Осетины в Париже

1.

Когда мамы не стало, я совершенно потерялся. При жизни она не раз говорила, что родила меня, чтоб я радовался. Но без мамы у меня с этим ничего не получалось. Ведь отныне я остался совсем один! Все ночи напролет я тихонько бродил по опустевшей квартире. Я ни разу не переступил порог отцовского дома, жил своей жизнью, а по ночам плакал в своей комнате. Мой сдавленный плач слышала старая женщина, которая жила этажом ниже. Она старалась как могла обогреть меня, и я считал ее бабушкой. Как-то мне приснилась мама - молодая, красивая, смеющаяся, в золотом ожерелье, украшенном цветами лилии, повторяющимися трижды - цветок в цветке: «Вот купила себе, у меня ведь никогда ничего такого не было!» Такой красоты я не видел никогда. Я очень захотел узнать, что все это значит. Толкователь снов разъяснил мне, что моя мамочка отныне находится в раю. Я немного успокоился. Днем я отправлялся в свой родной театр драмы. Я оказался хорошим лицедеем, и многие прочили мне блестящее будущее. Но недаром говорят: «Если хочешь насмешить Бога – расскажи ему о своих планах!» В один день я лишился всего разом. Театр мне пришлось покинуть из-за несчастной любви. Впрочем, любовь сделала меня счастливым. А несчастным я стал, когда потерял и ее, и свое призвание. Меня прокляла женщина со смуглой кожей, но об этом я расскажу в другой раз. Я грустно и теперь уже безвылазно сидел дома и пытался придумать, чем себя занять, когда ко мне зашел мой друг Валера: «Георгий, не хочешь поехать со мной в Париж?» Я и подумать не мог, что у Валеры - далеко идущие планы. Я никогда не был за границей, и, чтобы избавиться от своих гнетущих мыслей, был готов уехать куда угодно. А тут - Париж! От такого не отказываются! Валера, как и я, был осетином, но выглядел копией Демона с картины Врубеля. Как оказалось, не только наружностью. Двадцать лет спустя я увидел его в новостях. Изрядно изменившегося с годами Валеру арестовали в Риме, обвинив в акте вандализма, когда мой бывший друг решил увековечить свое имя на развалинах древнего Колизея. Другу присудили штраф в двадцать тысяч евро!
Я же, в противоположность ему, с детства рос абсолютно простодушным ребенком. Однажды, когда мне было года два от роду, я решил натопить дом, чтобы мама согрелась, придя с работы. Я заложил в печь дрова и оглянулся в поисках бумаги для растопки. На столе лежала вся мамина зарплата – шесть красных советских червонцев. Она вошла в дом, когда уже вторая по счету купюра занялась огнем. «Сынок, что ты делаешь?» - спросила у меня мама, увидев пылающие деньги. «Сейчас будет тепло, подожди!» - важно ответил я, поджигая деньги. Маме стало так смешно, что она меня даже не ругала. Нежность наполнила ее грудь, дыхание перехватило. Она лишь взяла меня за "химо" - так иногда называют загривок - и ласково потрепала из стороны в сторону.
Шел 1993 год. Недавние советские граждане еще не привыкли запросто ездить за рубеж. Мы оформляли загранпаспорта, а все вокруг завидовали: «Париж увидите!» Валерин дядя, который и внешне был похож на француза, говорил: «Всю жизнь мечтал поехать в Париж и умереть!» Только не уточнял, где именно он собирался отбыть в мир иной – посреди города любви или по возвращении восвояси. Провожали нас так, будто мы летели на другую планету, и я этим очень гордился. Когда мои вещи были собраны, я зачем-то засунул в рюкзак брошюру «Очерки истории остетинского народа». Небольшую книжку в мягкой обложке мне когда-то подарила мама... В полете я прочитал: "Предком современных осетин был древний аланский народ. Аланы светловолосы, высоки ростом и красивы. Они быстры и стремительны, при этом имеют грозный и устрашающий вид из-за угрюмой свирепости во взгляде», - так писал римский историк 1У века Аммиан Марцеллин. Римляне описывали алан с середины 1 века, когда младший брат скифов появился на исторической сцене.»
Я рассказал о прочитанном Валере, и мы прилетели в центр Европы, исполненные гордости за своих предков. Прежде я никогда не видел аэропорта, по которому как по городу ходили бы рейсовые автобусы – так он был огромен. Ну ничего себе! Нашу группу отвезли на окраину столицы Франции, где одна семья содержала частный отель. При встрече хозяева отеля целовались друг с другом так, как будто они не виделись сто лет. Это было смешно: в Осетии нежности от родственников не дождаться. Мы подарили им русскую водку и открытки с видами Владикавказа. Хотя хозяева гостиницы радовались подаркам и благодарили, на ресепшн нас стали обнюхивать целых семь собак - необычайно страшные, но обаятельные – с желтой соломенной шерстью и умными человеческими глазами. Я думал, они что-то ищут, и только потом понял, для чего зверюги нас изучали. Все это было непривычно и удивительно. Наш номер смахивал на старые гостиницы времен Д'Артаньяна: древний шкаф, огромная кровать и дешевое постельное белье, свернутое конвертом. Я рухнул на постель и раскрыл брошюру.
