Пресыщение

            «…Глаза мои видели, уши слышали, но это был не я – тело мое одиноко дрожало и обливалось потом, я больше не узнавал его. Оно было уже не мое, а чье-то, и мне приходилось его ощупывать, чтобы узнать, чем оно стало. Временами я его все же ощущал, меня охватывало такое чувство, будто я куда-то соскальзываю, падаю, как пикирующий самолет…»

            Этой цитатой из новеллы Жан-Поля Сартра «Стена» я решил предварить свой монолог, посвященный, как ни странно, другому его произведению, а именно роману «Тошнота». Такое вступление неслучайно – оно в наиболее полной мере передает опыт, пережитый мной впервые много лет назад, еще в детстве, а после неоднократно переживаемый – случайно ли, намеренно ли – в различных ситуациях.
            И, безусловно, речь далее неоднократно коснется вопросов экзистенции как таковой и экзистенциализма в романе Сартра, но, обсуждение данных вопросов – вовсе не основная тема эссе. А основная тема – то, что побудило (почти вынудило) меня взяться за письменный анализ литературного произведения, чья культурно-историческая ценность не ставится под сомнение, - это вопрос именно художественного, но отнюдь не философского наполнения романа.
            Для начала хочу подчеркнуть, что при прочтении роман мне, в основном, не нравился. Лучшее, что я отмечал в тексте – это язык. Емкость и легкость слога (безусловно, стоит отдать должное и переводчику) передавали рефлексии главного героя как должное, как естественное явление. В остальной части, именно в основе текста – его философской составляющей – я был несколько разочарован. Точнее обескуражен ее несостоятельностью. И причиной того был именно уже упомянутый ранее, пережитый мной жизненный опыт.
            Достаточно давно, пожалуй, больше двадцати лет назад, ребенком (вряд ли старше восьми лет), я испытал странное, гнетущее чувство. Цитата, приведенная вначале этого монолога, как нельзя лучше отражает суть ощущения пережитого мной тогда. С одной лишь разницей. В «Стене» Сартр описывает обреченного на смерть человека. Того, кто, в итоге, еще при жизни ощутил себя мертвецом, насколько это было возможным для живого мыслящего существа. Осознав тщетность окружающего его фарса, именуемого жизнью, он стал себе столь же далеким, сколь и прочие предметы, наполняющие окружающий его мир. Его мотивировал страх перед смертью – буквально классическая побудительная сила экзистенциализма. Так вот, о чем конкретно я думал в упомянутый момент моего детства – я вспоминать не возьмусь, хотя общие обстоятельства (окружение, людей) вполне припоминаю, и отмечу, что ничего вызывающего в них не было, уж тем более, вряд ли имели место мысли о смерти. Тем не менее, кое-какие мысли, безусловно, присутствовали, и, хотя, подробности слишком расплывчаты, все же скажу, что пытаясь позднее повторить этот опыт по собственной инициативе, я мысленно возвращался к тем же переживаниям и размышлениям, что впервые пробудили во мне чувство экзистенции.
            Тогда, безусловно, мне не были знакомы подобные понятия, но пережитое, как я сейчас понимаю, представляло само ЯВЛЕНИЕ красноречивее любых терминов. Далее, постараюсь описать, как умею, свои ощущения от знакомства с СУЩЕСТВОВАНИЕМ. Жизнь, бывшая для меня чем-то вроде фильма, сошла внезапно с экрана и поставила меня перед фактом того, что Я являюсь частью действия. Я словно находился за глухой дверью и все время следил за происходящим вокруг в глазок, но внезапно ощутил, что ни двери, ни глазка нет. Я беззащитен перед окружающей действительностью, и, что хуже всего, я никогда и не был защищен от нее. Более того, я всегда был ее частью, и то, что казалось мне моей жизнью, в тот момент стало ощущаться, будто рассказ о ком-то третьем, незнакомом и не столь уж близком мне человеке. Я ощутил существование мира и себя его частью, и мне это не то, чтобы понравилось. Предметы потеряли свою значимость. Четкость, размеренность жизни, прежде неизбывно ощущаемые мной, в тот момент оказались пугающе размытыми. Непередаваемое, глубокое чувство страха и отчаяния принесли эти переживания, но вскоре покинули меня, лишь для того, чтобы позже возвращаться вновь и вновь. Избавиться от этого комплекса было поначалу довольно проблематично. Порой, это состояние (которое я не в шутку считал навязчивым и даже болезненным), допекающее иногда до поздней ночи, вплоть до самого момента засыпания, возвращалось и на следующее утро, будто никуда и не пропадало.
            
