Попил винца с хлебушком

Зима все лютовала.  Снег валил и валил так, что дворы возле дома чистили два, а то и три раза в день.  Чуть зазеваешься и калитку во двор никому не открыть.  Ванька ненадолго опирался на лопату грудью, отдышавшись,   снова  и снова разгребал тропинку ко двору.  Хлопья снега медленно садились  на сугробы, обновляя серую картину зимнего сельского утра. Из печных труб тут и там поднимался столбом дым. Может к морозу, хорошо бы, подумалось.
Тропинку ко двору можно бы и не чистить уже, разгребал ее Ванька по привычке что ли. Скотины там  давно уж не было, разве что за дровами сходить, так и дрова он навозит, бывало, на санках больших (с дровами их едва с места стронешь) на крыльцо разом, на неделю хватало и оставалось…
Вот в субботу и поплохело  Ивану не на шутку. Прибежавшая по звонку  медсестра, объявила:
- Срочно в больницу. На инфаркт похоже.
Машину нашли быстро, довезли больного до соседнего медпункта (там был врач) в двадцати километрах от села, потом до районной больницы. В семьдесят с лишним лет инфаркт пережить не всем удается, Иван выдюжил. Вернулся домой после лечения, как «моряк с Балтики» и снова за дела хватается, не привык валяться то…
- Попил ты винца с хлебушком, вот и расплата – досаждала жена на досуге.
           Тут уж и со зла вскочишь, на улицу побежишь, даже если и дела нет.
Погуляв во дворе, он немного успокаивался, да и на что сердиться то, права Зойка. По молодости бывало и «ведра» не хватало. Деревня дело такое, уж если гуляет, то по малу не получается. Хорошо еще он много балагурил на праздниках да на гармошке играл, иногда тост и пропустит. Домой обычно еще ногами доходил, а если на машине (колхозном козлике) так и палисад однажды пришлось с утра перегораживать (ночью своротил). Мимо-то все на работу чешут, и каждый что-нибудь да съязвит в его адрес, а Зойка нарочно из дома выжмет, что б стыда полной меркой хлебнул.
Сосед, бывало, из-за забора подковыривал:
         - Никак инопланетяне на тарелке сели в палисад то…
         - Да, Зойку жалко не прихватили с собой, зудит с утра язва – искал сочувствия Ванька, умело орудуя молотком. 
         Из-за этого соседа (по прозвищу Каленкорый (от слова каленкор), на затылке у него с рождения клок волос белых выделялся) и «рухнуло» здоровье у Ваньки, не тем  будь, он  помянут. Умер  год назад, голова перед смертью «поехала». А незадолго до сумасшествия (а может оно уже как раз и грянуло) устроил он на задворках Ваньке скандал. Никакие благоразумные уговоры Каленкорого на путь истинный не поставили.   День-другой материться он возле сараек (якобы не там ручей прокопали), ну и не выдержал Ванька несправедливости,  заехал ему лопатой по спине (средство то верное, в деревне хорошо иным  помогает). Да кажись и сработало, пропал сосед, дома сидит, людей больше не беспокоит. Да только все не так просто оказалось, не прошло и суток, подъезжает к калитке милицейская машина. Наряд полным составом к Ваньке в избу вламывается. Смекнул он, конечно, сразу, что Каленкорого рук дело, рассказал все честно, как было, отпираться не стал. Наврал сосед много лишнего в своей «заяве», да как теперь докажешь, свидетелей нет.  У Каленкорого  то и мать покойная тоже со всеми соседями в контрах была, дурость  ихнюю все знали.  Расстроился Ванька тогда не на шутку, упал на диван с валидолом за щекой сразу, как менты убрались восвояси. Позора на седую голову не хотелось.
         С тех пор Ванька с таблетками больше не расставался. Каленкорый давно лежал уж на кладбище, да только и могила то его на дороге была, никак не забудешь. Пойдет, бывало, Ванька на берег Волги посмотреть на переправу, об его могилу  запнется. Зла то уж нет, а в памяти всякого, всю жизнь рядом прожили. Никому не говорил, а корил себя за лопату то, будь она неладна.
- Обедать иди, прервала размышления Зойка. Вышла из избы, не поленилась.
Есть Ваньке что то не хотелось, но пошел, чего уж выделяться то, позвали.
Зойка наливала супу, как раньше, тарелку стогом, не принимая никаких возражений, лучший кусок хозяину.
- Еж давай, кому я готовила…
- Так тут трое наедятся, ворчал Ванька, отодвигая тарелку из-под носа.
- Вот и прошла наша жизнь, неожиданно для себя выдал вслух свои мысли.
Зойка навострила уши, почуяв недоброе, тоже отодвинула тарелку.
- Что ты, Иван, удумал то такое? Чего тебе не живется то, все у нас есть. Дети, Слава Богу, на ноги встали. Вспомни, как раньше-то жили, с лучиной да лампой керосиновой.
- Хорошо жили, легко было на душе, а теперь чижало, отозвался Ванька, в голосе звучала нешуточная тоска. 
- Это без дела, наверное, ты киснешь, вот с огородом займемся, так будет не до того, успокоила просто и по-житейски Зойка.
Но отказался Иван и от ужина, клюквы только попросил. Ел ее без сахара, не дождавшись когда оттает, как когда то в детстве, с голодухи.  Ягоды лопались на зубах, освежая своим терпким вкусом и льдинками сока и было ощущение, что сейчас взойдет в избу мать и скажет:
- Холодная, сынок, с мороза…
Мать рассказывала, что рожала его глухой ночью, некому было помочь, пока, кому достучишься в ворота в деревне. Вот и умирал Ванька тоже глухой ночью. Зойка вскочила на стон, нечаянно задремав, начала звонить, зачем то медсестре, хотя уже все и так было понятно.
- Ты хоть узнаешь ли меня? – пытаясь вытащить Ваньку из сладкого забытья, спрашивала Зойка.
- Моя-я… с трудом промычал он, вытягиваясь на диване.
Хоронили Ваньку февральским погожим днем, на самом берегу Волги, на краю кладбища. Пробраться туда было трудно, мешал снег, но видно такова была его последняя воля, потому как на дороге в новом ряду могил ждал его сосед, Каленкорый.