же прекращали ударом приклада по оконной раме, или же наставляя винтовку с примкнутым штыком.
    Таким образом, со всеми мерами предосторожности, раненого епископа везли по пятидесятикилометровой дороге в районный центр – Никольск. В Никольске Владыку, сопроводив через тройное кольцо окружавшей пристань охраны, посадили на пароход и отправили в губернский центр — Великий Устюг. Но, дни епископа Иерофея уже были сочтены. Промучившись еще несколько дней в тюремной больнице, он скончался 16 мая 1928 года.
    Похоронили его среди ночи, тайно, чтобы избежать скопления верующих, желавших проститься с Владыкой. Место его захоронения в документах именуется «сосняк». Это старое кладбище Великого Устюга, расположенное среди сосняка. Причем, вполне могли и не вырывать отдельную могилу, а просто бросили тело в ров, где и до Владыки Иерофея, и после него нашли свое последнее прибежище тысячи ни в чем неповинных людей, за веру Христову от безбожных пострадавших.
Очевидно, в этом же рву, где сейчас установлен шестиметровый покаянный крест, нашли свое последнее пристанище и последователи епископа Иерофея, проходившие по делу № 37: священники – Анатолий Шипунов-Княжев, Михаил Шилов, Иван Кабанов, Владимир Сумароков; мать о.Сергия Военского, Ольга Романовна Военская; священник Александр Углецкий... И, многие другие, имена их иже Бог веси. В этом же рве похоронен и старший брат о. Александра Углецкого, прот. Василий Углецкий. Всех примирила эта могила - «Иерофеевцев», «Сергиевцев», последователей митрополита Петроградского Иосифа, и просто, обычных русских людей… И хочется верить, что примирила не только здесь на земле, но и на небе. Как говорится в молитве «Новомученикам и исповедникам Российским»: «Да упразднятся расколы в Церкви нашей, да будут все едино и да изведет Господь на жатву делатели Своя...». И хочется верить, что ныне пребывают они пред Богом – «Все едино». Ибо и те, и другие, и третьи – «Свидетели Божьи», пострадавшие от своих гонителей за Веру Православную, за Христа. Они умерли, но не отреклись. А, потому хочется верить, что ныне они – «Все едино».




ИСТОЧНИКИ И БИБЛИОГРАФИЯ:

Глава 1: «Отец Сергий»

1. Госархив административных органов Свердловской обл. Фонд 1.
Опись 2. Дело10166 11.
2. Госархив Вологодской обл. (ГАВО). Клировая ведо-мость Иоанно-Предтеченской Аникинской церкви Вели-коустюгского уезда.
Фонд 496,оп.1,д.17763; оп.2, д.1271,д.20097; оп.3,д.318; оп.4,д.324;
Фонд 1063,оп.1,д.16.
3. Там  же.
4. Там  же.
5. Там  же.
6. ГАВО. Клировые ведомости Великоустюгского уезда за 1876г.
Фонд 496, оп.4, д.297.
7. Там  же.
8. Вологодские епархиальные ведомости (ВЕВ) – 1869г. №11.
9. РГИА - Санкт-Петербург. Фонд 802,оп.10(1911е). Дело 117.
(Сост. 30 декабря 1908г.)
10. ВЕВ. 1871г. №18.
11. ВЕВ. 1874г. №15.
12. РГИА.  Ф.802,оп10(1911е). Д.117.
13. ГАРФ (именной каталог): 26 ч 37/905 I  2641.
14. ГАРФ (именной каталог): 25/905 I  221.4. ,также 144 I  561/915.
15. ГАРФ (именной каталог): 146 – 903, также: 144/915 I  26.
16. Национальный Архив Республики Коми: Ф.193, оп.1, д.165,
также: Ф.193, оп.1, д.174, также: Ф.193 ,оп. 1, д.183.
17. Нац. Архив Респ. Коми: Ф.193 ,оп. 1, д.183.
18. Прибавление к «Вологодским епархиальным ведомостям» («Прибавление к ВЕВ»). 1906г. №9.
19. ВЕВ 1905г. №12; 1909г. №13.
20.«Жертвы политического террора в СССР». Общество «Мемориал».2001г.
21. Филиал Государственного Архива Вологодской обл. в гор. Великий Устюг. (ФГАВО). Ф. 267, оп.1, ед. хр. 73.
22. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д.336, лл.904, об. 905, об. 906.
23. ГАВО. Ф. 496, оп. 1, д.17763, оп. 2, д.1271, д. 20097, оп. 3, оп 4.
24. Там же.
25. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 347, л. 68.
26. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 349, л. 25.
27. ФГАВО (Вел.Устюг).Ф.№ Р-47,оп.2,д.7,лл.3,11, 38, 55, 115:137об.
28. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 351, л. 268.
29. ФГАВО. Ф.№ Р-47, оп. 2, ед. хр. 7.
30. Там  же.
31. ФГАВО. Ф.№ Р-47, оп. 2, ед. хр.- 9.
32. Там  же.
33. ФГАВО. Ф.№ Р-47, оп. 2, ед. хр. 7.
34. Там  же.   