            Есть сознание, сознающее самое себя. Оно видит себя насквозь, спокойное и опустелое среди этих стен, оно освобождено от человека, обитавшего в нем, оно чудовищно, потому что оно никто. 
                Жан-Поль Сартр «Тошнота»

            Этой теме посвящена «Тошнота», это ее основной мотив. Это – ее сильная сторона, она же – ахиллесова пята. Опыт, который невозможно в полной мере осознать, если только сам его не пережил. И вот с этим, как мне показалось, у произведения явная проблема. Читателю, никогда не имевшему дело с подобной ситуацией, происходящее будет попросту непонятно. То есть, наверняка, он уловит общий посыл и, возможно, даже, в некоторой мере насладится рефлексиями главного героя, но в действительности не ощутит – попросту не сможет ощутить – того, что тот чувствует, без чего происходящее на страницах романа имеет гораздо меньшее значение. В то же время мне, как человеку понявшему, о чем речь буквально с первых страниц, было не особенно интересно читать чужие переживания о пусть необычном, но, все же, слишком своеобразном опыте, на протяжении часов. Поначалу я был поражен, насколько точно автор передает чувство, которым я, пожалуй, ни с кем никогда не делился прежде. И это было столь же удивительно, сколь приятно. Но когда стало очевидно, что со временем мироощущение героя, вероятно, не изменится до конца книги, я, прямо скажем, заскучал. Беда в том, что существование, экзистенцию невозможно воплотить на страницах книги (как бы талантливо она ни была написана). Это, в общем-то, не проблема, просто в этом его – существования – суть. Но, именно посему я не понял, какой может быть толк в подобной книге. Для кого она написана? Возможно, для самого автора, который просто не мог молчать, и должен был выговориться. Но тогда чем объясняется столь солидный объем данного произведения? Почему было не выразиться посредством короткого рассказа?
            Эти вопросы не давали мне покоя, тем более что я начал замечать некоторую навязанность кризиса Сартром своему герою. Мне казались слишком уж искусственными его затяжные реакции на окружающий мир. Они порой становились похожи на мескалиновый трип, описываемый Олдосом Хаксли в его «Дверях восприятия» - тождественностью ощущений и их временной протяженностью. Но чем ближе я подбирался к концу романа – тем меньше вопросов он мне оставлял. И в итоге все, что вызывало у меня недоумение, стало тем приятнее, чем более противоречивую реакцию оно пробуждало во мне прежде.

            Ничего особенного. Но я не могу объяснить, что я вижу. Никому не могу объяснить. В этом все и дело – я тихо погружаюсь на дно, туда, где страх.
                Жан-Поль Сартр «Тошнота»

