Рождённая на стыке веков. 5 глава

     Мы долго ехали по просёлочной дороге, оставляя за собой клубы пыли. Ишак, опустив голову, медленно брёл, волоча за собой арбу. Я благодарила Турсун бая, который велел нам с Бахрихон опа взять с собой ватные чапаны. Укутавшись в них, мы холода почти не чувствовали. Я посмотрела на дочь Хадичи, на ней была телогрейка и тёплый платок на голове, но ноги были открыты и мёрзли в каушах (полуоткрытая обувь).
     - Хафиза? Прижмись ко мне, я подолом чапана укрою твои ноги, - сказала я ей.
     Хадича с благодарностью посмотрела на меня.
     - И ты прижмись, Хадича, ко мне подвинься, у меня тоже чапан. Ехать наверное ещё далеко? - спросила Бахрихон опа, укрывая ноги женщины, которая тут же придвинулась к ней и собрала свои ноги, согнув в коленях.
     - Я никогда никуда из кишлака не выезжала. Не знаю. Эргаш акя? А до станции этой далеко? И какой он, поезд? Вы же видели... это, как Ваша арба? - спросила Хадича.
     Она, кроме лошадей и ишаков, другого транспорта просто не видела и не знала.
     - Смешная ты, Хадича. Поезд - это железные повозки, их много и они привязаны к друг другу. Вагоны называются. И едут они по железным линиям. Сама увидишь, правда ехать ещё далеко, - отвечал старик, с тюбетейкой на голове, перевязанной платком, укутавшись в ватный, старый, залатанный в нескольких местах чапан.
     Мне стало жаль его, его семья тоже голодала, перебиваясь от случая к случаю, они варили из муки на воде похлёбку, масла или жира вообще не было, но его жена и трое взрослых детей, две дочери, замуж которых выдать было непросто и младший сын, лет восемнадцати и этому были рады. Постные лепёшки скрашивали скудный обед. Я полезла в мешок и с трудом достала чапан из бекасама (плотный материал в разноцветную полоску) и протянула ему. Бахрихон опа улыбнулась. Это был дорогой чапан, в городе, его можно было обменять на продукты, но она промолчала.
     - Эргаш акя, возьмите. Ваш совсем прохудился, старый стал, - сказала я.
     У старика округлились глаза.
     - Что ты, дочка? Это дорогой чапан, самим пригодится. Вот две лепёшки дадите и мне хватит, - испуганно ответил старик.
     - Берите, Эргаш акя. Мы всё-таки в город едем, дай Аллах, не пропадём, - зевая, сказала Бахрихон опа.
     Я ей благодарно улыбнулась. Правда, вещи были мои, всё подарки Турсун бая, но я считала, что если мы вместе, значит и вещи общие. Я опять полезла в мешок и достала пару своих платьев.
     - А это Вашим дочерям, - сказала я.
     Старик, дрожащей рукой взял вещи и поднёс к глазам, потом к губам. Борода старика вздрагивала, он прослезился.
     - Ты очень добрая, Халида. Вот дочки обрадуются подаркам. А чапан я сыну дам, он ведь вернулся с гор, едва живой. Повинился перед красными, его простили. Многие тогда сложили ружья и повинились. Да... а Турсун бай не вернулся. Жаль его... хотя я от него ничего хорошего не видел, но человек всё-таки, создание Всевышнего. Да упокоится он с миром, - сказал Эргаш акя, обведя ладонями лицо.
     Мы тоже это сделали.
     - Он хороший был... - тихо ответила я.
     Эргаш акя с удивлением посмотрел на меня.
     - А ты откуда знаешь? Ты, вроде, прислуживала в его доме, верно? - спросил старик.
     Я лишь кивнула головой и задумалась. Мне было восемнадцать лет, сейчас, с высока своих лет, я смотрю на молодых девушек, они в этом возрасте только задумываются о замужестве и у них есть право выбора, у меня его не было. Юной девчонкой, я стала игрушкой в руках пожилого мужчины, стала матерью, но ребёнка у меня тут же отняли и придушив, закопали. Бахрихон опа тогда крепко перевязала мои груди, завязав узлом за спиной платок.
     - Это, чтобы молока не было, - сказала она мне тогда.
