Рекуонструкция 83

- Господин Шмидц, Вы точно уверены, что это Вам нужно, - молодой человек перестал улыбаться, и очень серьёзно посмотрел на собеседника. Несмотря на совою чисто русскую внешность, по-немецки он говорил весьма пристойно и владел манерами.
- Да, я так решил, думаю, что готов.
- Знаете, это не лучшее место. Дед когда-то рассказывал как это было, и правильно туда не попадать.
- Сколько ваш дед там провёл, - вежливо поинтересовался немец.
- Почти двадцать лет.
- Вот видите, - улыбнулся он снисходительно, - двадцать лет провёл и жив остался, а я всего сутки пробуду. К тому же я считаюсь большим… нет, лучшим специалистом в германии по этой субкультуре. Я прочитал всего Солженицина, множество писем, документов, встречался с очевидцами и даже сам написал книгу о большевитском терроре. Поэтому я просто должен увидеть всё своими глазами.
- Я понимаю, но там не книжные персонажи, ареальные люди. К тому же за полторы тысячи евро можно снять королевские апартаменты, а Вы тратите их на самое худшее место в мире, - попытался было молодой человек, но его решительный попутчик уже выходил из машины, так что тому оставалось только последовать его примеру.
Рядом с огромными, увенчанными колючей проволокой воротами, находилась обычная дверь, выкрашенная такой же плохой серой краской, как и сами ворота. Сбоку от двери красовалась вывеска: «Батарейная тюрьма, памятник истории», а над дверью висел плакат: «музей и историческая реконструкция». Дверь оказалась незапертой, и посетители вошли в небольшой, покрытый зелёной масляной краской тамбур, освещённый тусклой лампой в казённом зарешётчатом плафоне. Путь им преграждала массивная железная дверь, с небольшим квадратным окошком в центре.
- Господин Карл Шмидц, - по-русски сказал провожатый, нагнувшись к отверстию в двери.
- Пусть входит, - ответил равнодушный женский голос из скрипучего динамика.
Железная дверь перед ними щёлкнула и открылась, пропуская гостя внутрь под неприятный звон сигнализации.
Второе помещение было чуть побольше и тоже заканчивалось дверью. Справа на стене поблёскивало мутное зеркало, но обернувшись Карл заметил за своим отражением силуэт человека по ту сторону стекла, а под зеркальным окошком узкую прямоугольную щель. В ту же минуту из щели выскочила деревянная коробочка, и тот же женский голос принялся чеканить над самой головой:
- Деньги, ключи, документы, колющие-режущие предметы, алкоголь, наркотики…
Молодой человек за дверью стал быстренько переводить и гость высыпал содержимое карманов в предложенную ёмкость. Ящик задвинулся внутрь, минуту длилась тишина, а потом он снова выскочил, только вместо веще там лежала теперь печатанная бумажка, со сделанными вручную пометками.
- Распишитесь.
- Это опись Ваших вещей, - пояснил переводчик, - чтобы ничего не пропало.
Карл взял старомодную чернильную ручку, оставил свой автограф и вернул всё обратно в лоток. Женщина за стеклом приняла расписку, щёлкнул замок, зазвенела сигнализация и открывшаяся дверь пропустила любознательного туриста на залитый солнцем двор.
Здесь всё было просто, сурово и живописно: полукруглую форму кирпичной тюрьмы повторяла высокая бетонная стена, оплетённая сверху проволокой. За воротами на вышке стоял вооружённый часовой, вдоль забора тянулся ещё один ряд ограждения из колючей проволоки, образуя коридор, а между ним и тюрьмой оставалось метров десять вытоптанного чистого двора. Небольшие окна старинного высокого трёхэтажного здания, закрывали несколько слоёв решёток, так что стёкол было даже не видно. У входа гостя встречали два милиционера, которые тут же встали у него за спиной с обеих сторон, и хотя ни один из них к нему даже не притронулся, у Карла возникло чёткое ощущение, что он зажат в железные клещи.
«Здорово», - подумал немец и чуть улыбнулся. В этот момент себе он казался персонажем романа Кровавый восход, или даже героем рассказа Кремлёвские палачи. Для антуража не хватало лающих с пеной у рта собак, и заглушающего их гимна Советского Союза, но подумать об этом он не успел, так как двор был мал, а милиционеры шагали быстро.
Перед дверью в здание, эскорт оперативно поменял позицию – один сопровождающий сдвинулся вперёд-влево, чтобы нажать кнопку звонка, а второй зашёл сопровождаемому за спину. Дверь открылась и все троя вошли тем же чином, что двигались через двор. Внутри было тихо, сумрачно и пусто, потолок, в котором глухим эхом отдавались шаги, аркой нависал над головами, как свод высокой пещеры. Сырой коридор, с крашеным бетонным полом и серыми стенами подвёл их к перекрёстку, закрытому железной клеткой. Прямо напротив, на другой стороне клетки, сидел охранник и читал газету.
- Всё в порядке? – спросил он, поднимая глаза, когда эскорт остановился.
- К товарищу майору, - ответил один из конвоиров.
Вход в клетку открылся, они вошли внутрь, прикрыли за собой дверь и только после того как щёлкнул замок, открылась другая в коридор направо, куда все незамедлительно проследовали.
Возле одной из череды одинаковых дверей без ручек остановились, и милиционер вежливо постучал.
- Входите, - раздался окрик изнутри, после чего дверь приоткрылась.
- Проходите, - сказал один из сопровождавших, и по его интонации, и по едва уловимому жесту гость понял, чего от него ждут, и вошёл в помещение.
Комната майора была не очень большой, но высокой. Напротив двери светлым пятном располагалось окно, на котором, сквозь плотные грязные занавески, угадывались толстые прутья решётки. Справа стоял покосившийся шкаф, рядом с которым в углу сидел молодой белобрысый офицер, а на самом шкафу, сообщал о том кто и сколько намолотил зерна в закрома родины допотопный радиоприёмник. Слева от входа стоял массивный стол, нижняя часть которого была грязной от обуви, а верхняя от немытых рук, стаканов чая, сигаретных окурков, пятен чернил и бог знает чего ещё. На столе лежала подшивка газет, со звёздами и портретами каких-то вождей, пепельница полная окурков и чернильный прибор. За столом восседал плохо побритый офицер, крупного телосложения, с багровой физиономией, явно не интеллигентной породы. От него несло перегаром и каким-то мерзким дешёвым одеколоном. Вместо иконы, над головой майора висел портрет Леонида Ильича Брежнева, о чём свидетельствовала соответствующая надпись под ним. Освещалось помещение двумя лампами дневного света, на почерневшем от сигаретной копоти потолке, одна из которых потрескивала и мерцала.
- Ну, что стоишь? Садись, - неприветливо сказал начальник, кивая на низкую кривую табуретку напротив стола.
- Кам ин энд сит даун, - отозвался из угла белобрысый, подскочив со своего стула.