            Протагонист, Антуан Рокантен, открыв случайно свое сознание, больше не смог его закрыть. Человек, растративший себя за не столь долгую, но все же емкую жизнь, внезапно осознал отсутствие смысла в оной. В момент короткого – словно вспышка – озарения, выронив из руки грязный камушек, он обрел куда большее. Он впервые осознал сущее. Действительность надвинулась настолько плотно, что стала для него невыразимо, нарочито явной. Ее яркость, близость, неизбежность поразили главного героя до отвращения. При этом, ощутив себя самого частью существования – он испытал то же чувство по отношению к самому себе. Эти неприятие, отрицание собственной сущности, самоотторжение – все это и была «тошнота».
            В какой-то момент, я буквально увидел, насколько мастерски воссоздан в романе порочный круг безысходности, служащий вполне достаточным обоснованием постоянного возобновления чувства «тошноты» у протагониста. Пресыщение жизнью, прежде даровавшее спокойствие, внезапно утомив главного героя, принудило его заглянуть внутрь себя и не увидеть там ничего. Окружающий его мир был наполнен лишь тем, что вкладывал в него сам герой. Считая, что пережил множество приключений, он мог спокойно продолжать волочиться по жизни. Но, раз ощутив себя единым с существованием, он осознал отсутствие смысла, которым жизнь наполнялась прежде, по его мнению, сама собой. Так, единожды оставшись тет-а-тет с собственным сознанием, ощутив экзистенцию не как данность, но как неизбежность, Антуан Рокантен исполнился страхом, который более не пропадал, но время от времени лишь провоцировал возвращение «тошноты», которая в свою очередь вновь порождала страх, и т.д. Такой схемой полностью оправдываются затяжные вспышки кризиса у героя. При этом автор имеет возможность с максимальным размахом и в мельчайших подробностях расписать общую картину данного состояния как явления.

            Удивительная минута. Неподвижный, застывший, я погрузился в зловещий экстаз. Но в самый разгар экстаза возникло нечто новое: я понял Тошноту, овладел ею. По правде сказать, я не пытался сформулировать свое открытие. Но думаю, что отныне мне будет нетрудно облечь его в слова. Суть его – случайность. Я хочу сказать, что – по определению – существование не является необходимостью. Существовать – это значит БЫТЬ ЗДЕСЬ, только и всего; существования вдруг оказываются перед тобой, на них можно НАТКНУТЬСЯ, но в них нет ЗАКОНОМЕРНОСТИ. Полагаю, некоторые люди это поняли. Но они попытались преодолеть эту случайность, изобретя существо необходимое и самодовлеющее. Но ни одно необходимое существо не может помочь объяснить существование: случайность – это не нечто кажущееся, не видимость, которую можно развеять; это нечто абсолютное, а стало быть, некая совершенная беспричинность. Беспричинно все – этот парк, этот город и я сам. Когда это до тебя доходит, тебя начинает мутить…
                Жан-Поль Сартр «Тошнота»

