Так и запишем в протоколе

              ТАК  И  ЗАПИШЕМ  В  ПРОТОКОЛЕ
                (рассказ)

               
    Через  решётку  на окне  был виден  двор. Во  дворе  в песочнице  копошилась  малышня,  на качелях  качались  девочки  с  бантиками. А  вон  бродит  по  детской  площадке  опять  со  своей  собаченцией  эта  злобная  старушенция. Уж  сколько  ей  было  говорено,  что  запрещено  с  собакой  на  детскую  площадку,  и протокол  на  неё  составлялся, и штраф  назначался – а ей  хоть бы что. Даже  укусить за  ногу  пыталась, в  смысле -  старухина  собака. Надо  будет  придумать  насчёт   её, в  смысле -  старухи,  какую-нибудь  оперативную  хитрость.
     Эти  размышления  участкового  уполномоченного  Егоркова  просто  так  скользили  в  его  мыслительном  процессе,  без  всякого  напряжения  мысли. Напряжение  мысли  вызывало  другое  обстоятельство. Он смотрел  через  решётки  окна  своего  кабинета  в  опорном  пункте  охраны  правопорядка  - а  в  верхней  части  желудка  начинала  прошевеливаться  и  выглядывать  наружу  через  гортань  противная,  как  та  старуха  с  кривоногой  собачкой,  изматывающая  изжога.
     «Совсем  расшаталось  здоровье  на  этой  службе» -  опять  без  умственных  усилий  в  автоматическом  режиме  подумал  Егорков.  И  уже  с  усилием  заставил  работать  свои  мысли  в  другом  направлении.

       Десять   минут  назад  ему  лично  позвонил  замначальника  районного  управления,  что  явилось  исключительно  редким  событием,  и  начал  отдавать  распоряжения  отрывистыми,  как  на  строевом  плацу,  фразами:
        -  Ты,  это  там,  знаешь  о  краже  с  квартиры  на  твоём  участке?.. Знаешь, чья  квартира? Ну,  так  вот  десантируйся  на  место  происшествия   и  принимай  меры, Всех  своих  стукачей-агентов  десантируй  в  этом  направлении… Есть  у  тебя  людишки  на  связи?..  Так  вот  делай,  прям,  массовое  десантирование…
         Замнач  по  оперативной  работе  служил  совсем  недавно  в  десантных  войсках.  Уволился  майором,  пошёл  командиром  СОБРа,  прослужил  год,  получил  подполковника,  перевели   в  замы  в  райуправление -  дали  полковника. И  командовал  он,  как  своей  воздушной  пехотой – мог  при  случае  и  без  парашюта  из  самолёта  выкинуть.  Как  говорится,  в  горячке  будней.
      - … Делай  поквартирный  обход.  Всех-всех  подряд  допрашивай.  И  не  это  твоё  обычное: всех  обошёл,  свидетелей  не  нашёл,  никто  ничего  не  видел…  И  не  опрашивай, а  именно – допрашивай. Под  протокол! Понял?..
      - А  что  же  не  понять, -  со  вздохом  ответил  Егорков. – Все  показания  под  протокол. Предупреждать  об  ответственности  за  дачу  ложных  показаний… Заведомо  ложных  показаний. Ну, и записывай  всю  лабуду,  что  тебе  наговорят…
      - Не лабуду -  а  возможно  важные  для  дела  детали.
      - Конечно,  и  детали  тоже…
       - Вот  и  действуй!
    «Ну да, конечно,  - мысленно  хмыкнул  Егорков. -  Как же,  как  же,  как  будто  этим  кого-то  заставишь  откровенничать. Напугаешь -  «за  дачу  ложных  показаний». Как же…  Начальник  думает,  что  он  такой  ушлый, думает, что  у  него  уже  настоящая  оперская  хватка. Для  этого  года  службы  в  криминалистике  маловато  будет. Уголовщиной  заниматься – это  не с парашютом  прыгать.  Люди  у  нас  никак  не  хотят  идти  в  свидетели. Они  хотят  наблюдать  за  процессом -  а  участвовать  в  процессе – ну никак  не хотят. Лишнего  напряга  своих  нервов  опасаются,  как  бы  каким  боком  не  вышло…»
    Егорков  оторвал  свой  взгляд  от  пейзажа  за  оконной  решёткой  и  посмотрел  на  свои  сапоги. Предпочитал  он  сапоги  любой  другой  обуви,  кроме,  конечно,  домашних  тапочек. К  офицерским  хромовым  сапогам он  чувствовал  какую-то  симпатию,  восходящую,  возможно,  к  глубинам  детской  памяти,  когда  все  герои  тогдашнего  кино -  и  кавалеристы, и  разведчики,и лётчики  фигуряли  в  сапогах.  Егорков  достал из  нижнего  ящика  стола  сапожную  щётку,  из  верхнего  ящика  -  стопку  бланков  протоколов  допроса  свидетелей. Щёткой  шаркнул  пару  раз  по  носкам  сапог, а  бланки  сложил в  чёрную  кожаную  папку.

