Выпьем рюмку, выпьем две...

- Ну что, внучек, смотришь?
Владик (ему еще не было и шести лет) с удивлением смотрел на деда Илью, который сидел на его детской скамеечке за столом – табуреткой. Эти нехитрые мебельные сооружения смастерил сосед по фамилии  Семашко. По имени его никто и не звал – взрослые: «Товарищ Семашко», а дети большой квартиры: «Дядя Семашко». Про него взрослые говорили, что он «стукач» и немного боялись. Владик понимал это слово буквально: «Стукач», значит стучит. И действительно дядя Семашко постоянно стучал-постукивал что-нибудь мастеря. То шкафчик, то табуретку – все помощь по хозяйству. В начале пятидесятых все жили трудно и скудно. Почему взрослые придавали слову «стукач» отрицательный оттенок и произносили его шепотом, Владик не понимал и никого об этом не спрашивал – стеснялся. Про себя думал, что завидуют. Мальчишка уже знал, что зависть – это когда хочется того, что есть у другого, ну очень хочется, а иметь не получается. Так было и с замечательными «пожарными» ботинками, которые он увидел на мальчишке на улице. Замечательные красные ботинки и не на шнурках, а на пряжках.
Владик редко капризничал и выпрашивал что-нибудь, а тут не сдержался: «Хочу пожарные ботинки!» и в плач. Мама долго объясняла, что такие ботинки в магазине не продают, привезли этому мальчишке откуда-нибудь – не помогало. «Хочу!» Мать завела ребенка в один–два магазина, показала – нет таких ботинок. Ах, тогда и других не было!
- Мама, привези!
Вот такой зареванный Владька и приплелся домой. Дед сидел на его скамеечке, перед ним была тарелка с огурцами, черным хлебом и зеленым луком (отец проращивал витамины на подоконнике в банках с водой). На голове была всегдашняя черная шапочка, которую называли смешным словом «ермолка». Ермолка была похожа на Владькину тюбетейку, но без разноцветной вышивки. Но, самое удивительное, что перед дедом стояла уполовиненная «маленькая» с водкой. Владик уже умел читать и, кроме того, знал, что водку пьют плохие люди, которых называют «пьяницами». Отец Владика никогда не пил спиртного, даже пива…
А тут дед. С дедом Владик общался мало – дед не любил разговаривать, а если кто из соседей стучал в дверь их комнаты, быстро закатывался под кровать. Владик знал, что про деда никому рассказывать нельзя. А если проболтается, то придут милиционеры и папу с мамой и брата старшего, и деда уведут и застрелят. А как людей расстреливают, он видел в кино. Мама в такие моменты ему глаза ладошкой закрывала, а он все равно видел.
Мама рассказала деду про Владькины проблемы, тот усы пожевал и сказал, что все можно решить. Через несколько дней Владьку вытолкали во двор погулять, а когда вернулся – изумился и рот долго не закрывал. Радость и восхищение даже ножки тяжестью налили – ни подпрыгнуть, ни «Спасибо» не сказать. На столе стояли блестящие, пахнущие красной краской, красные «пожарные» ботинки и на пряжках. Рядом стояла пожарная красная машинка на колесиках и с подвижной «пожарной» лестницей. Это было чудо!
Не скоро мама призналась, что с трудом «достала» (тогда все доставали) белые парусиновые ботиночки, красную масляную краску купила в хозяйственном магазине. А машинку подарила мамина подруга – от «до войны» осталась. А на пряжки пошли мамины пояски от платьев – тогда это модно было. Прокрасить все дед не успел и пряжки цветами отличались, но это уже было не важно. Краска вскоре облупилась, да и ботинки стали малы – и Владик их носить перестал.
А в тот драматический день дедушка посмотрел на внучка и сказал: «Все будет хорошо!» и рюмку с водкой приподнял и в усатый рот опрокинул – на один глоток.
- Так вот, внучек, пей пока получаешь удовольствие сам и не доставляешь неприятностей другим!