            Обращаясь к структуре романа, хочется высказаться относительно основного сюжета. И значимость его невозможно недооценить: он, безусловно, составляет основу всего произведения, и при этом, одновременно, выполняет, как ни странно, функцию одного из главных действующих лиц. Но все это становится ясно далеко не сразу. Основная тому причина – насыщенность фабулы повествования, несоответствующая фактической скудности происходящих событий. Прошлое героя постоянно приоткрывается, и читатель входит в его внутренний мир, в то время как сам герой от этого (достаточно богатого) прошлого отрекается. На фоне абсолютно пустого настоящего, вся жизнь протагониста кажется пустой статистикой. По сути дела, при прочтении первой половины произведения складывается ощущение, будто «Тошнота» никак не может перейти из состояния экспозиции к даже элементарной завязке. Или же сама завязка настолько плотно слита с экспозицией, что не представляется возможным – именно ввиду отсутствия действия, как такового, – переход ее к кульминации. Таким образом, ожидаешь, что и развязка (если только вообще таковая будет иметь место) сольется в нечто размытое вместе со всеми предыдущими элементами и попросту окажется не в состоянии вдохнуть жизнь в данный труд. Видимая предопределенность композиции (или даже ощущение отсутствия оной) наполнила меня апатией как раз после того, как я преодолел половину романа. В этот момент я охладел к данному произведению, и продолжал читать лишь по наитию, просто из привычки дочитывать вещи до конца. Хотя, не скрою, даже тогда я с восхищением отмечал мастерство, с которым Сартр описывал те или иные эпизоды. Гротеск экзистенционального кризиса был передан им настолько четко, насколько это вообще возможно передать словами. Метафоры, гиперболы, все приходилось к месту в этом филигранном сплаве философии и искусства.
            Наконец, пройдя с героем некий путь, я добрался до места, где нам с ним забрезжил луч надежды. Хронологическая точка координат, а именно – дата приезда Анни, наступление которой так ждал Антуан Рокантен. И уже только по своему отношению к столь, казалось бы, незначительному эпизоду получения протагонистом письма, я понял, что именно в этой точке должно крыться нечто крайне важное. И я в том не ошибся. Во-первых, теперь, читая роман, я волей-неволей ожидал, как и главный герой, наступления заветного дня. Таким образом, персонаж, о жизни которого я читал, буквально персонифицировался у меня на глазах. Он, уставший от «тошноты», все больше напоминал живого человека, и, тем более интегрировался в мое сознание, чем сильнее, вместе со мной, уставшим от «Тошноты», ожидал наступления исхода. Пусть даже мы оба в глубине души понимали, что ожидаемое событие, скорее всего только усугубит ситуацию.
            Именно после встречи Антуана с Анни, роман обретает четкую структуру. Я бы сказал, что данный эпизод является центром композиции романа и хронологической точкой отчета в двух разных направлениях – до и после. Именно встречу с Анни, по моему мнению, стоит считать кульминацией, поскольку этот эпизод меняет темп повествования и непосредственно влияет на все произошедшие после него события, которые, в свою очередь неминуемо ведут к развязке. Сам по себе подобный резкий переход, и последующее за ним переосмысление предшествующего действия глубоко удивили меня. Я ощутил, словно открылось второе дыхание, и смог много трезвее оценить уже куда более понятную теперь завязку «Тошноты».
            То, что казалось несвязанным, бесполезным и размытым, - в сущности, и являлось таковым с самого начала. Характер и темп повествования полностью соответствовали мироощущению героя, и были заранее оправданы перед читателем дальнейшим своим развитием. Безусловно, я и прежде понимал, что растущая бесполезность и беспричинность окружения главного героя оттеняет, подчеркивает его внутреннее преображение. Гиперболизирует экзистенцию. Этот превалирующий контраст, казавшийся мне просто необходимым злом, которое я переваривал без особого интереса, внезапно был прочувствован мной на несколько ином уровне – и именно в контексте того, что произошло во время встречи с Анни и после нее.
            Все, прочтенное обрело смысл. А приведение автором, в итоге, столь необычного произведения к классической композиции, вызвало во мне эстетическое наслаждение. И все благодаря одному эпизоду, о котором я хотел бы поговорить отдельно.

– Сначала надо оказаться в каких-то исключительных обстоятельствах, а потом ощутить, что вносишь в них порядок. Если все эти условия соблюдены, мгновение становится совершенным.
– Словом, это своего рода произведение искусства.
– Ты мне это уже говорил, – раздраженно возражает она. – Нет: это был… долг. Выигрышную ситуацию ты обязан преобразить в совершенное мгновение. Это был вопрос нравственности.
                Жан-Поль Сартр «Тошнота»