       Участковый  неспешным  шагом  двинулся  к  месту  вчерашней  квартирной  кражи,  дому  двенадцать  по  Сиреневому  бульвару  -  это  минут  пять  таким  неспешным  ходом. Дом – десятиэтажный.  Это  ж  сколько  квартир  обойти,  это ж  сколько  протоколов  составить,  это  ж  сколько  людей  разговорить  на  откровенность. Так  и  вынесли  из  квартиры  не  шкаф  какой -нибудь,  а  «подчистили»  в  квартире,  судя  по  списку  похищенного  в  ориентировке,  вещички,  какие  и  в  кармане  унести  можно.  И  кто  там  что  видел.   А  надо, чёрт  возьми, «входить  в  контакт  с  населением»,  призывать  к «гражданской  совести».  Такой  уж  удел  участкового  - «входить  в  контакт».
      -  Это ж  чего тут вытворяешь? -  Егорков  остановился  перед  парнем,  сидящем  на  большом   черно-сверкающем  мотоцикле  и  потягивающем  пиво  из  бутылки. – Ты  что,  совсем  сбрендил,  рокер?  Пьяным – за  рулём!
      -  А  я -  не за рулём! -  невозмутимо  и  непугливо  отозвался  парень  и  убрал  одну  руку  с  никелированного  мотоциклетного  руля,  огромного, точно  рога  индийского  буйвола.  – Я, может,  ремонтом  занимаюсь. Сейчас  пиво  добью  и  начну  цепь  снимать…
     -  Знаю  я  вас,  рокеров,  ночных  волков, -  хмыкнул  недоверчиво  Егорков, -  зальёте  зенки  и  носитесь  ошалело  по  дорогам.
     -  Рокеры,  между  прочим,  товарищ  капитан,  сейчас  становятся  серьёзной  политической  силой,  -  сказал  невозмутимо  парень  и  забулькал  пивом  из  горлышка  бутылки.
     - Ух  ты,  ух ты!  Чтоб  тебя!  Серьёзной  политической  силой… -  Егорков  покачал  головой  и  язвительно  улыбнулся. -  Какая  ж  тогда  политика  у  нас,  если  всерьёз  принимают  такую  политическую  силу… Ты  вот  меня  знаешь,  я  -  местный  участковый.  Через  полчаса  подойду  и  проверю,  как  ремонт  идёт.  Если  тебя  на  месте  не  будет -  пеняй  на  себя.  Так   и  запишу  в  протоколе,  что  был  задержан  пьяным  за  рулём  и  скрылся  от  представителя  власти.               
        Закончив  с  этим  «контактом  с  населением»,  Егорков  двинулся  дальше.  Закрапал  мелкий  дождик.  Егорков  прикрыл  папкой  свою  фуражку  и  посмотрел  на  небо.  На  небе  тучи  были  несерьёзные,  и  дождик  должен  был  скоро  кончиться.
          Из  окон  второго  этажа  ближнего  дома  донеслись  визгливые  звуки  женского  голоса  вперемежку  с  требовательным  мужским  басом.  Потом  женский  голос  перерос  в  какой-то  кошачий  писк. Егорков  подумал  было зайти  на  очаг  скандала  с  профилактической  целью  а  заодно  и  переждать  дождь.  Но  потом  вспомнил,  что  сегодня -  суббота  и  люди,  возможно,  в  семейной  обстановке  снимают  стресс  прошедшей  трудовой  недели.  А  на  недавней  лекции  штатного  увэдэвского  психолога  именно  и  советовали  быть  терпимым   к  человеческим  естественным   слабостям. Если  они  не  угрожают  общественной  безопасности.  Решив,  что  этот  семейный  разговор  -  простая  человеческая  слабость,  участковый  зашагал  дальше. Дождик  кончился,  даже  не  прибив  тополиный  пух  на  асфальте.

           Выйдя  с  территории  двора  на  открытое  пространство  бульвара,  Егорков  приметил  на  встречном  курсе  несущуюся  торопливым  шагом  свою   поднадзорную  Халикову,  которая  отсидев  два  года  за  наркоту,  раз  в  месяц  обязана  была  являться  расписаться  в  журнале  и  прослушать  инструктаж  о  хорошем  поведении.  Халикова  в  стремительном  движении  через  толпу  прохожих  на  тротуаре  тащила  за  спиной  большую  клетчатую  сумку.