Эти дедовы слова тогда мальцу были совсем ни к чему и вспомнились только лет через десять, когда впервые с пацанами винца попробовал.
Только в совсем взрослом возрасте, анализируя отрывочные рассказы матери, Влад сообразил, что дед «шабат» праздновал. А под кроватью прятался потому, что беглый он был с Соловков. А за что сидел и как выжил – рассказ особый.
Мама и горшки с писульками –какашками и за дедом, папой своим то-есть, как за маленьким выносила. А выносить было далеко, через длинный коридор двадцатикомнатной коммунальной квартиры – уборная была в конце, около кухни. И как-то Владик слышал, как говорили взрослые, что дядя Семашко этот наверняка догадывается, что у нас еще кто-то живет. Но молчал, не «стучал».
А дедовы слова заронили в Владькиной голове сомнение в том, «что алкоголь – это всегда «плохо». Значит, бывают моменты, что и не так плохо.
И еще Владику запомнились пальцы деда – бугристые, красные и какие-то раздавленные. Мальчик напрягался от неприятного ощущения во всем теле, когда дед, бывало, погладит его по голове. Владик понимал, что ничего опасного нет, что дедушка его любит, что нехорошо так бояться. Но все равно с трудом сдерживал себя, чтобы не уклониться от ласки. И вот эти пугающие пальцы, с трудом сгибаясь, держали хрустальную тонкую рюмку. Эта рюмка была тем немногим, что пережило блокаду. Как сохранилась? Мать настояла, чтобы дед – отец ее то-есть, выпивал из этой особой рюмки, ел из фарфоровой тарелки. И все другое у деда было в пользовании самое лучшее и красивое.
Почему так, Влад узнал и понял уже во взрослом возрасте.
Лет через много Влад возвращался из вечернего института вдвоем с другом-приятелем и однокурсником – Витей. Что-то еще недоучили-недоговорили друзья.         Студенты были уже вполне себе мужиками, женатыми отцами. Виктор с семьей жил в квартире тестя-тещи. Квартира была просторная, «отдельная». Тесть Вити был большим медицинским начальником, «Врачом» с большой буквы. Олег Николаевич был не только доктором «всех медицинских наук», как Влад его называл и в глаза, он еще был в звании члена-корресподента Медицинской Академии, начальником какой-то клиники в Военно-медицинской Академии и прочая, прочая, прочая…
Так вот, этот Олег Николаевич почти не обратил внимание на «Здрассте» и «Добрый вечер». Перед ним стояла початая бутылка коньяка и семь маленьких рюмочек. Некоторые рюмки были уже пусты. Зрелище было неординарным: даже, когда Витя с Владом позволяли себе бутылочку с премии – Олег Николаевич отказывался : «за рулем, операция, доклад» или что-нибудь еще. А тут такое…
-Что ребята, у вас порядок, надеюсь, науку грызете? И она поддается? И я, кажется, что-то стал в медицине понимать. Не в медицине, как таковой, это схоластики пустая, а в человеках. Представляете, я сегодня семь операций отменил! Не потому, что ребята неоперабельные или не приведи Г-ди, померли, а потому, что я додумался как этих моих «гавриков» вылечить. И резать не надо! Вот так!
Толстыми короткими желтыми, с коричневыми ободками вокруг ногтей, пальцами Олег Николаевич обхватил рюмашку, приподнял и влил в рот на один глоток.
Влад только через несколько лет узнал, что в те времена хирурги руки йодом обрабатывали для антисептики.
И было это, наверное, в высшей степени заслуженное бахвальство, удовольствие от результатов своей работы. Это была демонстрация счастья от достигнутой цели. Радость доставленной радости. Наверняка и его, Олега Николаевича, «гаврики» разных возрастов были счастливы от того, что обойдутся без рискованной операции и будут все-таки  здоровы.
И я возмечтал, что и я когда-нибудь испытаю такое чувство. И это свершилось! И не один раз! И это было блаженство, эйфория. Радость и еще что-то! Кайф!!!!