- Значит Карл Шмидц, правильно? – как бы нехотя прожевал майор глядя в немецкий паспорт, и грубо перелистывая страницы.
- Ja. Karl Shmidtc, - отозвался с шаткой табуретки немец, услышав свою фамилию.
- Это хорошо, что не отказываетесь. Так, японская виза, турецкая… Цель вашего визита в Советский Союз?
- Вай ю кам ту Совиет Юнион? – проговорил переводчик с жутким акцентом, который в народе именуют «рязанским».
- Я турист, нахожусь в стране легально, с целью изучения культуры…
- Говорит, что турист товарищ майор, - перебил его молодой офицер, повысив голос.
- Турист говоришь? – как-то въедливо произнёс товарищ майор и прищурил глаз, - знаем мы таких туристов… Повторяю вопрос: какова цель прибытия в СССР? – прогремел он в полный голос.
- Вай ар ю каминг ин ве юэсэсар?
- Я же сказал уже, я турист.
- Настаивает, что турист, - заспешил белобрысый.
- Та-а-ак, а мы думаем, что ты немецкий шпион, - начальник перегнулся через стол пристально посмотрел на немца, - переводи.
- Ви финкиг, ю а спай.
- Нет, я не шпион. Я даже в армии не служил, я преподаватель в университете. И вообще я пацифист и далёк от политики.
- Отрицает, говорит, что профессор.
- Ладно, посмотрим, какой он профессор. Скажи, что задерживаем до выяснения личности и проверки обстоятельств. Выводи.
- Ю стей хия, ви чек ю идентети.
Двери открылись и те же милиционеры вошли, чтобы вывести подозреваемого.
- Тебе было бы неплохо подучить свой английский, дружище, если хочешь удержаться на работе с туристом, - снисходительно обратился господин Шмидц к молодому переводчику выходя.
- Что он сказал? – прорычал майор.
- А пёс его знает, про Англию что-то. Точно шпион, вражина.
- Иди с ними, может перевести надо.
Конвой подвёл подозреваемого в шпионаже обратно к клетке.
- Руки за спину, лицом к стене, - безразлично скомандовал один из конвоиров.
- Хендз бяк, фейс ту вол.
- Да пошёл ты, - отозвался Шмидц, после чего ощутил, как одна его рука, а именно правая, как бы сама собой до упора загнулась за спину вопреки его воле, а шершавая серая стена придвинулась к самому лицу.
Щёлкнул замок, открылась клетка, и он простым точным движением был направлен внутрь. Всё время процедуры, а заняло это не больше тридцати секунд, иностранец ощущал отчётливую боль в плече, которая не только сковывала тело, но и парализовала работу мозга. Но как только внутри клетки рука вернулась в привычное положение и боль прошла, он повернулся лицом к безразличной сытой физиономии молодого садиста в милицейской форме и сказал:
- Мужик, ты что творишь? Ты понимаешь, кто перед тобою?
- Отвернись, смотреть не положено, - равнодушно ответила физиономия.
- Твою мать, когда я выйду, я найду тебя и поквитаюсь… - произнёс обиженный Карл в сердцах, переходя с английского на немецкий, после чего обнаружил перед своим носом начищенные милицейские ботинки, и медленно нарастающую боль в скуле. Удар нанесли настолько профессионально, что было непонятно, кто это сделал.
Пара сильных рук взялась за его воротник, подняла в вертикальное положение и когда в очередной раз щёлкнул замок, повлекла по очередному коридору. Стражи закона не ослабляли хватку, в то время, как ноги подопечного семенили, едва касаясь носочками пола, руки его беспомощно висели по сторонам, заблокированные натянутым пиджаком. Конвоиры толкнули одну из дверей, и втащили туда ошалевшего немца.
Помещение служило кладовой, напротив двери тянулся гладкий стол, за столом стоял худой человек, в синей робе, с испуганными большими глазами, а за ним стеллаж с какими-то вещами.
В глазах нового персонажа, Карлу стало как-то неловко предстать в таком нелепом виде, поэтому он выпрямился и поправил на себе смятую одежду. В кладовой было душновато, и одновременно прохладно, пахло пылью и плесенью.
- Раздевайся, - скомандовал охранник.
- Гет сют оф, - произнёс горе-толмач.
- Пошёл ты, - огрызнулся было гордый немец, от чего сразу получил пару тычков под рёбра.
Когда дыхание восстановилось, Карл выпрямился и рассудил, что лучше делать что просят, потому, что в каждой игре свои правила, и на правила этой, он вроде как подписался добровольно.
С него сняли всё, провели нагишом вдоль столешницы в следующее помещение, где находился душ, построенный ещё в те времена, когда кафельная плитка не была изобретена, включили воду и пихнули под, бурые, чуть тёплые струи, отдающей ржавчиной жижи. Что такое хозяйственное мыло Карл Шмидц не знал, но быстро понял под воздействием обстоятельств, природу этого вонючего предмета.
Когда с гигиеной было покончено, пленника вернули обратно в коридор, где заключённый с большими глазами выдал ему свёрнутые стопкой белое вафельное полотенце, синие безразмерные трусы до колен, ношеную майку-алкоголичку, синюю застиранную робу и ободранные тапки из кожзаменителя. Мучители терпеливо ждали, когда их жертва переоблачится, и как только это случилось, прозвучала следующая команда:
- К белой стене, фотографироваться.
- Фото, - подал голос молчавший до сиз пор переводчик.
Подозреваемого подвели к выкрашенному мелом участку стены, и человек в робе, достав с полки допотопный фотоаппарат, несколько раз ослепил его вспышкой, спереди и сбоку.
- Получить спальные принадлежности.
Ослепшего немца с белыми пятнами в глазах вернули к месту раздачи. Перед ним на стол плюхнулись тонкий свёрнутый валиком матрац, солдатское синее одеяло, плоская подушка и две простыни.
- С вещами на выход, - скомандовал конвоир.
- Тейк ё финк энд гоу эвэй.
Карл собрал утлый скарб и направился к двери. В том же коридоре, но на другой стороне и через несколько дверей, процессия остановилась.
- Лицом к стене.
- Фейс ту вол, - отозвался белобрысый приспешник зла.
Карлу стало решительно неохота спорить с этими тупыми правилами этих тупых людей, и он повиновался их тупому требованию, краем глаза поглядывая за тем, что будет дальше. В это время один из конвоиров отодвинул железный кружок от глазка и заглянул внутрь, затем открыл окошко в железной двери и чуть присев внимательно смотрел какое-то время, и только после этого, закрыв «кормушку», потянул засов камеры, повернул ключ и открыл дверь.
