Стеклянная Галя

 

 «Бабуся! Целую тебя! С днем рождения!» ­ Нюра закрыла за гостями дверь, а в ее ушах еще стоял голос любимого внука. Он никогда не называл ее «бабулей”или “бабаней”, считая эти прозвища вульгарными. Вот “Бабуся” ­ иное дело.В отличие от прочих она звала внука не Мишаней, и даже не Грушей, а Мишулей.Мишуля был всегда занятым телеведущим, но не мог не приехать, чтобы поздравить ее с девяностолетием. А вот Нюра скучала по нему меньше всех – внук каждый день здоровался с ней в эфире. Бабусей он ласково называл ее с детства. Остальные почтительно звали Анной Николаевной, а за глаза ­ Нюрой. Она не любила это имя, но не обижалась – близких осталось так мало! Нюра была счастлива, когда в день ее юбилея немногочисленные родные собрались у нее и принялись за трапезу. Всю жизнь Нюра обожала острую еду – соленые грибы, квашеную капусту. Она знала, как это вредно, но не могла с собой совладать. К празднику Нюра приготовила фирменную рыбу – и все с удовольствием ели нежную треску, покрытую толстым слоем томатного маринада, который она делала по особому рецепту. Нюра подавала это блюдо горячим и не собиралась признавать тот факт, что оно давно превратилось в обыкновенную холодную закуску в каждом кафе. В жизни изменилось не только это, за девяносто лет все вокруг стало другим. Раньше Нюра не была бабусей, у нее самой были бабушка, мама и пять сестер. Дни рождения случались часто, за длинным столом собиралось до пятидесяти человек. Вечно им не на чем было сидеть! Но все помещались: ели, пили, веселились... Как это было давно! Сегодня за столом сидело всего пятеро: сама именинница, ее сын Саша, его жена Людмила, их дочь Ксеничка, и еще ­ Мишуля. Справили юбилей и разошлись. У всех ­ свои дела... С Нюрой остались только портреты ­ на стенах помещалась галерея изображений родственников. И все они были похожи друг на друга. Вот уж действительно ­ портретное сходство...

Нюра вздохнула и посмотрела на стол с остатками банкета: «Потом уберу, лучше постою у окна, вдруг кто­то что­нибудь забыл и вернется?» Стекло приятно холодило лоб. По кухне, стуча коготками, пробежала маленькая черная мышка. Обычно Нюра кидалась ее ловить, но не на этот раз: ей пришло в голову, что мышь – ее единственная подруга. Нюра боязливо посмотрела на восхитительный хрустальный графин, подаренный родными. Он был величиной с человеческую голову и напомнил ей о Стеклянной Гале. Нюра боялась ее долгие годы, и, хотя знала, что никакой Стеклянной Гали нет, опасалась, что рано или поздно та все же посетит ее. Нюра снова вздохнула: она так и не привыкла жить одна, хотя въехала в отдельную «двушку» в хрущевке всего несколько лет назад, когда расселили, казалось бы, осточертевшую ей коммуналку в “сталинке”. Вечер своего девяностолетия Нюра по обыкновению приготовилась провести в одиночестве. Но кто­то решил иначе.

За окном пошел снег, и Нюра, залюбовавшись привычно­сказочной картиной,  позабыла о времени. Резкий телефонный звонок вернул ее к реальности. Звонил Мишуля: «Бабуся! Я уже доехал! Ты не очень устала? Ложись пораньше! Завтра созвонимся! С днем рождения!» Нюра поблагодарила внука и повесила трубку. Тут же раздался новый звонок. Сын Саша сообщил, что они добрались до дома. А еще он наговорил ей теплых слов и попросил, чтобы Нюра составила родословную: «А то мы не можем вспомнить, как зовут прадедушек, а ты, мама, всех знала. Напиши, ладно? Целую тебя!» До сих пор на простой вопрос сына “Как ты, мама, нормально?”она плачущим голосом выдавала: “Да что же может быть нормально? Мне ведь почти девяносто!”Может, это его и раздражало? Отныне она будет отвечать иначе: “Все прекрасно, Саша, мне же скоро сто лет!”Нюра одернула необъятное спереди нарядное зеленое платье, украшенное позади крошечным хлястиком, напоминавшим окружающим о ее некогда осиной талии, повесила трубку и решила исполнить обещание, данное сыну, сразу – спать ей совсем не хотелось. Она раскрыла блокнот, взяла ручку и стала вспоминать. Все, что она писала, была адресовано любимому сыну.

«Отец твоего отца Дмитрий Никонович Тульнов родился в Луганске. Работая мостовым мастером, он познакомился с купеческой дочерью Антониной. Ее отец Митрофан Перфильев имел две ветряные мельницы. У него было три дочери и два сына. Кто б знал, что через восемьдесят лет тихий патриархальный Луганск станет очагом сопротивления? Братья свекрови Михаил и Митрофан были бухгалтерами. Женившись, твой дед переехал в город Бахмут, где у него родилось два сына – Александр и Николай. Во время первой мировой войны Дмитрий и его жена взяли детей и отправились на родину Антонины в Орловскую область – там, в городе Ливны, в собственном доме жили две ее сестры. В поезде твой дед заразился тифом и умер. В Ливны его привезли уже мертвым, а ведь ему было всего тридцать лет. Свекровь с сыновьями поселилась у сестер Веры и Марии. Потом оба ее сына уехали на учебу в Ленинград. Там мы и встретились с одним из них ­ Сашей. Когда я поехала знакомиться с его мамой, шел тридцать шестой год. Богатый купеческий город Ливны возвышался над рекой Сестрой. Кругом были широкие степи, в городе стояло много церквей. Время было такое, что соборы разрушали, а колокола бросали с горы в реку. Но по настоянию свекрови мы все же решили пройти православный обряд и обвенчались в церкви! Кто­то это заметил и не преминул настучать! Наутро меня исключили из комсомола, а Сашу арестовали: это было в самый разгар сталинских репрессий! Слава Богу, мужа отпустили. А в партию он так и не вступил, хотя все говорили, что руководителю и депутату это облегчило бы продвижение по карьерной лестнице!»