Глава 2: «Хождение по мукам»

1. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 348.
2. Там  же, и далее.
3. «Житие свт. Феодосия Черниговского». (сост. настоятелем Ростовского Троице-Варницкого монастыря, игуменом Антонием). Москва. 1898г. Репринт: Изд-во свт. Игнатия Ставропольского. Москва. 1996г. Далее – тот же источник.
4. «История Родов Русского Дворянства». Том 1. сост. П.Н. Петров. Изд. Санкт-Петербург. 1886г.
5. Там  же.
6. «Все монархи мира». сост. К.Рыжов. Москва. «Вече». 2000г.
7. Там  же.
8. Там  же.
9. «Православная энциклопедия». Том 14. стр. 107-108. «Димитрий Андреевич», авт: Тарасов А.Е.
10. «Жития святых свт. Димитрия Ростовского. Февраль. День 5-й: Житие свт. Феодосия Черниговского».
11. «Святыня над Сниводою». Николай Дорош, прот. Ярослав Никитин. Винница. О. Власюк. 2006г.
12. «Прибавление к ВЕВ». 1873г. №8. далее, там же.
13. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 3, л. 559об.
14. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 348, лл. 262об. - 264, 964, 964об.
15. Там же.
16. Госархив административных органов Свердловской обл. Ф. - I, опись 2, Дело 10166  11, стр. 67-70.
17. Там же: стр. 52, 53, 53об.
18. Данные: «Новомученики Российские: свщмч. Павлин (Крошечкин)». Свято-Тихоновский Богословский институт.  www.pstbi.ru

Глава 3: «Восхождение»

1. Здесь и далее цитируется по книге: «Два Монарха и таинственный старец Феодор Кузьмич». Изд. «Скит». Москва. 1992г.
2. Госархив административных органов Свердловской обл. Ф. - I, опись 2, Дело 10166 11. далее там же.
3. «Екатеринбургская епархия» (События, люди, храмы). Екатеринбург. Издат. Уральского университета. 2001г. (Здесь и далее, там же).
4. Справка о смерти № 616 от 30 сент. 1942г. Выдана Отделом ЗАГСа г. Красноуфимска Свердловской обл. 10 декабря 2002г.

Глава 4: (Архивные данные отсутствуют)

Глава 5:(Архивные данные отсутствуют)


Глава 6: «Последний из рода Углицких»

1. ФГАВО (Архив г. Вел. Устюг). Фонд 364, оп. 1, ед. хр. 8736. Клировая ведомость церкви Иоанна Праведного  1916г.
2. Там же.
3. ВЕВ. 1917г. №14. 1918г. №14.
4. ВУМЗ. 26617/5, л. 67.
5. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 6 (также: д. 3, 39, 59, 348).
6. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 3 (также: д. 39, 59, 648, 653).  далее, те же источники.
7. ВЕВ. 1873г. №10.
8. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, ед. хр. 3.
9. ВЕВ. 1868г. № 5.
10. ГАВО. Ф. 496, оп. 4, д. 3.
11. Ильинский Н.А. «Из далекого прошлого». Рукопись. (Из личного архива профессора Педуниверситета г. Вологды. Камкина А. В.)
12. Там же. стр. 437об., 438.
13. Там же. стр. 439.
14. Там же. стр. 88.
15. ВЕВ. 1895г.  № 13.
16. Ильинский Н.А. «Из далекого прошлого». стр. 201, 252.
17. Там же. стр. 105, 147.
18. Там же. стр. 105, 106.
19. Там же. стр. 244, 245, 246.

