Жильё-быльё

Всю ночь в печи стуганел ветер, и хозяину дома, полуглухому старику, чудилось, будто по дымоходу сновали длинные сажные звери с тугими хвостами. Ткнувшись в закрытые ходы, они с искрами и воем вылетали из трубы в морозную ночь. Измученный бессонницей, Иван Андреевич встал в час между волком и собакой, где-то около семи утра, когда на небе еще видны звезды, но мрак уже теряет свою плоть и постепенно уступает место рассветной сини.
Поблагодарив Бога за то, что прожил еще один день, старик попытался вспомнить, какое сегодня число, но память не помогла. Надо было идти к «численнику», повешенному внучкой под часами в прихожей. Иван Андреевич выпростал руку из-под байкового одеяла и наброшенного сверх него овчинного тулупа, поводил туда-сюда пальцами и проворчал:
 - Зябко… Выстудил, черт губастый, хату... Надо топить, а то околеешь…
Печь потихоньку разваливалась, щели меж половиц и потолочных досок ширились, стены прели – построенный полвека назад, дом дряхлел быстрей своего хозяина. В крепкие зимы приходилось топить дровами и утром, и вечером, но тепло истощалось быстро. Еще недавно Ивана Андреевича выручала на ночь кружка бражки, но пришлось и ее отставить – стал беспамятным и чуть не угорел, забыв открыть на ночь задвижку. Холоду добавляло одиночество. Может быть, и кровь захолодела в жилах…
Старик спал в штанах и рубахе, и одеваться ему долго не пришлось. Фуфайка с вечера грелась на лежанке и даже сохранила чуточку тепла, и валенки просохли. Сунув под умывальник дрожащие руки, он подержал в них воду и, расплескав ее по пути к лицу, поднес к глазам лишь мокрые ладони.
 - Совсем перестали гнуться… - проворчал Иван Андреевич, глядя на желтые, словно церковные свечи, пальцы. – На дровосеку пора…
Посмотрел на «численник»: тот красными цифрами сообщал, что вчера было 23-е февраля, стало быть, сегодня – 24-е.
 « Это ж праздник был… Как его нынче? Защитник Отечества… - вспомнил он равнодушно. – Что-то нынче никуда не звали… Ни в школу, ни в совет… Только карточку почтарка привезла… Бегла девка на лыжах пять верст... Красивая карточка, с Кремлем, золотая, какой-то депутат прислал… Наверно, скоро выборы…».
Он принес из сенцев щепок на разжёжку, кинул возле поддувала. Ткнулся во двор, чтобы набрать в поленнице дровишек, но тропка от самого порога была заметена ночной вьюгой. Беззлобно ругнувшись на зиму и старость, Иван Андреевич принялся деревянной лопатой разбрасывать снег, благо, тот пока не улежался, отлетал, как пух. Нехитрое дело, которое он прежде за работу не считал, отняло немало времени – чуть ли не на каждом метре приходилось отдыхать.      
Наконец старик добрался до поленницы, набрал оберемок березовых сколов, затопил печь и вдруг вспомнил, что сегодня должна быть какая-то оказия: то ли автолавка хлеба привезет, то ли внучка приедет из города…
 - Память - как решето, - вздохнул Иван Андреевич и снова взял лопату, чтоб расчистить «след» к дороге. Вышел на крыльцо – тишь да белая гладь в их деревне. Лишь кое-где торчат хвосты печного дыма – во всей Малаховке из ста послевоенных хат в живых осталось двадцать пять, другие или вовсе брошены, утопли в зарослях, иль воскресают по весне, когда хозяева приедут к огородам. «Хоть эти есть,спаси, Господи, - подумал он, крестясь на улицу. – В Лужках и Ратной вовсе ничего…На мой век хватит».
