Картина 15, багрово-красная. Экзамен. Моя Россия

В феврале, за два месяца до выпускного экзамена, каждый – успевающий – студент должен был обговорить со своим наставником тему своей выпускной работы. При этом из суеверных соображений студенты держали свою тему в секрете один от другого. Они работали каждый в своей маленькой студии и, уходя, запирали её.

Михаил сообщил профессору Пименову, что его картина будет исторической, на тему египетских фараонов, и получил одобрение. Пименов внимательно следил, как продвигается его работа, показывал ему, как правильно наложить тени от яркого солнца, как показать грубую текстуру изображений пирамид и сфинксов.

Студенты почти всё время своего бодрствования отдавали работе: писали необходимые этюды, делали наброски, создавали, так сказать, главные творения своей жизни. Михаил, работая, как и все, над своей картиной, так уставал, что приходил в комнату, падал на кровать и засыпал прямо в одежде. В одну из таких ночей ему приснился чудный сон. Как будто бы он стоит посреди луга в жаркий солнечный день. Остро пахнет свежескошенной травой. Повсюду, куда хватает глаз, стоят стога высотой вдвое выше человеческого роста. Он бродит между стогами, не имея ни малейшего представления о том, что вообще ему нужно. За одним из стогов он видит со спины женщину, которая усердно косит траву косой. На ней длинная красная рубаха, белый платок на голове защищает от палящего солнца. Коса ходит вправо-влево свободными сильными движениями, и всё её тело подчинено этому ровному ритму. Михаил окликает женщину, та оборачивается, и Михаил видит, что это Люси. Она улыбается ему, но не говорит ни слова. Затем она с силой втыкает древко косы в землю и идёт прямо к Михаилу, а он не в силах даже пошевелиться. Она приникает горячими губами к его губам, а затем неожиданно резко толкает его вглубь стога. Пока он нереально медленно падает, она снимает с себя всю одежду. Он почти теряет сознание от ослепительного вида её тела. Тогда она прыгает на него, и он буквально задыхается, утопая в сене и в тёплой её груди…
 ***
Утром Михаил проснулся от страшного приступа кашля. Потребовалось значительное усилие, чтобы открыть глаза, но и тогда всё казалось расплывчатым. Потрогал голову и почувствовал нестерпимый жар. «Отлично! Я простыл», – определил Михаил. По шуму, производимому в комнате, можно было заключить, что Гаврила собирается к отъезду. Посмотрев на Михаила, он вынес свой приговор: «Ты выглядишь ужасно! Тебе надо к фельдшеру. Я бы взял тебя, но кучер ждёт, везу Люси в Царское Село. Зимой там, во дворце, нет монаршей семьи, и мне выправили приглашение».
И с этими словами он исчез.

Через несколько минут Михаил дотащился до окна, чтобы посмотреть на отъезд голубков. Действительно, они прыгнули в сани, запряжённые тройкой, Александр в меховой шубе и меховой шапке, Люси в тулупе и большом шерстяном платке. Кучер тронул лошадей, Гаврила шепнул что-то Люси на ухо, и они поцеловались. «Ладно! Больше она для меня не существует», – подумал Михаил и упал на кровать.

Лишь после недели тяжёлой болезни он был способен встать и вернуться к своей картине.
 ***
В тот памятный день 5 марта 1861 года, Прощёное воскресенье, последний день Масленицы, снег, после необычно суровой зимы, только что начал таять в Петербурге. Небо было затянуто сплошной облачностью, с Финского залива дул сырой, пронизывающий ветер. Михаил услышал отчаянный крик Корсеева в вестибюле. Быстро спустившись вниз, Михаил увидел, что тот бегает с газетой в руке и кричит: «Освобождение! Освобождение!» Кого освободили и от кого? Болгарию от турок? Студенты жадно вчитывались в слова, но их смысл никак не доходил до разума, настолько это было грандиозно и ошеломляюще. Император Александр отменял крепостное право. Крестьяне освобождались от крепостной зависимости и обеспечивались наделами земли. Помещики в связи с этим получали должную компенсацию от государства. Конкретные детали, подробности освобождения крестьян должны были оговариваться законодательными актами, выпуск которых намечался в последующие годы.
От охватившего волнения студенты не могли закончить чтение и принялись беспорядочно выкрикивать: «Свобода! Ура Императору! Император-освободитель!» Им не требовалось вина, чтобы чувствовать себя опьянёнными. Профессорам в тот день пришлось потратить больше времени на их утихомиривание, нежели на продолжение учёбы.