«Первоначально аланы жили в степях Закаспия, вдоль течения Сырдарьи. Несколько племен алан объединились в союз и к середине 1 века захватили низовья Дона и северное Причерноморье. Об этом говорят археологические изыскания – в кургане на окраине Азова найдены атрибуты царской власти. В руках аланской знати сосредотачивались огромные богатства, добытые военными грабежами. Нападениям алан подвергались страны Закавказья, передней Азии и придунайские земли. Римский военачальник Флавий Ариан писал: «С этим противником нужно вести осторожный и осмотрительный бой! Особенно опасна для пехоты аланская кавалерия!» Это было любопытно, но я не любил читать долго, к тому же сказывалась усталость от перелета – глаза мои закрылись, и я отключился до самого утра. Неужели я в Париже?
За завтраком я впервые в своей жизни увидел настоящие французские круассаны - ароматные и хрустящие, почувствовал утонченный аромат кофе, попробовал клубничный конфитюр… Как непривычно! Мне казалось, что вкуснее я не ел ничего в жизни. Из всей нашей группы мне понравилась лишь одна юная москвичка и ее спутник. Девушка как-то очень по-доброму за нами с Валерой наблюдала. Но на второй же день она исчезла: позже оказалось, что ее отправили в местную больницу с эпилептическим приступом. А мы приступили к исследованию «столицы любви». Накануне первого выхода в город нам выдали талоны на питание: на обед я мог потратить сорок пять франков, а если съешь больше – придется доплатить из своего кармана. Войдя в ресторан, я познакомился со шведским столом. Он был завален деликатесами и уходил за горизонт, а в центре композиции в огромной куче льда нежилась дорогой породы рыба. Мне захотелось выпить, но возле бочек с сухим вином стояли два дюжих мулата. Я попросил Валеру загородить меня от посторонних. За его спиной я наливал себе один бокал за другим. К кассе подошел почти пьяным.
В таком «полупьяном» состоянии мы провели две недели. Голова кружилась. Мы никак не могли поверить, что приехали в Париж. На экскурсиях я с открытым ртом глазел на Лувр, Мулен Руж, Эйфелеву башню… Мы сразу решили, что обратно в Россию ни за что не вернемся. Этот волшебный город нас околдовал, покинуть его не было сил. Я от природы был нерешителен, но, когда Валера предложил мне остаться, подумал: «А почему бы и нет?» В Осетии после ухода мамы меня больше никто не ждал. Начну-ка я новую жизнь! Валера сказал: «Надо найти Красный крест и сдаться, попросив политического убежища!» У нас тогда был конкретный повод: незадолго до этого разгорелся осетино-ингушский конфликт. Впрочем, как следовало из книжки, войны преследовали мой народ постоянно: «Время независимости Алании на воинственном кавказском перекрестке длилось недолго. С 7 по 10 век аланы пережили хазарский период, они даже платили хазарам дань. В 10 веке аланы начали войну против Хазарии и потерпели поражение. Аланский форпост был стратегически важным плацдармом в политической игре между Хазарией и Византией. Во второй половине 10 века хазарский каган Иосиф в письме испанскому вельможе утверждал: «Царство алан сильнее и крепче всех народов, которые живут вокруг нас!»
Наши предки были воинами – вот и мы решили покорить Францию, начав с Парижа! Все оставшиеся дни мы искали красный крест. Но так и не нашли. И вот настало наше последнее официальное утро в Париже. После завтрака, чтобы забрать группу, к нашей гостинице подъехал автобус. Мы были растеряны, но жажда приключений победила страх. Сам не знаю, что на нас нашло, и чего мы хотели добиться. Туристы погрузились в автобус, и старшая группы строго спросила у нас: «Чего вы ждете? Заходите!» Я не смог и рта открыть, а решительный Валера ответил: «Мы не едем, мы остаемся!» Суровая женщина смерила нас недоуменным взглядом. А та московская девочка, которая всю нашу поездку провела в больнице и лишь в этот день вышла из нее, увидела мои растерянные глаза и резво выскочила из автобуса, чтобы проститься с нами. Она как будто и сама хотела остаться. Но не могла. В ее глазах было и одобрение, и разочарование - оттого, что мы больше не увидимся. Девушка взяла меня за руку: «Я так и знала, что вы что-нибудь выкинете! Уж больно вы непохожи на всех остальных!» В этот момент я захотел прожить с ней всю жизнь. А она отдала нам свои неиспользованные талончики на питание, мыло и даже билетики на метро - а вдруг пригодятся? Я помнил ее прощальный взгляд много-много лет, а ведь я даже имени не запомнил. Автобус тронулся. Мы махали ему вслед. На душе было только опустошение и растерянность.

2.

