Записки из-за бугра-2. Стройка капитализма

Я прилетел в Нью-Йорк первого января 1996 года, покинув новогоднее застолье в родной деревне под Дмитровом в культовый момент, когда мертвецки пьяный сосед Егорыч вышел босиком, в замызганной майке на мороз, и обратившись с поздравлением: "С Новым годом, ...твою мать!", рухнул в искрящийся инеем сугроб.
Легкий, из-за отсутствия пассажиров самолет летчики довели до JFK за восемь часов.
Пройдя сквозь лабиринт турникетов, я вручил паспорт пограничнику. Он отсканировал визу и убедился с помощью компьютера, что за мной не числятся смертоубийства, случаи провоза наркотиков и нарушения правил дорожного движения. Поинтересовавшись для приличия предполагаемым сроком моего пребывания в стране вечнозелёных президентов, офицер приколол к странице паспорта белую бумажку с разрешением наслаждаться местной демократией в течение полугода и, широко зевнув, крикнул: "Next!".
Найдя на транспортере свой чемодан, я подошел к таможеннику, представлявшему из себя индуса в чалме. Он бросил взгляд на мою декларацию и заговорщицки спросил: - - You have apples? Lard? Sausage?
Яблок, прочей плодоовощной и мясо-молочной продукции у меня не было. Индус кинул декларацию в стол и лениво махнул рукой в сторону белых дверей с надписью «exit».

        Женька, как всегда, опоздал. После короткой отказной дискуссии с русскими "бомбилами", предлагающими отвезти меня в Бруклин за двести долларов, я купил в автомате бутылку холодного чая и расположился для томительного ожидания в пластмассовом кресле.
Мой друг ворвался в зал через полчаса с видом человека, бросившего на минуту дела по управлению государством. Заметив меня, он широко улыбнулся и спросил:
- Ты на МиГ-29 что ли летел?
- Нет, это, похоже, ты на "Запорожце" ехал. В следующий раз поеду на такси, чтобы ты умер от стыда.
Женька подхватил тяжеленный чемодан и, интересуясь - не загрузил ли я пару "калашниковых" и ящик гранат, кряхтя, потащил его к выходу. Машину он парковал на стоянке, расположенной на крыше терминала. На стенке лифта, наряду с банальными табличками типа "no smoking", я с удовлетворением обнаружил нацарапанную русскую матерную фразу, автор которой лаконично и четко определил свое негативное отношение ко всему происходящему на Восточном побережье.

 …Женька, мыкался в Нью-Йорке седьмой год, пройдя славный трудовой путь от рядового автослесаря до владельца автомастерской. В силу постоянной близости к сломанным машинам он люто ненавидел все, что перемещается по земле на колесах и гусеницах при помощи двигателя внутреннего сгорания. Ни мощные и целеустремленные по форме "корветы", ни роскошные и комфортабельные "кадиллаки", ни престижные "лексусы" и "мерседесы", не говоря уже о среднестатистических "фордах" и "ниссанах", не вызывали в его душе ничего, кроме замшелой тоски и липкого омерзения.

Только две машины удовлетворяли его необходимость передвигаться по бренной земле, некогда безжалостно отбитой у отсталых индейцев.
Первым исключением был Pontiac Bohheville 1981 года, чьи остатки окраса давали основания полагать, что изначально маляр придавал ему оттенки зеленой части спектра.
Эта машина была куплена за сто долларов в двадцати шагах от автомобильной свалки, куда она бодро направлялась своим ходом. Это несказанно удивило Женьку и предопределило "понтиаку" отсрочку исполнения смертного приговора. Он ездил на нем уже два года и за это время даже не попытался хоть однажды открыть капот, не говоря уже о таких операциях, как замена масла или тормозных колодок. Кузов машины навевал ассоциации с фантастическими американскими боевиками о постапокалипсисе. Восьмицилиндровый мотор издавал душераздирающие скрипы, но со странным упорством, на одной воле, продолжал тянуть свою предсмертную лямку. Апофеозом этой аудио-визуальной композиции являлось соло конвертора трансмиссии, разрезающее пространство кишковыворачивающим скрежетом. Любой московский гаишник, увидев такое чудовище на улицах столицы, счел бы служебным и гражданским долгом, исполняемым даже с риском для жизни и с применением оружия, преградить путь этому исчадию ада.
Для американской же полиции передвижение на «понтиаке» было достаточно подкреплено законодательно наличием insurance и inspection, а так же, на удивление, исправной работой всех наружных осветительных приборов.  По мнению местных блюстителей закона, полностью обеспечивала аварийную безопасность даже левая фара, висящая под бампером на проводах с тускло горящей внутри лампочкой.
 