     Я безропотно подчинилась. Потом сын родился... сердце моё сжалось. Я вспомнила его личико, такое пухленькое, сладкое. Турсун бай усаживал малыша на колено и игрался с ним. В такие моменты, его лицо, да и он сам, просто преображался.
     Я тяжело вздохнула, вспомнив, что смогла его полюбить. Человека, старше себя чуть ли ни на полвека, смогла полюбить. Нежная истома прошла по моему юному телу, когда я вспомнила, как Турсун бай ласкал меня  и нежно целовал всё моё тело. Это он сделал меня женщиной, познавшей мужскую ласку, которая почувствовала мужскую силу, он был моим первым мужчиной.
     - Что уж теперь? Не до любви. Выжить бы в это неспокойное время, - подумала я, искренне пожалев, что Турсун бая убили.
     С ним я хоть была защищена, сыта и одета. Вспомнила отца и братьев, которых и узнать-то не успела. Да и отца я редко видела, он уходил до восхода солнца и возвращался с заходом, когда мама бережливо зажигала на полчасика фитиль из ваты, смочив маслом, для того, чтобы покормить отца. Воспоминаний детства почти не было. С малых лет, я помогала матери по дому, вот и всё детство, а в одиннадцать лет, попала в дом Турсун бая, где прошла боль и унижения, прежде чем стала его любимицей.
     Арба, раскачиваясь, медленно везла нас по незнакомой мне дороге, глаза закрывались, клонило в сон и я уснула. Проснулась от того, что арба резко остановилась.
     - Вот мы и приехали. Дай Аллах, вам повезёт и вы сможете залезть в вагон. Людей много, все бегут куда-то. Куда бежать? Ладно, скидывайте мешки на землю, я помогу вам донести их до поезда, - говорил старик, нагнувшись над мешками.
     - Значит вот он какой, поезд? И по этим линиям он ходит? Как же не свалится? Линии такие тонкие для такого большого поезда, -спросила я.
     - Я не знаю, дочка. Но никогда не видел, чтобы поезд свалился. Так что, не бойся. Смотрите! Люди спешно идут к поезду. И вы бегите, иначе не влезть вам в поезд-то, - воскликнул Эргаш акя.
     Подняв мешки, мы побежали за людьми, не зная, как и что делать. Но Эргаш акя остановился возле вагона и помог нам залезть, потом подал нам наши мешки. Уже стоя на ступенях, Бахрихон опа протянула старику две лепёшки. Но Эргаш акя взять их не успел, так и остался с протянутой рукой. Какой-то паренёк, в рваных штанах и грязном джемпере, быстро выхватил из рук Бахрихон опа лепёшки и на ходу покусывая, не оглядываясь, убежал прочь.
     - Эй! Верни мои лепёшки, гадёныш! Вор! Он мои лепешки украл! - завопил Эргаш акя.
     - Не нужно, Эргаш акя. Парень просто голодный. Я Вам другие дам. Только на этот раз крепче держите, - сказала Бахрихон опа, вытаскивая из мешка ещё две лепёшки.
     На этот раз, старик опасливо огляделся и выхватив из рук Бахрихон опы хлеб, сунул под старый чапан, спрятав на груди.
     - Ладно, поезжайте. Не свидимся более. Берегите себя, без мужчин отправляетесь в большой город, - сказал Эргаш акя и развернувшись ушёл.
     Этот старик побоялся оставлять в арбе  вещи, которые я ему дала и сложив их в узел, носил с собой. Я смотрела ему вслед и думала, как же он, его семья и другие люди в моём кишлаке выживут в такое голодное и не спокойное время. И так жаль стало этого старика, который был рад простым платьям, чапану и лепёшкам, пройдя долгий путь из кишлака на станцию.
     Я оглядывалась по сторонам, понимая, что есть другой мир, совсем не похожий на тот, в котором я жила до сих пор. Станция была совсем маленькой, крытое здание с платформой и всё, дальше пустыня и пески, пески... Мы, с двумя мешками, прошли в вагон, народу было много, стояла духота. Общий вагон, мы долго искали свободные места.
     - Дочка, садись вот здесь, мы потеснимся. Двое ещё могут поместиться, - сказал мужчина лет сорока, когда мы несколько раз туда-сюда прошли по вагону.