Нюра сделала паузу, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Она взглянула на хрустальный графин и вздрогнула. Неужели Стеклянная Галя улыбнулась? «Надо убрать графин куда подальше!» ­ Нюра вздохнула и продолжила составлять родословную.

 «Мой дед Иван Иванович Зверев был бондарем в Ярославской губернии. Он имел дом с садом и мастерскую, где делал бочки. Жена его, бабушка Анисья, была домохозяйкой. У них были два сына – Николай (мой отец) и Павел. После школы папа уехал в Петроград, женился и стал работать продавцом. У него было пять детей. Умер отец в тридцать пять лет. Моя мать Надежда Дмитриевна Кутузова тоже родилась в Ярославской губернии. По семейной традиции мама была домохозяйкой. После смерти отца заняла его место, стала продавщицей и растила нас одна. В середине двадцатых в Петроград приехали ее родители. Мой дед Дмитрий Федорович Кутузов был краснодеревщиком, бабушка Татьяна Сергеевна ­ домохозяйкой. Умерли они в блокаду от голода. У мамы было три брата: Константин, Николай и Федор Кутузовы – все погибли на войне. Мама моя умерла, мои брат Николай и сестра Вера тоже умерли.»

Нюра закончила писать, подняла глаза и обомлела. За праздничным столом сидели ее муж, мать, дочь, зять, сестры ­ любимые ею люди, давно ушедшие из жизни. По мере того, как Нюра записывала то, что помнила, к пиршеству присоединялись все новые родственники. Украинский купец, его сыновья­бухгалтеры, его красавица­дочь…Гостей было множество, но кухня увеличилась до нечеловеческих размеров,дубовый стол теперь уходил за горизонт, и за ним сидели люди. Хотя многих Нюра и знать не могла, все были ее родными и улыбались ей. В центре стоял хрустальный графин – на нем уже отчетливо проявились черты лица Стеклянной Гали. От этого Нюра чуть не лишилась рассудка, но страшно ей не было. Было жутко. Потом пришло ощущение напряженной радости: родные вспомнили об ее празднике, и теперь застолье станет таким же многоголосым, как когда­то! «Ой, как я рада вас видеть! Вы пришли меня поздравить? А мы сегодня вас вспоминали, выпили за ушедших... Как же вы здесь оказались? Ну ладно, расспросы – потом! Выпейте за мое здоровье, съешьте что­нибудь!» ­ Нюра наскоро прибрала на столе, поставила перед каждым чистую тарелочку и рюмку. Но никто не притрагивался к остаткам пира.

Нюра приблизилась к собственному мужу – его она любила больше всех на свете. Мужа не стало рано, когда Нюре было всего сорок два года. При нем она никогда не была Нюрой. Супруг ­ депутат Горсовета и руководитель проектной организации ­ называл ее Анютой. И дарил ей только анютины глазки ­ эти скромные цветочки она любила всю жизнь. “Что же ты так плохо стала видеть своими глазками, Анюта?» Все остальные именовали ее только по имени­отчеству: Анной Николаевной. Она была яркой и властной. Ее побаивался даже всесильный муж. 

«Саша, здравствуй! Я так тебе рада! Мы давно не виделись! Видишь, как долго я прожила? Это потому, что ты мне всегда желал долгих лет. А слова материализуются. Я недавно об этом читала. Ты умер внезапно, а мне предстояло еще поставить на ноги двоих детей. И мне пришлось тяжело: наш сын не был пай­мальчиком и участвовал в уличных боях. В удаленном уголке Каменного острова любой желающий мог заняться боксом с таким же случайным любителем единоборств. Победитель получал три рубля. Сашка считал свою драчливость качеством, унаследованным от предков: “Они же были казаками!» Я вспоминаю, как на просьбы «Огоньку не найдется?»ты отвечал: «Некурящие и непьющие, только в морду дающие!» А нашСаша рос изнеженным. Первого сентября он был жестоко избит мальчишками постарше. После большой перемены все пошли в класс, а он ­ в туалет, где попытался остановить кровь, ручьем струившуюся из разбитого носа. Там его и застала классная руководительница. Она не стала ругать Сашку, а посоветовала: “Дай им сдачи!» Мальчик оказался послушным, и впредь начинал драку сам.
Ты помнишь молодого человека, который стал ухаживать за Ниночкой еще при тебе? Димка­художник. Он и нашему сыну помог стать художником, а не боксером! Хотя я была против, в этой вольной жизни были не только краски и холсты, но и натурщицы, и портвейн. Но теперь Саша сидел рядом с Димой и рисовал. Они читали книги по искусству, ходили по музеям, делали копии со знаменитых картин и заставляли нас позировать. Возможно, мы помогали им добиваться потрясающего портретного сходства. Кстати, наши семейные портреты внук использовал для этой книги. Дима и Нину занимал: он все время ее рисовал, и получалось очень похоже. Видишь портрет на стене? Нина на нем очень грустная. Когда ты умер, Ниночка все время плакала – она так сильно тебя любила! Димка ее всячески утешал. Ну, а мне некогда было плакать – я пошла работать. Меня сразу приняли на скромную должность чертежницы в твой институт. Странно это было – раньше ты приводил меня туда только на праздники, и перед этим я долго пудрилась, красила губы и завивала волосы. От меня пахло модными дорогими духами «Коти». Мне хотелось, чтобы тебе завидовали. Я наносила на лицо тонкий слой пудры, купленной в знаменитом магазине “Тэ Же” ­ рядом с нашим домом ­ на углу Садовой и Гороховой. Потом накидывала на плечи чернобурку, надевала пальто с волнующим задом, кокетливую шляпку и брала в руку крошечную сумочку. Мы пили щипавщее за язык шампанское и загадывали желания у новогодней елки. Твою Анну Николаевну приглашали то на вальс, то на танго. Танцевала я прекрасно, и ты гордился мной. Я была хороша собой – мои сестры даже сравнивали меня с кинозвездой Мэри Пикфорд! А еще у нас была «наша» песня. Едва мягкий голос Леонида Утесова заводил «Как много девушек хороших», ты приглашал меня на танец, и тут уж на нас смотрели все. Представляешь, а димкина мать Александра Петровна еще до войны танцевала с самим Утесовым!»