          - Стоп, Зоя! -  твёрдо  сказал  Егорков,  вставая  на  её  пути,  хотя  Халикову  звали  не  Зоя, а – Ира. -  Куда  идём,  чего  несём?
          -  На  рыночек  наш. Чего  нельзя?
          -  Ты  на  работу  устроилась, подруга?  Уже  полгода  неизвестно  на  какие  средства  существуешь.  Паразитируешь,  можно  сказать.  Наводит  на  мысль,  что  опять  за наркоту  взялась  на  сбыте. -  Егорков,  прищурив  глаза,  придал  свою взгляду  рентгеновскую  проницательность. -  В  сумке  что  у  тебя?
          - Да  так,  своё. Чего – нельзя! -  наглые карие  глаза  Халиковой  сверкнули  неприкрытой  ненавистью.
         - Открывай  сумку! – требовательно  приказал  Егорков,  чувствуя,  как  пишут  в  детективах,  «выработанную  опытом  работы  интуицию».   
          -  А  не  имеете  права  обыск  делать  без  всяких  оснований. Я законы  знаю…
          - Ну,  ты  у  нас  -  опытная  гражданка. А  я  тебя  сейчас  допрашивать  буду, -  хмыкнув,  сказал  Егорков  и  достал из  папки  один  бланк  протокола. -  Предупреждаю  об  ответственности  за  дачу  ложных  показаний…  Не  усугубляй!
           -  Нате,  нате!  Смотрите! – Халикова  шмякнула  сумку  на  тротуар,  ширкнула  молнией.
          Участковый  с  интересом  склонился  над  сумкой.
           - Это  что  такое? – удивлённо  спросил  он  и  отдёрнул  руку. – Что?  Член? Достань…
           Халикова  вытащила  раскрашенную  фигурку  и  протянула  участковому  на  вытянутой  ладони.  Некоторые  прохожие  останавливались  и  беззастенчиво  пялились  на  озорное  изделие.
           - Это  ты  что  же  -  порнографию  распространяешь?  Где  взяла?
           -  Нигде  не  взяла.  Сама  сделала. – Халикова  гордо  мотнула  короткой  причёской. – А чо – людям  нравится,  покупают.  Я  теста  с  солью  намешаю,  вылеплю  по  памяти. Гуашью  раскрашу -  и  продаю… Людям  нравится,  покупают…  На  то  и  живу…
            -  Так  это  ж  получается:  и  изготовление,  и  распространение  порнографии?

         Егорков  сам  оказался  в  растерянности,  не  зная  что  предпринять  и  как  оформлять  протоколом. Он  жестом  показал  Халиковой,  чтобы  та  спрятала  обратно  в  сумку  свою  скульптуру.  С одной  стороны  -  это  раскрытие  преступления,  выявленного  собственными  силами,  что  большой  плюс  по  карточкам  статистики. А с  другой  стороны  -  есть  прямое  указание  начальства,  идти  делать  поквартирный  обход. С  явно  расстроенным  видом  он  спросил:
         -  И  что  будем  делать, Халикова?
         - А  что  надо  делать? -  Халикова  уставилась  на  участкового  наглым  взглядом.
         -  Уголовное  дело  возбуждать!  Вот  что!
         -  Какое  дело,  да  вы  что! Это – искусство!  Вы  видели  Аполлона  в  музее? Он  там  свои  причиндалы  всем  напоказ  выставляет -  и  ничего.  У  него  тоже  распространение  порнографии?
         -  Ну-у,  у  Аполлона  -  это,  не  спорю,  искусство.  Так  у  него -  какой  размер? - Участковый показал на пальцах растояние в два сантиметра. - А  у  тебя? -  участковый  кивнул на сумку  Халиковой.
         -  Это  перформанс! -  уверенно  ответила  условно-досрочная  Халикова. -  И  не  надо  меня  на  фу-фу  брать,  начальник.
          -  Перформанс,  -  хмыкнул  Егорков.  -  Чересчур  большой  перформанс.  Если  бы  раз  в  десять  поменьше…  Тогда -  искусство.  А  так -  явная  порнография.  -  Егорков  снял  фуражку,  почесал  затылок,  надел  фуражку  и  сказал  устало: -  Ладно,  иди,  торгуй.  Говоришь,  покупают… Только  детям  не  продавай.  Приду,   проверю  и  составлю  тогда  протокол.
       «Может,  искусство,  может  -  простые  человеческие  слабости,  которые  не  представляют  общественной  опасности,  -  отмеривая  шаги  сапогами,  размышлял  Егорков. – Что-то  какая-то   невразумительная  жизнь  сделалась.  Этак  скоро  и  ограбление  банка  перфомансом  каким-нибудь  назовут. Надо  уголовный  кодекс,  наверное,  с  картинками  выпускать.  Чтобы  видно  было  -  где  перформанс,  а  где  -  порнография.  Где  -  преступление, а  где  -  простые  человеческие  слабости».