     Заставлять просить себя дважды, мы не стали. С Бахрихон опа я села, хотя и было тесно, но и этому были рады. Хадича с дочкой Хафизой минут через десять тоже присели недалеко от нас. Но поезд двигаться не торопился, нам сказали, что он отойдёт по графику. Будто я знала, что такое график. Там, в душном вагоне, мы прождали почти два часа, хотелось пить. Пришлось снять с себя тёплый платок и чапан. Потом и нимчу сняла, всё-таки ватная была, стало невыносимо жарко. Бахрихон опа тоже сняла чапан, но она была выносливее меня и терпела и жару и жажду.
     - Губы у тебя сухие... пить хочешь, верно? - спросил мужчина, давший нам место.
     Я кивнула головой.
     - Очень, - смутившись, ответила я.
     - А ты сходи в ту сторону, в самом конце есть титан, правда, там может быть кипяток. Но у меня есть листья смородины, отменный чай получится и жажду утолит. Я тоже попью, - сказал мужчина, протягивая мне алюминиевую кружку.
     На узбека он был не похож, да и бороды у него не было. Лет сорока, он был невысокого роста, среднего телосложения, на голове странный, чёрно-белый колпак, но чапан был похож на наш. Улыбчивое лицо располагало, прищуренные глаза, под густыми бровями, были серьёзные и усталые. Руки в мозолях, видимо, много работы видели. Я взяла из его рук кружку и пошла в сторону, куда он мне указал. Бахрихон опа тревожно на меня оглядывалась. Набрав кипяток в кружку, я быстро вернулась обратно. Мужчина тут же бросил в кружку засушенные листья смородины. Вода обрела цвет, сев на место, я облизала губы.
     - Пей, дочка, ты первая пей, измучилась совсем, - участливо сказал мужчина, протянув мне кружку, придерживая ручку платком.
     Я с жадностью отпила и улыбнулась.
     - Спасибо. Вы добрый, - сказала я.
     - А зачем злым быть? Какая польза? А вы мать и дочь, значит? В Ташкент решили ехать? - спросил он, подавая кружку Бахрихон опа и с любопытством нас разглядывая.
     - В Ташкент, говорят, там работать можно. Завод и фабрика есть. В кишлаке работы нет и есть нечего, - не отвечая на вопрос о нашем родстве, сказала Бахрихон опа.
     - В городе полегче будет. Нужно будет, наверное, обратиться к... даже и не знаю, теперь к кому обращаться. Чёрт... Ладно, я сам работаю на заводе, на тракторном. Помогу вам и с жильём, и с работой. Иначе, в большом городе потеряетесь. К директору вместе зайдём, он мужик добрый, не откажет. Правда... сначала долго учиться придётся. Только видать, Вашей дочери ещё восемнадцати нет... или есть? Смотрю, кажется у вас и документов нет... вот оказия, - последние слова он сказал на не знакомом нам языке. Я почему-то запаниковала.
     - У нас есть бумаги, ну... что я Халида Рахматова, а она Бахрихон Нуркозиева. Вот моя бумага, она всегда при мне. Турсун бай велел при себе держать, - вытащив помятый листик из кармана нимчи и протягивая мужчине, сказала я.
     Бахрихон опа последовала моему примеру и тоже быстро вытащила свою бумагу и протянула ему.
     - Ясно... по этим бумагам вам выдадут новые документы, удостоверяющие ваши личности, эти слишком примитивные. Меня зовут Мирза, я наполовину киргиз, мать моя киргизка, отец узбек,  - сказал мужчина, увидев наши лица, которые выражали  испуг и удивление.
     Мы тут же спрятали наши бумаги обратно. Мирза ещё говорил о вещах, нам совсем непонятных, а мы слушали, раскрыв рты от удивления.
     - Грядут большие перемены. Из Петрограда сводки приходят, власть перешла в руки советов, товарищ Ленин, теперь наш вождь. Слышали? Свергли последнего хивинского хана. Скоро всем им придёт конец и эмиру бухарскому тоже, - говорил Мирза.
     Под его голос, который словно убаюкивал, я, прислонившись, уснула. Ехали почти двое суток, лепёшки заканчивались, но Мирза нас угостил варёной картошкой и даже солью посыпал. А мы отламывали ему по кусочку лепёшки, запивая чаем из листьев смородины. В политике мы с Бахрихон опа совсем не понимали. Это было нам чуждо.
