город засыпает, просыпается мафия

... в жизни так бывает... давным-давно, когда-то очень давно, будучи ещё котёнком, он впервые услышал странную фразу: «Город засыпает, просыпается мафия» от одного, такого же странного деда, с чьей лёгкой подачи, позже, она стала крылатой. Бывало, по вечерам, сей старче наведывался к ним с Максом, в их нехитрое жилище. Гость приносил с собой что-нибудь из съестного, и потом, подолгу засиживался у них, обсуждая последние городские новости. Как правило, обычной беседы не получалось, так как дед в основном молчал. По-старчески, он тяжело дышал, и глубоко посаженными, выцветшими от времени глазами, сверлил пространство вокруг себя, то и дело, нервно оглядывая помещение и прислушиваясь к посторонним звукам. Просто, давняя привычка: никому не доверять, мешала ему спокойно сидеть.
    «Родные мои пенаты»… частенько так, хрипло, растягивая слова, говаривал старый Макс, называя забытый всеми строительный вагончик, где-то недалеко от реки Монастырки, на окраине старого кладбища. Весь седой, колченогий и слегка сгорбленный, Макс после мордовских лагерей доживал свой век в центре мегаполиса, на одном из знаменитых кладбищ Европы, ну после парижского Пер-Лашез, конечно же. Кривыми артритными пальцами, неспешно, раскручивая беломорину, а после вкусно её смакуя, и каждый раз, надсадно, закашливаясь, он любил приговаривать: «вот, живу сейчас напротив кладбища, а потом буду жить напротив своего дома». При том, старик хитро щурился, и в это время землисто-серое лицо его искажалось подобием улыбки, почти беззубой, и всегда насмешливо-неестественной. Иногда старый Макс повторялся, на все лады расхваливая, этому двуногому гостю с собачьим именем Палкан, знаменитые старинные парижские кладбища. То ли имя такое редкое, то ли кличка обыкновенная, поди ж ты разбери этих людей, жмурясь и сладко потягиваясь, рассуждал про себя молодой кот, уютно устроившись в ногах у любимого хозяина.
 - ...э-э-э-кх-х..., кх... слышь, Палкаш, ты это... чё хотел сказать-то, ну помнишь, и, давясь глубоким хриплым кашлем, старик рассказывал очередную лагерную байку, почесывая пушистому мурлыке за ухом, как самому преданному слушателю. Над ними покачиваясь, светилась засаленная электрическая лампочка, тускло освещавшая стол и ворох, пожелтевших от времени газет. В углу, на повидавшей виды тумбе, в щербатой кружке дымился крепкий чай, как отголосок недавнего богатого жизненного опыта. Палыч, для знающих его близко, просто Палкан, внимательно слушал старого Макса. Он изредка оглядывался по сторонам, и потом, отрешённо, замирал пустым взглядом на точке в тёмном углу, будто проваливался в те далёкие, ураганные времена былой молодости, которых уже не вернуть, не повторить, и не исправить. В последнее время, такие встречи двух одиноких и порядком дряхлых стариков, некогда державших в страхе целые районы, были не частыми, но яркими настолько, насколько позволял им их возраст и окружающая кладбищенская атмосфера.
   Старый Макс ушёл тихо, как-то на рассвете, незаметно, никого не тревожа, оставив родной кошачьей душе, в наследство, всё чем сам владел.

   Сегодня, он смотритель булыжной мостовой, он единственный и полновластный хозяин брусчатки Александро-Невской Лавры, по которой, без его ведома, не может проскользнуть ни одна серая мышь. Как говаривал когда-то старый Макс: «Кот, дружище, и в белые ночи все мыши серые...».
  Теперь он хранитель неразгаданных тайн Петербурга. Мистерия ночи - его стихия, он - посвящённый... его имя - Кот... да, просто, Кот.


11.06.19