Картина 18, румяная, ярмарочная. Дома. Моя Россия

Дорога домой была значительно короче, чем когда-то из дому, и в скором времени Михаил уже нанимал извозчика на недавно построенном Московском вокзале в Нижнем Новгороде.

Извозчик домчал быстро, и Михаил резво соскочил на широкие ступени подъезда своего родного дома. Позвонил. Служанка Малашка открыла дверь и с визгом умчалась вверх по лестнице объявить хозяйке, что «молодой барин приехали». Мать повисла на Михаиле, обняв руками его за шею и покрывая поцелуями щёки. Обе тётушки – тётя Анфиса из Самары и тётя Татьяна из Костромы – уже прибыли сюда заранее в ожидании встречи с любимым племянником. Гостиная заполнилась радостной болтовнёй, разноголосыми восклицаниями и слезами счастья на ближайшие час или два.

Затем последовал большой хлебосольный пир в честь прибытия дорогого гостя. Блины, пельмени, икра зернистая, балык, поросёнок заливной с хреном, дичь, супы, всевозможные пироги – с мясом, рыбой, картошкой, капустой, маринованная селёдка, солёные грибы, солёные и маринованные огурцы и конечно, водки и наливки, десерт, наконец, – всё подавалось на стол споро и в немереном количестве. Обед плавно перетёк в ужин и далее затянулся едва ли не до утра. Приходили толпами друзья и дальние родственники, и все дружно наваливались на еду, и всем Михаил в сотый раз повторял свою историю покорения Петербурга.

В субботу мать взяла Михаила на прогулку по Ильинской улице. Она держала его под локоть и всем своим видом как бы говорила: «Вот какой у меня сын!» Чиновники, священнослужители, купцы непременно останавливались, чтобы поприветствовать её поклоном, и она каждому из них рассказывала о своём замечательном, образованном сыне, который вот совсем недавно возвратился из Санкт-Петербурга! В воскресенье она показывала его в церкви всему приходу. Единственные милостивые слова, которые запомнились Михаилу, были сказаны отцом Василием.

Не ранее чем через неделю жизнь вошла в свою привычную колею.
 ***
Подспудно, неожиданно в голове Михаила как-то возникла мысль – как мать смогла выдержать такую длительную, больше шести лет, разлуку с единственным своим ребёнком. Почему она ни разу не позвала его домой на Рождество? Допустим, невозможно было для несовершеннолетнего мальчика совершить такое длительное путешествие через полстраны. Тогда почему она не послала за ним Василия? Или почему сама не поехала? Раньше, в учёбе или в столичной суматохе, ему недосуг было подумать об этом. Сейчас эти мысли не давали ему покоя. Может быть, мать обижена проявленной им настойчивостью и самоволием при отъезде на учёбу? Может быть, она сознательно держит дистанцию между ними?

Мать и раньше не была особо нежна с ним, а теперь стала ещё строже и безжалостнее. Часто бывала в ужасном расположении духа, сердилась по пустякам, срывалась на прислуге. Казалось, что внутри неё вырос какой-то стальной стержень и она использовала его, чтобы при любом удобном случае бить им всех вокруг.
Её любимым занятием и добровольной обязанностью стали бесчисленные пожертвования в пользу церкви. Эти приношения, может быть, и были относительно скромными, но за каждым неизменно следовали ответные красноречивые похвалы. Дом наполнился какими-то странницами и богомолками, обязательно получавшими благосклонность, кров и хлеб. Взамен они своим благочестивым полушёпотом сообщали матери о Валаамском или Сергиево-Радонежском монастыре, о святых старцах, не говорящих с людьми пять лет или даже не показывающих людям своих лиц уже больше десяти лет. В доме, уже давно, стоял не выветриваясь запах воска и церковного дыма, и от всего этого Михаила снова и снова охватывало чувство невыразимого стыда. Но то не был стыд за какие-либо его мысли и поступки, а лишь ощущение некоей постыдности окружающей его ханжеской, лицемерной крысиной возни.
 ***
С той же бесцеремонной прямотой, с какой она вела торговые и церковные дела, мать приступила и к отношениям с Михаилом. Ранним утром в понедельник она вошла в его комнату и заявила:
– Хватит бездельничать, мой дорогой сын! Пора начинать заниматься полезным трудом.
– Так ты не дашь мне даже и полмесяца отдохнуть? Я не бездельничаю, я рисую, – у Михаила в самом деле не было никаких сил спорить в такую рань.
– Ха! Что в этом полезного?! Я имею в виду дело, коммерцию. Можешь взять на себя перевозку товаров, или управлять магазином здесь, в Нижнем, или заняться счетоводством.
– Фу, счетоводство! Я говорил тебе прежде – я вовсе не создан для купеческого дела.
– И для чего же ты создан? Для государственной службы? Нет? Кто-нибудь предлагает тебе работу? Тоже нет?
– Я художник. Я продал несколько своих картин.
«Две картины», – добавил внутренний голос.
– Этого определённо недостаточно, чтобы содержать себя. Да ещё на таком уровне, к которому ты привык, – мать от своего не отступала. – Вот что. Самое главное для нас сейчас – это Ярмарка.