Нюра встала и сделала несколько движений в такт музыке, которая была слышна ей одной. Стеклянная Галя тихо покачивалась на столе. Муж не отрывал от Нюры восхищенных глаз. Она присела к мужу и положила голову на его плечо...

«Второй дед нашего Мишули был журналистом! В тридцать пятом году военкор Грушевский пришел в педагогический институт по заданию газеты. Он взял интервью у аспирантки на кафедре народов крайнего Севера, а потом женился на ней. Это была димкина мать Александра Петровна. И не знал об этом наш общий внук, когда через полвека отправился поступать на факультет журналистики! Мы радовались: террористы тогда еще не обезглавливали репортеров в прямом эфире!»

Нюра посмотрела на фото Мишули и перевела взгляд на портрет мужа – много лет он простоял на этажерке в траурной рамке.

«Мы были так счастливы, но ты взял и умер. Страшная болезнь унесла тебя за несколько месяцев. Мне пришлось зарабатывать на жизнь – до этого я была домохозяйкой ­ и уже довольно давно. Но отныне я приходила в институт каждый день, и в восемь утра вставала к чертежной доске. С работы спешила домой, в коммуналку. Мы с тобой всю жизнь прожили в коммунальных квартирах. Когда  вернулись из эвакуации, сразу получили четырнадцатиметровую комнату на Канонерской улице и жили в ней вчетвером. Наша с тобой кровать была настолько узкой, что ты всю ночь держался рукой за ее стальную спинку, чтобы не упасть! Но мы были рады даже таким условиям. Ведь война кончилась, и мы ­ вместе! К тому же коммуналка находилась в чудесном районе, где селилась вся элита города ­ в самом конце Садовой улицы, возле Покровского садика. Выводя сына на прогулку, я одевалась по последней моде: в садике маленький Сашка играл с сыновьями генерала Бегака, а я болтала со знаменитой радиоведущей Тамарой Давыдовой. И мне хотелось им соответствовать. Когда ты стал депутатом, нам обещали квартиру в только что отстроенном доме. Сашенька, наш переезд был намечен на тот день, когда тебя не стало. После твоего ухода никакой квартиры нам не дали, выделили всего одну комнату! Представляешь, я ежедневно встречала на лестничной клетке парторга, который получил нашу квартиру вместо нас! Сначала мы не разговаривали, а потом начали здороваться! Время лечит! А я скучала ­ и не только по тебе, но и по прежним местам. В Московском районе, куда мы переехали, интеллигентной элитой и не пахло. Тут было много предприятий и жил гегемон. Твои друзья от души желали мне встретить “хорошего дядьку”, но я об этом и слышать не хотела!”

Муж Нюры возмущенно нахмурился и сделал Нюре знак, чтобы она продолжала. Ему явно хотелось знать, как сложилась без него жизнь семьи.

«В этой комнате я прожила половину жизни – больше сорока лет! Сначала ­ с сыном и дочерью, потом к ним добавились зять и внук. Димка женился на Ниночке, у них родился Мишуля, и нам пришлось потесниться. Мы работали: Ниночка – со мной, Димка – дома. Он рисовал, успевая и квартиру прибрать, и обед сготовить. Он так вкусно готовил! У нас были ужасные соседи – шумная семья по фамилии Кац. Они вели себя чудовищно: плевали в мою кастрюлю с супом, а веревку, на которой Ниночка сушила на кухне пеленки, по ночам обрезали ножницами, так что белье падало на пол. Я нервничала, срывалась, кричала. В этой квартире было все: и радости, и несчастья. А однажды случилась трагедия.
Одну из комнат занимала одинокая интеллигентная Марья Иванна. Она была беззащитна, и семья Кац вечно с ней ссорилась. Как­то Кац довел ее до истерики: Марья Иванна принимала ванну, и вредный мужик перекрыл ей горячую воду. Разъяренная Марья Иванна вся в мыльной пене ворвалась в его комнату и стала крушить сервант, по запарке перебив коллекцию стеклянных фигурок, которую жена Каца собирала много лет. Когда я вернулась с работы, то обнаружила довольного соседа на кухне. Что­то напевая под нос, он варил себе суп. В таком прекрасном расположении духа я не видела Каца ни разу. Его жена Галя в глубине квартиры разговаривала по телефону. В комнате одинокой соседки было тихо. Я постучалась к ней, но мне не ответили. Оказалось, после инцидента Кац вызвал карету психиатрической помощи, и Марью Иванну увезли в сумасшедший дом. Кац решил, что им отдадут ее комнату. Через месяц соседка вернулась. Не знаю, что с ней делали в психушке, но она ушла в себя. А потом бросилась в лестничный пролет с четвертого этажа, оставив записку: «Во всем виновата Стеклянная Галя!» Мы решили, что так она решила указать следствию на Галю Кац, мечтавшую заполучить ее жилплощадь. Следствие закрыли «за недостатком улик». Видимо, статьи «за доведение до самоубийства» тогда еще не изобрели. Мы долго не могли прийти в себя, а слова «Стеклянная Галя» вызывают у меня дрожь даже сегодня. Не знаю, почему Марья Иванна окрестила Галю Кац стеклянной ­ то ли из­за коллекции разбитых фигурок, то ли считала, что видит ее насквозь. Мой характер изменился именно в те дни. Я и раньше была властной, а после смерти соседки стала грозной. На самом деле, я боялась. Галя Кац стала сильно болеть и почти не выходила в коридор. Через год в комнате Марьи Иванны появились новые жильцы, а семья Кац вообще переехала. Прошло время, но призрак остался витать в коммуналке. Когда маленький Мишуля баловался, мы пугали его: «Сейчас придет Стеклянная Галя и заберет тебя!» Он так и трясся от страха! Впрочем, воспоминание было таким ужасным, что я сама еще много лет боялась Стеклянной Гали и по ночам ходила в туалет только с фонариком.
А потом у меня была большая полостная операция. Я радовалась, что ты не видишь, как сильно вмешательство хирургов испортило мне фигуру: я располнела, вырос живот. Как ни странно, это сблизило меня с Мишулей – он был пухленьким, и стеснялся этого!»