Из гостиницы нас выселили, и мы лишь попросили у них позволения временно оставить свои сумки в камере хранения. Хотя денег у нас не было, и мы на самом деле не представляли, куда идти. Придя в себя, отправились к ближайшей станции метро. Мы хотели найти злополучный Красный крест и надеялись, что это – в центре города. На ломаном – и, как нам казалось, французском – языке мы обращались к прохожим, но люди нас не понимали. Пробовали говорить и по-русски, и по-осетински, но реакции не было по-прежнему. Это казалось мне странным, ведь я помнил вычитанные в брошюре факты о происхождении осетинского языка: «Осетины – единственный народ Кавказа, говорящий на индоевропейском языке. Народ алан оставил нам своих потомков, в отличие от бесследно канувших в небытие племен гуннов, готтов, хазар и половцев. И хотя сегодня на этнической карте нет народа с именем аланы, их язык жив!»
И опять вспомнилось из детства. Никак оно не хотело меня отпускать. Я рос сельским мальчиком со сложным характером. От неуверенности в себе однажды обматерил школьную учительницу. Она же заставляла меня говорить по-русски, а матерные слова были единственными, которые я тогда знал на этом языке. Видит Бог, не мама меня им научила! Ее вызвали в школу, и она долго плакала.
Когда стало темнеть, мы с Валерой решили переночевать в ближайшем зале ожидания, но оказалось, что парижские вокзалы по ночам не работают. Метро тоже закрылось. Мы были растеряны. Мы выглядели презентабельно, но что-то в нас казалось людям подозрительным. Валера был одет в модное джинсовое пальто, а я - в итальянскую куртку за семьсот советских рублей. Впрочем, мама с детства приучала меня к роскошной одежде, и не просто так. Еще на занятия в школу я ходил в кримпленовом костюме и сапогах-казаках. Когда учителя говорили маме, что это слишком, она ставила их на место: «Пусть мой сын живет лучше, чем я - я выросла в бедности!» И вот к нам подошли пять полисменов. Они вытряхнули мой рюкзак на землю, а затем поставили нас к стене и ощупали. Я перепугался, но ничего запрещенного, в том числе и наркотиков, у нас не было – а полиция искала именно их. Полисмены удивились, что парни, так похожие на итальянцев, приехали из России - и отпустили нас. А мы были так встревожены, что даже не спросили у них про Красный крест. Посчитали последние сантимы, перекусили в ресторане и всю ночь просидели на лавочке. Мне было не привыкать: поступая в театральное, я больше месяца питался на Ленинградском вокзале, стирал носки в московском туалете и спал в вагоне метро. Но как же я устал!
Это был март, когда днем солнце светит уже совсем по-летнему, а вечером снова становится очень прохладно. Утром, промерзшие, мы вновь отправились на поиски. Снова ничего не нашли, и к вечеру я сказал: «Второй такой ночи я не выдержу!» Тогда Валера предложил прокрасться в нашу гостиницу и прилечь поспать в тепле коридора. Так мы и поступили. В гостинице стояла тишина. Те же собаки охраняли отель. Они вновь обнюхали нас, но приняли за своих: узнали запах и пропустили. Мы поднялись на лифте, легли напротив своего же номера на коврик и вырубились. Не знаю, как это получилось, но во сне я оказался в центре коридора. Выкатился! Посреди ночи почувствовал на себе чей-то взгляд и в ужасе проснулся. В таком же ужасе на меня смотрела молодая женщина. Я, сам того не желая, перегородил коридор, и она – гулявшая по Парижу до утра и мечтавшая поскорее оказаться в постели - не могла пройти к своему номеру. Когда же из-за напольной вазы с цветами возник высоченный Валера, и мы заговорили с ней по-русски, умоляя не пугаться, она вскочила в свой номер и схватила телефон: «Полиция!» Мы рванули на улицу. Было пять утра. Бежали мы так, что сердце чуть не выскочило из груди. Спросонья, даже после бодрой пробежки, мне было холодно. Несмотря на ситуацию, красота ночного Парижа производила большое впечатление – особенно костел, мимо которого мы промчались. Что это был за костел? Позже мы хотели вернуться и рассмотреть его, но так и не нашли. Два «бродячих актера» с трудом дождались рассвета и отправились на поиски благотворителей.