Манифест, получивший название “Манифест 19 февраля 1861 года”, готовился в обстановке полнейшей секретности и был обнародован спустя две недели после его подписания Императором – считалось, что нужно время, чтобы отпечатать его в достаточном количестве и разослать по губерниям. Но, главное, власть опасалась, и справедливо, всеобщего возмущения и крестьянских волнений из-за его явно антинародного характера; войсковые части были приведены в состояние боевой готовности и расставлены в определённых местах. Для обнародования было выбрано время Великого поста. Манифест зачитывали с амвона священники в церквях и соборах, зачастую довольно невнятно. В Петербурге и Москве читали в последнее воскресенье перед Постом, в обедню, после литургии. Император самолично прочитал документ на разводе караулов в Михайловском манеже, после чего соизволил выйти на Царицын луг к народу. Как описывают очевидцы, когда Государь подъехал к плацу, толпа заколыхалась, шапки полетели вверх, раздалось такое “ура!”, от которого, казалось, земля затряслась. Никакое перо не в состоянии описать тот восторг, с которым освобождённый народ встретил своего царя-освободителя. Александр Второй записал в этот день: «День прошёл совершенно спокойно, несмотря на все опасения».

В течение нескольких следующих недель не было иной темы для обсуждений, кроме освобождения. Учёные мужи и светские франты, знатные люди и простые обыватели, все живо обсуждали, анализировали, разбирали по косточкам, гадали, плодили досужие домыслы о возможном будущем положении крестьян после реформы. То ли крестьяне вытеснят помещиков, как юнкеров в Германии, то ли попадут в полную зависимость к сеньорам, как во Франции, то ли будут согнаны со своих земель крупными землевладельцами-лендлордами, как в Британии. В либеральных кружках, которые продолжал посещать Михаил, наиболее разумные члены призывали “идти в народ”, чтобы помогать крестьянам отстаивать свои права. Но трезвые голоса тонули в буйной эйфории и рёве толпы. И всё так называемое “интеллектуальное” общество бесцеремонно шагало по их головам.
 ***
В апреле пришёл долгожданный день экзамена. Церемония происходила в большом выставочном зале Академии, где экзаменуемые студенты с раннего утра выставили на мольбертах свои произведения. Великая княгиня всегда первой осматривала работы. Она появилась около полудня в пышном чёрном платье на кринолине, с красной лентой в волосах. Прямые, тонкие губы, пронизывающий взгляд. Казалось, огромная отрицательная энергия бурлила у неё внутри. (Тем более что после реформы начались крестьянские волнения по всей стране). Профессор Клодт семенил сбоку, что-то постоянно нашёптывая на монаршее ушко. За ними на почтительном расстоянии следовала группа студентов, каждый из которых ревностно отмечал про себя достоинства и недостатки работ товарищей в сравнении со своими.

Останавливаясь не более минуты около каждой работы и воздавая им однообразные, формальные похвалы, Мария Николаевна задержалась около картины Александра. Тема его работы была в лучших традициях классицизма – Венера пытается задержать Адониса, направляющегося на охоту. Увидев это, Михаил едва не застонал. Венера была никем иным, как обнажённой Люси, и сверкала всей своей божественной красотой. Адониса автор писал явно с себя, но покрытым грудой мышц. Рисовал, глядясь в зеркало, определил Михаил. Изображённые купидончики, ненатуральные пухленькие дети, летали вокруг и служили для поддерживания накидки Адониса. От изображённых на полотне Александра и Люси веяло показным блеском беззаботной и пресыщенной лени. Ненатуральный Адонис как будто уходил – и не уходил, а столь же неестественная Венера – будто бы – его удерживала. И ничего дурного в этой идиллии не могло случиться, потому что ничего и не было.
Мария Николаевна необыкновенно оживилась. «Очаровательно, очень мило! – она потрепала Александра за щёку. – Я хотела бы, чтобы ты нарисовал мой портрет в классическом стиле. Жду тебя через три дня, мой мальчик».