Руки старика вошли в привычный трудовой ритм, так что Иван Андреевич тропку к уличной дороге расчистил быстрей, чем во дворе, и даже разогрелся, увидал, как из пазухи расстегнутой фуфайки выбился парок. «Может быть, воды осилю принести… - раздухарился старик, но, разглядев вдали черную закорючку водопроводной колонки, побоялся, что, пока дойдет туда и обратно, дрова в печи перегорят, надо будет вытаскивать горячую золу из поддувала, снова разжигать, и вздохнул: - Нет, лучше снегом обойдусь, сегодня чистый - как младенец».
Он набил снегом оба ведра и пятилитровый «семейный» чайник, поставил на покрасневшую чугунную плиту, которая от влаги засипела, задымилась.
       
Около полудня, устав от хлопот, Иван Андреевич скинул волглую фуфайку, надел сухой пиджак, присел в прихожей, чтобы выпить чаю с чабрецом, и вдруг увидел через тонкую проталину заиндевелого окна какую-то компанию, гуськом идущую от оставленных на дороге машин к его дому. Он дрожащими руками нацепил очки, протер проталину мокрой тряпочкой и всмотрелся в лица идущих впереди женщин. Они были незнакомы Ивану Андреевичу. «Может, на помины к кому, да ошиблись, попали ко мне?» - подумал он. В последние годы в Малаховке не было ни свадеб, ни крестин – одни лишь помины.  Однако вскоре старик разглядел, что людям весело, они смеются, мелькнула цыганская шаль… «Ряженые, - подумал Иван Андреевич, путая праздники, - масленую гуляют. Какого рожна я им дам? Сыпанут пшена на пол - ползай, дед, до ста лет, собирай на кашу… Не буду открывать».
 Но вот старик узнал главу сельсовета Баринова: его он мог бы различить и без очков по гладкой стати и осанистой походке. Из-за широкой фигуры главы то справа, то слева выглядывала внучка Ивана Андреевича, Катя, маленькая, кругленькая, с «челночной» сумкой, волочившейся по снегу. И только сейчас старик вспомнил о вчерашнем разговоре с ней по мобильному телефону. Он тогда не сразу отыскал слуховой аппарат и, чтобы внучка не тратилась на звонок, притворялся, будто слышит, и говорил в трубку только одно слово: «Ясно». А всего-то понял, что она приедет. И то ладно, дай Бог, не в последний раз.
Катерина приезжала в Малаховку из райцентра, километров за сорок, дважды в месяц:  когда Ивану Андреевичу приносили пенсию, и второй раз – через пару недель. Доставив концентраты, крупы, масло, она готовила какое-либо варево, мела и мыла в доме, носила воду, летом тяпала на грядках, забирала в город дедовы постирушки... Иван Андреевич внучку жалел, почти всю пенсию ей отдавал, себе оставлял  лишь на хлеб да по тысяче в месяц откладывал на «смертёльное». Кате нет и тридцати, осталась без мужа, вдвоем с пятилетней Машенькой. А в городе жизнь дорогая, не то что в  Малаховке. Пусть девки наряжаются, ни в чем себе не отказывают - может, в достатке им счастье придет.
Отставив кружку с недопитым чаем, Иван Андреевич пошел открывать гостям. Но те не слишком торопились. Остановились у крыльца и стали разглядывать дом. И тут только старик смекнул, в чем дело, и охнул: в прошлый свой приезд Катерина предупреждала его о визите комиссии по жилью, собирала какие-то документы. «Тебе квартиру должны дать, как участнику войны, - говорила она, копаясь в сундуке. – Ты же воевал? Медали имеешь? Значит, заслужил.  Спасибо, я по наследству на хату, на землю бумаги оформила. Так вот, дед, слушай: я тебя о приезде комиссии предупрежу по телефону. В тот день не слишком топи, пусть они думают, что печка совсем не тянет. Обед я сама привезу, разогрею на газовой плите. Баллон заправлен? Вот и хорошо. Снег во дворе расчисти, но только посередке, чтобы к дому близко не прошли, а то будут тыкать щупом в бревна, искать, где покрепче – им лишь бы повод найти для отказа. А со стороны кухни, наоборот, отбрось снег от окна: там бревно совсем сгнило, даже без щупа видно. И еще: власть не ругай, всем улыбайся, кланяйся и говори «спасибо» за всё. 
