Снова в родном городе. 2

     Конец сороковых годов 20-го столетия. Этот период жизни я помню, конечно, лучше, чем военные годы, которые остались в памяти в виде отдельных эпизодов.
Крылатая фраза Василия Алибабаевича «Хочу в Джамбул, там тепло, там моя мама» из кинофильма «Джентльмены удачи» сделали этот город знаменитым на весь Советский Союз. Благодарные жители этого города в XXI веке поставили единственный в мире памятник героям этого фильма.

      И вот мы снова с бабушкой Мукаррамой оказались в Казахстане, в моем родном городе Джамбуле, в нашем старом доме. Для меня было всё внове. Ведь меня увезли, когда мне было 4 года. Что-то в памяти всплывало в виде смутных картинок, напоминавших мне, что всё это я когда-то видел. Теперь размеры двора, огорода с садом поразили мое воображение. Какое раздолье! Ни в какое сравнение с ленинабадским домом с его айваном*, маленьким двором и крошечным виноградником. А еще за нашим домом до сих пор проживали те же люди, что и пять лет назад. Это я хотя и смутно, но вспомнил.

      Рядом всё также жила бездетная семья – дядя Хайдар и его жена Зебиниссо-опа. Глиняный дувал* разделял наши дворы, а огород и сад не были разделены забором: узкая тропинка служила границей наших огородных владений. Если смотреть с порога дома в глубь сада, то на противоположной стороне и справа тянулся Г-образный длинный глинобитно-кирпичный забор. Наше хозяйство ограничивалось огородами и садами соседей. В дальнем углу сада, у самого забора дальних соседей располагалось наше отхожее место – уз-кое деревянное строение.

    Забор справа отделял наш двор и огород-сад от какого учреждения с не-большим двухэтажным зданием и своим большим двором. Ворота этого учреждения выходили на улицу Сталина. По обеим сторонам ворот вдоль улицы стояли одноэтажные дома барачного типа. В них располагались какие-то кон-торы. В этот двор периодически заезжали полуторки. Вдоль учрежденческого забора с нашей стороны тянулся арык, по берегам которого росли раскидистые тополя, акация. Был и карагач с колючим стволом и ветками, он имел густую крону.

    Перед домом был широкий двор. Он отделялся арыком от довольно широкой дорожки, что вела к воротам дяди Хайдара. По этой дороге сосед мог проехать на своей небольшой телеге: он занимался извозом. За этой дорогой начинался наш огород. Он составлял значительную часть нашей усадьбы, где-то около четырех-пяти соток. Бабушка сажала морковь, картофель, тыкву и лук. Уже в первую весну нашего житья-бытья, в 1949 году бабушка стала звать меня вскапывать огород. Для девятилетнего мальчика это был довольно тяжкий труд. Штыковая лопата постоянно вывалилась из рук, не мог её втоптать глубоко в почву – сил не хватало. Приходилось неоднократно в одно и тоже место втыкать лопату, давить ногой и всем своим хилым телом, чтобы достичь лопатой нужной глубины. Дальнейший уход за огородом – полив, прореживание, окучивание – уже было сущей безделицей. От забора соседей в сторону нашего двора и дома у нас росли фруктовые деревья, в основном яблони, вишни, урюк. Помню, было всего два персиковых дерева. Пишу всего, потому что плоды этого фруктового дерева были очень-очень сочные и вкусные. Уже осенью, в год нашего возвращения, я их поглощал в неимоверном количестве. Казалось, кроме меня их никто и не ел.
 
    Приехав в родной город, я стал его познавать. Это был мой город, у него был свой запах весной, летом и осенью, свое небо. Самой примечательной чертой города было не столько множество декоративных деревьев, сколько ряды пирамидальных тополей вдоль улиц. Если встать посередине такой улицы, то вдоль обеих сторон улицы эти тополя создавали необыкновенную красоту. Казалось верхушки тополей достают до облаков, когда они вдруг появлялись перед дождём. За неделю я практически обегал весь город, дошел до реки Талас, за котором на возвышенности располагалось кладбище. Эту территорию называли Тектурмас, что в переводе с узбекского языка имеет значение «находящийся в вечном движении».