     - К Ташкенту подъезжаем. Минут через сорок, поезд остановится. Вечереет, сегодня не успеть, завтра с утра пойдём на завод. У меня комната от завода, маленькая, правда, да и постель одна... ну, что-нибудь придумаем, - сказал Мирза.
     Хадича с дочкой ехали молча, к нам подходили пару раз, мы им чаю наливали и на этом всё, решили идти каждый своей дорогой.
     - Как же мы одни, в большом городе? Никого ведь не знаем, - спросила Хадича, когда Бахрихон опа сказала ей, что они должны разойтись.
     - Не пропадёте, лучше уж отдельно. И так мы навязались этому доброму человеку, - твёрдо сказала Бахрихон опа.
     Я растерянно смотрела на их лица и мне стало жаль их.
     - Опажон, Хафиза ещё так молода, ей всего четырнадцать лет. Может... может мы вместе... - начала говорить я, но Бахрихон опа строго посмотрела на меня.
     - Ты в четырнадцать уже матерью была. Так лучше будет. Мне о тебе заботиться или о них? - ответила женщина.
     Я не знала, почему Бахрихон опа так заботится обо мне, только в её глазах я видела доброе ко мне отношение. И я относилась к ней не иначе, как к матери.
     Когда поезд наконец медленно остановился, Мирза взял наш мешок и пошёл к выходу.
     - Не задерживайтесь, идите за мной. В темноте и потеряться можете, - сказал он, расталкивая людей и продвигаясь вперёд.
     Я оглянулась и увидела, как Хадича и её дочь стоят и печально смотрят нам вслед. А что я могла? При всей своей доброте, мне нужно было думать и о себе. Бахрихон права, время тяжёлое, каждый сам за себя.
     Выйдя из вагона, мы поспешили за Мирзой. Ночь, так быстро наступавшая, пугала. Мирза договорился с арбакешем, чтобы он отвёз нас к нему домой. Тот согласился, когда Мирза дал ему четверть буханки серого хлеба.
     - Садитесь, ехать долго, - сказал он, положив мешок на дно арбы.
     Нам он велел сесть на мешок и держаться за края арбы, что мы с Бахрихон опа молча и сделали. Мирза сел рядом с арбакешем и молодой парень стегнул плёткой старую клячу. Откуда у паренька была лошадка в столь тяжёлое время, я не задумывалась, скорее всего, из-за возраста животного, у него её не отобрали. Ехали и правда долго, в темноте я едва различала строения вдоль дороги, мы проезжали мосты через небольшие реки, ехали по пыльным дорогам, потом свернули с дороги и поехали по неровной, глиняной дороге. Часа через полтора, парень остановил свою измученную лошадь и Мирза спрыгнул на землю. Из своего вещевого мешка, он достал обещанный пареньку хлеб и достал из арбы наш мешок.
     - Ну что? Пошли. Вот мой дом, - сказал Мирза, показывая на одноэтажное, длинное здание, кажется побеленное, в темноте разглядеть было трудно.
     Мы вошли в здание, огороженное покосившейся оградой и пошли по тёмному коридору. Мирза уверенно шёл в темноте и подойдя к своей двери, вложил ключ в замок. У меня от волнения билось сердце. Бахрихон, словно почувствовала, что мне страшно, сжала мою руку, в темноте я увидела её улыбающиеся глаза. Вдруг тускло загорелась лампочка, такого я ещё не видела. В кишлаках горел только фитиль из ваты, чуть смоченной в масле, которые сами и скручивали, только в доме Турсун бая горели свечи, которые он сам привозил.
     - Чего встали? Заходите. Наверное есть хотите? Но чая нет, кухня общая, только утром откроется. У меня варёная картошка осталась, правда  холодная и даже есть немного хлеба. Припрятал на потом. Садитесь вот... на табуретку и вот ещё стул есть. Я на кровать сяду, - сказал Мирза, положив мешок на пол и проходя к окну, где на подоконнике стояла алюминиевая кастрюля.
     Он поставил её на маленький столик и взял с этажерки полотенце, в которое он и завернул несколько маленьких кусочков хлеба. Я наконец расслабилась, мне стало спокойно и уютно, в маленькой комнатушке Мирзы.