Вскоре она достигла мольберта Михаила. Его картина была посвящена теме Моисея, противостоящего Фараону и требующего освободить евреев. Правая сторона картины с фараоном была невыносимо яркой – белые одежды фараона, его величественная корона и безжалостное солнце, обжигающее желтоватые пирамиды и заставляющее сверкать песок пустыни. Сам фараон излучал уверенное спокойствие. Напротив, левая сторона картины была сплошь тёмной из-за грозовых облаков, падающего пепла и полчищ саранчи, ниспосланных Господом на землю Египетскую. Моисей, в простой тёмной одежде, с лохматой бородой, с грязными босыми ногами, выглядел возмущённым, как готовая взорваться бомба. В центре картины толпа рабов по наклонной плоскости тащила огромный камень к вершине пирамиды. Было видно, что они толкают на пределе своих сил, измождённые и в лохмотьях. И – странное дело – Моисей и Фараон казались маленькими, да-да, действительно, маленькими. Главной фигурой на картине был старый бородатый раб, просящий, нет, даже кричащий всем своим видом: «Помогите! Я больше не могу!» Единственно Михаил мог знать, на кого был похож этот раб. Конечно, на того больного бурлака, которого он видел в детстве.
– Так, здесь, в общем, тема библейская, весьма догматическая… – начал бубнить профессор Клодт. Но Мария Николаевна прервала его коротким, властным жестом:
– Не надо насиловать мой интеллект! Вот кто эти, впереди?
– Древние евреи, Ваше императорское высочество…
– Евреи? Евреи?! Тогда почему у них морды рязанских крестьян?! А фараон, почему он похож на моего покойного отца? И Моисей – вылитый предатель Герцен! – лицо Марии Николаевны, обычно бледное, наливалось багровым гневным румянцем. – Это что, «Отпусти мой народ»? Это призыв к мятежу? Сумасшедшего Манифеста об освобождении вам недостаточно? Вы хотите резать помещиков?!
– Милости прошу, Ваше императорское высочество. Но я не вижу здесь ничего такого.
– Да Вы слепец! И Вы поставлены здесь, дабы оберегать юношество от всяких пагубных влияний. Ожидаю немедленной Вашей отставки. А злодея – выкинуть немедля из Академии. Нет, этого даже мало – жандармов! позовите жандармов!!!
Её пронзительный крик заполнил весь огромный выставочный зал. Михаил выскочил в дверь и бежал до тех пор, пока не оказался в ботаническом саду. Проделав несколько кругов по аллеям сада в прохладе, среди экзотических растений, он чуть отдышался, успокоился и принялся размышлять. Сейчас, когда он действительно испугался за своё будущее и даже за свою жизнь, он вдруг осознал, впервые за годы жизни, как не хватает ему отца. И впрямь, жизнь его была бы совсем другая, если бы отец был жив. Погрустив малость, он бережно убрал образ папы Егора из памяти и попытался представить, что теперь будет с ним самим. Да, если Мария Николаевна решит бросить его в застенки Петропавловской крепости, это так и будет, всенепременно. Михаил же не тот опытный преступник-беглец, который легко преодолеет густую сеть полицейских, дворников, лакеев, кучеров, почтовых служащих, каждый из которых уже имеет на руках его описание и без промедления задержит его.
Но, как правильно говорят, “авось не унывает”, “кривая куда-нибудь да выведет”. Поздно ночью он пробрался домой, в общежитие.
 ***
На следующее утро, пока Михаил мужественно прятался в своей комнате, Александр вышел собрать новости. Академия гудела и полнилась слухами. Самые осведомлённые уверяли, что Император имел беседу с сестрой и убедил её быть снисходительной к этому, как его, Михаилу. Очевидно, императору Александру не нужен был политический скандал именно в это время, когда он осуществлял весьма противоречивое освобождение крестьян. И ему было совсем некстати раскрывать гнездо революционеров там, где его вовсе нет. Вокруг кишело великое множество – настоящих – террористов, которых взаправду надо было опасаться. Так или иначе, но Михаилу не суждено было заживо гнить в темнице подобно Михаилу Бакунину и другим опасным персонажам.

И даже более того, Михаил стал местной знаменитостью. Студенты восхищались им за выбор такой взрывной темы для своей картины. Профессоры клялись, что отныне они будут задавать такие же безопасные темы для соискателей выпускных экзаменов.
Михаил проходил мимо группы молодых студентов, которые о чём-то горячо спорили. Едва ли он знал их по именам – Крамской, Маковский, Лемох, кто-то ещё. Увидев его, они разом повернулись к нему, один из них крикнул: «Ура господину Никонову!», все зааплодировали. Михаил смутился, промолвил в ответ: «Благодарю вас, господа», поклонился и пошёл дальше.

На иллюстрации:
Венера и Адонис
художник Пётр Соколов
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Оглавление        http://www.proza.ru/2019/06/12/820
Картина 14, красная, звонкая. 5 курс.    http://www.proza.ru/2019/06/13/163
Картина 16, серая, худшая. Реформа.     http://www.proza.ru/2019/06/13/173