Мать была права – Нижегородская ярмарка гремела по всей стране и даже за рубежом. Купцы отовсюду, и западнее Урала, и из Сибири считали непременным долгом посетить ярмарку и привезти свои товары на продажу. Ярмарочная площадь занимала почти четверть городской территории. И хотя розничная торговля на ярмарке процветала и приносила немалые доходы, но заключаемые на ярмарке крупные сделки, оптовые контракты были очень важными, а иногда и просто жизненно необходимыми для любого производителя и торговца.
– Можешь переделать и обновить наш павильон на ярмарке? Надеюсь, чему-нибудь тебя научили в столице…
– Лишь бы не торговать!
– Хорошо. Сразу и отправляйся. Митрофан перевезёт тебя через Оку.

Времени было в обрез, и Михаил работал на пределе возможностей. Но архитектура и оформление оказались не самым сложным делом. Организовать работу артели из десятка мастеров, чтобы делали то, что он задумал, и не тянулись к бутылке, – вот задача, с которой он никогда не думал встретиться. Слава Богу, всё было выполнено вовремя и с отличным качеством. Но вот огромной вывеской “Никонова и Сын” он гордился, пожалуй, больше, чем любой своей картиной. Под такой вывеской он потом уже легко справился с поддержанием привлекательного внешнего вида павильона, даже научился зазывать к себе покупателя, умело общался с оптовыми поставщиками, присматривал за своими лощёными приказчиками.
 ***
В начале сентября Михаилу посчастливилось принимать у себя дядю Фёдора Рукосуева из Самары. Дядюшка выглядел прекрасно. С годами он располнел, раздобрел, отрастил окладистую бороду, в общем, являл собой образ настоящего русского купца. Его дорогой тёмно-зелёный бархатный кафтан и массивная золотая цепь показывали, что дела у него неизменно идут в гору.
– Представляю, дядя, сколько у Вас дел и как Вы будете заняты здесь, на нашей знаменитой Нижегородской ярмарке!
– Не совсем так. Мои управляющие ведут все переговоры и заключают все нужные сделки. Я же собираюсь посмотреть какие-нибудь диковинки, старинные вещички, хорошо провести время со своим любимым племянником и вообще отдохнуть от семейных забот. Кроме того, собираюсь проверить на ходу свой новый пароход “Ласточку”. А сегодня вечером мы с тобой идём в ресторан!

