Окуджава, тории и синица

На конкурс Евгения Говсиевича К-11. Внеконкурсная номинация http://proza.ru/2021/05/15/528

         У каждого в жизни что–то с чем–то или с кем–то связано. И это что–то сопровождает тебя волею судьбы. У нас с Ирочкой получилось так. Почему говорю с "Ирочкой" – потому что я её люблю. Началось всё с неожиданной встречи.
         С Марком Барбакадзе наш друг, Виктор, много лет занимался многотомной «Антологией самиздата». По издательским делам он бывал в Центральном доме литераторов и там они с Ирой встретили Булата Окуджаву. Разговор с поэзии перешёл на жизнь. Виктор надеялся, что в перспективе страна в конце концов выберется. Поэтическое же ощущение будущего у Булата, как и бывает у таких людей, прозорливее. Ира поддержала его предсказание о нравах следующего поколения. Похоже оно сбывается.

"Зависть, ненависть и вражда
Взойдут над просторами их полей".

        Она хорошо пела, пела и его песню, в то время очень популярную, и с ним соглашалась. Я аккомпанировал на гитаре.

"Не сольются никогда зимы долгие и лета:
У них разные привычки и совсем несхожий вид.
Не случайны на земле две дороги — та и эта.
Та — натруживает ноги, эта — душу бередит".

        Мы вообще–то пели всегда вместе. Я, разумеется, вторым голосом и не столько потому, что баритон, – Ира тонко чувствовала музыку, и подстроиться к её ощущению доставляло удовольствие. Мне пришлось ненадолго отлучаться в командировки, и дома тут же появилось розовое платье. 

"Эта женщина в окне, в платье розового цвета,
Утверждает, что в разлуке невозможно жить без слёз.
Потому что перед ней две дороги – та и эта.
Та – прекрасна, но напрасна. Эта – видимо, всерьёз".

       Этот куплет, про «слёзы в разлуке», я не пел, выражая таким образом, что к мужчинам это не относится. Возвращался как-то с приятелем под вечер, проболтались по делам почти целый день. Ира была дома. Приятель показывает на наши окна:
– Ира в розовом, чтобы издалека видно было?
– "Утверждает, что в разлуке невозможно жить без слез".
– Да, чёрт возьми, не зря тебе завидуют. Правда, тут не чёрт, а ангел, но ведь не говорят «ангел возьми», а было бы кстати.
         Заходим в квартиру и хором: «Потому что на Земле две дороги та и эта». Дальше продолжаю один, потому что слова песни мы с Иринкой опровергли нашей жизнью: "Эти разные дороги к тебе обе привели". Получаю поцелуй от неё и аплодисменты от приятеля:
 – Вам обоим, но больше Ирочке.

         Не пел я про слёзы в разлуке . . . жизнь заставила. Но не петь – плакать. Пришёл такой день. Было пасмурно. Погода тут ни при чём. Бэтси, имя ей нравится, отзывается вопросительным "мяу". Уменьшительное от Бригитта, подарок друзей. Она со мной, в нашей с Ирой спальне. Сидит на кровати, я стою. Что мы ждём? Я – ничего, потому что нечего. Бэтси ждёт Ирочку. Смотрим в окно. Одна берёза уже дотянулась к нам, к своим близким, до девятого этажа, и приветливо машет. Самая высокая во дворе. Ира сажала, конечно, мы вместе, но её руки – без них бы так не выросла. Без неё не было бы этих берёз. Да и ничего бы не было, для меня.
       Летали мы в Японию. Перед всеми храмами там стоят тории, они символизируют границу между миром обыденным и сакральным. Чтобы попасть в священный мир, люди проходят под ними. Ира говорит, что нам обязательно нужно съездить на Ицукусиму. «Конечно, – соглашаюсь, – самые красочные ворота». Не сообразил, правда, причём здесь очевидное "нам". Или я напрасно обратил внимание, хотя Ира просто так не скажет.
        Храм на острове. Время прилива – ворота в воде. Народ идёт по берегу. Целую улыбающуюся Иру и без слов развожу руками. Вот оказывается почему именно сюда. Для желающих, тех, кто хочет, на самом деле, конечно, – кто может, предусмотрена лодка. Сделав небольшой полукруг в море, она проходит под тории, высаживает их в храме и возвращается вдоль берега за следующими. Лодка возит в одну сторону!  Мы вплыли в ворота, словно Боги внесли нас в свой мир. «Обычные» люди прошли в святилище мимо тории и вышли. А мы – мы остались там, в лучшем мире. Для каждого он свой, для нас – мир любви.
       При чём здесь Япония? При том, что я не знаю, понимает Бэтси или нет, что ждать больше нечего, что хозяйка не придёт, а спросить не умею. Кошки к Ире очень привязывались, и в Японии она хотела купить переводчик с кошачьего языка. В суете не успели, огорчились, но спокойно отложили на следующий приезд. Разве можно было предположить, что следующего не будет? Не только поездки – ничего не будет.
      
