Любовь на улицах Тбилиси

В Тбилиси у улиц настолько грузинские названия, что язык любого иностранца при попытке их произнести рискует заблудиться во рту. На одной из таких улиц на первом этаже дышащего временем дома живет степенная седовласая портниха. Вокруг тяжело громоздятся, невесомо взлетают к потолку, блестяще струятся и мягко стекают с полок полотна тканей самых разных цветов и оттенков. Умелые привычные руки раскраивают материю, любовно ее разглаживают, крутят колёсико тонко поющего старенького Зингера. У двери стоит манекен с самым любимым и самым трудным платьем, расшитым по лифу блестящим бисером. Проходя мимо, портниха обязательно ласково поправляет что-то на на нем, кончиком пальца нежно касается ярких бусин, смахивает незаметную соринку.

В доме с узорчатым балконом распахивается окно, и большая женщина набирает в грудь побольше ароматного воздуха с привкусом разогретого камня и цветочных бутонов, чтобы на всю улицу закричать «Гео-о-о-орг!» Ответа нет, и женщина снова кричит, да так, что кот, который деловито обнюхивал виноградную лозу, возмущённо трясёт хвостом и удаляется, презрительно сморщив нос.

А маленькому Георгу с расцарапанным носом и сбитыми коленками очень уютно под обсыпанным рыжими цветами кустом, у теплого бока дворового пса. Мальчик разломил напополам сладкую булочку, и пёс вежливо облизывает свою половину. Оба косятся на меня, и Георг прижимает палец к губам: «не выдай!».

Когда сквозь оконную раму в гости к портнихе наведывается шустрый солнечный зайчик, он быстро находит самое интересное в комнате и начинает прыгать по расшитому сверкающему лифу платья. По стенам разбегаются цветные всполохи, разгоняют древесную тень с обоев, выгоняют сумрак из углов. Портниха, не отрываясь от работы, с улыбкой отмахивается от незваного гостя, который щекочет ей нос и хватает за ресницы.

Во дворе, до самого неба оплетённом виноградными лозами, красавец в отглаженной белой рубашке кормит разноцветное усатое кошачье сборище. Улыбается, гладит шелковые спинки, смущенно и неловко водит перед их носами травиночкой, призывая к игре, и рассыпает по щербатой мостовой бархатистые комплименты.
Солнце выкатывается на верхушку неба во всю свою жгучую сверкающую ширь, тени втягиваются в дома, а люди на улицах передвигаются все медленнее, будто липнут ногами в тягучем солнечном меду. Портниха все чаще отрывается от работы, смотрит то на дверь, то на часы, вытряхивает белую расшитую скатерть, расправляет цветочные головки в вазе и немного нервничает.

А в это время в кондитерской в доме напротив седой статный мужчина со строгими кустистыми бровями придирчиво выбирает пирожные. Шевелит ноздрями, хмурит брови — и все смотрит на окно, за которым тянет нежную песню старый Зингер. Наконец пирожные выбраны, и мужчина бережно, будто хрупких бабочек, сажает их в коробочку, загораживая спиной от продавщицы, которая торопится помочь.

И вот — стук в дверь. Портниха сразу становится той молодой светящейся стройной девочкой с камейным профилем, которой была лет 30 назад, и спешит открывать.
Любви в этом городе не хватает места, она стелется над крышами жарким маревом, занимает каждый закуток. Дремлет Георг, утомленный бескрайним днём детства, дремлет его смешной клочковатый друг. Степенный серый кот прошёл было мимо, но вдруг передумал, подобрался к спящей парочке, свернулся уютной тёплой колобашкой, положил голову на большую кудлатую песью лапу, завёл тарахтящую песенку.

Портниха и ее седовласый друг сидят за столом. Солнце разбросало прихотливые тени по накрахмаленной скатерти. Рука мужчины тихонько пробирается по столу, он нервничает, кусает усы — и наконец накрывает маленькую коричневую руку женщины своей. Она тихонько по-девчоночьи ахает и опускает глаза. Сидят, молчат. Он смотрит, как солнце целует ее щеки, а она прикусывает губы и следит за ленивым движением разомлевшего города за окном.

Торопиться жить — это не здесь. Это у нас, в большой и ежесекундно меняющейся Москве, надо успеть быстрее-быстрее-быстрее, пока все не рассыпалось, не развалилось, не разнеслось суетным ветром. А здесь спешить некуда. Вечны стройные горы, завернувшиеся в серебристые облака, вечна приветливая неспешная Кура, кристальный душистый воздух — вечен, вечен курлыкающий гортанный гомон на улицах. Никуда торопиться не надо.

Солнце укатывается за горы, и в городе воцаряются рыжий фонарный свет и густо-синие древесные тени. Гость ушёл, оставив после себя только нежную дымку своего присутствия. Портниха крутит колесико Зингера, слушает его простую песенку и улыбается.

Поёт колесико, поёт Кура, пение разносится со дворов, где в свете керосиновых ламп расставляются столы и раскладываются яства, распевают песни потрёпанные дворовые коты, пробираясь по крышам на ночные свидания. Над городом, цепляясь за облака, поднимается тихая луна. Если это все — не любовь, то что тогда?