Ну, что он сделал за утро, то сделал, пускай не ругается внучка…
 - Проходите, люди добрые, в дом, - сказал Иван Андреевич с крыльца.
 - Любый мой, что же ты вышел в одном пиджаке, душа нараспашку? – нараспев укорила его полная брюнетка в цветастой шали поверх норковой шубы. Старик узнал начальницу райсобеса Елену Михайловну Обоянцеву, и стало тепло на душе, как тридцать лет назад, когда он, будучи в райцентре, зашел в кабинет к ней, худенькой и большеглазой «цыганочке», поговорить насчет пенсии. Ах, как душевно приняла его Леночка: обо всем расспросила, всё рассказала, чаем напоила, а провожала – чуть ли не расцеловала. И потом помогала то талонами на уголь, то какими-то подарочками в Дни Победы.
 - Давайте в хату, - сказала Елена Михайловна остальным. – Посидим, согреемся за рюмкой чая, а потом обследуем жилище. А то Иван Андреевич простудится, не дай Бог, и не поживет в новой квартире...
 - У меня не шибко жарко… Печь не тянет, - произнес старик, открывая в улыбке беззубые десны. – Идите в хату, места хватит...
Первой перешагнула порог внучка, полная, румяная, с горящим взглядом. Волоча объемную сумку, проворчала, пока гости обивали на крыльце снег с обуви:
 - Я тебя просила совсем не топить? Потерпеть не мог полдня? Раскочегарил, как в сауне. «Уютно, - скажут, - пусть живет до смерти здесь, зачем ему квартира…».
 - Не уйду я отседова никуда, - сказал жестко Иван Андреевич, - хоть на аркане тяните из хаты. Здесь мой корень!
 - Тебя никто не заставляет уходить, - прошипела  Катерина. – Эгоист! Подумай обо мне и Машеньке, о своей правнучке, как мы живем!
Она осветилась улыбкой: гости один за другим заходили в прихожую. Глава сельсовета Баринов картинно вскинул руку, чтобы перекреститься на темневший в углу образ, но в последний момент заметил, что это портрет маршала Жукова.
 - Уважаю, - сказал он и уселся на табурете посреди комнаты. – Ну, что, отец, какие жалобы? Никаких? Это приятно... Молодец!
Остальные расположились временно на лавках у стены, опасливо поглядывая на побелку – не измазаться бы. Подготовка к деловой беседе прошла быстро. Старик сходил в горницу за искусственной челюстью и слуховым аппаратом. Катерина мгновенно освободила стол от крошек и кружки, постелила клеенку, поместила на ней пухлую, словно подушка, папку с документами. Елена Михайловна и остальные придвинулись на лавках, разложили свои акты и законы, приготовились записывать. Баринов вальяжным жестом пристроил на мясистый нос позолоченные очки, за которыми его глаза оказались круглыми и оттого вдруг очень внимательными.
Кроме внучки, завсобесом и главы, старик никого не знал. Среди гостей был еще мужичок с потертым чемоданчиком и сам будто потертый, в старой дубленке с засаленными рукавами и в куцеватой ондатровой шапке. Лицо у мужичка было блеклое, словно присыпанное бумажным пеплом. Но взгляд его лукавых азиатских глаз порхал  по потолку, углам и стенам прихожей, старался проникнуть за кухонную занавеску, как будто чего-то искал.
 - Борис Алиевич, наш независимый эксперт, - представила его старику Обоянцева. – От того, какой процент износа дома он напишет, зависит: будет у вас квартира или нет. Он и на чердак поднимется, и углы прощупает. Видишь, сколько излазил, протерся…
 - А молодайки откуда? – спросил хозяин, кивнув на двух женщин, рассевшихся рядом на лавке. – Видные девки, справные…
И, как недавно на крыльце, прилежно, по наущению внучки, улыбнулся.