Глубокое вытянутое от двери к окну помещение имело полукруглый свод потолка, от чего казалось, что тот давит на голову. Вдоль одной из стен располагались три двухярусные кровати, а напротив них длинный стол с лавками по обеим сторонам. Справа от входа находилось то, что можно было назвать туалетом – дырка в полу, отгороженная узенькой стеночкой, на другой стороне которой из стены торчал кусок трубы, к которой, в свою очередь, был прикручен медный, какающий кран. Над краном висело треснутое зеркало, с чёрными язвами на амальгаме, а под ним ржавая эмалированная раковина, с паутинками трещин. Воздух тут был настолько спёртым, что подозреваемый в шпионаже сразу покрылся липкой испариной, а едкая вонь состоявшая из чудовищной смеси запахов человеческих тел, сырости, табачного дыми и канализации, больше подошла бы зверинцу.
Все кровати, кроме той, что была верхней ближе всех к двери, оказались застелены. В камере находилось пять человек: лысый старик, стоящий напротив наглухо зарешетчатого окна и читающий в тусклом его свете книгу, бритый на лысо здоровяк средних лет, пьющий чай на дальнем конце стола, и два мужичка лет пятидесяти, с короткими причёсками седых волос, которые молча сидящих по обеим сторонам стола друг напротив друга. Ещё один человек спал на нижнем этаже кровати, которую Карл определил как свою.
- Пополнение к вам, - произнёс милиционер впуская клиента, - иностранец.
Прямо у входа, на грубо окрашенном грязном бетонном полу, белел прямоугольник чьего-то вафельного полотенца, которое вежливый и рачительный немец аккуратно переступил. Дверь тотчас закрылась, лязгнул засов, щёлкнул замок и в повисшей тишине взгляды новых попутчиков в приключения направились на пытливого исследователя.
- Моё имя Карл Шмидц, - громко произнёс гость заученную фразу по-русски. – Здравствуйте товарищи.
- Товарищи на вышках с автоматами стоят, - отозвался старик у окна, - а мы тут сидельцы.
По камере пронёсся одобрительный смешок, после чего все потеряли к гостю интерес. Тот, что у окна уставился в книгу, здоровяк подул на стакан и сделал глоток, седые мужчины скинули с плеч робы, достали откуда-то карты, рассыпали по столу деньги и возобновили прерванную игру. Один из них был в майке, на обоих его плечах красовались звёзды, другой с голым торсом, грудь его украшала церковь, над которой виднелась короткая размытая надпись.
Постояв с минуту, господин Шмидц решил, что жать, собственно, нечего и, закинув вещи на свободную шконку, подошёл к столу. Здесь его внимание привлекли явно самодельные карты, тонкой работы, и желтоватые бумажки с портретом Ленина, лежащие на столе. Дело в том, что вскоре после его рождения ГДР перестало существовать, поэтому невиданные купюры вызвали в немце неподдельный интерес и он взял одну из них в руки.
- Э, Фриц, деньги на стол верни, - распорядился один из игроков, указывая пальцами на то место, где лежал рубль.
- Простите, конечно, - смутился Карл своей бестактности.
В этот момент его взгляд упал на синеющую на груди уголовника надпись.
- Боп, твоё имя Боп? – со смесью радости и удивления догадался иностранец, показывая на знакомые буквы.
- Вор, - отозвался тот взглянув на себя, - тут написано вор, ты понял? Эй, Шнырь, харе дрыхнуть! У тебя тут какой-то фраер хату топчет. Оформляй прописку, - громко произнёс он не глядя на гостя.
Со шконки подскочил долговязый длиннорукий мужчина лет тридцати, с лошадиной челюстью и жилистым телом. Торопливо одев поверх трусов штаны, он подбежал к двери, внимательно посмотрел на девственно белое полотенце, потом, словно охотничья собака, прошёл глядя пристально в пол до Карла, и только тогда поднял на него заспанные глаза. Его пальцы были синие от размытых татуировок, и на шее красовались какие-то непонятные европейцу символы.
- Ты кто такой, дядя?
- Я не понимаю, что ты говоришь.
- Ты что, тупой? Имя как спрашиваю?
- Моё имя Карл Шмидц, - повторил Карл заученную фразу.
- Чё ж ты Штирлец хату мараешь? Тебя что, твоя Ева Браун не учила ноги вытирать? Или ты думаешь, что ты тут у нас гадить будешь, а мы за тобой подтирать? Ну что молчишь?
- Я не понимаю, чего вы хотите.
- Вот иди сюда, - Шнырь схватил его за руку и подвёл к двери. – Видишь коврик? Это для тебя специально положили, чтобы ноги вытирать. Что, не понятно? Но-ги, го-во-рю вы-ти-рать…
Уголовник сделал характерное движение ногами, указывая на полотенце.
- Давай, иди вытирай ноги, как положено. Давай-давай!
Немец стал догадываться, чего от него ждут. Ему сделалось стыдно, что придя к этим людям, он так грубо нарушил их этикет и традиции, поэтому, не заставляя хозяев более ждать, он совершил то, чего от него требовали.
- Хорошо Штиреиц, - улыбнулся Шнырь железными зубами, - молодец. А теперь подтереть за собой.
Он моментально принёс из угла жестяное ведро и большую грязную тряпку.
- Давай, подтирай за собой, что ты тут нагадил. Вон там вода, - он кивнул на кран, - и по бырому убрал.
Не привыкший к такому обращению немец всё ещё не верил своим глазам, и смотрел на говорящего, как молодой призывник на бывалого солдата, одновременно понимая, и не соображая, чего от него хотят.
- Взял тряпку тебе сказано, - прикрикнул зек, и сунул ему инвентарь, после чего подошёл к крану, сполоснул руки и направился к столу.
«Наверное это справедливо» - подумал исполнительный немец, набрал в ведро воды и принялся протирать пол, под одобрительные взгляды своих новых товарищей-сидельцев.
Когда он вылил воду из ведра в то, что было заменой унитазу и помыл руки, проворный Шнырь, достав из кармана кусок мела, нарисовал на стене футбольный мяч и рукой подозвал немца. Туда же подошёл здоровяк и встал в метре от них.
- Ну что, в футбол играешь? Фут-бол, ферштейн?
- Да, я понял. В молодости я играл за университетскую команду.
- Да, играешь? – закивал головой уголовник.
- Да, - выдавил из своего куцего словаря русского языка Карл.
- Хорошо.
Шнырь подошёл к крану, открыл его, изогнувшись всем телом припал ртом к воде, и сделав несколько глотков вернулся обратно.
- Ну давай, играй, - сказал он вытирая рукавом рот, - чего стоишь? Дай ему пас, - он указал на мяч и на здоровяка.
- Я не понимаю, чего ты хочешь.
- Пас, говорю, подавай! – уже почти кричал зек, жестикулируя словно на стадионе, и показывая удар по мячу.
Простоватый немец, вместо того, чтобы подыграть шутнику, попросить показать ка это делается, или ещё как-нибудь выкрутиться из ситуации, нерешительно ткнул ногой нарисованный мяч.