Второй женькиной автомобильной любовью был двухдверный Buick Le Sabre 1970 года рождения, купленный за ту же банальную сотню в том же самом месте. В эту семиметровую машину он вложил не только все доступные средства, но и душу, изможденную в борьбе за здоровье американских железных коней.
Полтора года Женька упорно колдовал над "бьюиком", не подпуская к нему ни друзей, ни механиков, пока тот не приобрел вид автомобиля, десять минут назад сошедшего с конвейера General Motors. Первозданную чистоту работы всех оригинальных узлов и агрегатов дополнял фешенебельный экстерьер трехцветного сине-голубого кузова, литые диски с колесами непомерной ширины, тонированные стекла, кожаная крыша, а из навороченного по полной программе нутра из бежевой кожи доносились пленящие звуки музыки, издаваемые шестисотваттной аппаратурой.
 
        В багажник этого монстра Женька и уложил мой чемодан. Заплатив за паркинг скучающему негру в будке, мы покинули терминал и бесшумно выехали на пустынный хайвей.
- Ну, рассказывай! – я развалился на сиденье, и вытянул ноги, затекшие в тесном кресле «боинга».

… Алексей, женькин напарник по владению станцией, прибывший пару лет назад из солнечного, получившего полный суверинитет Ташкента, где он несколько раз по телевизору видел снег и лед, решил на Christmas посетить с женой горный курорт. Там, опьяненный свободой и свежим воздухом, в порыве вкусить все ранее недоступные прелести жизни, он решил сыграть в хоккей на имевшемся неподалеку катке. «Обув железом быстрым ноги», Алексей смело вышел на лед в надежде снискать себе лавры Гретцки, откуда через пять минут был вынесен бригадой ambulance с множественным переломом бедренной кости.
Мало того, что начинающий узбекский хоккеист уложил себя в госпиталь, минимум, на четыре месяца, - это обстоятельство поставило их бизнес в весьма сложное положение: на три подъемника осталось два механика, из которых сам Женька постоянно отвлекался на работу с клиентами, заказ запчастей и прочие организационные выкрутасы.
Найти же толкового механика за короткий срок было, во-первых, непросто, а во-вторых, надо было учитывать отдаленную перспективу возвращения в строй и несостоявшегося Фетисова.

Короче, я оказался очень кстати: свой инструмент Алексей не утащил за собой в операционную и, главное, мой самолет через два месяца улетал в Россию, что предопределяло передышку для принятия решения с наймом временного работника.
- Выручишь? – спросил Женька для проформы.
- Ну, а что мне еще два месяца в Бруклине делать?! Сидеть на лавочке на Бодваре и смотреть на море?
- Триста пятьдесят в неделю. Больше не могу…
- Да, пошел ты… Придумал! - отмахнулся я. За долгие годы дружбы, начавшейся еще в период развитого социализма денежные знаки давно потеряли между нами оборот.
- Слушай, коммунизм не состоялся ни в Союзе, ни, тем более, в Америке. Здесь – стройка капитализма. Так что, даже не обсуждаем – триста пятьдесят в неделю или гуляй по Бродвею, любуйся на статую Свободы, сиди в макдональдсах и мотайся по магазинам…
- Ладно, там видно будет…

…К середине января я уже совсем освоился в роли американского автослесаря, вкалывающего по двенадцать часов в день с единственным уродским выходным во вторник. В этот день удавалось немного выспаться и проехаться по друзьям и магазинам.
Вечером можно было слегка отмыться в общественной брайтоновской бане, где мне становилось до боли тоскливо от надписи - "Березовый веник - 20$", тем более, что о моем любимом, дубовом, речь вообще не шла, а само заведение отличалось смыслом и инфраструктурой от классической русской бани так же, как электрический обогреватель от мартена.