 - Волоокая красавица - архитектор района, а мадам с ямочками на щеках - из БТИ. Знаешь такую контору, родимый? – спросила Обоянцева.
 - Запамятовал что-то… - признался Иван Андреевич. – БТР помню, навроде танкетки, а эту – не  представляю…
 - БТИ – это бюро технической инвентаризации. Они документы готовили на твой дом.
Тут в разговор вмешалась внучка.
 - Извините, Елена Михайловна, может быть, пока вы с дедушкой побеседуете, я быстренько в зале накрою на стол? Чайку с морозца не мешало бы, - сказала Катерина.
 - Милая моя, ты дома, приехала к родному деду. Делай, что хочешь. А мы побеседуем, сверим бумаги. Ну, ветеран, готов к допросу? - усмехнулась завсобесом и стянула с плеч на колени цыганскую шаль. – Итак: Шибанов Иван Андреевич, одна тысяча девятьсот двадцать первого года рождения. Верно? Не помолодел? Фамилию не поменял?
 Иван Андреевич только махнул рукой.
 - Проживаешь один? - продолжала Обоянцева. – Новую бабку не нашел? Признавайся!
 - На что она теперь нужна… - просипел старик. – Скрипу в хате и без неё хватает…
 - Дочка где?
 - В таранде… Мотается по северам с очередными кавалерами, сама уже старуха, а никак не успокоится, - вздохнул Иван Андреевич. – Всё молодится напоследок. Вот моя одна-единственная  помощница –  Катька… На нее и правнучку всю пенсию трачу.
 - Прямо-таки всю! – послышалось из горницы. – А сам чем питаешься – святым духом? А рубаху новую кому я осенью купила? И на книжку откладываешь про черный день… Не ври хоть про «всю»…
 - Внучки – это пенсионный рэкет, - проворчал Баринов. – А как надо помочь старикам – днем с огнем не найдешь… Катерина, правда, навещает деда, чего греха таить, вижу сам. Но на зиму не забирает, мечтает, что сам перебьется кое-как. А ему, девочки, трудно в деревне, и я всем не могу помочь, сами знаете…
 - Какая у вас пенсия? – поинтересовался у хозяина эксперт Борис Алиевич.
 - Не помню точно... Тысяч тридцать …
  - Счастливый человек! Он даже своих денег не считает! – воскликнула женщина-БТИ.
 - Воевали по-настоящему или так, писарчуком при штабе? – вроде бы в шутку прошелестела губками-конфетками волоокая архитекторша.
 - Там все найдете, - ответил старик, кивнув в сторону «подушки» с документами.
Женщина-БТИ, брезгливо морщась, развязала грязные шнурки, и первыми из папки высыпались, звякая, награды в целлофановом пакете. Эксперт их взял, подкинул на ладони.
 - Ого! Здесь килограмм металла! – произнес он уважительно. – Можно взглянуть?
Хозяин кивнул, и Борис Алиевич высыпал награды на стол, начал перебирать.
 - Так, орден Красной Звезды… Это солидно. Правда, его сейчас Президент отменил.
 - Как отменил? – удивился старик. – Нешто кровь людскую можно отменить?
 - Ну, большевики же отменили царские ордена... – усмехнулся Баринов. – Всему свое время. Теперь есть орден Мужества, но это уже не звезда, а крест.
 - У немцев тоже были хресты, - промолвил с обидой Иван Андреевич. – Так что, «Звезду» нельзя уже цеплять по праздникам, осталось в гроб засунуть?
 Елена Михайловна всплеснула руками, да так, что шаль, словно букет, упала на пол.
 - Ты что, мой любый! Надевай, носи, фотографируйся! Орден был и остается ценным, только им теперь не будут награждать. Время другое. Хочешь, мы тебе к звезде и крест дадим?
 - Мне теперь один хрест остался… - промолвил старик. – На погосте.