И вот случилось чудо. Мы гуляли по Елисейским полям, набрели на русское кабаре «Распутин», принадлежавшее мадам Мартини, и остановились, чтобы рассмотреть афишу советского исполнителя Эдуарда Хиля. Он тогда был там звездой. Мы замерли: обернувшись, вдали я увидел флаг с красным крестом. Я чуть не заорал от радости. Небритые и помятые, но все еще непохожие на бомжей, мы вошли в офис и сообщили, что хотим остаться на Западе. Валера уже пытал счастья в Скандинавии и, казалось, знает, что делает: «Красный крест предоставляет беженцам жилье!» В Париже все оказалось иначе, тут были выходцы изо всех стран. Все были удивлены, что мы русские. Наверное, мы выглядели жалобно, потому что переводчик принес нам печенье и сок. Как же мне было стыдно! А еще нам дали адрес места, откуда вечером можно было отправиться на ночлег. Я очень обрадовался, воображение рисовало мне соблазнительные картины: вот я нежусь на белоснежной простыне под тончайшим пуховым одеялом – и все это бесплатно! Но, приехав к месту отправления в ожидаемый рай, мы увидели длиннейшую очередь, состоявшую из людей, которых жизнь выбросила за борт. Бомжи и югославские беженцы. Я был в ужасе. Когда очередь дошла до нас, организаторы ночлега удивились: «Руссиш?» И вывели нас из строя. Ушли и долго о чем-то советовались. Но никаких «особых условий» мы не дождались: собрав паспорта, нас погрузили в автобус и повезли за город. Ехали долго, выехали куда-то за город. У меня началась истерика: «Как мы вернемся обратно?» За окном простиралась настоящая французская пастораль, поля вдоль дороги были очень аккуратно обработаны, посадки сделаны как по линейке. Вдали показался замок из серого камня. Вблизи он оказался старинным ночлежным домом наподобие тех, что описывал Гюго.
Я был в ужасе: неужели потомкам славных алан предстоит скитаться и влачить жалкое существование в ночлежке? Хотя и моим предкам пришлось несладко: «С появлением татаро-монголов аланы лишились территории и былого могущества. Две волны нашествия ХШ и ХIV века почти истребили алан на равнине. Татаро-монголы уничтожали их с особой жестокостью – и из-за их воинской доблести, и претендуя на стратегически привлекательные районы проживания. Остатки алан ушли в горы». По дороге в ночлежку один бомж объяснил нам, кого стоит остерегаться и как себя вести – многие ночевали здесь уже давно и диктовали свои законы. В ночлежном доме нам предложили бесплатный суп из мозгов, который я не стал есть. Гадость жуткая! Но все остальные его ели. В этот момент я понял, что обратной дороги у нас нет. Это была самая настоящая трагедия. А еще там можно было принять горячий душ. Я понял, что ничего большего от Красного креста ждать не нужно. А мы ведь столько его искали и так на него рассчитывали! Мне дали постельное белье – сероватый конверт, в который предстояло влезть, как в спальный мешок. Несмотря на дикую усталость, я побрезговал им и втиснулся в конверт прямо в шмотках. Другой одежды у нас не было – она осталась в гостинице. Ночью все вокруг пердели, кашляли и храпели. Наутро я посмотрел в зеркало и увидел там несчастного помятого бомжа. Взглянув на Валеру, я расхохотался и сказал ему: «Мы настоящие клошары!» Утром тот же автобус отвез нас на окраину Парижа. Я сказал, что в ночлежный дом не вернусь ни за что. Валера принялся орать на меня, и тут же стал извиняться. Такой человек. У меня - трагедия, а он был нацелен на успех.

3.

Мы не знали, куда податься, и принялись бесцельно бродить по городу. Во дворе древнего Лувра долго рассматривали стеклянную пирамиду. А совсем рядом с ней мы обнаружили заброшенный барочный дом с лепниной в пять этажей, разрисованный снаружи граффити. Здание явно было обитаемо и даже кем-то охраняемо. Мы долго не решались постучаться туда. А потом подошли к раскрытым дверям и стали знаками привлекать к себе внимание. Когда же обитатели поняли, что перед ними - русские, то привели из глубины здания цыгана - он хоть как-то понимал наш язык. Мы объяснили ему, в чем дело, и нас впустили внутрь. Оказалось, что домовладелец-миллионер давно уже жил в Америке, а его владения были превращены в сквот (этого слова я тогда не знал), где обосновались свободные художники – хиппи и негры, украшенные неведомыми нам дреддами и пирсингом. Они не были бомжами, у здешних обитателей было и свое жилье, и гражданство – а сквот был их стилем жизни. Оказавшись внутри, мы от нечего делать подробно рассматривали их работы и не могли понять, для чего они здесь живут. Когда мы рассказали цыгану свою историю, а он перевел ее друзьям, то нам выделили целую комнату с камином и огромным диваном. Люди - везде люди! Вот она, наша тихая пристань! Ура! Когда обломками старой мебели мы растопили камин, то душа моя успокоилась. Мы согрелись и впервые за все время выспались. Наутро нас даже покормили. Так мы провели несколько дней.