       Опять  зажгло  в  верхней  части  пищевода.  Егорков  сплюнул  горькую  слюну  и  подумал  горькую  мысль,  что  двадцать лет  службы  в  этих  самых  органах  даром  не  проходят  для  его  собственных  внутренних  органах. «Эх,  уйду  в  охранники  на  склад  чугунных  болванок,  чтобы  никаких  человеческих  слабостей».

     Около  единственного  подъезда  башни  дома «12»  медленно  разворачивалась, наклонив  рулевые  колёса,  белая  иномарка.  И  входя  в  подъезд,  Егорков  чуть  не  столкнулся  со  спешащей  брюнеткой  лет  пятидесяти.
    - Ох,  вы  к  нам? А дома  уже  никого  нет, -  быстро  протараторила  дама,  вскинув  глаза  на  Егоркова. -  Может  быть,  уже  нашли  краденое?
    - Мы… не  к  вам, - мотнул  головой  Егорков. -  Ещё  не нашли. Вот ищем. Я  вообще-то  по  соседям… Запишем: кто-что-куда-когда… в  протокол.
    -  Это  зачем  же  по  соседям? – Глаза  у  женщины  сделались  колючими. -  Что  они  вам  существенного  расскажут?.. Это  я  выражаю  протест…
    - Положено  так, - буркнул  без  эмоций  Егорков. -  Начальство  заставляет… Точней  сказать -  приказ.
     -  Вы  только  в  свои  протоколы  всякие  сплетни  не  записывайте…
      - Фу,  гадость  какая, - чихнул от тополиной пылинки участковый. - Начинается  эта  мерзость…
      Дама  вздёрнула  подбородок  и  произнесла  медленно:
       - А  почему  вы  заранее  знаете,  что  соседи  будут  про  нашу  семью  мерзости   рассказывать?
       Егорков  непонимающе  посмотрел  на  неё, а  дама,  фыркнув,  направилась  к  белой  иномарке.  С  полпути  она  оглянулась  и  бросила  через  плечо:
       -  Если  что  там   про  меня  наговорят,  вы  меня  тоже  в  протокол  свой  запишите.  Я  тоже  про  них  наговорю  всякого.

      Егорков  поводил  взглядом  отъехавшую  машину, подумал: вот про таких дамочек и говорят, что хоть и в итальянских туфлях на высоком каблуке, но слышно как стучат копыта  -  и,  вздохнув,  вошёл  в  подъезд.  В  фойе  подъезда,  украшенном  декоративными  растениями,  были  полумрак  и  прохлада.  В  застеклённом  уголке,   месте  «засады»  для  консьержа -  этого  противного  для  слуха  и  написания  в протоколе  названия  подъездного  охранника -  никто  не  просматривался. Егорков  зычно  рявкнул «Есть  кто?».  В  застеклённом  пространстве  послышался  шорох,  потом  грохот. Участковый  увидел,  что, суматошно  быстро  поднявшись   с  тахты,  чуть  не  сбив  животом  стол,  за   стеклом  возникла  фигура  мощной  бабы.
   -  Да-а, -  угрожающе  сказал  Егорков. -  Вот  так  блюдём  бдительность?  Вот  так  у  вас  мимо  носа  воры  шмыгают?
    Крупное  тело  консьержки   в  платье  аляповатой  расцветки  с  преобладающим  фиолетовым  цветом  колыхалось,   как  говорится,   «желеобразно».
     -  А  вы  ещё  числитесь  и  внештатниками  у  нас.  Какие  ж  вы,  к  чертям,  сотрудники.
     Фиолетовая  фигура  ничего  не  отвечала,  а  только  трясла  кудряшками  химической  завивки.  Оно  и  было  понятно  участковому: сменщицу  этой  «фигуры»,  при  дежурстве  которой  и  произошла  кража,  ребятишки  из  угрозыска  так  «продопрашивали»  полдня,  чтобы  она  вспомнила  то,  чего  не  «помнила»,  что  та  отказалась  работать  дальше,  растратив  весь  запас  слёз,  отпущенный  ей   на  оставшуюся   жизнь.
     -   Не  усугубляй,  -  предупреждающе  закончил  Егорков  и  начал  подниматься  по  ступенькам  лестничного  пролёта.         
      На  первом  этаже  дверь  открыл   мужчина  в  атласном  халате,  лысый,  с  тугим  брюшком. Егорков  официально  представился,  пошаркал  сапогами  по  придверному  коврику  и  прошёл  по  приглашению  хозяина  на  кухню.