 - Что ты, что ты, успокойся, мой хороший, ты еще поживешь в новой хате, - ласково произнесла завсобесом, поглаживая старика по острой коленке.
 - А вот эту награду мечтали иметь даже генералы, - сказал эксперт, взвешивая на ладони медаль «За отвагу». - За что получил, отец?
 - За Курскую дугу. Подбили наши танк, а я немцев, что сидели на нем, пострелял, никто не убёг…
 - Молодец! Орден Отечественной войны первой степени – это послевоенный, что ли? Недавно вручали?
 - Да, уважаемый, послевоенный, - с вызовом ответил за хозяина глава сельсовета. – Мой покойный папаша такой же успел получить перед смертью. И хорошо! Может быть, на фронте до кого-то награда не дошла…
 - Ого! Тут и орден Трудовой славы! – воскликнул Борис Алиевич. – Да вы, дедушка, на всех фронтах герой! «Из одного металла льют, - так сказать, - медаль за бой, медаль за труд», как бы…
Юбилейные медали и значки победителя соцсоревнования эксперта не заинтересовали, и он, не разглядывая, ссыпал их обратно в пакет.
В это время показалась из горницы Катерина, засияла круглым личиком, пропела:
 - Проходите, гости дорогие. Попьемте чаю!
Ждать особого приглашения никто не стал. Гости быстренько сняли шубы и дубленки. Стульев в зале не хватило, так что занесли и одну лавку. Настроение у всех было хорошее, а когда гости приняли по рюмке коньяка, и вовсе оживились.
 - По закону и по всем документам, предоставленным в комиссию вашей внучкой, квартира вам полагается, - официально сказала, снимая веточку укропа с соленого огурца, завсобесом. – Вы, Иван Андреевич, достойно воевали, прописаны в родной деревне. Жизненно необходимых вам магазина, медпункта, почтового отделения в Малаховке нет. Возраст не позволяет вам далеко ходить, а воспользоваться услугами соцработника вы сами не захотели…
 - Не я отказался, а Катька… Ей стыдно было брать помощницу за деньги при живой родне…- промолвил Иван Андреевич, но, поймав на себе гневный взгляд внучки, умолк.
  - Это ваше дело, - сказала Елена Михайловна, грея в ладони бокал с коньяком. – Мы имеем то, что имеем. Итак, подходящей инфраструктуры в сфере обслуживания здесь нет. Но главный критерий, по которому могут выдать сертификат на жилье, – это всё-таки признание вашего дома ветхим. Как ты сам считаешь, Иван Андреевич, хата твоя дряхлая?
 - На мой век хватит… – произнес ветеран.
 - Дед, да ты совсем из ума выжил! – воскликнула внучка. – Хате полвека, ни одного крепкого угла нет, крыша течет, печка не тянет, между половицами дыры с палец. Поглядите сами, уважаемые члены комиссии!
Катерина выскочила из-за стола, отбросила половик, наполнив горницу пылью, так что гости замахали вокруг себя руками.
 - Ну, допустим, щели можно замазать, - сказала специалистка из БТИ, отложив в сторону вилку, и ямочки на ее щеках раскрылись от вежливой улыбки. – Это не главное, Екатерина Ивановна. И крыша у вас шиферная, только надо заменить пару листов.
 - Само строение тоже выглядит прилично, - добавила архитекторша, перекатывая губками маслину. – Фундамент крепкий, стены не завалены… Не то что у Кулькова из Озерков, где мы были позавчера. Вот у кого дом ветхий - как заброшенный сарай!
 - Мы с покойной женой целый год искали сруб покрепче, подешевле - сказал Иван Андреевич. - Чтобы лес купить, и в мыслях не держали – был дорогущий, на трудоднях не скопишь. И нашли: избу-читальню. Дуб крепкий, как железо, и дешевая - колхозу стала не нужна, как клуб построили. Считай, подарили нам с женою за ударный труд. А Федька Кульков из Озерков свою хату из чего попало лепил, вот и труха у него. Я каждый год подделывал свою, а Федька пьянствовал… Погодьте: и ему такой же… «тификат» дадут?
