Как я стал художником

Глава из автобиографического романа "Живая собака"


                Мостовая пусть качнется, как очнется!
                Пусть начнется, что еще не началось!
                Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется...
                Что гадать нам: удалось — не удалось?
                Булат Окуджава.

Разные люди в разное время спрашивают меня от нечего делать, почему (или как) я стал художником.
На «почему» ответить проще: картавость и усиливающееся заикание побудили меня искать «молчаливую специальность» и привели в Казань, в художественное училище.
А вот «как я стал художником» –  вопрос посодержательнее, потому что художником я ощутил себя в раннем детстве, еще до заикания. И рассказать мне об этом захотелось весело, письменным языком, а не устным. Имея в виду все тот же секретный роман «Живая собака».

В пору моего незапамятного детства наши квартиры не имели комнат с названием «ванная», и до четырехлетнего возраста мама купала меня на кухне в корыте. Но из корыта я вырос, и однажды мама взяла меня с собой в общую баню.
Процесса раздевания я не запомнил. Запомнилась моечная. Мама деловито намылила меня, помыла, окатила с головы до ног и занялась собой. Протерев глаза, я огляделся. Недавно мы были в зверинце, там тоже было очень интересно: мартышки чесали себе животы и другие места, медведи переминались с ноги на ногу, пантеры были очень грациозны. А тут, в бане, было еще интереснее!
На высоте моих глаз, в тесноте, почти касаясь меня, покачивались и проплывали мимо такие разные разности, каких я до сих пор не видел и даже не предполагал, что они бывают на свете. Все это шевелилось, колыхалось, искрилось брызгами, так и сяк выставлялось, раздвигалось, намыливалось, оглаживалось, плескалось на меня, я увертывался. Тетенькиных лиц я не видел –  они были высоко, выше их перемещавшихся нижних и средних массивов. На меня никто не обращал внимания, не считая краткого эпизода, когда маленькая бойкая девчушка нацелилась ухватить меня спереди за то самое, чего у нее вообще не было, но моя бдительная мама вовремя пресекла сию агрессию.

Время в бане пролетело сказочно. Придя домой, я стал увлеченно рисовать только что прочувствованную фантасмагорию воды и света, усложняя свой многоплановый рисунок все новыми деталями.
Заметив, что я притих, мама поинтересовалась, чем сынок занимается. Обычно хвалившая своего вундеркинда, на этот раз она как-то смешливо поджала губы и попросила, когда я закончу, порадовать рисунком папу. (Я был уже взрослым, когда мама напомнила мне эту историю во всех подробностях, поэтому я так свободно пересказываю ее).
Отсмеявшись, папа сказал маме, что сын будет кубистом-модернистом интимного жанра. Мама понесла рисунок соседке, а вечером показала гостям. Я был героем дня, меня именовали художником моменталистом-монументалистом, а одна симпатичная тетя на другой день подарила мне альбом для рисования и целую коробку цветных карандашей. Мама, шутя, спросила меценатку, не желает ли та сразу же попозировать юному дарованию, но покровительница почему-то обиделась.

Однако в баню мама меня больше не брала, а я не смел проситься: вы же знаете, какой я застенчивый! Я стал ходить с папой, но голые дяденьки, чем-то похожие на облезлых макак, художественного интереса к себе у меня не пробудили.
В ближайшее лето я научился плавать и возлюбил пляжную атмосферу. Пристрастился осознанно к рисованию. А шестнадцатилетним парнем прошел конкурс в художественном училище.
Первые три года пришлось рисовать гипсовые носы и уши, натюрморты, портреты, одетые фигуры и прочую дребедень, а на четвертом курсе нам для карандашного рисунка поставили очаровательную женскую обнаженную натуру –  у нас подрабатывали позированием студентки института физкультуры. И я вспомнил свой послебанный дебют и слова отца о жанре.

Вот так я и стал художником, пожизненно сохранив интерес к тому, на что нечаянно меня вывела в детстве моя милая мама.

А вашей реплики «седина в бороду –  бес в ребро» я не понял. Задолго до седины и до бороды бес встревал мне не в ребро, а в другие окрестности, там и остался.