     - Я  насчёт  вчерашней  кражи   у  ваших  соседей   с  пятого  этажа,  -  сказал  Егорков,  доставая  из  папки  бланк  протокола.
     -  Уже  наслышан,  наслышан,  -  покивал  лысиной  хозяин.  -  Кофе  не  желаете?
     -  Вы  что-нибудь  можете  сообщить  интересного  для  следствия?  Может,  что-то  видели,  что-то  слышали?
      - Нет,  не  видел,  не  слышал…  А  интересного  для  следствия  могу  сообщить,  что  так  ему  и  надо.  Мы   с  ним  на  разных  политических  платформах.  Возможно,  я  не  объективен   поэтому… Но -  так  воровать,  так  воровать…  Такая,  бог  мой,  коррупция…  Всему  же  есть  разумные  пределы.
        Егорков  покашлял  и  постучал  авторучкой  по  столу. 
- Вчера,  в  период  двенадцати  часов  вы  находились  дома?
- Да,  откровенно  скажу,  находился  дома. Готовился  к  докладу. Точнее  сказать -  готовился  к  лекции. У  меня  запланирована  серия  лекции  по  ряду  городов  России…
-  Вы,  извиняюсь,  в  этот  период  случайно  в  окно  не  выглядывали? Ничего  такого… э-э,  не  наблюдали  из  своего  окна?
-  Я не  помню,  ей богу,  смотрел – не  смотрел. Когда  идёт  интенсивный  мыслительный  процесс,  понимаете,  ничего  вокруг  не  замечаешь. Когда  нахлынет  вдохновенье  творчества, хоть  кол  на  голове  чеши… Как  говорится.
 - Так,  значит, так и  запишем  в  протоколе.  -  Егорков  приставил  авторучку  к  бланку  протокола,  потом  опять  поднял  глаза  на  хозяина  и  сказал,  вкладывая  в  слова  значительный  смысл: -  Но  сначала  я  предупреждаю  об  уголовной  ответственности  за  дачу  ложных  показаний.  Распишетесь,  что  предупреждены,  вот  здесь.
- А  вы  мне  что  же  просто  так  не  верите,  товарищ  участковый…  Как-то  даже  обидно  сделалось. Ну,  давайте-давайте,  распишусь.
       Пока  Егорков  крупным  почерком  заполнял  бланк  стандартными  фразами  « я такой-то  такой-то,  проживающий  там-то  там-то,  в  такое-то  время   находился  в  своей  квартире  по  вышеуказанному  адресу  ничего  не  видел,  ничего  не  слышал,  потому  что  сочинял  для  себя  лекцию,  а  когда  я  сочиняю  лекцию,  то  я,  вышепоименованный,  ничего  не  вижу,  ничего  не  слышу» - хозяин  квартиры  возбуждённо  изобретал  версии   по  раскрытию  кражи.
  -  Конечно,  как  человек  я  ему  сочувствую. Но,  как  деятель  противоположной  политической  платформы,  безмерно  осуждаю  бессовестные  хищения  из  народного  кармана.   Глубоко  убеждён,  что  сия  кража -  есть  народный  гнев. Так  сказать,  старинный  лозунг -  грабь  награбленное.  Виновников,  конечно,  надо  искать  среди  активистов  народного  фронта.  Они,  конечно,   мои  соратники  по  борьбе…  Но  нельзя  же  так  радикально  действовать,  взять  просто -  и  украсть.  Это  ж  мы  до  чего  докатимся…  Надо  было  хотя  бы  записку  оставить.  Взять  на  себя  политическую  ответственность. Выразить,  так  сказать,  возмущение  против  коррупции.   
    - Всё,  готово, -  Егорков  пришлёпнул  ладонью  по  протоколу,  протянул  авторучку  хозяину.  – Распишитесь, что  всё  верно  с  ваших  слов  написал.
    -  А  вы  не  скажете  по секрету,  -  хозяин,  запахнув  халатик  на  волосатой  груди,  приблизил  свою  лысину  к  участковому,  -  что  у  него  украли?
     -  Не  могу.  Тайна  следствия,  -  добродушно  улыбнулся  Егорков.
   
       Ещё  в  четырёх  квартирах  никто  не  откликался  на  дверной  звонок. Егорков  зашагал  дальше  по  ступенькам. В  очередной  квартире  опять  никто  не  среагировал  на  двойную  трель.  Егорков  уже  было  повернулся  уходить  -  но  дверь  внезапно  раскрылась,  и  на  него  взглянула  злобным  взглядом  древняя  старушка  с  седым  пухом  волос  на  розовой  коже  головы.
   -  Чего  названиваешь-то?..  Мне  плевать,  что  ты  участковый…  И  в  квартиру  не  входи! Может  быть  ты  бандит  переодетый.  Стой  тут!..  Знаю  я  всё,  спёрли  у  них,  -  старушка  показала  пальцем  в  потолок,  -  мильён  иностранных  денег.  Два  чемодана  вынесли. Вот.