 - Ему-то – дадут! А тебе – еще посмотрят, - укорила, чуть не плача, Катерина.
 - Как же так? – удивился Иван Андреевич, повернувшись к Баринову. – Ты, глава, чего же не сказал, что Федька Кулёк перед оккупацией прибёг с фронта, работал у немцев конюхом, а после испугался, к партизанам перешел, когда фрица погнали отседова? Ну, сукины дети, героя нашли!
 - Ох, ты не прав, отец! Кулёк, как стал народным мстителем, был ранен в первом же бою,  полпальца потерял. Об этом документы есть. Искупил, так сказать, кровью, - молвил глава сельсовета. И, усмехаясь, продолжил: - Сейчас испытанных вояк, вроде тебя, - меньше десятка на весь район, и те на ладан дышат. На День Победы к памятнику некого позвать. Зато обозники, кто за войну ни разу не стрельнул, нынче в героях. Разговаривал недавно с таким. На груди медалей – как у Брежнева. Пригляделся – одни юбилейные да какие-то значки, есть даже «воин-спортсмен» всех разрядов. Спросил его: «Александр Иванович, где ты воевал?» Ну, он и начал травить: «Сражался под Москвой, под одной плащ-палаткой с поэтом Симоновым ночевал, и стих «Жди меня» был посвящен сначала мне, а потом уже Костя переписал его своей жене. Я, - врал он, - много раз ходил в разведку за «языками» и как-то приволок  немецкого полковника – матёрого такого кабана! Доставил сразу к Жукову в блиндаж. А Георгий Константиныч похлопал меня по плечу и сказал: «Молодец, Санёк! Ты настоящий герой!» Хотел к ордену представить, да рядом писаря не оказалось. Эх, до сих пор жалею, чего же я тогда у Жукова номер мобильника не взял!»
Все за столом рассмеялись.
 - А вдруг в его рассказе была хоть частица правды? – спросил эксперт. – Тогда вам грех высмеивать… Вы по фильмам представляете войну, а эти люди на своей шкуре испытали. 
 Баринов докушал свой коньяк, пососал лимонный кружочек и покачал головой:
 - Нет, дорогие мои. Я проверял. Упомянутый Александр Иванович был под Москвой в заградотряде, где целил в спины красноармейцев. Потом его конвоиром отправили с арестованными  в Магадан, и до конца войны он был охранником в ВОХРе. Но - участник, никуда не денешься! Он раньше в стороне от вояк находился, а сегодня, когда блага раздают, в первых рядах. Квартиру дай, машину дай, путевку дай… А тем героям, настоящим, кто на полях остался, и тем, кто от ранений не дожил до этих благ, должно быть, страшно горько, что им не дали ничего – ни им, ни детям их.
 - Вам-то легко сейчас судить… - промолвил Иван Андреевич. – Вас тогда не было…

Насытившись, комиссия продолжила работу.
 - Итак, Иван Андреевич, бюро технической инвентаризации установило износ вашего дома на шестьдесят процентов, - сказала, вытирая салфеткой руки и губы, женщина-БТИ. – Определили только по годам. На большее мы не имеем права.
 - Этого недостаточно, чтобы признать ваше жилье ветхим, - пояснила Обоянцева. – Остальное зависит от нашего независимого эксперта Бориса Алиевича.
Эксперт согласно кивнул, взглянул шустрыми азиатскими глазами на Катерину и вышел из горницы в прихожую.
 - Кто пойдет со мной во двор? Полезет на чердак? – донеслись его слова. – Будем брать пробы, искать пробоины...
Вооружившись тонким буравчиком, линейкой и еще какими-то инструментами, Борис Алиевич надел свою потертую дубленку и остановился в ожидании у порога.
 - Я с вами, - оживленно подхватилась Катерина.
Они пробыли снаружи с полчаса. Возвратились довольные – было видно по лицам.