Муж улыбался и молчал, но Нюра слышала его голос: «Аннушка! Ты для меня всегда была красавицей! Какая разница, сколько тебе лет и какая у тебя фигура?» Но Нюра закусила губу: ей хотелось быть самой красивой...

 «Потом Сашка ушел в армию. А Димка приобрел отдельную квартиру в новом хрущевском доме на проспекте Космонавтов. Димка выполнял правительственные заказы и очень хорошо зарабатывал. Я была против, мы так ругались! Нина с Димкой хотели жить отдельно, а мне это казалось неприличным: уже несколько лет мы жили «как все», и вдруг зять покупает хоромы! Этого никто из знакомых не мог себе позволить! Что люди скажут? Я громко возражала, и все считали, что у меня ужасный характер. А я просто­напросто не хотела жить в одиночестве. Но они переехали, и я впервые осталась одна. Правда, вскоре Сашка вернулся из армии, и нас снова стало много: сын женился на своей первой жене Неле, с которой они дружили с шестого класса. Неля его очень любила ­ с седьмого класса, с первого поцелуя, с первого прикосновения щек... Родился Димочка – мой второй внук, названный в честь зятя. Саша окончил архитектурный институт, но мечта стать художником его не оставляла. Вечера он проводил за мольбертом. Иногда они с Димой уходили в загул. Но мы не волновались, потому что знали, где их искать. «Их»местом был ресторан “Кавказский” ­ на Невском, у Казанского собора. Нагулявшись вдоволь, Димка с Сашей садились в такси и за два рубля отправлялись домой. Иногда по дороге Сашка терялся и пропадал на пару дней. Я злилась на зятя за расточительность! И сердилась на Сашу, зная, как Неля не любила прощать. Вскоре они развелись. Их сын Димочка не простил развода родителям, а заодно и окружающим… Он не стал следовать семейным традициям ­ не сделался ни архитектором, ни художником, а рано завел семью и отправился зарабатывать деньги. Димочка водил поезда в метро и, сам того не зная, частенько перевозил по городу отца и двоюродного брата. Мишуля время от времени вспоминал о брате: «Эх, поржали бы мы вместе над утопленным в бочке с дождевой водой секатором или над придуманной для второй димкиной бабушки знаменитой рифмой «Лида­гнида!» А любовное стихосплетение «Полюбила наша Лида молодого инвалида!» Это крашеные кудри димкиной бабушки требовали немедленно сделать ее счастливой! Дачный воздух был тут переполнен стихами, братья просто не успевали их записывать! Димочка и сам в детстве был асом двустиший: «Лида бродит ночью и скандалит с дочью!» Это ведь он придумал ­ тогда и здесь! Но внуки ­ увы ­ не общались. А Саша женился на Людмиле. У второй жены к нему есть подход. Она уверяет: «Александр, как ты скажешь, так и будет!» ­ и делает все по­своему! Она любит его, но держит в руках. Молодец! У них растет чудная девочка Ксеничка, моя внучка. Сегодня она читала мне стихи в костюме морской царевны. Поначалу я считала, что женщины сына недостаточно хороши для него. Хотя надо признать: и Неля, и Людмила – прекрасные, любящие жены. Наверное, им со мной пришлось несладко. У Саши ­ мой характер!Много лет спустя Неля сказала, что теперь бы она вела себя иначе, нужно было потерпеть и переждать, не доводить до развода. Хотя во имя своей любви к Саше Неля и так многое вынесла. И стала врачом, хотя мечтала быть юристом или даже детективом! Но Неля давно уже смирилась, что не командует парадом в собственной жизни.А Саша стал замечательным живописцем. Сегодня подарил мне красивый пейзаж, да и в магазинах его работы не залеживаются! На днях сыну позвонила одна богатая идиотка и капризным голосом произнесла: «Хочу купить для интерьера вашу картинку! Ваш стиль так подходит к обивке дивана!» Сашка взбесился: «Картинку? К обивке?» и послал тетку на три буквы, хоть и всецело зависит от клиентов. Я им горжусь! Конечно, свободный художник – трудное занятие. Мишуля шутит: “Мы ­ художники и журналисты – как невесты. Тебя могут выбрать, а могут и не взять!» Что­то в этом есть рабовладельческое, хоть все говорят о капитализме. Странное это дело – рынок профессий. Мне больше был по душе рынок, на который я по утрам ходила за свежим кефиром. Ты так его любил...»

Нюра разговаривала с мужем, и он слышал ее – это она читала на его лице, но не отвечал – не мог. А может, им запрещено разговаривать с живыми? Но Нюра говорила и говорила – и муж улыбался в ответ. Стеклянная Галя вела себя смирно: она лишь слегка позвякивала хрустальной крышкой. Нюра перевела взгляд на дочь и вздрогнула – как же она похожа на своего отца! От Нюры у Ниночки почти ничего не было – и характер другой, и красива она как­то иначе: дочь казалась Нюре похожей на русалку. Нина тоже улыбалась маме, и Нюра пересела к ней.