- Да ты соображаешь, Штирлиц! Давай ещё, пас ему, пас.
Карл снова вяло ткнул картинку.
- Да ты чё, издеваешься? Дай ему пас, - кричал Шнырь, протягивая ладонь в сторону приготовившегося к игре здоровяка. – Бей, говорю, нормально!
Карл снова ткнул мяч и тут же получил кулаком в бок от нетерпеливого тренера. Это уже было возмутительно, гордый сакс резко повернулся, чтобы проучить хулигана, а заодно и поквитаться за все сегодняшнюю обиду, но тот проворно отпрянул. Зато сбоку ловко подскочил его напарник, и лёгким футбольным движением подсёк немецкому спортсмену ногу. Тот потерял равновесие и упал бы лицом вперёд, если бы не любезно подставленный точно под солнечное сплетение кулак Шныря. Задыхаясь, господин Карл Шмидц повалился ничком на пол, после чего несколько пар ног обработали его бока увесистыми тумаками.
- Групповое избиение без предварительного сговора – хулиганство, - зачитал старик у окна порывшись в книге, минут через пять после начала экзекуции. Разгорячённые спортсмены нехотя заняли свои места на скамейке запасных.
- Ну что, понял как в футбол играют? – наклонился к немцу спортивный палач. – Вставай давай, с тебя пенальти.
Осознав, что игра не окончена, Шмиц уразумел, что выгоднее быть футболистом, чем мячом. Кряхтя и чертыхаясь, он поднялся, и стал со злобой лупить по меловому кругу, пока тот не превратился в размытое пятно.
- Лдно, хватит, - лениво сказал Шнырь, когда немецкий игрок выбился из сил, - конец первого тайма. Так ты ничего и не понял, но не переживай, мы тебя, суку, перевоспитаем. Пойдём шконку тебе выпишем.
Карл прихрамывая отошёл от злополучной стены.
- Это будет твоя шконка, тут как раз твоё барахлишко уже лежит. Да, а вот и моё полотенчико, - злодей стащил белое полотенце с верхней койки, - а твоё вон там, у порога. Ты бы убрал его, а то потопчут. Вон тряпку можешь на его место положить.
Каким-то чудом поникший немец осознал смысл слов уголовника, подобрал с пола полотенце, положил на его место тряпку, и мысленно вытирая слёзы обиды, принялся застилать кровать. Очень скоро загремела кормушка, и высокий неровный голос позвал:
- Баланда, подходи по одному.
Зеки не шелохнулись. Через минуту старик у окна отложил книгу, встал и не спеша поплёлся к двери. За ним потянулись остальные, тоже не торопясь, словно нехотя. Карл, чуя шаткость своего положения, подошёл последним и чуть склонившись, посмотрел в окошко.
- А, новенький, - узнал его баландёр, тот самый паренёк, который выдавал робу, - держи миску, ложку и кружку.
Зеки сели ближе к окну, оставив достаточно места за столом для немца. Ели молча и неторопливо. Кроме отвратного варева, состоящего из брюквы, макарон, мясных волокон и расплавленного жира, на обед выдали по два квадратных куска грубого чёрного хлеба и по чашке отвратительного сладкого чая. Такого обеда за свои собственные деньги господин Шимдц ещё не пробовал. Но остальные кушали спокойно, а других вариантов в камере не было. Через двадцать минут кормушка снова открылась, и баландёр собрал грязную посуду.
После обеда арестантов вывели на прогулку. Круглый тюремный двор был поделен кирпичными стенами на набольшие загоны, в один из которых выпустили население нашей камеры. Стены загона были исписаны надписями и похабными примитивными картинками, высоко над головой его покрывала крыша из решетки, над которой маячил часовой. Зеки сначала выкурили по сигарете, с гадким едким дымом и картонной трубкой вместо фильтра, а потом молча гуськом медленно побрели по кругу заложив руки за спин. Карл сделал пару кругов, но понял, что от пережитого устал, а от съеденного ноет живот, и сел в угол, опершись спиной о стену.
- Не сидеть, - окликнул часовой. – Поднимите его, а то все в камеру вернётесь.
- Вставай гад, - процедил сквозь железные зубы Шнырь, и седлал знак выйти из угла.
Немец не стал испытывать судьбу, слов часового он не понял, да тот и был далековато, а вот взгляд матёрого преступника, находящегося в двух шагах, послужил хорошим мотиватором к действию. Живот прошёл, а ноги сами принялись ходить по двору.
После прогулки уголовники сели играть в карты. Игра была короткая и очень азартная, по столу сновали металлические монеты и сигареты, иногда вспыхивали споры грозившие перерасти в потасовки. Минут через двадцать этой забавы скрипнул волчок, затем открылась дверь и на пороге показался молодой офицер-переводчик.
- Так, кто сегодня в наряд коридорным? – властно спросил он слабым голосом.
- Пусть Штирлиц идёт, - отозвался здоровяк, - он сегодня за поломоя.
- Шмидц, - скомандовал офицер, - ком цу мир.
В тесной кладовке были ведро, щётка, тряпка, кран с водой, два куска мыла и запах подгнившего скунса. С горем пополам офицер объяснил, что пол нужно намылить, поскоблить щёткой, а затем промыть чистой водой при помощи тряпки. Отведённый коридор был длинным и холодным, словно заброшенный бункер времён войны, и процесс чистки, как бы не изобретал рациональный немец способы упростить свой труд, затянулся на несколько часов. Майка намокла от пота, грубая роба тёрла под мышками, подмокшие тапки соскальзывали с ног, но надзиратель требовал работать в форме, разрешив лишь расстегнуть верхнюю пуговицу куртки и закатать рукава.
Вернувшись в камеру Карл увидел, что зеки скучились над партией в шахматы. Фигуры были серыми и черными, и он догадался, что они вылеплены вручную из хлеба. Партия была сложной, играли старик и один из седых мужчин, кажется тот самый, который вор. Обливаясь потом немец сидел за столом, тупо глядя перед собой в пустоту. Он физически сильно устал, и не отказался бы от порции шприца, но в ситуации ничего не оставалось, кроме как дать телу время просто сидя расслабиться и отдохнуть. Затем Карл опомнился, что куртку можно снять, однако в духоте камеры эта мера помогла мало. Хотелось пить, но взять праздно стоящую посреди стола бурую от чая кружку он не решался. Раз остальные урки хлебают прямо из крана, значит есть опасность вызвать негодование, переходящее в жестокие побои со стороны правообладателя кружки. Поразмыслив над правом собственности при социализме, господин Шмиц встал на затёкшие ноги, подошёл к крану, и попробовал нагнуться, чтобы выпить воды. Это оказалось не так просто, пришлось глубоко присесть, подставить ладонь и хлебать на манер лошади. Вода была мерзкой, по телу сразу заструились капли пота. Немец смочил лицо, голову, и, вернувшись на своё прежнее место, снова уставился в стену напротив. Мысли налезали одна на другую, приходила думка, что аниматоры явно переигрывают, или что возможно он заслужил такого испытания прежней беспечной жизнью, а ещё, что он осёл, что доверился этим русским и заплатил за аттракцион, оказавшийся простым обманом. Очень скоро господин Шмилц уже казался себе жалким глупцом, и исподволь принялся считать минуты, до окончания эксперимента.