      Ира ушла, ушла насовсем . . . в этой комнате. Сколько прошло дней – не знаю, они все для меня стали одинаковыми. Стою я и ничего не хочу, мне всё равно, что там, вокруг. Просто стою и всё. Смотрю, как идёт время. Оно не убывает, как и горе. Время не замечаешь, когда счастлив, конечно, – счастливы. Счастье – удел двоих, когда они вместе. Теперь время потеряло смысл.
        Вдруг сверху подлетает синица и ударяется в окно. Отлетает, разворачивается и попадает в то же самое место. Опять отлетает, возвращается в третий раз и начинает биться в стекло. Стучит клювом: «Пустите, пустите» – старается зацепиться лапками, у неё не получается, быстрее машет крылышками, не помогает – начинает медленно скользить вниз. Душа Иры рвётся домой, нужно бежать к окну, открыть, впустить… я оцепенел, не могу двинуться. Синица отчаянно машет крылышками, чаще и чаще. Задержалась… не вышло. Спускается ниже, до жестяного отлива: «Пустите…» – и срывается.
      Её душа просилась домой… не пустил. Синичка исчезла – и сердце заныло, как тогда, когда ушла Ира. Не даёт шевелиться. Слёзы не слушаются.
       Тщетно пытаюсь себя успокоить – это просто птица, она принесла весточку. С кем ещё передать? Ирочка продолжает заботиться – хочет меня отпустить. Нет, не то, – она знает, что когда улетел журавль, места для синички не будет. А я – я не пустил Её домой. Может быть дело в другом, я обещал, что мы всегда будем вместе. И не сдержал слово. Моя душа дождалась Ириной и улетела. Они улетели вдвоём – внутри пустота. Ошибаются физики, что абсолютной пустоты не существует. Она есть, теперь она во мне.      

Ты ушла. Ничего не стереть,
И мне не о чем Бога просить,
Только слово короткое "смерть"
Я теперь не могу говорить

Догорает с надеждой закат,
Соберу я ладонями пепел,            
И звезда мне твоя во сто крат   
Ярче всех в тёмном небе засветит

Отзовись, в небе годы молчат,
Выходи, не волнуйся, я встречу,
Не могу я смотреть на закат,
Там, где время сгорело как вечер.

        Смотрю в окно и текут мои слёзы, те самые слёзы разлуки, о которых пела Ирочка, и соглашаюсь с ней и с Булатом. Как верно, и нет здесь гендерной разницы. Никакой. И ни чёрт, и ни ангел тут не помогут. Только Бог. Сошлись две дороги для нас в одну счастливую, бередившую души двадцать пять лет. Но потом . . .  осталась одна и одному – дорога отчаяния. Как по ней нести память, может понять только тот, кто по такой дороге идёт.
     В жизни бывает, что что-то берут без нашего согласия . . . случается, что и саму жизнь. От этого, как он и написал, никуда не деться. И никому. Но – на сколько Ира младше меня.

"Хоть разбейся, хоть умри, не найти верней ответа.
И куда бы наши страсти нас с тобой ни завели,
Неизменно впереди две дороги — та и эта,
Без которых невозможно, как без неба и земли".

    
Из повести "Ирина"
Фотография Ирины Гриненко