   -  Ну-ка,  ну-ка?  -  заинтересовался  Егорков.
   -  Ты  тут   мне  не  нукай…  Ваши  вчера  с  собаками  бегали…  А  что  они  знают-то… Я  всё  знаю! Но  не  скажу.  Потому  что  жизнь  научила!..
       Егорков  уже  поднялся  на  два  лестничных  пролёта,  а  старушка  всё  кричала  дребезжащим  голоском,  чему  её  научила  жизнь.
     Затем  участковый  ещё  в  трёх  квартирах  утомлённым  почерком  заполнил  три  протокола: «я,  тот–то  тот-то,  проживающий  там-то  там-то…  ничего  не  видел,  ничего  не  слышал».  Главное  было -  получить  закорючку  в  графе  о  предупреждении  об  ответственности  за  дачу  ложных  показаний.

      - А  чаем  не  угостите?  -  морщась,  жалобно  спросил  Егорков  в  квартире  очередного  «свидетеля» -  разговорчивой  женщины,  приятной,  располагающей  к  себе  наружности  и  незаметно  пнул  под  столом  игривого  мопса. -  Весь  день  без  обеда,  знаете  ли,  а  мне  надо  режим  соблюдать.  Так  язва  замучила,  проклятая.
     -  Конечно,  конечно,  -  хозяйка  гостеприимно  засуетилась,  щёлкнула  электрическим  чайником,  выставила  на  стол  тарелку  румяных  пирожков.
      Хозяйка  выглядела,  как  симпатичный  персонаж  мультика:  с  толстой  косой, заплетённой  в  ленту,  пухленькая,  розовощёкая.  Такая  располагающая  -  что  хотелось  поболтать  с  нею,  раскрывая  душу. 
    -  Если  у  вас  язва, я  могу  предложить  некоторые  мои  домашние  средства.  Я  сама  немного  увлекаюсь  гомеопатией.  И  некоторым  людям,  своим  знакомым  я  помогла.
       Егорков  улыбался,  слушая  хозяйку  и  смотрел  на  неё,  любуясь.
    -  Никакие  средства  мне  не  помогут.  Пока  работа  эта  треклятая  нутро  выедает.  Так,  знаете  ли,  с  народом  как  наобщаешься,  и  будто…  это  самое,  как  извести  негашёной…  накушался.
      Егорков  имел  в  мыслях  другие  слова:  «говна»  и  «нажрался».  Но  произносить   такое  при  румяных  щёчках  и  косе  с  бантиком -  явно  было  ему  понятно -  не  следует. Он  опять  пнул  сапогом  вредную  собаку  под  столом.
     -  О-о,  -  сказала  хозяйка,  заметив  движения  сапогами. – Может  быть  вам  тапочки  дать? Ноги  устали,  наверное,  в  сапожищах  по  жаре? 
    -  Хе-хе, - хмыкнул  Егорков. -  Я,  допустим,  в  тапочках – а  тут  ваш  муж  является, интересная  получается  картина. Водевиль  -  или  как там  правильно  называется…
    - Ну и что – муж, -  простодушно  удивилась  хозяйка. – Он  у  меня  очень  умный  человек, хоть  и  индивидуальный   предприниматель. А  их  у  нас  сейчас  почему-то  недолюбливают. Он  тоже  много  с  людьми  общается. И  тоже  переживает,  что  люди  какие-то  злые  сделались. Прямо – сплошные  энергетические  вампиры.
     -  Вампиры,  вампиры, -  поддакнул  Егорков.
     - Правильно  говорил  писатель  Зощенко,  что  люди  такие  нервные,  как  после  гражданской  войны.
     - Не знаю, кто  такой  этот  писатель,  но  сказано  верно.  Только -  не после, а  перед  гражданской  войной.  Злючий  народ  сделался. Прямо  ядом  плюётся…
       -  Раньше  добрее  были,  хотя  и  жили  беднее.  Даже  начальники. Не  так  как  сейчас. Вот  соседа  нашего  обокрали -  а  важный  какой был… Наверное  богатый. Вся  квартиру  у  него,  говорят,  обчистили  и  всё  золото-бриллианты  утащили  подчистую…
     - Нет, - мотнул  головой  Егорков. Он чувствовал  такую  симпатию  к  приятной  женщине.  Что  готов  был  раскрыть  перед  ней  все  тайны  следствия. -  Унесли  только  коробочки  с  коллекционными  монетами. На  большую  сумму,  под  десять  миллионов  нашими  деньгами.
    - И как -  могут  этих  воришек  найти?