Потом принесли ужин, такой же отвратительный как и обед. Хлеба был один кусок, зато сверху на нём лежала небольшая шайба из сливочного масла, а вместо чая дали молоко. Но радоваться было рано, потому что проворный Шнырь подхватил со стола его масло вместе с хлебом, и оттащил его старому пахану. Тот масло взял, а хлеб велел вернуть немцу, который почти уже плакал от обиды. Запихивая в себя жижу из варёной капусты, разбухшей перловки и кильки в томатном соусе, горе-шпион почему-то вспомнил тот ресторан в Баварии, у которого, после его разгромной статьи в газете, отняли звезду мишлен. Тогда придирчивый Карл выразился, что это кулинарный ад, но только теперь он понял, как был далёк от истины. Его представления об ужасах ГУЛАГа почему-то касались количества пищи, а не её качества, но сейчас, преодолевая рвотный рефлекс он стал догадываться о том, что имел весьма радужные представления о советской действительности.
Когда забрали посуду, блатные сели за неторопливый разговор, из которого Карл не понял ни слова. Но скучать не пришлось, так как, что очень скоро рези в брюхе заставили его идти на парашу. Видя, как делают это другие, он попытался примоститься на корточках напротив дырки в полу, из которой поднимался отвратный смрад прохладного воздуха. Сидеть было неудобно, мышцы ног с непривычки болели, а кишечник не спешил расставаться с едкой массой. Каждый звук, который издавал при этом последний, сокамерники сопровождали короткими замечаниями и задорным смехом. Вместо туалетной бумаги рядом с парашей лежали обрывки старых газет, и хотя Карл считал, что печатная краска и информация содержащаяся в статьях могут негативно повлиять на состояние организма, теперь выхода у него не было.
Вернувшись он обнаружил, что зеки снова режутся в карты. Теперь в напряжённом поединке столкнулись Шнырь и здоровяк. Из разговора он догадался, что здоровяка звали Бивень. Кстати, остальные тоже имели погоняла, так мужичка с татуировкой «вор» называли Гангреной, на теле он имел несколько кривых шрамов, то ли от неудачных операций, то ли от ножевых ранений. Второго седого мужичка величали Фомкой, у него не хватало зубов, а на лице тоже было несколько старых, еле заметных шрамов. Старика смотрящего все называли Отец, кроме лысой головы, проваленного носа и золотого зуба, он не имел каких-то примет.
- Бивень, сука, ты мухлюешь! – завопил Шнырь.
- Всё по-честному, - набычился тот.
- Где по-честному? Мухлюешь гад.
- Ты за базаром-то следи…
- Э, мужики, смухлевал ведь? Что за дела? Все ж видели!
- Ладно, вопрос спорный, - нехотя заговорил Гангрена, - замнём для ясности. Давайте я перемешаю, и переиграем.
Карты загуляли в руках бывалого вора так, словно жили своей жизнь. Оба соперника не отрываясь смотрели за колодой, словно загипнотизированные.
- Ну что, - ухмыльнулся Гангрена, - кто хочет выиграть?
- Давай три кона на всю ставку, - выпалил нервный Шнырь.
- Согласен, - отозвался Бивень и игра началась.
Три кона пронеслись моментально, игроки лупили картами об стол, что-то выкрикивали и громко орали друг на друга, когда игра окончилась.
- Карточный долг – святое, - утихомирил всех Отец.
- Ну, дай отыграться, - сопротивлялся Бивень уже совсем тихим голосом, - я же выиграл в прошлый раз, мог бы и не соглашаться переигрывать.
- Давай, давай, плати, - злорадно потирал руки Шнырь, - долг платежом красен.
Здоровяк покорно положил голову на стол и открыл рот. Шнырь снял с ноги оба тапка, сунул один в другой, помахал ими в воздухе навроде молотка, потом вынул из кармана обломок карандаша, и сунул Бивню в рот.
- Один раз, как договаривались, не сможешь – сам виноват.
- Не ссы, ща всё будет.
Он размахнулся и с силой стукнул по торчащему изо рта стрежню. Бивень рванулся, подскочил, и удерживая руками бегущую изо рта кровь, рванулся к раковине. На столе, в красной лужице белел выбитый зуб.
- Во, трофей, - довольный Шнырь взял его двумя пальцами, вытер об рукав и посмотрел на свет.
Ошарашенный Карл не верил своим глазам, и поминутно оглядывался то на полоскающего рот и плюющегося Бивня, то на довольного собой Шныря.
- Что Фриц, хочешь сыграть?
Немец отчаянно помотал головой и уставился в стену напротив себя. Уголовники смачно заржали.
- Ничего, я припомню, - мрачно пробурчал Бивень, садясь на своё место.
Зеки снова принялись что-то обсуждать. Карл опасался на них смотреть, произошедшее только что полностью разогнало мысли в его голове, и он с тоской отсчитывал секунды до выхода на волю. Увиденное и пережитое, никак не совпадало с его прежним опытом, знаниями и представлениями о людях. Благословенная Германия отсюда казалась райским садом, с картин Брейгеля, такой же прекрасной, гротескной и нереальной. Эти стены, эти люди и он сам в робе среди них, отняли у Карла Шмидца то чувство себя, с которым он прожил многие годы, и теперь он сидел словно голый, потерпевший крушение моряк на необитаемом острове. Нет, скорее как голый космонавт на луне, хотя это сравнение абсурдно, но ощущал он себя именно так. В опустевшей душе не было ни желаний, ни идей, и только эхом отзывались непонятные грубые слова варварского русского языка.
Находясь в сей тоскливой прострации, Карл вдруг отчётливо увидел, что именно сама тюрьма, сама камера и являются источниками его страданий и мук, словно из-под полукруглого свода на него и на остальных стекают невидимые эманации боли. Поражённый, он огляделся по сторонам. Со всех стен, с потолка, от пола, от людей исходило нестерпимое ощущение тоски, обречённости и боли. И зеки и менты были не просто гады, они в этой атмосфере не могли иначе. Мало того, эти люди ежеминутно прилагали усилия, чтобы по возможности оставаться людьми, и не  превратиться в то, чего хочет от них тюрьма. Но самое страшное, что боль, тоска и отчаяние стали просачиваться и в его лакированную душу, проедать в ней ржавые плеши, лишая чистоты и невинности, бережно хранимые с детства. И чем больше господин Шмидц так сидел, тем глубже и необратимее становились изменения, тем сильнее давил потолок, и тем ярче вонь из параши проявлялась через запах его собственного пота.