Этот ресторан на Ярмарке, где они решили “отдохнуть”, значительно отличался от тех маленьких, уютных кафе, в которые захаживал Михаил в Петербурге. Большой зал с тёмно-красными шторами, зеркалами и колоннами, тяжёлый запах воровства и мздоимства. К ним немедленно подскочил худой, лысоватый половой, подобострастно поклонился и пробормотал:
– Чего изволите-с, ваше степенство?
– Стерляжья уха, блины с икрой и водки – графин, – дядя Фёдор всегда знал, что он хочет. – Как звать?
– Акакием! Сей момент – всё будет. Цыган не желаете-с?
– Давай!
Михаила, согретого изнутри янтарными шариками рыбного жира и кристально чистой, морозной водкой, потянуло на расследование:
– Дядя, тебе не скучно от такой жизни?
– Ха-ха! Теперь ты, наконец, узнаешь мою большую Тайну. Слушай. Ничего не происходит случайно. Всюду тишь да гладь, и Божья благодать, – (Михаил уже где-то это слышал). – В нашей благословенной стране у каждого своё место, место в жизни. Крестьяне, купцы, дворяне, даже князья – все мы пленники своей судьбы, – продолжал философствовать дядя. – Делай то, что тебе суждено, на твоём месте – и всё будет хорошо.
– Кроме случая банкротства.
– Ту-у. Это у них в Европе купцы терпят банкротство. А у нас здесь всё определено. Сиди спокойно на своём мягком месте – и дураки принесут тебе свои денежки. Но предупреждаю: есть один путь потерять свои деньги. И это – игра на деньги, на интерес.
– Как же тебе удаётся избежать этого соблазна?
– Потому что я не пью.
– Но ты же сейчас как раз и пьёшь.
– Вот поэтому мы и не будем сегодня играть… А-ха-ха-ха! – и он засмеялся довольный собой.

В этот момент цыганский хор грянул свой концерт специально для их стола. Рыдали гитары и скрипки, вибрирующие голоса цыганок рвали душу:
        Ай да-ну, да-ну, да-най,
        Дра-да-ну, да-най.
        Я-да шатрица рогожитко,
        Ан-дэ шатрица чай бидытко.
В переводе что-то вроде: Ай шатёр у нас из рогожки, А в шатре девушка бедовая.
Песни сменялись романсами и снова песнями с танцами. Дядя оставался сидеть на месте, но принимал участие в танце, покачивая головой и размахивая руками.
Михаил не находил себе места, что-то не понравилось ему в рассуждениях дяди, или в его интонациях, но что именно, никак невозможно было разобраться. Он продолжил свои вопросы громче:
– Скажи, дядя, есть ли что-нибудь, что поддерживает тебя в жизни, помогает тебе жить? Вот, скажем, любовь, придаёт ли она смысл твоей жизни?
– Ты знаешь, твоя тётка, Анфиса, она хорошая женщина, но после двадцати лет брака я её терпеть не могу!
– Ну, чем-нибудь, хоть чем-нибудь ты же должен интересоваться! Искусство, технический прогресс, благотворительность?!
– Ничем! И всё! И оставь меня в покое, пожалуйста! Я желаю веселиться этим вечером в своё удовольствие.
Михаил выскочил из-за стола. Закружилась голова. Чтобы удержаться и не упасть, он схватился за соседний стол – и стащил скатерть вместе со всей посудой и едой на пол. Послышался женский визг. Михаил закричал:
– Люди, вы что, согласны жить такой жизнью? Только жрать и пить? В чём смысл вашей жизни? Я спрашиваю, какая польза от вас, от вашей жизни?
Какой-то господин в форме почтового служащего оглянулся вокруг и вдруг вспылил:
– Это безобразие! Где полиция?!
Всё тот же половой Акакий наклонился над ним и вполголоса затараторил успокоительным тоном:
– Ваше благородие! Не надо полицию. Да полиция сюда и не заходит. А это купцы первой гильдии дебоширят. Потому как им, купцам, положено дебоширить.
Чиновник ещё смотрел зверем, но уже никаких действий больше не предпринимал.
Михаил бродил между столами и орал: «Люди, разве вы люди? Почему у вас одни свиные рыла вместо лиц и больше ничего?» Схватил стул и бросил его в зеркало – осколки стекла разлетелись по всему залу.
«Первостатейный дебош», – шептал в восторге Акакий.

Последнее, что запомнилось Михаилу – это как его тащили в извозчичью карету дядя с одной стороны и Акакий – с другой и как он старался засунуть сотенную, “катеньку”, за воротник Акакия.

На иллюстрации:
Купчиха за чаем
художник Борис Кустодиев
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург

Оглавление        http://www.proza.ru/2019/06/12/820
Картина 17, полосатая. Железная дорога.   http://www.proza.ru/2019/06/13/451
Картина 19, тёмно-вишнёвая. Мать.            http://www.proza.ru/2019/06/13/470