            Антуан Рокантен изначально предстает перед читателем, как пресытившийся жизнью сноб, который многое повидал, во многих местах побывал, и внезапно ощутил пустоту собственного существования. Он работает над жизнеописанием маркиза де Рольбона, чужой биографией, и это – отличная аллегория на отношение протагониста к собственной жизни. Поиски скрытого смысла тех или иных поступков объекта его изучения приводят Антуана в городок, именуемый «Бувиль», где через три года он понимает, что его собственная деятельность смысла лишена. Ведь маркиз мертв, и никто, и ничто не в силах возродить его. Герой осознает, что мог бы посвятить тому же персонажу роман, который, вероятно пришелся бы читателю по вкусу (в отличие от никому ненужной биографии), но сам же себя и ограничивает в принятии данного решения, поскольку, очевидно, не такой уж человек Антуан Рокантен. И в этом – главная особенность персонажа. Он черпает вдохновение в чужих судьбах и ищет смысл там, где стоило бы придумать его самому. Потеряв прежнее жизнеощущение, Антуан предается меланхолии. Новое виденье мира – в сущности своей, ощущение абсолютной свободы – не меняет его как человека. Его заносчивость теперь проявляется с той позиции, что он, исходя из внутренних ощущений, начинает противопоставлять себя разумному стаду, не способному осознать факт своего существования. И, если бы, в данном случае имели место сменяющие друг друга события на фоне ментальной трансформации Антуана, - тогда последний, занимая роль бесстрастного наблюдателя, плывущего по течению, мог совершенно спокойно стать полноценным характером. Однако как это видится мне, до появления в сюжете Анни, он таковым не является.
             На жизнь главного героя, фактически никак не влияет его внутреннее прозрение. Он отвечает на столь мощный раздражитель пассивным отвращением. Более того, осознавая абсурдность существования, он сам погружается в ситуационный абсурд, когда фактически начинает наслаждаться своим страданием. Таким образом, возводя собственное пресыщение в совершенно новую степень. И в этом – его неполноценность. Анни же – напротив, предстает персонажем полностью завершенным. Более того, она завершает и образ Антуана. Анни, которая еще в детстве столкнулась «лицом к лицу» со смертью, вероятно, столь же рано осознала себя. И в этом нежном возрасте нашла в себе силы на соответствующую данному ощущению ответную реакцию. Ее «совершенные мгновения» - это творение сознания. Именно поэтому, она, как творец была ответственна перед собой и перед миром, чтобы обязательно создавать их. Наполнять саму жизнь смыслом посредством предания значимости отдельным ее эпизодам. Не искать смысл в существовании, но самой этот смысл изобретать и воплощать, стараясь, чтобы дорогие ей люди тоже могли ощутить оный. И, поскольку последняя часть данной затеи заведомо была обречена на провал, в конце концов, опустошенная духовно, ввиду привычки, Анни ввергла себя в исключительно материальное прозябание. Обнаружив глубинное сходство между собой и своей прежней возлюбленной, главный герой понимает, что оба они находятся, пусть и на одном пути, но в разных его точках. Антуан отпускает Анни и продолжает свое шествие к развязке.
            Перед отъездом, прослушивая в очередной раз любимую пластинку, герой осмеливается перешагнуть рамки условности. Его навязчивое состояние ненадолго покидает его, коль скоро он сам перестает ощущать лишь негативные симптомы. Антуан, рефлексируя, выдумывает образ и историю неизвестного ему композитора и примеряет на себя роль последнего. Он, кажется, впервые обретает существование не как болезнь, но как абсолютную свободу. Никто теперь (и, главное, он сам) не может навязать ему роль Антуана Рокантена, он может быть кем угодно другим – посторонним. Он способен написать роман, потому что Антуан Рокантен этого никогда не сделал бы. И еще потому, что этот акт творения – единственное, что не существует в действительности. Единственное, что, как и музыка, будет принадлежать только самому себе. И тут образ героя перекликается с гетевским Фаустом, который лишь представив плоды будущих своих свершений, решился остановить мгновенье. Но, в отличие от Фауста, для которого земной путь (так уже совпало) завершился вместе с завершением баллады, история Антуана к моменту наступления развязки в романе только начинается. Он еще не познал в полной мере разочарований жизни, кроме пресыщения, и потому смог насладиться виденьем настоящего момента как переломной точки собственной истории, но уже для будущего себя. Именно так, наполнив ничем не примечательный миг действительности особенным, только ему известным смыслом, он создал собственное «совершенное мгновение».

            Абсурдность – еще одно слово, а со словами я борюсь: там же я прикоснулся к самой вещи. Но теперь я хочу запечатлеть абсолютный характер этой абсурдности. В маленьком раскрашенном мирке людей жест или какое-нибудь событие могут быть абсурдными только относительно – по отношению к обрамляющим их обстоятельствам. Например, речи безумца абсурдны по отношению к обстановке, в какой он находится, но не по отношению к его бреду.
                Жан-Поль Сартр «Тошнота»

            Сартровская «Тошнота» - цельное произведение с почти идеальной композицией. Оно, словно картина, своим содержанием оправдывает самое себя. Оно свободно от условностей, самодостаточно, что тот абстрактный безумец… Это – трогательная исповедь одинокого ума.