Потом открылся «волчок», скрипнула кормушка и отворилась тяжёлая дверь. Все встали как по команде и построились в ряд вдоль кроватей. Зашли товарищ майор и два конвоира.
- Та-ак, - начал майор, - все на месте? Хорошо, вечерняя поверка.
Он открыл папку со списком и стал громко зачитывать. Оказалось, что у каждого зека были вполне человеческие имена: Василий, Анатолий, Иван. Когда начальник называл имя и фамилию, один из сокамерников Карла говорил «я», поэтому, когда в конце назвали его имя и фамилию, он тоже сказал «ja», чем вызвал смешок.
- Нарекания, замечания, просьбы есть? Хорошо, дежурный доложите.
- За время моего дежурства, - громко рапортовал Шнырь, - никаких происшествий не произошло.
- Готовьтесь к отбою.
Зеки принялись расправлять кровати и ложиться под одеяла. Карл разделся до майки и трусов,  откинул одеяло и простыню, и только попытался подняться на скрипучую кровать, как услышал у себя за спиной тихий, но вызывающий оторопь голос.
- Эй, Штирлиц, ты куда? – перед ним стоял полуголый Отец с татуировкой Ленина на одной груди и Сталина на другой, - твой наряд ещё не окончен. Эй, Шнырь, объясни фашисту как парашу драить.
Шнырь пулей вылетел из-под одеяла.
- Пойдём, сука, работать, - почти в лицо выкрикнул он растерявшемуся немцу, и схватив его за руку своими холодными костлявыми пальцами, потащил к параше.
Пока смотрящий не спеша тщательно умывался, Карл проходил интенсивный курс общественной гигиены.
- Вот это щётка, это зубной порошок, - сев на корточки возле толчка, объяснял ему зек как идиоту, - значит, набираешь немного порошка и чистишь, - он сделал характерное движение рукой, - ты понял?
Немец глядел большими глазами, так как не совсем понимал смысл происходящего, но тут сзади подошли ещё два уголовника, в одних трусах и со скрещенными на груди руками. Они смотрели и молча улыбались. Шнырь сунул ему в руки жёсткую деревянную щёточку и баночку в форме картонной шайбы.
- Ты понял спрашиваю? Не понял что ли, сука? – резко заорал уголовник, подаваясь корпусом вперёд и занося руку для оплеухи.
Колени господина Карла как-то сами подкосились, и он присел.
- Вот то-то, - резюмировал Шнырь, - давай наяривай фуфел. Ты смотри, я тебе сорок первый ещё припомню. Ты у меня ещё за Сталинград ответишь, фашист недобитый.
Мысли в голове профессора и лучшего в германии специалиста по советской уголовной субкультуре, забегали как перепуганные тараканы, а затем, сбившись в кучу, окатились куда-то в угол сознания, притаившись бесформенным серым клубком. Преодолевая ужас и отчаяние, он принялся тереть пожелтевшую эмаль, уходящую в зловонную даль. Непроизвольно трясущиеся руки хорошо помогали совершать необходимые движения, а звонкая пустота в душе позволяла не думать о происходящем. Каждый из подходящих к параше сокамерников, старался «невзначай» наступить ему на руку или ногу, когда собирался эту самую парашу оседлать.
Лампы дневного света под потолком погасли, остался только вымазанный красной краской плафон дежурного освящения над дверью, скрипы кроватей прекратились, а Карл скрёб злосчастную воронку пока не решил, что придраться уже не к чему.
Он тщательно отмыл руки, ноги, протёр грудь и подмышки, нестерпимо воняющие едким потом, после чего залез на скрипучую панцирную кровать, и мгновенно  заснул.
Разбудили его среди ночи какие-то звуки. Внизу, под ним явственно слышались приглушённые крики или стоны и вся шконка ритмично содрогалась. Он обомлел от страха понимая, что там либо кого-то насилуют, либо избивают. Ужас ветерком пробежал по спине, лицо покрылось холодным потом, и немец лежал не шевелясь, словно в надежде, что палачи не заметят его существования. Но скоро экзекуция на первом этаже закончилась и незаметно для себя, он снова провалился в сон.
Проснулся Карл Шмидц, тюремное погоняло Штирлиц, от грохота засова. Он соскочил с кровати, и заметив, что сокамерники уже одеты, быстро напялил на себя робу.
- Та-ак, все на месте? – дежурно спросил попахивающий перегаром майор, - хорошо. Встать лицом к стене, руки за голову – плановая проверка помещения и обыск личного состава.
Немец ничего не понял, но последовал за остальными, а милиционеры принялись переворачивать постели и рыскать по карманам.
- Товарищ майор, смотрите, что тут, - охранник вытащил из кармана куртки Карла вчерашнюю колоду карт.
- Ай да немец, - удивился начальник, - карты? Не положено, конфискуем. После завтрака ко мне на допрос. Так, что ещё? Шнырь, а что с лицом?
- Упал гражданин начальник.
- Где это ты упал?
- Во сне с кровати свалился. Приснилось, что в побег подался, а вы меня поймали и прикладом по морде. Просыпаюсь - на полу и бланш под глазом.
Зеки засмеялись. Под глазом Шныря действительно набухла фиолетовая гематома.
Больше работники правопорядка в камере ничего не нашли, и, оставив за собой беспорядок, убрались восвояси.
- Немец, сука, карты проебал, - заявил Фомка, как только дверь закрылась. – Должен будешь, понял?
Зеки лениво принялись собирать свои постели, после чего уселись за стол, и достав откуда-то новую колоду таких же рисованных карт, принялись играть. Внимание Карла остановилось на Гангрене, который начал что-то мастырить. На столе появилось два бритвенных лезвия, два огрызка карандаша, нитка и куски проволоки. За пять минут опытный вор собрал «трактор», сунул в кружку с водой и подключил к единственной розетке. В закипевшую воду была высыпана целая пачка чая, в форме кубика со слоном, затем напиток долго стоял на столе прикрытый какой-то книжкой, и в конце концов зеки принялись по очереди отпивать из кружки тёмную жидкость, подёрнутую сизой плёнкой.
Карл решил, что это какой-то ритуал самоистязания или даже членовредительства, поэтому не притронулся  к поставленной перед ним кружке.
- Пей немец, это русский чай. Чифирь называется. Давай-давай, не робей, за всё уплочено!
Подозреваемый в шпионаже против несуществующего Советского Союза решил не искушать судьбу смекнув, что после завтрака уже будет реабилитирован и сможет попасть на воле к врачу, но до этого момента ещё нужно дожить, а значит придётся играть по правилам. Густой бурой жижи над осевшей заваркой оставалось на глоток. Рот связало горечью, и он поморщился, под одобрительный смех блатых. Через минуту сердце запрыгало в груди, тошнота прошла и всем телом завладела небывалая бодрость. Но интересней были метаморфозы в душе, которой стало как-то безразлично происходящее, и не было уже ни жалко себя, ни обидно. В общем, приход от чифиря Карлу понравился. Он даже почувствовал себя гордым саксонцем, и вспомнил Полёт Валькирии Вагнера, словно и не было вчерашних ночных тёрок с парашей.