«Ниночка, здравствуй. Я так по тебе соскучилась! Тебя нет уже восемь лет, и я чувствую это каждый день. Я надеялась, что ты согреешь мою старость. В последнее время Саша часто навещает меня и рисует. Портрет получается прекрасный! Я часами позирую: сижу напротив него! Это нелегко. Я часто стала на него ворчать… Но я догадалась, почему сын затеял портрет – это единственный способ заставить меня помолчать. Меня преследует другая мысль, мрачная: у меня на стенах висят только портреты ушедших! Неужели пришло мое время? Хотя я уже давно живу, очень давно. Я никогда не думала, доченька, что переживу тебя – в нашем роду все женщины жили долго: моя мама дотянула до ста лет (Димка шутил когда­то, что прощаться с нами она начала, едва вышла на пенсию, каждое утро начинала словами: «Сегодня проснулась опять живая, ну что ты будешь делать?» и прощалась целых сорок лет!), да и мне уже девяносто! А ты сгорела от страшной болезни, едва дожив до шестидесяти... Ты до последних дней осталась похожей на русалку. Не могу представить, что ты стала бы старой. Сегодня приходил твой сын Мишуля. У него все хорошо, правда, он никак не женится. Но вы не волнуйтесь, он мальчик с головой и с характером. Красивый, только очень усталый. Телевидение – нервное занятие».

Нюра, ее дочь и зять не сговариваясь посмотрели на стену. Рядом с засаленным календарем и портретом Пугачевой красовалась газетная вырезка про Мишулю. Внук над этим посмеивался, но они им гордились!

«Моей внучке Ксеничке ­ десять лет. Ее отцу ­ моему сыну Саше – шестьдесят. Поздно стали рожать. Наверное, время такое. Люди все взвешивают, раздумывают... Мы жили иначе. Меня мама родила в семнадцать, я тебя – в двадцать три. Ты появилась на свет в угловом здании напротив гостиницы “Октябрьская” ­ там, где Невский проспект шумно вливается в площадь Восстания. Шел страшный тридцать седьмой год, все вокруг шептались о репрессиях. А я была счастлива: любимый муж подарил мне первенца! После родов я сразу вышла на работу – декретных отпусков тогда еще не придумали, и с тобой сидела моя свекровь. Когда ты была крошкой, нас отправили в Куйбышев – в летнюю командировку. Кто бы знал, насколько она окажется долгой! Ведь началась война, и прямо оттуда мы были эвакуированы в Ташкент ­ без вещей, на целых четыре года! Это счастье, что мы взяли в командировку тебя ­ чтобы ты вволю покупалась в Волге. В Узбекистане нам пришлось жить в бараке, огромная комната была перегорожена простынями, натянутыми на веревки. Но я опять­таки была счастлива: моего мужа не отправили на фронт. В эвакуации я родила сына. Ты помнишь, как у тебя появился брат? Я громко стонала, а веселые узбечки поздравляли меня: «Баранчук – якши! Кизимка уже есть!» Это значило: «Мальчик – это хорошо! Девочка у тебя уже есть!» Твой муж Дима шутил: «Вся страна воевала, а вы – детей под одеялом делали!» Мы назвали сына в честь отца, хотя нам говорили, что это – плохая примета. Зато как красиво: Александр Александрович Тульнов! Я хотела, чтобы он стал архитектором. Да и ваш папа мечтал о династии. Сашка был архитектором недолго, ушел в вольные живописцы. Ты тоже выучилась на архитектора, но после рождения Мишули уже не работала. Такой у нас семейный рок. Испокон веков наши женщины были домохозяйками, у всех рано умирали мужья, и мы поступали на службу. Быть домохозяйкой ­ счастье! Дома всегда найдется куча дел. Ты все успевала, да и обо мне не забывала. Я жалею, что была такой властной – если бы не я, Сашка мог стать художником сразу, а ты так прекрасно пела, что могла поступить в театральное. Ну, что теперь говорить... Ты, Ниночка, и так прожила счастливую жизнь, хоть и короткую. Димка работал дома, и ты всегда была с ним. Даже после своего ухода ты все равно была рядом с мужем...»

Муж Нины Дима незаметно погладил обручальное кольцо, висевшее у него на груди, поднес его к губам и поцеловал. Кольцо жены он носил на черном шнурке все пять лет, что прожил после ее ухода. С ним его Мишка и похоронил. А Нина внимательно слушала свою маму.

 «Когда ты заболела, Дима с Мишей сделали все, чтобы ты не узнала о диагнозе. Они все время чем­то тебя занимали, но однажды мы с тобой остались наедине, и ты сказала: «Я все знаю. У меня – как у папы!» Тут вошел Дима, и ты заговорила о чем­то отвлеченном. У тебя действительно был тот же страшный диагноз, что у твоего отца. Мы никогда не верили в плохое – жизнь была тяжелой, но казалась нам бесконечной. Чуть раньше у Димы случился инсульт, и он стал готовить тебя к тому, что уйдет первым. Он даже спать стал отдельно, решив, что тебе пора привыкать к одиночеству».

Нина вопросительно посмотрела на мужа – такая версия ей в голову не приходила. Он в знак согласия еле заметно покачал головой.

«Твоя смерть была как гром среди ясного неба. Описать трагедию Димы невозможно – с тобой ушла любовь всей его жизни. Каждый день он ходил на кладбище, и никто не мог его остановить. Дима сидел на могилке и разговаривал с тобой. На обратном пути всегда присаживался на лавочку – не от бессилия, его ноги просто не шли в опустевшую квартиру. Димы давно нет, а та ветхая лавочка, говорят, стоит до сих пор. После твоего ухода он перенес всю свою любовь на сына. Но Мишуле пришлось по работе переехать в Москву, и Димка жил один. Он часто уходил в себя. Знаешь, он устроил дома храм. Везде стояли твои портреты, горели свечи. Но иногда я узнавала в нем прежнего Димку. Ты помнишь его шутки? Я сердилась, а он все шутил. Даже когда ты ушла от нас. Я старалась почаще звонить ему, а он говорил: «Ну что ты звонишь? Нет у меня жены, так и теща не нужна! И прибирать здесь не надо! Я об мусор не спотыкаюсь!» Все говорят, что он не смог без тебя жить и умер от тоски. Его нашли сидящим в кресле напротив твоей фотографии. Он ушел тихо, во сне, просто задремал, глядя на твое веселое лицо... Ты так и осталась для него юной девушкой – Кисой, как он тебя называл. Душа не стареет. Стареет только тело и лицо. Дима любил тебя больше сорока лет – так же сильно, как в вечер знакомства. Его жизнь закончилась в тот день, когда тебя не стало. Из моложавого художника средних лет он превратился в старика, ему стало неинтересно даже работать. День за днем Дима сидел за столом и писал твои портреты. Он подписывал их странным именем “М.Дингр”, составленным из первых букв имен и фамилии своих любимых. Дима ждал дня, когда пойдет к тебе, и умер счастливым – накануне вашей новой встречи. Дима отправился к тебе, ведь ты ждала его и любила всю жизнь. Я так рада видеть, что вы и в том мире вместе!»