Очень хотелось курить, но у нас не было сигарет. "Стрелять"их в Париже не принято: на нас удивленно смотрели, но закурить давали. Мы обошли центр города: ходили мимо кафешек, где люди уютно сидели и беседовали с бокалами вина в руках. Я им завидовал, но мы не могли себе этого позволить. В России столь изысканно никто так время не проводил! Потом мы продали талоны на питание и стали богаче на сто шестьдесят франков. Долго шли за русскими парнями и надеялись: может, они приведут нас в русский культурный центр? Русские парни привели нас в гей-клуб. Со мной тут же стал знакомиться негр, но я сразу и не понял, чего от нас хотят. Может, просто хорошо относятся? Да ну их! Мы вышли на улицу и увидели дешевый хостел – видимо, туда отправлялись из клуба обуреваемые страстью геи. Меня тогда одолевала одна страсть: поспать! Мы сняли номер за пятьдесят франков. Валера быстро заснул, а я долго ворочался, потом принял горячий душ и вышел на улицу. В соседнем кафе я подцепил девицу. Несмотря на языковой барьер, мы легко нашли общий язык. Девушка была на машине, и мы поехали кататься по ночному Парижу. Красота! На Елисейских полях девица припарковалась, сжала мою руку и пристально посмотрела в мои глаза. Она мне нравилась, и еще как нравилась, но за секс в машине нас могли арестовать. Я вернулся в отель и провалился в глубокий сон.
В Париже мне каждую ночь снилась Осетия. Строки из книги, которую я  прихватил в поездку, проходили сквозь сны нескончаемым рефреном: "Низовья Дона и приазовские степи были не единственной зоной аланского заселения. К середине П века их городища возникли в центральном Прикавказье: от сегодняшних городов Грозный и Минеральные воды до Ставропольского края. Аланский форпост сохранял доминирующий статус тысячу лет. Затем исторические судьбы горных и равнинных алан разошлись. В семидесятых годах IV века началась эпоха переселения народов. С востока пришли гунны. Они ослабили алан, включили их в орду и устремились на запад. С аланами связаны многие политические события IV века, о чем говорят многие названия на территории западной Европы: Алансон, Аланвилль. Аланы стояли у истоков средневекового европейского рыцарства. Они распространялись и на юг: вместе с племенем вандалов поселились на севере Африки и создали алано-вандальское королевство».
Выспавшись, мы воспряли духом и пошли гулять. Денег у нас почти не было, но, когда я увидел мраморное изваяние, оживавшее за монетку, то мои руки сами потянулись к кошельку. Я и не знал, что это – русский артист, зарабатывавший таким диковинным для нас способом! Наши соотечественники тогда пытались удержаться на плаву любым путем. Я тоже в душе оставался артистом, хотя делать деньги так и не научился. Когда у нас осталось всего семь франков, мы зашли в продуктовый. Есть хотелось! Магазин оказался двухярусным. В полуподвальном этаже не было никого. Кассирша, сидевшая наверху, видела нижний зал в круглое зеркало, но мы о таком тогда и не слыхивали. Валера пообещал: «Сейчас все будет!» и разорвал подкладку в карманах своего пальто. Воровать собрался! Я вяло протестовал: уж больно есть хотелось! За семь франков он купил бутылку «пепси-колы», а полы своего пальто он набил шоколадом и консервами, которые потом извлекал на свет божий как царевна-лебедь! Он вышел из магазина и спросил: «Эдик, за мной никто не гонится?» Удалившись на безопасное расстояние, мы разложили снедь на древнем мраморном бордюре и отпраздновали мой двадцать пятый день рождения. Юбилей!
Потом мы забрели в район, где жили самые бедные французы. Любая вещь в здешнем универмаге «Тати» стоила копейки – там продавался лежалый товар. Мы купили дешевое нижнее белье и наконец переоделись. Валера важно сказал: «Что о нас подумают? Выброси пакет с названием универмага, там отовариваются бедные!» Я засмеялся и горько спросил у него: «А мы кто?» По пути нам попался уличный рынок. Мы на последние копейки купили несколько килограммов апельсинов и наелись до отвала. Наш путь лежал через квартал, где жили колумбийцы – один из них когда-то учился в московском университете Патриса Лумумбы и сносно говорил по-русски. Здесь нас снова накормили – желудки еще ныли от съеденных апельсинов, но уж больно экзотичной оказалась колумбийская кухня. Отказаться - невозможно! Колумбийцы жаловались, как плохо им живется в Париже – и, несмотря ни на что, это было удивительно. Несколько дней мы жили в нашем сквоте, и, хотя денег у нас не было по-прежнему, мы продолжали ходить по магазинам. Валера решил, что его украсит новый пиджак из бутика: «Я возьму его в примерочную, откушу звенелку и вынесу!» Ну уж нет! В ужасе я пообещал другу позвать продавца и во всем признаться! Валера недовольно отступил. Вспомнил, что годом раньше за подобные проделки его выдворили в Россию из Финляндии. Де-пор-ти-ро-ва-ли!