Принесли завтрак, который состоял из яичной массы вперемешку с разваренными макаронами, квадрата белого хлеба и густой розовой жидкости. Макароны, почему-то были сладкими, белый хлеб серым и кислым, а густая кисловато-сладковатая жидкость оказалась неведомым русским напитком, под названием «кисель».
 Карл с удивлением заметил, что баландёр точно выдаёт каждому всегда одну и ту же его личную тарелку, ту же чашку и ложку. А ещё к тарелке Карла была прижата снизу записка из мягкой бумаги, протёртая на сгибах. Справившись с едой, он отошёл в угол, развернул листок и стал читать аккуратный женский подчерк.
«Дорогой Карл!
Пишет тебе твоя мама. От эмигрантов-евреев мы узнали, что тебя посадили в тюрьму и выйдешь нескоро. Знай, что мы будем тебя ждать, постарайся выжить и вернуться.»
Письмо было подписано настоящим именем матери Карла и её девичьей фамилией, но подчерка её он не знал, так как она никогда до этого она ему не писала писем. Даже СМС от неё последние три года он получал только на Рождество и свой День Рождения. Но почему-то эта сфабрикованная записка задела его за живое, он сделал усилие, чтобы не расплакаться прямо здесь. Но тут, в трогательный драматизм момента хамски вмешался Шнырь.
- А ну ка Фриц, покажи, что там у тебя?
Он бесцеремонно вырвал из рук немца записку и заглянул в неё.
- Ага, малява с воли приплыла. Блин, всё не по-русски. Что, парень бросил?
В душе Карла поднялась злоба, затем обида, но от порыва яростного гнева его удержали инстинкт самосохранения, и уверенность в том, что скоро это кончится.
- Оставь его Шнырь, - подал голос Фомка, - видишь Штирлицу пакет из штаба пришёл.
Камера разразилась злобным смехом. Оскалившись железными зубами, мучитель протянул Карлу письмо, но когда тот захотел его взять отдёрнул руку, глядя прямо в глаза сделал несколько шагов назад и направился к параше. Там он снял портки, сел, опорожнился, подтёр задницу запиской, со словами «чертовски мягкая бумажка», после чего протянул её немцу и с ноткой сострадания спросил:
- Хочешь?
Тот сжал кулаки и отвернулся, зеки, наблюдавшие за представлением, заулыбались.
Какое-то время он так и стоял, обдумывая план мести, то как но подаст в суд на ублюдков-аниматоров этого шоу, какие рецензии оставит в социальных сетях, какой скандал поднимет в прессе, но очень скоро громыхнул засов, открылась дверь и голос охранника громко произнёс:
- Карл Шмидц, на выход.
Дыша бессильной злобой, тот вышел в коридор и по свежеприобретённой привычке встал лицом к стене, заложив руки за спину. Дверь хлопнула и закрылась.
- Вперёд, - скомандовал конвоир. – Лицом к стене. Вперёд. Лицом к стене…
Они дошли до комнаты начальника, и охранник пустил арестанта внутрь. Там всё было как вчера, только по радио звучала какая-то помпезная советская песня. Майор указал на табурет.
- Ну что, гражданин Карл Шмидц, как ваши дела, как с вами обращаются, есть ли жалобы?
- Хау ар ю? Вот хяпенд? Хяв камплеинт?
- Спасибо, что спросили! Дело в том, что вчера меня побили сначала ваши охранники, а потом люди в камере. Я намерен жаловаться!
- Говорит, что вчера побили охранники и сокамерники…
- Только побили, больше ничего?
- Онли биттинг?
- Да, но они не имели права. Это противозаконно.
- Товарищ майор, наверное блатные ему прописку устроили, - догадался молодой офицер.
- Ja, ja, propis, propis, - закивал головой новоявленный стукач, услышав знакомое слово. Сейчас, когда время эксперимента вышло, он больше боялся что ему не поверят, чем того, что с ним поквитаются.
- Ясно. Ну что, с нашими понятно, адекватный ответ в случае сопротивления органам правопорядка, а вот с блатными надо решать, они распоясались. Скажи, пусть заявление пишет.
- Ю маст райт эбаут ит.
- Да, я готов, думаю, что это необходимо.
- Немец согласен, давайте бумагу товарищ майор, пока не передумал.
К нему подвинули лист белой бумаги низкого качества, чернильницу и обгрызенную деревянную ручку с кривым железным пером.
- Пиши, - скомандовал майор, - «Начальнику Батарейной тюрьмы, майору Волкову Александру, Генадивичу». Чёрт, он не бельмеса по-нашему. Саша, Александр Леонидович, напиши ты, а он распишется.
Белобрысый переводчик принялся скрипеть пером по бумаге.
- Так, заявление… доношу до вашего сведения, что вчера, такого-то числа. Вот тайм вей бит ю? Ага, около двенадцати часов дня, в камере предварительного заключения номер три, Батарейной тюрьмы по адресу Батарейная улица дом семь, меня избили заключённые.
- Пусть скажет, кто именно.
- Ху конкрет?
- Оба охранника и все люди в камере.
- Тугева? – удивился писарь.
- Нет, сначала одни, а потом в камере другие.
- Говорит, что лупили все.
- Ну, пиши, что все.
- Били все присутствующие в камере. Дата, подпись.
Господину Шмидцу сунули перо, и он коряво расписался.
- Вот и хорошо, - деловито промокнул листок начальник, - будем принимать меры. А что там с картами-то? Впрочем ладно, понятно, что не твои. Ещё вопросы есть?
- Мор квесченз?
- Нет, - благородно ответил немец.
- Хорошо. Нам пришли по вам документы. Посольство подтверждает вашу личность, но вот КГБ СССР и наши коллеги из ШТАЗИ, очень рекомендуют оставить вас ещё ненадолго, пока справедливый суд не решит вашу судьбу. У нас есть все основания полагать, что вы засланный агент, поэтому ждите своего адвоката. А пока возвращайтесь в камеру.
Офицер вытащил из ящика стола европейский паспорт, который Шмидц сразу узнал, положил на стол, медленно, страница за страницей перелистал, и наконец поставил огромную квадратную печать, от руки дополнив её какими-то закорючками.
- КГБ энд ШТАЗИ нот билив ю. Вил стей хиа бифо корт. Амбосад гив ю лоер.
- Охрана, заключённого в камеру!