Нюра заметила, что ее дочь и зять, сидящие рядом, крепко держат друг друга за руки. Они улыбались, но в их глазах стояли слезы. Нюре стало неловко: вот взяла и расстроила гостей! Она решила вспомнить что­то веселое...

«Ниночка, а ты помнишь, как твой брат сватал вас с Димой? За тобой ухаживало много парней – один лучше другого. Какой красавец был Мишка Богин! Он шутил, что хочет сделать тебя Богиней! Но я была категорически против: еще не хватало, чтобы мои внуки родились от еврея! Я их всегда недолюбливала. А Саша выбрал тебе того, кто заменил ему отца! Бывало, ты собиралась на свидание с Богиным, завивалась и душилась, а Сашку просила сказать Диме, что тебя нет дома. Твой брат говорил, что тебя ждет на углу Богин. Ты выходила – а там стоит Дима! Так брат изжил всех ухажеров, кроме одного!»

Дочь Нюры явно этого не знала и обернулась к сидевшему рядом мужу. Он виновато потупил взгляд, но лукаво улыбался. Нина потрепала его по волосам и вновь посмотрела на мать.

 «Ты, Нина, ушла быстро, почти не мучаясь. Болезнь была страшной, но Бог пощадил тебя – он поступает так с теми, кого любит. А твой отец мучился страшно. Он уходил дважды: первый раз врачи чудным образом вернули его к жизни, и он умер только на следующий день. Ему было сорок девять лет. А я после этого прожила еще без малого полвека. Боюсь ли я смерти? Конечно, да. Не верьте тем, кто говорит, что опасается лишь дряхлой старости. Смерть страшит всех. Неизбежное и неизведанное пугает. Еще больше меня пугает кремация, и я хочу быть похоронена по­христиански.»

Хрустальный графин стоял в центре стола – вокруг сидели ее родные и близкие. При них Нюра совсем не боялась никакой Стеклянной Гали. Она встретилась глазами с Николаем – с младшим братом мужа у нее были натянутые отношения, и сейчас его взгляд был строгим.

«Коля, и ты пришел меня поздравить? И твоя жена Тамара? Я очень рада. Конечно, мы нечасто общались в последние годы, ну что поделать, характеры у всех были непростые... Когда умер мой муж ­ твой брат, ты произнес странную фразу: «Анна, привыкай, что у тебя теперь будут совсем другие доходы!» До доходов ли мне было у гроба любимого человека? А вы с женой жили небедно, вместе с богатой тещей ­ и ты всегда твердил: «Все, что у нас есть ­ мамашино!» Эта старуха управляла жизнью вашей семьи до глубокой старости, пока не выжила из ума ­ под конец она принимала за белого козла мотороллер, стоявший у парадной. Дело прошлое, но ты, Коля, всегда «крутил носом»! Тебе не нравилось, что Димка – художник, что Саша пошел по его стопам. А мне хотелось, чтобы ты не читал парням нотации, а был потеплее. Ты же остался старшим мужчиной в семье! Но вы с Тамарой после смерти мужа сразу откололись. Я не обижаюсь, так поступили многие, считавшиеся друзьями! ­ Нюра вздохнула, ­ Вы бы что­нибудь выпили, покушали...»

Но никто из гостей ни к чему не притрагивался. Нюра тем не менее была рада видеть большую семью и пересела к сестре Вале. Та была празднично одета, ее глаза улыбались. Но что­то было не так, и вдруг Нюру осенило.

«Валя, ты что, умерла? Я даже не знала, что тебя не стало. Сегодня ждала твоего звонка. Наверное, дети решили меня не волновать... Мы с тобой редко виделись, не разговаривали месяцами. Но, тем не менее, очень друг друга любили. Как жалко, что ты не можешь со мной поговорить. Ну, ничего, я думаю, мы скоро встретимся там, где это разрешается.»

Нюрина сестра Валя кивнула, исчезла и появилась вновь. Что­то было не так, это было заметно по смятенному выражению ее лица. Нюра поняла, что ее сестра в данный момент еще борется за жизнь, и крепко сжала полупрозрачную руку. Рядом с Валентиной Нюра увидела свою маму. Она умерла всего десять лет назад и была совсем древней. Ее глаза улыбались, редкие волосы были по обыкновению убраны в аккуратную кичку.

«Здравствуй, мамочка! Как ты себя чувствуешь? Ой, наверное, у вас об этом спрашивать не принято? Я это ­ по привычке: я за тебя всегда беспокоилась: ты все болела, суетилась по хозяйству, ездила в церковь».

Нюра покраснела, потупила взор, потом подняла глаза и обвела суровым взглядом всех, кто сидел за столом.