    - Найдут, -  уверенно  сказал  Егорков,  потом  подумал  и  добавил: - А, может,  и не  найдут. Все  неочевидные  преступления  раскрываются  просто  по  счастливой  случайности.
     Хозяйка  тоже  присела  за  стол,  налила  себе  большую  кружку  чая.  Егорков  уставился  в  протокол,  в  который  вписано  было  всего  две  строчки.
   - Значит,  больше  вам  сообщить  нечего?
   -  Как  же  нечего.  -  Задумавшаяся  хозяйка  перекинула  косу  с одного  плеча  на  другое. -  Я  вот  хочу  спросить, а  у  того,  у  моего  обкраденного  соседа… А  зачем  ему  такие  дорогущие  сувенирные  монетки?  Только  воров  привлекать?    
     -  Ну,  во-первых,  не  сувенирные  - а  коллекционные,  редкие,  старинные…  Так  думаю,  что  если  приспичит  ему  при  какой-нибудь  резкой  ситуации…  ноги  делать. Он  коробочки  эти  за  пазуху -  и  на  рывок…  извиняюсь за  выражение.
      - А  кто-то,  наверное,  про  эти  монетки  знал?
      -  Само  собой,  -  важно  кивнул   Егорков. – Мы  в  первую очередь  ближний  круг  и  отрабатываем.
       -  Вот  что  мне  интересно,  -  задумчиво  произнесла  приятная  женщина, - Иногда  размышляю  на  досуге:  а  куда  у  людей  совесть  девается  после  рождения.  Рождаются  все  одинаково,  с  совестью. А  потом  у  некоторых  совесть  куда-то  девается.
        -  Вы  кого  имеете  в  виду?  -  прихлёбывая чай,  спросил  Егорков.  -  Воришек -  или  потерпевшего?
          Погружённая  в  свои  мысли  хозяйка  продолжала  с  воркующей  интонацией:
      - И  пришла  к  выводу,  что  каждый  злодей,  прежде  чем  решиться  на  своё  злодейство,  сначала  со  своей  совестью  договорится… Ну-у,  как  бы  оправданье  себе  найдёт.  А  потом  уже  действует.  Времена,  что  ли,  такие  наступили,  или  так  всегда  было.
      -  Всегда,  -  уверенно  сказал  Егорков.
      -  Вот  мой  сын  говорит,  что  зло  можно  победить  только  насилием.  И  народ  к  добру  надо  гнать  пинками…
       - Правильно  говорит, -  кивнул  Егорков.
       -  Он  у  меня  каким-то  там  менеджером  работает.  И  сутками  сидит  в  своём  интернате…
       -  Каком  интернате? -  Егорков  удивлённо  вскинул  глаза.
       -  Ну,  это  я  так  образно  говорю. В  интернете  своём  компьютерном,  как  сиротки  какие,  всё  каких-то  родственников  ищут…  Я  пытаюсь  вызвать  его  на  разговор  о  временах  и  людях.   А он  мне  огрызается,  что  вы,  говорит,  жили  в  своём  совке  как  рабы,  вам  вбили  в  голову,  что  вы  лучше  всех  живёте  -  вы  и  жили  в  этом  идеологическом  виртуале.  А  я  ему  говорю -  а  что  же  нам  было  делать?  А  он  говорит,  что  надо  было   восстание  поднять  против  рабства,  вот,  как  в  американских  фильмах…
      Участковый  захихикал  и  закрутил  головой.  Хозяйка,  посмотрев  на  него,  тоже  засмеялась.
   -  Я  вам  расскажу  про  одного  человека,  который  пытался  жить  по  совести   своей. -  Егорков  опять  пхнул  под  столом  игривого  мопса.  -  Служил  я  тогда  в  другом  районе. У  нас  там  был  такой  Ивашкин,  инспектор  ГАИ.  Его  все  чокнутым  обзывали. Такой  справедливый  был,  что  мог  оштрафовать  любого  туза  и  права  отобрать.  Жаловались  на  него  обиженные  начальники,  а  вот  от  простых  шоферюг  жалоб  не  поступало…  Хотело  его  наше  руководство  как-нибудь  облагоразумить,  проверки  всякие  устраивало,  выговоры  всякие  объявляло  с  туманными  формулировками…  А  он  как  был  чокнутым -  так  им  и  оставался…
   -  И  что  ж  с  ним  потом? -  с  интересом  спросила  хозяйка,  дожидаясь  пока  Егорков  отхлебнёт   чаю.
  -  А  дальше   перевели  его  на  бумажную  работу. Он  там  и  спёкся.  Грамотёшки  не  хватило. Вот  так,  отрегулировали  ему  совесть.