Работал я в первое время медленно, постоянно теряя время на изучение незнакомых узлов и агрегатов, путаницу в дюймовых ключах и отсутствие более технологичных навыков по тому или иному ремонту. Медленно, но неумолимо угасала привычка, зарожденная и закрепленная убогим советским сервисом, работать без использования пневмоинструмента и специальных приспособлений.

Клиенты, в подавляющем большинстве являвшиеся «беженцами» из всех уголков  бывшего СССР, с удовольствием заезжали на мой подъемник. Дыша мне в затылок, они глушили ностальгию и утоляли жажду общения со свежим человеком "из Союза, приехавшего в трудную минуту помочь другу".
При этом владельцы изрядно потрепанных потенциальных посетителей junk, имевшие за плечами грандиозный опыт самостоятельной замены масла в своей «копейке» во дворе пятиэтажки в Измайлово, зорко следили за тем – затянул ли я гайки на рулевых тягах и налил ли антифриз точно до черты с надписью «max».
Я терпеливо сносил все «замечания и предложения» по ремонту, молча выслушивал бруклинские легенды о внезапном обогащении или разорении и подавлял в себе желание случайно уронить кувалду, который вышибал шаровую опору, на стоптанный ботинок не в меру разгоряченного собеседника.
Отвечая на вопросы и слушая их рассказы, я так и не мог до конца понять – что заставило бывших главных инженеров, рентгенологов, метрдотелей, заведующих складами и кандидатов в доктора разных наук стать водителями car service, развозчиками пиццы и запчастей, сборщиками мебели, приемщиками фотоателье и заправщиками на бензоколонках? Большинство из них через пять минут предлагали мне организовать «good deal» по продаже в России чего угодно – от резиновых перчаток до буровых вышек.

Примерно в 1:00 pm на станцию тихо проникал маленький китаец с пакетами незамысловатого провианта – рис, курица или говядина, соусы. Привезенное он ставил на стол в маленьком офисе, получал свой «тип» в два доллара и так же незаметно исчезал. Я, Женька и второй механик – Дима дружно бросали ключи и, к неудовольствию клиентуры садились обедать на кожаном итальянском диване, привезенном с «гарбича» на Ave.Z.

К вечеру у меня скапливались 30-40 долларов чаевых, на которые я утром непременно покупал в соседней испанской лавке на всю бригаду кофе с горячими булками и сигареты, за что ежедневно обругивался Женькой с ног до головы.
- Я здесь хозяин! - орал он, - Кофе и еда - мои трудности. Хочешь, скажи, а сам не лезь. Работай, лучше.
С этими словами, он протягивал мне десятку.
- Ты на меня не ори! - защищался я. - Я с тобой контракты не подписывал. Засунь свой "чирик", вытянутый из жил пролетариата себе в буржуйскую задницу и не выпендривайся.