«Мама, прости нас. Мы верили в иные вещи, чем ты. Совсем юной, еще при царе, ты вышла замуж и родила пятерых детей. Тебе было не до постижения советских идеалов! Я родилась накануне революции, но, сколько я ни просила рассказать о том героическом времени, ты ничего не могла вспомнить, кроме выстрелов и бегущих по улице пьяных матросов. Как всякая нормальная женщина, ты была занята семьей. Чтобы нас прокормить, папа открыл мясную лавочку на Сенной площади. Он умер молодым, едва за тридцать, и тогда ты, беременная шестым ребенком, сделала аборт. Хотя одна из всех нас верила в Бога. А мы все над тобой подсмеивались: «Фу, какая темная!» Как бы ты сейчас радовалась: ведь и Саша, и Мишуля ходят в церковь... А еще спасибо тебе за то, что я до старости чувствовала себя девочкой – ведь у меня была мама!»

Нюра поцеловала мамину руку и вспомнила, что ей нужно закончить родословную. Она еще раз пробежала глазами текст, поставила дату и расписалась. Ей показалось, что Стеклянная Галя подошла сзади и через ее плечо принялась читать рукопись. Нюра сделала неловкое движение, раздался хрустальный звон. Стеклянная Галя отшатнулась, упала на пол и разлетелась на тысячи осколков, как самый обыкновенный графин. Нюра улыбнулась, взяла веник и присела, чтобы подмести стекло: слава Богу, никакой Стеклянной Гали больше не было… Ох! Ох! Голову Нюры пронзила мгновенная острая боль. Огромное окно с грохотом распахнулось, зимний ветер подхватил ее рукопись и понес вдаль... По кухне с громким стуком пробежала черная мышка. Нюра с удивлением разглядела, что на мышке надеты туфельки, и стучит она вовсе не коготками – это были крохотные каблучки! Как странно! Нюра рассмеялась. Электрический свет кто­то погасил, откуда­то взялись свечи, новые блюда и напитки. Нюра вспомнила размерысвоей пенсии и удивилась: как на такие мизерные деньги она смогла накрыть стол для всех родственников до двенадцатого колена? А они чествововали именинницу, молчаливо поднимая тост за тостом. Гости прибывали и прибывали. Нюра вспомнила любимых героинь: Золушку и Маргариту. Жаль, что эти дамы, прославившиеся появлением на балах, не могли присутствовать здесь. С ними наверняка пришли бы спутники: Принц и Мастер. Принц Нюре был неинтересен – в ее семье принцев и так хватало. А вот к Мастеру у нее было дело. Нюра хотела поговорить с ним о своем внуке. Мишуля писал рассказы, но не знал, как их напечатать. Мастер вполне мог что­нибудь посоветовать. Наверное, надо позвонить Мишуле и рассказать, что умершие родственники собрались отметить ее юбилей! Но Нюра побоялась, что внук сочтет ее повредившейся в рассудке, и не рискнула. Тут ее плеча тихо коснулась рука. Нюра обернулась и увидела улыбающегося Леонида Утесова. “Вы тоже пришли меня поздравить? Какая честь!”Нюра хотела усадить певца на почетное место. Но тот потрогал горло и указал ей на патефон. Родные давно собирались его выбросить, но Нюра не поддавалась на уговоры и хранила патефон всю жизнь. Только сейчас поняла, зачем: сам Утесов хотел спеть для нее, но не мог издать ни звука. Она догадалась, что нужно делать. Нюра завела патефон, опустила иглу на любимую пластинку, и из трубы полился знакомый голос: «Как много девушек хороших!» Утесов благодарно кивнул Нюре и впервые в жизни, а точнее, уже после жизни, запел под собственную фонограмму. Он пригласил танцевать димкину мать Александру Петровну – как когда­то! Рядом, заложив руки в карманы галифе, ревниво хмурился муж Александры Петровны, офицер Борис Грушевский: Утесов танцевал с его женой! А у них ведь было три сына! Борис так любил своих Диму, Володю и Игоря, что однажды на войне взял замусоленный карандаш, листок бумаги ­ и нарисовал их. Однополчане ахнули, но больше всех удивился сам Борис: он ведь никогда не пробовал рисовать! А оказалось, умел. Этот его талант перешел по наследству к старшему сыну Дмитрию. Другой талант Бориса ­ талант журналиста ­ к внуку Мише. Чуть поодаль от Бориса Георгиевича и Александры Петровны сестра Нюры Галина обучала новичков вальсу – она была учительницей танцев, а муж Юрий аккомпанировал ей на баяне. Впрочем, он аккомпанировал ей во всем ­ всю жизнь. Да и после жизни.
К Нюре подошел ее муж Саша. Что с ним такое? Он стал молодым, как в то время, когда заприметил ее у себя в институте. Саша тогда сразу начал за ней ухаживать, хотя Нюра уже была замужем: ее первый муж – парень из соседнего двора ­ уговорил красивую девочку пожениться и тут же ушел в армию. А Нюра, как старшая дочь в большой семье, решила помогать матери и поступила на работу. Ее веселый нрав и длинные косы привлекли внимание руководителя. Александру Тульнову долго пришлось добиваться замужней красавицы. Но в конце концов она сдалась. На первое свидание Нюра пришла с коротко остриженными и завитыми по моде волосами. Через месяц она оформила в ЗАГСе развод с первым мужем, вернула девичью фамилию и снова стала женой. Свекровь Антонина Митрофановна относилась к ней как к дочке, красивой кукле: шила ей новые шляпки, и на работу Нюра ходила настоящей модницей. Еще во времена НЭПа она заимела собственную фишку и при выборе нарядов специализировалась на всех оттенках зеленого! А потом началась война. Нюра страшно горевала, когда в эвакуации свекровь погибла от тяжелой болезни: но в далеком Ташкенте во время войны было не до ее диагноза! Еще до начала Великой Отечественной первый муж тщетно умолял Нюру вернуться к нему. Второй так же тщетно просил взять его фамилию и снова отрастить чудесные косы. Но Нюра до девяноста лет сохранила верность второму мужу, фамилию своего отца и стрижку ­ модную в тридцать шестом году.
Муж Саша подал ей зеркало, Нюра посмотрелась в него и увидела себя двадцатилетней. Сердце красавицы зашлось от радости. Нюра встряхнула вновь закудрявившиеся волосы, поправила на плечах невесть откуда взявшуюся чернобурку, и тогда муж обнял ее за опять ставшую осиной талию и пригласил на танец. От Нюры как прежде одуряюще пахло модными дорогими духами, она сжимала в руке крошечную сумочку ­ ту же! Ее дочь Нина танцевала с Димой, мать Нюры – с мужем, и все они были юными! Родственники разглядывали свои портреты на стене и одобрительно улыбались. Они кружились под медленный мотив. Все это было странно, но Нюра решила ничему не удивляться. Она поняла, что попала на бал, который в ее честь устроили родственники. И здесь все было возможно: Нюра вновь была молодой и танцевала с давно умершим мужем, а пел для них сам Леонид Утесов. Ему улыбались дамы, танцующие рядом: и Золушка, и Маргарита все же пришли на нюрин бал – вместе с Принцем и Мастером. А ведь Нюра всегда считала их вымышленными персонажами. Она припомнила любимые сюжеты. Чем там кончилось дело? Ах да, Золушка успела вовремя уйти. А Маргарита с бала уходить не собиралась. И, кажется, у обеих все сложилось именно так, как они хотели. Нюра взглянула на часы­ходики. Они были готовы пробить полночь, и ей пора идти домой, иначе... Постойте, куда это – «домой»? Она же и так дома! И что «иначе»? Нюра представила себе, что утром опять проснется старой и будет изо дня в день одиноко сидеть в маленькой «двушке», изредка отвечая на телефонные звонки. Словно поняв ее сомнения, Золушка приблизилась к Нюре, в упор посмотрела на нее и перевела взгляд на часы: «Тебе пора!» Маргарита беззвучно шепнула: «Останься!» Нюра не хотела расставаться с любимыми людьми и решила послушаться Маргариту. Она обвела глазами близких и заявила: «Никуда я не пойду! Мое место – здесь!» Больше она ничего не помнила.