Глава 7: «Отец Александр»

1. ГАВО.  Ф. 496, оп. 4, д. 648, лл. 242об. - 243.
2. ГАВО.  Ф. 496, оп. 4, д. 653, лл. 229об. - 230.
3. МУ «Устюгцентрархив», фонд Ф - 265, оп. 1, д. 305. Отчеты о состоянии раскола. Л. 18.
4. ФГАВО. Ф. 364, оп. 1, ед. хр. 8736. Клировая ведо-мость церкви Иоанна Праведного.
5. МУ «Устюгцентрархив», фонд Ф - 265, оп. 1, д. 305. Отчеты о состоянии раскола. Л.10.
6. Там же, д. 324. Отчеты о состоянии раскола. Л. 10.
7. Там же, д. 451. Отчеты о состоянии раскола. Лл. 1-2.
8. Там же, л. 2, 2 об.
9. Там же, л. 3.
10. Там же, л. 4.
11. МУ «Устюгцентрархив», фонд Р - 20, оп. 2, д. 241, Дело о заключенном А.Н. Углецком. Лл. 1, 4.
12. «Великий Устюг». Краеведческий альманах. Т. 1. Вологда, 1995. С. 137.
13. Архив ФСБ  г. Вологды.  Дело: П - 10844. Том 6. стр. 42.
14. Там же. Том 1. стр. 7, 8.
15. Там же.
16. Там же.
17. Там же. Т. 6, стр. 87. далее, там же.
18. Там же. Т. 1, стр. 65.
19. Там же. Т. 1, стр. 109.
20. Там же. Т. 6, стр. 153.

Глава 8: «Свидетели Божии»

1. Гагарин Ю.В. «Иерофеевщина, как течение в Истинно-Православном христианстве». далее, там же.
2. Концевич Е.Ю. «Воспоминания».  Глава: «Люди Божии, встреченные мною в жизни». публикуется по изданию: «Русский паломник». 1999г. №20. далее, цитируется по тому же изданию.
3. Там же.
4. Гагарин Ю.В. тот же источник, что и - 1.
5. Концевич Е.Ю. там же.
6. Сведения, здесь и далее, предоставлены Наумовым А.Н. - г. Петрозаводск, из его личного архива.
7. «Архиереи Русской Православной Церкви». митр. Мануила (Лемешевского). Здесь и далее, биографические сведения изложены на основании этого каталога.
8. «Постановление Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Нижегородского Сергия (Страгородского) и Временного при нем Патриаршего Священного Синода по «делу о нестроениях в Ленинградской, Яро-славской, Вотской и Воронежской епархиях», за №76 от 29-03 (ст.ст.) 1928г. «Акты Святейшего Тихона Патриар-ха Московского и Всея России.» (1917-1943гг.)  Москва. 1994г. в 2-х частях.
9. «Новые мученики Российские»: митр. Петроградский Иосиф (Петровых). Том 2. 1957г. сост. прот. Михаил Польский.
10. Там же, и далее.
11. Наумов А.Н. «Владыка Иерофей – епископ Никольский». газ. «Авангард», г. Никольск, Вологодской обл. - № 129; 6 ноября 1999г. (далее, изложение материала, на основе публикаций: г. «Авангард» - №№ 129-131, 133  за 1999г. и №№ 74, 75 за 2001г.).


ПРИМЕЧАНИЕ:
В заглавии - фото прот. Сергия Яхлакова - конец 30-х годов ХХ века.