… Однажды, к станции подъехал tow truck и разгрузил у ворот абсолютно не годный к эксплуатации Plymouth. С пассажирского сиденья эвакуатора, под удивленные взгляды присутствовавших, вылез «ортодокс». Как и положено, он был в шляпе с вьющимися пейсами, черном костюме, белой рубашке и рваных башмках. Пока я менял аккумулятор, прослуживший, по-видимому, верой и правдой со времен изготовления машины на конвейере Chrysler, ребе перечитывал какую-то умную книжицу, время от времени поднимая глаза к потолку станции, мешавшей ему общаться с создателем напрямую. Когда машина завелась, он торопливо сунул мне мятый доллар и уехал.
- Пейсатый - жмот. – Сообщил я Женьке, вытирая руки. – Всего доллар чаевых дал… Хотя там и работы-то было…
Я осекся и замолчал. Женька смотрел на меня глазами человека, которому позвонил Президент США и пригласил на ланч в Белый дом.
- Тебе ортодокс дал тип?!
Женька молча встал, вышел за ворота и вернулся в сопровождении всего личного состава соседней русской станции, занимающейся «жестянкой».
- Вот этот человек! – он ткнул пальцем в нашивку «Eulex Auto Repair» на моей грязной рабочей куртке.
Прибывшие восхищенно уставились на меня.
- Вы чего?
- Никто и никогда не слышал и не видел, чтобы пейсатый давал чаевые! – воскликнул Женька. – Ты врешь!
- Зачем мне придумывать? – я достал мятый доллар. – Вот он.
Женька отобрал у меня купюру, взял фломастер, написал на ней – «This tip was given by an Orthodox» и повесил на стенку в ряд других с традиционными надписями «Good luck!»…

       Женька во всю старался облегчить мне работу. Он не лез с советами или с помощью, но так распределял клиентов между собой, мной и Димой, что я всегда оказывался в более выгодном положении. Ко мне шла вся замена масла, колодок, ШРУСов, шаровых, рулевых тяг, радиаторов, глушителей, генераторов, стартеров, свечей и проводов - того, что, по большому счету не требует большого ума. Эти операции были краткосрочными, клиенты менялись быстро и типов было, соответственно, больше.
В то же время Дима постоянно увязал в долгострое с трансмиссиями, редукторами, рулевыми механизмами. Сам же Женька брал на себя все сложные работы, требующие специальных знаний - впрыск, двигатели, электрооборудование, регулировки. Когда я сказал Женьке, что по отношению к Диме, я усматриваю откровенную дискриминацию и готов делиться с ним чаевыми, в меня полетел ключ на 1/2 дюйма…

        ...Дима - маленький лысоватый мужчина, лет пятидесяти пяти, типичный представитель касты советских инженеров, был, в буквальном смысле этого слова вывезен женой и сыном на ПМЖ. Ему нормально жилось в конструкторском бюро какого-то нижегородского НИИ, где он чувствовал себя на месте и совершенно не угнетался антисемитскими настроениями. Дима постоянно испытывал моральный дискомфорт от того, что он, специалист хорошего класса, исполнительный и трудолюбивый, был вынужден поменять спокойную, неторопливую советскую жизнь на тяжелую физическую борьбу за доллары. К работе он, впрочем, относился добросовестно, а нехватку квалификации дополнял ответственностью и не считал зазорным спросить совета.
Мне всегда было искренне жаль этого человека, выбитого на старости лет из привычной жизненной колеи, и я всегда старался чем-то ему помочь. Если у меня образовывался перерыв, я молча подходил к Диме, отчаянно борющемуся с задними колодками и ни слова не говоря, делал другую сторону или, увидев его страшные мучения по постановке трансмиссии, помогал втолкнуть ее на место. Женька ругал меня за это, а на мои слова - "ему же тяжело, он к вечеру еле-еле ноги передвигает", отвечал: "Здесь другие законы. По-человечески - ты прав, по здешней жизни - нет".

        И все же каждый вечер, закрывая станцию, вытаскивая на улицу мешки с мусором, которые по ночам забирала итальянская мусорная мафия, и бегая с Женькой наперегонки до машины с целью занять место не за рулем, а потом доехав поужинать в пустующий маленький китайский или русский ресторанчик, я чувствовал моральное удовлетворение от того, что у меня нет проблем, преследующих каждый день в Москве. Нет "поставленных задач". Нет обязательств в чем-то перед кем-то. Нет тяжелых мыслей о завтрашнем дне, который будет точно таким же, как сегодняшний и копией завтрашнего…

Когда я сказал об этом Женьке, он немного подумал и произнес:
- Это не умиротворение, это – опустошенность… Но у тебя она пройдет в Москве, а у меня – уже вряд ли...

New York - Москва, 1996 г.