Развод, собака и дурдом. Часть 4

Телефон молчал. Как бы я ни клала его, в какие бы игры ни играла, притворяясь равнодушной, и с выключенным звуком, и с включенным на полную громкость — он все равно молчал и не звонил мне голосом Андрея, будто сломался. «Мужика тебе надо», — со знанием дела заявила Оксана, глядя на то, как я, лохматая и потрепанная после бессонной ночи, промахиваюсь мимо сковородки и разбиваю яйцо прямо на плиту.

Точно. Мужика. Волосатого жгучего ненасытного красавца. И вот тогда-то Андрей… Что он тогда — я и сама толком не знала пока, но идея определенно мне нравилась.
Но что делать с этими красавцами, где они водятся и как затаскивать их к себе в постель, я не представляла. До Антона в моей жизни был всего один красавец: ясноглазый робкий троечник Артем, с которым мы держались за руки на школьных линейках — и который даже ткнулся в меня мокрым винным поцелуем на выпускном.
На надо — значит надо. На работе я окинула едким оценочным взглядом соседей по кабинету, отмела двоих женатиков и Олега, от чьей клетчатой рубашки всегда пахло жареным луком и котлетами, и остановилась на чернооком широкоплечем Гоше. Мне было приятно на него смотреть, он часто помогал мне с компьютером и много улыбался ровной яркой улыбкой. Достойная партия.

Кофе, еще кофе, снова кофе, кофе с коньяком, коньяк, виски — «А поехали ко мне?» Даже не думала, что это будет так просто. Мир кружился, двоился и складывался в диковинные паззлы, в которых не было места Антону, зато были надежные мохнатые руки, которые поддерживали меня в этом кружении. Мы начали целоваться уже в лифте, прямо как в моих любимых романтических комедиях (Антон так никогда не делал!), слившись, ввалились в квартиру — и осыпались на пол, споткнувшись о беспечного Барбоса (дурдом!).

Пока я нашаривала выключатель, а Гоша потирал ушибленное колено, запал подостыл, и было решено его подогреть. Гоша ушел за дополнительной порцией виски, а я отправилась в душ. И пока с меня сходило парящее опьянение, оставляя только дурнотную маету, я все больше сомневалась, надо ли оно мне. Казалось, что чужие руки меня испачкали, оставили липкие следы, и я уже второй раз намыливала шею, где потные от возбуждения Гошины пальцы теребили завитки волос.

Мы сидели, пили виски с колой — приторно, теплый напиток безо льда совсем не лез в горло, должно было быть возбуждающе и романтично, а мне было противно. Стол весь щетинился крошками — Оксана утром поленилась убрать за собой, — они кололи локти, у Гоши на бороде повисла капля колы, и вообще, весь он — с торчащим из-под майки мехом, соловыми глазами и похотливой улыбкой — стал мне неприятен. Наверное, все это вовсе не мой жанр, все это офисное бурление страстей. Хорошо спьяну целоваться в лифте — но только до тех пор, пока не спотыкаешься о Барбоса.

Гоша хищной рукой погладил меня по голой коленке — и я мучительно стала придумывать пути к отступлению. Ну не могла же я встать, надеть халат, принять неприступный вид и сообщить, что он меня неправильно понял и я совсем не такая? Посылать тех, кого ты совсем не хочешь, — важное умение, но мне никогда раньше не случалось его тренировать.

На кухню зашел Барбос, печально подметая ушами пол и искренне надеясь, что перед его носом вырастет вожделенный лакомый кусочек. Холодный нос ткнулся в руку, пес просительно заглянул мне в глаза. «Фас! — одними губами произнесла я, отчаянно глядя в собачью морду и пытаясь посылать псу импульсы. — Фас, ну пожалуйста!» Но Барбос то ли меня не понял, то ли придерживался мнения, что легкомысленные дурочки должны сами выпутываться. Потому он вздохнул и, повиснув каждой клеточкой своих складок, выплыл в коридор.

В кухне остались только я, Гоша и его возбуждение — и кого-то точно (и срочно!) надо было отсюда выставить.

Я решила самоустраниться: улыбнулась, сказала, что мне надо «на минуточку», — и слиняла в комнату, плотно закрыв за собой дверь. В своем маленьком бардачном мирке под обеспокоенным взглядом Лады я почувствовала себя жгуче глупо и стыдно. Я натянула халат, погладила виляющую хвостом собаку и попыталась собраться с мыслями. Но тут в коридоре раздались грохот и привычный топот кошачьих лапок (ура, дурдом, как же ты вовремя!).

Мы с Гошей одновременно выскочили и бросились поднимать этажерку и все, что раскатилось с нее по полу. У моего кавалера заплетались руки, он все время пытался меня коснуться и стал мне окончательно противен. Мне казалось, что в тех местах, которые он трогает, вырастает чешуя, и я с ужасом ждала момента, когда последствия крушения будут устранены и он снова поднимет на меня свои затянутые пленкой похоти глаза. Гоша встал, улыбнулся... Мне очень хотелось сделать на него грозный толстый кошачий хвост, я подбирала слова...

Но все случилось гораздо быстрее. Потому что сквозь щель в моей неплотно прикрытой двери просочилась Лада. И она изобразила все, что так хотелось мне: и ощетиненный загривок, и страшно сморщенную губу, и ужасно белый оскал, и абсолютное неприятие хоть и званого, но весьма противного гостя. Гоша как-то сразу поник, пробормотал что-то вроде «Ой, песик, ты чего?» — взглянул на меня и поник окончательно. «Я, наверное, пойду?»



В доме запахло чужим. Я сунула нос в щель под дверью и втянула воздух. От гостя пахло резко и сладко — это был запах опасности. Мне стало страшно, что Она с ним одна, и я стала скулить и царапаться в дверь — но Она меня не слышала.
Я видела сквозь щель, как чужой обнимает Ее, и в горле у меня грозно рычало и кипело: никто не может обнимать Ее, только Он. Он хороший и добрый, а этот чужой, плохой — и ужасно пахнет. Неужели Она этого не понимает?

Потом Она зашла ко мне, и я почувствовала, как Ей плохо. Надо было спасать Ее. Я не знала, что делать. Он и Она всегда говорили мне, что надо быть хорошей девочкой, вилять хвостом гостям и подставлять голову под их любопытные руки. А теперь Его не было рядом, а Она была испуганная и ничем не могла мне помочь. Значит, сегодня нельзя быть хорошей девочкой: надо быть большой, смелой и мудрой. И надо спасти Ее.

Когда я зарычала, совсем негромко, чужой стал маленьким и даже пахнуть стал меньше. Я зарычала погромче — он попробовал что-то мне сказать, но съежился еще больше и исчез. Дверь за ним громко хлопнула, и мохнатые звери подпрыгнули от испуга. Она засмеялась. Она снова была почти прежняя. Я прижалась к ее коленям, а Она опустилась на пол и обняла меня за шею. Мы так сидели долго-долго. Мне было почему-то мокро и очень жалко Ее. Я лизала Ей руки и мечтала о том, как будет хорошо, когда Он наконец вернется. Не может же он нас бросить, раз мы так Его любим?