    Наш дом имел номер 3 на улице Сталина, он располагался почти на пересечении с улицей Коммунистической. На другой стороне этой улицы располагался Мучной базар, возвышавшийся на пригорке. Почему он так назывался, я не помню. Но это было, как говорила бабушка, старое название с древ-них времён. Там продавали всё, что угодно, не только муку. Ближе к запад-ной части базара шла бойкая торговля даже скотом. Далее в начале 50-х годов до ремонтного завода располагалось кладбище христиан и даже небольшая церковь по улице Коммунистической. В эту церковь я бегал вместе с другими мальчишками на пасху и кричал «Христос воскрес!». Получал угощение – куличи и крашеные яйца. Наедался вдоволь. И домой кое-что приносил. Для русских это был какой-то религиозный праздник, а для детворы из узбекских и казахских семей они становились праздником живота – наедались до отвала.  Фактически западная часть современной центральной площади и жилые многоэтажки появились на месте захоронений. Пропала и церковь. Южная часть базара заканчивалась достаточно крутой частью склона. Этот склон спускался к улице Сулейманова и зимой служил местом катания на санках. По-моему, собиралась вся детвора города, потому что такого склона больше не было в городе.

    Улица Сталина начиналась от улицы Коммунистической и заканчивалась у железнодорожного вокзала. Только в конце пятидесятых годов её соединили с улицей Абая, которая раньше начиналась от угла улицы Сулейманова и недалеко от стадиона Динамо. Эти две улицы соединял спуск от улицы Коммунистической. В 1948 году улица Сталина была ещё вымощена булыжным камнем, асфальтированных улиц практически не было. Асфальтировать начали, по-моему, где-то в 1955 году. Когда я перешел в восьмой класс, то на каникулах работал в конторе благоустройства горисполкома. Рабочие асфальтировали проезжую часть улицы по ночам, когда практически не было движения. Я устанавливал бордюры на тротуарах.

    Цоканье подкованных коней создавали своеобразную музыку городской жизни. В конце сороковых годов на улицах Джамбула полуторки и автобусы с одной входной-выходной дверью были редкостью. В 1948 году был один-единственный маршрут «Вокзал – Зеленый базар». За проезд платили в зависимости от дальности поездки. Помню, по ценам того времени за проезд от вокзала до улицы Коммунистической платили рубль тридцать пять копеек. Я не платил. Если надо было проехать, то я забивался поближе к задним рядам и «увлечённо» смотрел в окно, якобы не замечая кондуктора. Иногда это прокатывало. Кондуктор, если видела, то считала, что ребёнок едет с кем-то. Однажды здоровенный дядька заметил мои метания и понял всё. Он развернулся лицом к кондуктору и загородил меня всем телом. Что взять с пацанёнка ростом метр двадцать!

     На улицах Джамбула еще можно было встретить длинные телеги и по-возки с большими колёсами. Их называли арба. Тогда же впервые увидел и фаэтоны, они были примечательны тем, что сзади можно было заскочить и присесть на выступающую рессору-ось. Мы все могли на ходу догнать экипаж и прокатиться, пока не добирались до нужного места. Возчик не мог это увидеть, так как обзор для него был закрыт кожаным верхом, который можно было приподнять, если дождь заставал путника. 

    В Джамбуле первые три года, в 1948-1951 гг., я познавал мир в общении с бабушкой, с её братьями и сестрами, многочисленными племянниками. У бабушки оказалось было три сестры и шесть братьев, почти 50 племянников, не считая её двоюродных и троюродных братьев и сестёр. Я не знал и сейчас не знаю точное количество своих двоюродных и троюродных братьев и сестёр, не говоря о родичах более дальнего родства. Я знал только одно: они наши родственники. И этого было достаточно. В 2010 году я попытался составить родословную по материнской линии. Я специально приехал тогда к племяннику бабушки Паттору, которому тогда было уже 90 лет. Но это был единственный человек в нашем роду, который смог рассказать о предках, которые были выходцами из Таджикистана. Они переселись в середине XIX столетия в Джамбул, который тогда ещё назывался Аулие-Ата («Святой дед»).

     Почти все родичи жили в основном в той части города, которая называлась в нашем языке и в нашей родственной среде – Оксарай. В древности так обычно называли столичную (центральную) часть поселения. Оксарай занимал район улиц Сулейманова, Горького и Колхозной. Наш дом располагался в районе Мучного базара под названием Отчапар, дословно «место гонок коней». По содержанию это почти что ипподром. Действительно, эта часть широкой улицы Комсомольской затем превратилась в середине 50-х годов в центральную площадь города, где устанавливалась ёлка на новый год и стояла трибуна для руководителей области и города при проведении демонстраций на 7-е ноября и 1-мая.