Блошиный рынок. Там можно было купить все на свете! Там я хотел продать огромный и старинный серебряный браслет работы кубачинских мастеров, который мне подарила мама, но его нигде не брали, видно, думали, что он краденый. И еще одно воспоминание из детства. Как-то я спросил: «Мама, откуда я взялся?» Она ответила шуткой: «Я пришла на базар и увидела нищую старую горбунью в рваном платье. Она тебя продавала. Я пожалела вас обоих и купила тебя». Я не поверил и через несколько дней задал тот же вопрос, но услышал аналогичный ответ. Тогда я расплакался и сказал: «Давай сходим на базар! Я тебя очень люблю, но хочу хоть одним глазком увидеть мою настоящую маму.» Слезы хлынули из маминых глаз, она схватила меня и прижала его к груди: «Ты мой, мой, я тебя родила!» Потом Валера стал уговаривать меня обменять на франки мой золотой крестик. Но на это я не пошел бы ни за что на свете! «В Х веке в Аланию из Византии и Грузии проникло христианство. ХI век под крылом христианской Византии стал золотым веком аланской государственности. Народ-воин заявил о себе в масштабах европейской политики. Аланский царь выступал в поход с тридцатью тысячами всадников. Царю алан посылали грамоты с золотой печатью – наряду с Русью, Болгарией и Абхазией. Золотой век длился недолго. С ХП века началась феодальная раздробленность. Она ослабила алан.»
А нас с Валерой ослабил голод, бессонные ночи и неуверенность в будущем. Что делать? Однажды мы зашли в Собор парижской богоматери и сели на скамью. Я вспомнил знаменитый роман и не менее известный фильм. Казалось, сейчас из-за угла выйдет Джина Лоллобриджида. Я чувствовал: за нами следит таинственный Квазимодо... От атмосферы древнего храма у меня захватило дух, и я во весь голос запел по-осетински. Валера испугался, что я привлеку к себе ненужное внимание: «Тише, Георгий!» Но я ответил: «Нет, пусть собор, который так много видел и слышал, услышит и мой родной осетинский язык!» Потом я приходил туда и один – только там уставшему кочевнику, которым я себя чувствовал, можно было хоть как-то успокоить душу. Я мечтал изменить жизнь - но не так! Как-то при мне в собор зашли множество девушек и юношей - и стали петь под орган. Тут я понял, что могут чувствовать люди, попавшие в рай. Я захотел остаться там навсегда. Но снова вернулся на ночлег в сквот, почти уже казавшийся родным.
Один раз я увидел перерытую улицу, заглянул в котлован и обомлел: на работах по замене труб трудились человек пятьдесят – и работали все как один. Я обалдел от того, что никто не курит, не отлынивает. Ремонт, на который в России потратили бы месяц, был завершен в считанные часы. «Много работают – вот и живут хорошо!» – подумал я. А Валера убеждал меня, что здесь можно жить припеваючи, не работая вовсе. Мы гуляли по красивейшему городу мира и как-то зашли к «Картье». Нас привлекла витрина дорогого магазина, издали вся переливавшаяся бриллиантами. Вот это зрелище! Два бородатых абрека решили полюбоваться дорогущими драгоценностями! Со стороны это, наверное, было очень смешно! Продавщицы боязливо осведомились, что нам нужно. Мы отвечали по-русски, они перепугались и тут же вызвали здоровенных охранников, которые выкинули нас на улицу. Вскоре мы познакомились с русскими, которые путешествовали по Европе автостопом и позвали нас с собой. Но мы толком не поняли, о чем идет речь, и отказались, хотя потом сожалели.
 Понемногу мы осваивались в чужом городе. Прогуливаясь, добрели до Мулен руж. Двум провинциальным кавказцам было удивительно увидеть такое количество секс-клубов и интим-магазинов! Да вы что? Мы же - истые комсомольцы! Но мы привлекали жаждущих удовольствий: нас буквально затаскивали в эти клубы за руки! Даже предлагали наркотики. В одном клубе, куда мы случайно заглянули, сидела целая толпа теток лет шестидесяти одного фасона: грудастые, накрашенные, в париках и мини-юбках. В молодых и сексапильных кавказцев впилось множество жадных глаз. Они были готовы к немедленному акту соития. «А если парень приехал с Кавказа, ему не будет ни в чем отказа!" Мы еле унесли ноги. Когда мы оказались на безопасном расстоянии от угрозы, мне на память пришел анекдот про женщин 50-60 лет: «Лучше них ничего нет, им кажется, что все - в последний раз, и они такое вытворяют!» Валера засмеялся и предложил вернуться обратно. У него за спиной качало мохнатыми ветками "кошачье дерево" - верба. Вдали белел собор Сакре-кер – сердце Парижа.

4.

Мой друг не оставлял попыток всеми силами зацепиться за запад. Я же лишь мечтал вернуться на родину и ходил с кислой миной. Валера выговаривал мне: "В твои глазах - вся скорбь осетинского народа!" Ну что я мог поделать? Как-то Валера припомнил: «В Париже живет дочь известного эмигранта Тереза Битарова! Надо ее найти!» Я спросил: «А как?» Цыган из сквота обмолвился, что в Париже есть фонд Толстого, где помогают соотечественникам, попавшим в беду. Мы отправились туда. Нас встретили пожилые дамы - ухоженные, интеллигентные, аристократичные. Эти дочери русских эмигрантов сохранили в себе то, что в России давно было уничтожено. Я был восхищен и потрясен: оказывается, вот каким был раньше российский народ! К нам отнеслись с пониманием. Но фонд и сам был небогат: мы получили лишь по сто пятьдесят франков и бесплатно пообедали в местной церкви. Потом Валера попросил, чтобы нам помогли найти Терезу. По интернету, о котором я тогда еще и не слыхивал, нам тут же разыскали ее телефон. Мы поблагодарили и тронулись в путь. Когда интеллигентные эмигрантки провожали нас, то они попросили: "Не прыгайте в метро через турникеты – не позорьте Россию!" Они до сих пор переживали, чтобы о русских не думали плохо. Какое же жуткое впечатление мы, должно быть, производили!