- Ну, что же, бревна почти все прогнили, - сказал эксперт. – Особенно под кухонным окном. Дом представляет опасность для проживания. Давайте подписывать акт.
А внучка, не скрывая улыбки, обняла деда за плечи и поцеловала в голое темечко.
 - И твоя гордость здесь ни к чему, мой участничек Курской битвы. Мы о твоем же благе заботимся. А то заладил: «Крепкий… проживу…». Спасибо надо сказать людям, что обследовали – иначе придавило бы тебя, как мышонка в норе.
Здесь же, в зале, на обеденном столе, отодвинув в сторону бутылки и закуски, комиссия разместила важную бумагу. Акт о признании жилья ветерана Шибанова Ивана Андреевича ветхим подписывали не спеша. Каждый желал старику наилучших условий жизни. Баринов, сыто щурясь, рассуждал не спеша:
 - Я сначала сомневался, не ошибка ли это со стороны государства – одним дать квартиры, другим отказать… Уверен был: получится скандал… Не проще было бы придумать целевые банковские карточки на ремонт: участникам войны, скажем, положить по пятьсот тысяч, вдовам – по триста. И все довольны… Только потом до меня дошло, какие мудрые у нас в Москве правители. Если эти карточки раздать, ветераны так и останутся числиться по своим деревням и хуторам, а с ними сохранятся главные вопросы: отопление, вода, медицина, дороги… На наших российских просторах проблем никогда не уменьшится, вложений не хватит. А если не помогать ветеранам – выйдет скандал мирового значения: мол, вот какое отношение в России к победителям! Лучше вывести их из глуши, как Моисей евреев. Пусть даже будут доживать в своих халупах, главное – их на бумаге нет, по документам – все в городе. Мудрые в Москве сидят отцы, достойные…
 Завсобесом Обоянцева сказала Катерине:
 - Береги Ивана Андреевича, милая, чтобы он до получения сертификата остался живым и здоровым по мере возможности. Забери его к себе домой, от греха подальше, ухаживай, заботься. А потом, когда получите квартиру, обязательно пропиши деда к себе.
 - Мы этот дом, как полагается по закону, разберем по бревнышкам. Или оставим вам под дачу, - поведал Баринов. – Время есть, договоримся. Пенсия у дедушки хорошая – мы здесь всё облагородим.
Глава совершенно разомлел от коньяка и плотной закуски, его глаза блестели сквозь очки добром и умиротворением.
 - И не забудьте: скоро выборы, - сказал он. – Я, как видите, сюда дорогу помню, глава района тоже – вот, Обоянцеву прислал. Надеюсь, вы за нас проголосуете? Ну, молодцы! Вы думаете, всё это просто так в вашу пользу? Милейшие, вы ошибаетесь. На прошлой неделе такая же, как вы, Катенька, красивая и молодая внучка, примчала на такси своего деда. Может быть, знаете Курдылу из Асмоньки?
 - Да он же по семнадцатой статье идет – был призван в сорок пятом, но в боевых действиях участия не принимал, - сказала Елена Михайловна. – По закону ему сертификат не положен.
 - И я о том же! – воскликнул Баринов. – Так внучка, чтобы меня убедить, даже Курдылу привезла, парализованного. Посадила его на диване в приемной, а сама ко мне. Размалевана, вся в золоте, в каждом ухе - по состоянию. А я не видел за последние пять лет, чтобы она к Курдыле приезжала, тому только соседи помогают. Кричит мне: «Как же ты, подлец, - ну, это я утрирую, - посмел моего деда в список на квартиру не включить? Он воевал, кровь проливал!» Я ей сую закон – она не слышит и не видит. Пришлось и мне на нее рявкнуть. Присела, посмотрела документы деда. «Ах, он, такой-сякой обманщик, - простонала. – Мы им гордились, как героем, он нам рассказывал, как под бомбежкой был, а сам, оказывается, немцев не видал!» Да так полыхнула из кабинета – шторки затрепетали. Выхожу я – а Курдыла сидит, полуживой, внучка про него забыла. Пришлось мне самому ветерана в Асмоньку везти. Так что, дорогой Иван Андреевич, порадуйся, что твоя Катя сердобольная, что мы к тебе по-человечески…
Они еще выпили на посошок, по коренной и стременной и отчалили восвояси.