     Егорков  поднялся,  пододвинул  протокол  под  роспись  и  надел  фуражку.  Предупреждать  об  ответственности  за  дачу  ложных  показаний  он  не  стал. Это  бы,  как  ему  казалось,  нарушило  бы  сложившуюся  душевность.  Хозяйка  всплеснула  руками  и  посмотрела  умильно  своими  глазами-вишенками.
      -  Уже  уходите? С  вами  так  интересно  разговаривать.  Всегда  приятно  встретить  человека,  который  о  жизни  думает  так  же  как  и  ты  сама. Это  так  редко  бывает.   
         Егорков  подошёл  к  двери  и,  не  зная,  что   сказать  на  прощание  просто  так  произнёс  профилактическую  фразу:
     -  Должен  вас  предупредить,  Нина  Леонардовна,  что  вам  тоже  надо  не  забывать  о  бдительности.  Живёте  в  престижном  доме,  но  на  окраине.  Вокруг  много,  так  называемого  маргинального  элемента. А  после  этой  кражи  слух  пойдёт  у  криминала  о  богатой  добыче… Надо  на  всякий  случай  быть  начеку.
      -  Я  начеку,  -  кивнула  хозяйка. – Да  у  нас  и  воровать  нечего.  Никаких  коллекций.  Всё,  что было,  в  ипотеку  вбухали.
     - Уж,  не  скажите.  Воры -  народ  ушлый,  на  выдумки  горазд. А  у  вас,  я  смотрю,  и  замки  входные  стандартные.  Тоже  чревато…
     -  И  я  в  основном  дома  нахожусь. И  чужим  дверь  не  открываю.
     -  А  я вам  вот  случай  расскажу  из  своего  опыта.  -  Егорков,  осмотревшись  в  прихожей,  присел  на  краешек  тумбочки.  -  Такой  случай  был. О-о,  ушлый  народ – эти  жулики. Значит,  одна  квартирная  воровка,  домушница  по  ихнему  жаргону,  путём  подбора  ключа  проникла  в  одну  заранее  присмотренную  квартиру. Когда  хозяев  дома  не  было. Перерыла  всё  в  квартире,  выбрала,  что  поценнее… Ну,  по  тем  временам,  какие  там  богатства.  Шмотки  из  шкафа,  хрусталь  -  с  полок  и  всякая  там  бижутерия. В  чемоданы  всё  это  запаковала…  А  тут  дверь  открывается  -  хозяйка  входит…
   - Ой, -  хозяйка  ойкнула  и  прижала  ладони  к  своим  румяным  щекам. -  Убили?
   - Нет, -  Егорков  усмехнулся. -  Хозяйка,  значит,  видит  чемоданы  у  дверей  и  спокойненько  спрашивает «кто  вы  такая?»  А  воровка  в  свою  очередь  тоже  спрашивает «а  вы  кто  такая?» и  потом  с  наглостью  заявляет  «меня  сюда  муж  привёл,  только  что – сказал,  что  мы  тут  жить  будем».  И  хозяйка  квартиры  тут  как  закричит  и  ногами  застучит.  -  Егорков  покрутил  головой,  как  от  какого-то  удовольствия. -  Хватает  хозяйка  чемоданы  и  вышвыривает  за  дверь  с  криком  «я  тебе  покажу -  тут  жить  будем!». Потом  заходит  в  комнату,  видит  разруху и  на  пол  села. Ну,  а  та,  воровка,  конечно,  подобрала  чемоданы  и  удалилась  своей  дорогой.
       Егорков  с  удовольствием  рассмеялся,  а  за  ним,  вникнув  в  ситуацию,  заливисто  засмеялась  и  Нина  Леонардовна.

        Распрощавшись  с  приятной  женщиной  и  спускаясь  вниз  на  лифте,  Егорков  вдруг  ощутил,  что  исчезла  мучавшая  с  самого  утра  противная  изжога.  Выйдя  из  подъезда,  посмотрел  на  лоскут  вечернего  неба,  видневшийся  за  крышами  высоток,  потом  обратил  внимание  на  расположенную  рядом  стройку  и  удивился: «вроде  бы  совсем  недавно  только  начали -  а уже  седьмой  этаж  возводят. Оставляют  люди  после  себя  какие-то  следы  на  земле».  И  опять  автоматически  его  мыслительный  процесс  сформулировал  вывод: «А  тут, вся эта возня  -  весь  день  сплошной  порожняк. Ни  богу  свечка,  ни  чёрту  кочерга. Зайду  сейчас  в  домоуправление,  возьму  списки  жильцов.  Накарябаю  ещё  с  пяток  допросов,  чтобы  начальство  не  ругалось.  Всё  равно  никто  ничего  не  видел,  не  слышал,  ничего  не  знает… Так  и  запишем  в  протоколе».


         ======  «»  ======