    Дружил только с моим ровесником Эркином, он приходился внучатым племянником моей бабушки, был сыном Паттора и внуком самого старшего брата бабушки – Махмуджона. Эркин жил ближе всех к моему дому. Очень часто я приходил к нему. Летом мы забирались в саду под сень громадных яблонь, крона которых давали тень. Мы стелили курпачу (узкие и длинные ватные одеяла) и лежали. Говорили, мечтали и фантазировали о возможных наших действиях. Ели вкусные яблоки сорта апорт. Таких яблок не было в нашем с бабушкой саду. Они были сочные и большие. Некоторые достигали полкило веса.

    А ещё дружил с Ибрагимом, который жил в районе железнодорожного вокзала. Он приходился мне довольно дальним родственником, так как был он внуком Омла-холы, двоюродной сестры моей бабушки. Степень родства не имела какого-то ни было значения для меня и не только для меня. В сороковые годы родственные отношения ещё крепко ощущались. Главное – кто-то был родственником. И этого было достаточно. С Ибрагимом встречался чаще, чем с другими родичами, так как он тоже стал учиться на русском языке. Когда я уже учился во втором классе, зашел у нас спор о физических испытаниях, о способности перенести боль. Мы же смотрели различные фильмы, где видели, как немцы издевались над молодогвардейцами Краснодона, над Зоей Космодемьянской. Сейчас не помню, почему мы решили испытать свою волю именно такой пыткой: потушить горящую папиросу о тело. Может быть, мы видели это в каком-то фильме. Вот я и Ибрагим решили испытать на себе эту пытку. Оба мы уже курили. Ибрагим ткнул мне в живот горящий окурок и прижал его, пока не потух горящий конец папиросы. Пошел неприятный за-пах. Боль была невыносимая, но я вытерпел. Но след от этой пытки – шрам на правой стороне живота – остался на всю жизнь. Зато я уже знал, что вынесу все пытки врагов. Я был в этом уверен. Улица по-своему формировала характер большинства детей послевоенной поры.

    Очень часто в детстве, да и в подростковом возрасте, я испытывал постоянное чувство заброшенности от того, что рядом не было самых близких людей – отца и матери. Безотцовщина в то время была обычным явлением: после войны многие отцы и деды не вернулись с фронта. О нас, о детях военных и первых послевоенных лет, можно сказать, что были своего рода подранками. Многие были круглыми сиротами, жили у бабушек и дедушек, дядей и тётей. Мы были предоставлены сами себе. У нашего поколения како-го-то пригляда, надзора со стороны родителей не было. Матери работали, они редко видели нас. Родители с нами не выполняли домашних заданий. Такое в то время никому не приходило в голову. Никто не спрашивал, подготовились ли мы к следующим занятиям, выучили или нет уроки. Отцы, если они были, и мамы редко ходили в школу. Если их не вызывали, то многие родители, чаще отцы, даже не знали, где находится школа их детей.
   
    У меня были особые отношения с отцом и матерью. Отец нас бросил, и я его ненавидел за это. Мама уехала куда-то работать. Она не могла почему-то взять меня с собой. Тогда я не понимал и не принимал этого. Откуда было мне знать, что мама учительствовала, не имея специального образования. В сороковых годах в сельских национальных школах даже учителя, закончившие педагогические училища и техникумы, были большой редкостью. А мама имела только аттестат зрелости о среднем образовании, что давало возможность работать в начальных классах, но только в глубинке, в отдалённом селе, а там, естественно, не было школ или классов с русским языком обучения. Это я потом узнал, мама не могла работать в райцентрах или городах, потому что у неё не было специального педагогического образования. Всего этого я не знал, но таил обиду и на маму, и на окружающую жизнь. Бабушка была озабочена поисками работы и пропитания. Знаю, что иногда приходили родственники и подбрасывали нам мешочек муки или лепёшку. Очень редко приносили макароны и рис. Питались мы с бабушкой в основном тем, что росло у нас в огороде: картошкой, морковью, луком, тыквой, кукурузой. Бабушка иногда приносила свёклу. У меня остались о варёных овощах, особенно о тыкве, самые неприятные вкусовые ощущения и воспоминания. Точно помню, что мяса бабушка не варила. Мясо я мог попробовать, только если попадал на какой-либо праздник у родственников: на свадьбу, на обрезание.
______
айван* = азиатская открытая терраса. Глухой стороной обычно служит стена комнаты с окном и азиатским забором, чаще глинобитным или кирпичным. Терраса является продолжением дома и открывается во внутренний двор. Она поддерживается колоннами, деревянными столбами.
Дувал* -глинобитный забор.


Продолжение:  http://www.proza.ru/2019/07/04/1343