Ее нашли наутро. Нюра не реагировала на телефонные звонки и, когда Саша приехал проверить, что случилось с мамой, ему пришлось взломать дверной замок. Окно было раскрыто настежь. По коридору, стуча коготками, быстро метнулась маленькая черная мышь. Нюра без сознания лежала на полу у входной двери. Рядом сверкало множество осколков. Саша так и не понял, что именно мама разбила. Врачи были единодушны: «В таком возрасте везти ее в больницу – преступление, она не выдержит дороги!» Нюру оставили дома. За ней по очереди ухаживали все родные.

Нюра никак не могла взять в толк, зачем ее положили в больницу. Или это – ее спальня? Какие ласковые простыни! Видимо, они из шелка. К ней постоянно подходили люди, склонялись к изголовью, а Нюра недоумевала: почему они кажутся ей знакомыми? Своим слабым голосом она пробовала отвечать на их вопросы, но видела, что говорит невпопад. Что за блондин присел на кровать и взял ее за руку? Это сын Саша или внук Мишуля? А может, это ее муж? Или внук Димочка, которого Нюра не видела уже много лет? Ну почему они так похожи? Почему все мужчины в семье – на одно лицо? Это и есть портретное сходство, которого они добивались и на холсте, и в жизни? Кто эта милая добрая женщина, которая поправляет ей подушку и что­то все время рассказывает – ее родственница Лизавета? Или вдова димкиного брата Зина? Или это сиделка? Нюра приподнялась с подушек: “Милая, мне так хочется чашечку горячего весеннего чаю!”Ей подали чай, она выпила чашку залпом и капризно заявила: “А теперь мне пора домой! Где мое пальто?”Но пальто ей почему­то не подали, наоборот ­ сказали, что она и так находится у себя дома. Она рассеянно оглянулась вокруг: “Разве?”Нюру сбила с толку женщина в белом халате, которая присела на край постели. Не узнать ее было невозможно – это Неля! Она же врач! Неужели сын Саша помирился с первой женой? Нюра окончательно запуталась. Где же она находится? Если дома, то не украдет ли сиделка деньги, которые Нюра откладывала на похороны? А если в больнице, то где, где она спрятала деньги? Их нужно немедленно найти и пересчитать. Она шарила вокруг себя, пытаясь отыскать «гробовые», а родные не могли понять: что так беспокоит их любимую Нюру? Иногда она забывалась и стонала. Тогда крепкий мужчина брал ее за руку и строгим голосом говорил: «Мама, я с тобой, все хорошо!» Что хорошо? И кто он такой? Нюра этого уже не понимала. Но волноваться переставала. Наверное, это врач. Она в надежных руках. Все это было для нее неважно. Впервые за долгое время Нюра была счастлива: она больше не была одна и чувствовала постоянное присутствие мужа, мамы, дочери, зятя. Стеклянной Гали она уже не боялась. Так Нюра пролежала всю зиму, а в начале весны муж подошел к ее кровати и позвал с собой. Нюра поняла: ей пора! Она поднялась с постели и пошла за ним. Это случилось в сорок третий день рождения Мишули. Попав на небо, Нюра постаралась побыстрее пройти необходимые процедуры, чтобы стать ангелом­хранителем своих внуков.

«В тот день рождения Мишуля работал. Уже зная, что меня больше нет, он вел ток­шоу, получал поздравления, принимал соболезнования и, казалось, ничего не чувствовал. А потом взял и описал все, что произошло с его бабусей. Вот странно, я ведь ничего ему не рассказывала! Впрочем, я и сама многого не знала – оказывается, в день юбилея после ухода гостей у меня случился удар!”

2012

Фрагмент ностальгической повести "Стеклянная Галя" читают заслуженная артистка Татьяна Кузнецова и ее дочь, артистка Варвара Репецкая (СПб театр Комиссаржевской).
https://youtu.be/nhrpoPHnX5g

2020

Читает народная артистка России ТАТЬЯНА ПИЛЕЦКАЯ
https://youtu.be/EyUWxKEKyNk

2021