Открылась дверь, и два конвоира повели озадаченного немца обратно тем же путём в ту же камеру. Удивление его всё нарастало, казалось, что спектакль окончился и его должны были отпустить, а тут какое-то продолжение. Чем ближе была железная дверь под номером три, тем больше беспокойство переходило в тревогу, а когда охранник стал открывать засов, у Карла началась паника.
- Я не пойду туда, мы так не договаривались! – попытался объяснить он конвоирам, но тут же был грубо поставлен на свое место, а затем втолкнут в знакомое, дышащее безысходностью пространство.
Войдя в иной мир, Карл быстро опомнился, тщательно вытер ноги, но сделав шаг в сторону стола, но заметил, что что-то не так. Уголовники, голые по пояс, стояли перед ним, с недобрым видом.
- Ну, Штирлиц, о чём с вертухаями тёр? – почти ласково заговорил Отец после долгой паузы. – Мы же к тебе как к своему, а ты, сука нас всех сдал. Паскуда ты эдакая, сволочь капиталистическая. А ты знаешь, что у нас делают со стукачами? Кто на своих же товарищей по несчастью мусорам доносит? Вот сейчас мы тебе расскажем, как родину любить!
Не поняв ни слова, немец понял всё.
- Я не понимаю, чего вы хотите, я ничего не делал, - залепетал он, отступая обратно к дверям.
- Что в отказ пошёл? А заяву на нас на всех кто накатал?
В руках старика появилась бумага, которую только что собственноручно подписал Карл Шмидц в кабинете начальника. Выставив её перед собой, грозный хозяин камеры медленно стал надвигаться на иностранного шпиона. Тот прижался к дверям, и чуть подвывая принялся инстинктивно барабанить кулаками по глухому металлу.
И вдруг что-то неуловимо поменялось. Дверь легко и без скрежета открылась, и за ней выстроились в ряд все представители тюремной администрации и охраны. Впереди стояла грудастая тётка с подносом, на котором находилась бутылка водки, бутерброд с чёрной икрой и солёный огурец. Не веря своим глазам Карл Шмидц, по кличке Штирлиц, обернулся в камеру, зеки весело улыбаясь стояли на своих местах.
- Сюрприз! – радостно пропел майор, но на Карла это действия не возымело.
- Понятно, - обречённо сказала грудастая тётка, и, убрав с лица дежурную улыбку, отдала поднос одному из милиционеров.
Затем она подошла к иностранному агенту, обняла его за плечи и аккуратно отвела в пустую комнату напротив, где посередине стояла застеленная кровать. Усадив клиента на краешек, тётка принялась расстёгивать пуговицы обтягивающей форменной рубашки, и задирать серую узкую юбку. Только увидев чулки на резинках и тёмные кучеряшки лобка, незадачливый турист-реконструктор смог расслабить сжатые в кулак ягодичные мышцы.
Потом была водка в кабинете начальника, крепко пересоленые огурцы, бутерброды с икрой, смех и поздравления персонала. Появившийся баландёр с расстроенной гитарой, принялся жалостливым голосом петь унылые однообразные песни, аккомпанируя себе на трёх простых аккордах в Ля-миноре.
Когда клиент наконец захмелел настолько, что смог слабо улыбаться, начальник торжественно достал из сейфа красную папку с гербом Советского Союза золотого тиснения, и ознакомил присутствующих с её содержимым.
1. Договор с клубом исторической реконструкции «Батарейная тюрьма», об участии на протяжении суток в реконструкции быта и нравов советской тюрьмы образца 1983 года. Господин Карл Шмидц расписался в том, что знаком с рисками и особенностями данной субкультуры, и готов к возможному моральному унижению и грубому физическому воздействию сообразно ситуации.
2. Бланк приёма на учёт и содержание под стражей в исправительном учреждении Батарейная тюрьма, гражданина Карла Шмидца, 1987 года рождения. Тут были две глянцевые фотографии – в анфас и в профиль, рост, вес, особые приметы и статья «подозрение в шпионаже».
3. Психологический портрет задержанного Карла Шмидца, по кличке Штирлиц: средняя устойчивость к стрессу, склонность к компромиссам и уступчивость, готовность сотрудничать с правоохранительными органами, отсутствие криминального и уголовного опыта, задатки терпилы, запоздалая реакция на опасность и так далее.
4. Справка об освобождении из тюрьмы за сегодняшнее число, со всеми необходимыми печатями.
5. Лист из собственного паспорта Шмидца (цветная копия), с печатью о заключении в тюрьму.
6. Сертификат об успешном участии в реконструкции с восьмидесяти процентной достоверностью быта советской Батарейной тюрьмы образца 1983 года. В программу было включено: оформление и заключение под стражу, знакомство с тюремными нравами и бытом, «прописка» в камере, ночная жизнь.
7. Цветной проспект на глянцевой бумаге с виньеткой из колючей проволоки с фотографией самой тюрьмы. Внутри, между фотографиями уголовников и лагерных сцен, предлагались следующие программы клуба: отсидка с сексуальным насилием, отсидка с нанесением физических травм, попытка побега, травля служебными собаками, пытки в застенках КГБ, пресс-хата, неделя в камере на должности смотрящего.
Все поздравили Штирлица-Шмидца с освобождением, пожали ему руку, сердечно улыбнулись. Затем его проводили в каптёрку, где выдали одежду, потом на проходной отдали личные вещи и расписку, и ровно через двадцать четыре часа дверь тюрьмы отворилась, выпуская незадачливого гастролёра в реальный мир.
Светило солнце, где-то чирикали птички, неподалёку ездили машины и шумел город, всё это казалось не настоящим, какой-то декорацией, ширмой, за которой спряталась мрачная жестокая реальность. Даже сквозь алкогольный дурман, Карл ясно видел, что тюрьма не заканчивается стенами, что она повсюду, только сильно разбавлена пространством и доступностью ресурса. Все интересы людей и все отношения между ними в сухом остатке сводятся всё к той же тюремной реальности, как бы цивилизация ни прикрывалась фиговыми листочками человечности и морали.
Заметив перед входом знакомый автомобиль, Карл решительно направился к нему.
- Ну как, понравилось? – приветливо, на хорошем английском спросил сидящий за рулём парень.
- Закрой пасть, гнида нерусская, - ответил мрачно Шмидц на русском, без тени акцента.
- Карл, вы чего? – изумлённо пролепетал молодой человек на родном языке.
- Щас на парашу отправишься, понял?
Перепуганный водитель дал газу и стремительно повёз перековавшегося из капиталистов в товарищи клиента в гостиницу.
По приезде домой господин Карл Шмидц не поцеловал жену и не обнял детей, а первым делом нашёл телефон и позвонил агенту, чтобы отменить командировку на Соловки. На следующий день он перевязал верёвочкой все книги Солженицина и отнёс к букинисту.
После этого по вечерам, отправив детей и фрау Шмидц спать, Карл запирался в кабинете, открывал Майн кампф фюрера, и подолгу размышлял над прочитанным.
Андрей Попов                09.06.2019