Мы отправились в ресторан, где был телефон. Набрали номер, но на другом конце провода пожилой мужчина говорил только по-грузински. Валера ничего не понимал и сунул трубку мне: «Ты же знаешь грузинский!» Оказалось, к телефону подошел тесть Терезы. Он дал ее новый номер. Набрав его, мы с облегчением услышали русскую речь: Тереза преподавала язык в парижском университете. В двух словах объяснили, кто мы и где мы. В ответ услышали: «Никуда не уходите, я за вами приеду!» Я испугался, что она примет нас за террористов, у нас ведь уже отрасли бороды! «Лучше пусть даст адрес, мы доберемся сами!» Мы сходили в гостиницу, где мы раньше жили, за вещами и попросили, чтобы нас пустили помыться в пустой номер. За это отдали последние пятьдесят франков. Такого кайфа не было давно. Из душа не хотелось выходить, мы мылись так долго, что в номер начали стучать. Чистые, счастливые и окрыленные - вышли на улицу. Валера надеялся, что Тереза Солтановна поможет нам остаться в Париже, а я хотел попасть домой, поесть горячих осетинских пирогов и лечь на мягкий диван, накрывшись одеялом, которое сшила моя мама. Что такое красивая жизнь в сравнении с ностальгией? Но Валера не сдавался, он хотел сладкой жизни. Мы решили сказать женщине, что, когда наш автобус уезжал, мы на него опоздали: заблудились.
Тереза никогда не видела осетин из Советского Союза. Стол тем не менее был уже накрыт. За ним сидели дочери Терезы – они рассматривали нас с любопытством и какой-то странной нежностью. «Будете ли вы пить вино?» Какой осетин откажется от вина? Я уже представлял, как мы женимся на двух чудесных девушках, которые смотрели на нас. Воображение рисовало самые заманчивые картины. Тереза стала расспрашивать о наших приключениях, все поняла и ответила: «В Париже жить очень хорошо, но дорого!» Намекнула, что нам лучше вернуться восвояси. Потом стала расспрашивать об Осетии – ее интересовало все, от истории до запаха воздуха. И тут мне опять пригодились сведения, почерпнутые из затрепанной брошюры: «Потомки аланского племени сохранились в горах в лице современных осетин. Подобно скифам, аланы долго не имели письменности и не чеканили монет. В свое время Восточная Алания включала проход по Дарьяльскому ущелью  – одному из главных стратегических путей в центре горного Кавказа. Хроники отмечали воинскую доблесть алан, а описаний их мирного быта не существует. Войны отнимали у них все время. Даже обычная жизнь носила полувоенный характер. В VI-VП веках сложилась система обороны и оповещения дымовыми кострами на вершинах башен, стоявших на горах. Башни аланских крепостей были жилыми и выполняли фортификационные функции. Эти архитектурные традиции передавались из поколения в поколение». 
Все были ошеломлены моими энциклопедическими познаниями, и, когда я наконец умолк, в комнате повисла неловкая пауза. Я принялся осматривать комнату и заметил старую фотографию кавказца в черкеске. Тереза перехватила мой взгляд и поведала нам историю своей семьи. Ее отец, царский офицер Солтан Битаров, после революции приехал в Париж из Стамбула и женился там на француженке. На стене висел серебряный кинжал – отец эмигрировал в спешке, и с собой почти ничего не привез. Мать Терезы очень любила мужа. Всю жизнь они прожили во Франции, но до последнего вздоха отец Терезы хотел еще раз увидеть Осетию. Это желание он передал и детям. Об Осетии они знали все. Когда же их отец решился отправиться в Союз, советские пограничники неуважительно обозвали его предателем – он развернулся и с болью в сердце решил никуда не ехать. Если на границе ему так хамят, что же будет дальше? «Лучше умереть вдали от родины, но с родиной в душе!» - решил он. Видимо, в этой жизни не суждено ему больше встретиться с землей предков. Битаров никуда не поехал. Тем не менее, когда началась вторая мировая и немцы дошли аж до Кавказа, окружив Орджоникидзе, вся семья Битаровых день и ночь молилась на коленях о спасении русского народа. Мы засиделись за полночь и, когда в ход пошла вторая бутылка вина, Тереза спросила: «Вы остановитесь у меня или вам снять гостиницу?» Мы решили: гостиницу. Она улыбнулась и сказала: «Правильно, в Париже не принято оставаться в гостях даже на одну ночь!» Отель был недалеко. Я прилег на постель, в руках по привычке оказалась истрепанная брошюра: «У алан северного Кавказа история оказалась более длительной, чем у тех, кого гунны увлекли в западную Европу. Оказавшись в горной среде, кочевники и воины извлекли выгоду из новой диспозиции. Они стали контролировать отрезок великого шелкового пути. Горная Алания к VI веку представляла собой два обособленных региона: восточная Алания – она же современная северная Осетия - и Алания западная – это современная Карачаево-Черкессия и Кабардино-Балкария. Традиции западной Алании были ориентированы на Византию - здесь был прямой выход к черноморскому побережью. Западная Алания была государством, опиравшимся на скотоводство и подсобное земледелие. Князь западных алан VП века Сарозий дружил с Византией и способствовал проходу ее караванов по своей территории.»