 - Вот так работать надо! Мы больше всех по области дадим жилья участникам войны и вдовам! Скоро никого из вас по деревням не останется, – сказала напоследок завсобесом Обоянцева.  – Иди, мой дорогой Иван Андреевич, ко мне, я расцелую…

В этот раз Катерина осталась ночевать с дедом: Машеньку должны были из детского сада забрать соседи и завтра снова отвести – она договорилась, раз вызрело такое дело. Слегка попилив старика за упрямство, она подбросила в печь дровишек и начала управляться по дому. За ужином пообещала деду, что никто его дом не тронет, не раскатает по бревнам.
 - А сколько же ты денег дала, внученька, Бориске этому потертому, что нашу хату колупал? – спросил Иван Андреевич, заползая на лежанку.
 - Дешево обошлось. За документы и на эксперта пошли три твои месячные пенсии, - призналась внучка. – Зато теперь мы квартиру купим в райцентре. Я до того, как выдадут сертификат, тебя, наверно, в город заберу к себе. А потом – живи, где хочешь: хоть у меня, хоть в своем доме, как дачник…
Старик еще долго не мог заснуть. И не потому что Катерина не гасила свет, копаясь в сундуке. Нет, стоило закрыть глаза, как, словно в старой кинохронике, в его памяти одна за другой мелькали картины: взрывы, вздымавшие землю, косари на рассвете, все в белых рубахах , застолье на дочкиной свадьбе в недавно построенной хате и вся живая родня… У него даже закружилось в голове. Тогда Иван Андреевич сосредоточил взгляд на потолке. Давно не крашенные доски сильно закоптились, и волны от сучков напомнили ему ночную реку, по которой они вдвоем с женой тайком перевозили сосенки из леса… Вдруг он заметил: что-то золотом блестит на копоти при электрическом огне. Да как горит, сияет! Старик хотел окликнуть внучку, чтобы она поглядела, но передумал – высмеет, как слабоумного. Может быть, просто слеза в глазу задрожала…  Но лучик так светился, так колол, что Иван Андреевич даже приподнялся над лежанкой, чтобы рассмотреть… Блестела желтая соломина, застрявшая в щели меж потолочных досок. Наверное, когда эксперт ходил по потолку, протиснулась в хату. Давным-давно они с женой и маленькой Катюшей собирали в поле свежие валки обмолоченной пшеницы, не взятые дождем, отполированные жарким солнцем. Как золотились стебли хлеба! Из полумрака чердака они струили желтое тепло и свет, и верилось, ни струйки холода не протечет сквозь них. Внучка оставила в сенцах несколько пучков, и они в тот вечер всей семьей мастерили кукол. Всю зиму красовались солнечные детки меж рам в окне, не потемнели. Тогда задумывали каждый год их мастерить, да только жизнь распорядилась по-иному: дочь снова потянуло из деревни «в люди», она забрала внучку и отправились куда-то на свои очередные «севера»…
 - Катюшка, - окликнул Иван Андреевич. – Ты помнишь, как мы кукол плели из соломы?
 - Конечно, помню… - вздохнула внучка. – От бедности всё это было. Слава Богу, моя Таня живет сегодня достойно: игрушек полно, компьютер новый, сотовый телефон, аттракционы в парке… А что это ты вспомнил, дед?
 - Да так, про наше жильё-быльё, - вздохнув, произнес старик и снова улегся. На темном потолке соломина по-прежнему сияла чистым золотом, как будто не было прошедших лет и бед. – Я еще поживу, Катерина… Здесь поживу… Не пойду я к тебе…            
 
г.Железногорск, 2012.               


Рецензии