Еще раз убедившись в богатейших традициях предков, я решил убрать книжку подальше в сумку, и наткнулся на наши обратные билеты. Мне отчаянно захотелось домой! Узнав, что билеты домой я не выкинул, Тереза посоветовала мне пойти в «Аэрофлот» и попросить помочь нам вернуться в Россию. Так мы и сделали. Но там ответили, что никто никуда нас отправлять не собирается. Тогда мы попросили выдать документ с официальным отказом и адрес советского посольства. Сотрудники «Аэрофлота» испугались и дали нам справку: «Если будут свободные места на рейсе, вас возьмут!» В этом уже была надежда. Мы сказали Терезе, что скоро улетим. Она проводила нас до автобуса в аэропорт и дала денег. В аэропорту мы услышали: «Вам повезло, в ближайшем самолете есть места!» У меня от радости и спада напряжения начался истерический хохот. Но вылет задерживался, нас накормили в ресторане, а потом мы еще погуляли по бутикам. Валера до последнего пытался остаться и искал кого-то из осетинской диаспоры, кто бы нам в этом помог. Уже в аэропорту он познакомился с памирским таджиком и поведал мне, что эта группа людей тоже произошла от алан. Моя голова уже не варила, но я до сих пор помню его железные доводы: наши языки очень похожи. Усвоив эти знания, мы без сил рухнули в кресла самолета.
В Париже мы рассказывали Терезе о гласности и перестройке, о том, как изменилась жизнь в России. А она переживала, что в Шереметьево нас сразу  арестуют как предателей родины. Однако, когда самолет приземлился в Москве, нам безразлично проштамповали паспорта, еще и посмотрели как на дураков: «А где ваш багаж, почему ничего не привезли из Парижа?!» Мы прижимали к себе рюкзаки и молчали - я был опустошен и долго приходил в себя. Вскоре мы уже летели из Москвы во Владикавказ. В полудреме я думал, не подать ли в Страсбургский суд на Его Величество Время – за мою украденную молодость?
          
P.S.
Дома мы с Валерой  как -то сразу прекратили общаться. Через год он улетел в Швецию, и на сей раз Красный крест – уже скандинавский - не обманул его ожиданий. Валера живет в Стокгольме до сих пор. Я не люблю вспоминать о Париже. Иногда грущу, что из этой рискованной затеи ничего не вышло, и в то же время рад, что такое в моей жизни приключилось. Все-таки молодость способна на многое! Я до сих пор не могу понять, как нам удалось выжить в таких условиях. Когда мама уже не поднималась с постели, она сказала: "Скоро я поправлюсь, и мы поедем в Ленинград. Нас туда приглашал один художник - он прилетал к нам на фабрику в командировку! Я в Питере никогда не была, а говорят, это самый красивый город! Сынок, я боюсь, что на том свете у меня спросят: "Аза, как выглядит Дворцовая площадь?" - а мне нечего будет ответить". Вскоре мамы не стало, а эти слова все не шли из головы. Как будто она завещала мне свою несбывшуюся мечту. Вскоре после французской истории я действительно переехал в Ленинград. Там я встретил Ванессу, которая так напоминала мне мою маму, и телеведущего Михо, который на какое-то время стал моим лучшим другом. Я рассказывал ему истории из своей былой осетинской жизни, а он только смеялся надо мной: "ДЕТИ ГОР! БАРЬЕР НЕПРЕОДОЛИМ!.." Он помогал мне правильно говорить по-русски, но перед моим словом "велисапед" Михо оказался бессилен. А еще я всем сердцем привязался к его тетке, но это уже совсем другая история...
     P.S. Через три года Валера нашел меня в соцсетях и передал мне зашифрованное послание. В нем он предложил примкнуть к нему уже в Швеции, для чего советовал прикинуться глухонемым египтянином-массажистом или справить подложные документы, которые бы неопровержимо удостоверяли, что я - этнический ингерманландец. Валера был неисправим. "Кто это такой?" - подняла брови Ванесса. Я пожал плечами и захлопнул ноутбук. Хватит с меня этих афер!
В жизни все складывается удивительно. Кто верит в случайность, тот не верит в Бога. А дочь осетина, при жизни так и не получившего возможности хотя бы как гость посетить свою родину, помогла двум заблудившимся во Франции осетинам вернуться домой!

2010