Гл. 3 Ольга

Через пару дней Александр вновь привез Эрла. Как и следовало ожидать, улучшение длилось недолго. Уже на следующий день он потерял интерес к звукоизвлечению, поскольку большинство звуков слышалось ему одинаково и весьма приглушенно. Мысль о том, что все бесполезно, опять поглотила детское сознание.
На этот раз я приготовил мальчику другой сюрприз. На столе лежали пассивные наушники для стрельбы – друг-охотник дал, способные практически полностью заглушить звуки. Сперва я продемонстрировал, с помощью Александра, что в наушниках ничего не слышно, затем дал Эрлу заранее заготовленный лист бумаги с последовательностью произведений, водрузил наушники себе на уши и сел за инструмент.
– Саня, называй, что я буду играть, а Эрл пусть проверяет тебя по бумажке.
Саня кивнул, я начал играть.
– Сент-Луи блюз, – через пару тактов знаками показал Александр, Эрл кивнул.
– Саммер тайм, – повторили отец с сыном.
– Тэйк файв.
Эрл подошел ко мне, чуть повернув набок голову и смотрел, не отрываясь, на мои руки. Оказывается, можно играть, не слыша звуков. Конечно, он еще не имел понятия о механической памяти, или, как еще говорят, «пальцы помнят». Я перестал играть и жестом пригласил мальчика за инструмент. Он осторожно сел и положил руки на клавиатуру. Мы синхронно глянули на Александра, который в полнейшем умилении расчесывал свою «лопату». Спохватившись, он достал из сумки приспособление и, передав мальчику, облокотился на крышку пианино, мечтательно взирая сквозь потолок. Я показал простенький нисходящий бас в ля-миноре. Снял наушники, чтобы услышать. Механистически очень.
На память пришло, как учила меня чувствовать касание клавиш первая учительница музыки, Элеонора Максимовна. Я стал перебирать пальцами по спине Эрла, как бы, играя на фоно. Он понял, что я от него хочу и стал повторять мои движения на клавиатуре. Получилось неплохо. Александр обрадовался и даже принялся постукивать пальцами по крышке, на что Эрл поморщился. Я вновь надел наушники и, пристроившись с правой стороны, начал импровизировать в ля-миноре, следя за движениями рук напарника. Александр затрепыхался в ритм. Что-то получалось. Глядя на отца, мальчик улыбнулся. Я показал большой палец: «Отлично!»
 Чуть помузицировав, мы вернулись за стол. Эрл выглядел очень довольным. Но и озадаченным одновременно. Демонстрация «глухой» игры поразила детское восприятие жизни. Александр же излучал неподдельное отцовское счастье. Выпили кваса. Квас вкусный, настоящий, из бочки напротив моей парадной. Решили, что Эрл потренируется дома. «Эрл, вспомни, пожалуйста, «К Элизе». Целиком», – попросил я мальчика. Тот кивнул.
– Сэм, он будет играть? Правда же?
– Хочешь насмешить Бога? – хрустя яблоком, спросил я.
– Ну, смотри. Он же играет.
– Саня. Это не игра. Это нажатие клавиш. Как только он увидит реакцию окружающих, он может впасть совсем в плохое состояние. И уж тогда, поверь мне, ничего не поможет. Пока что он должен сидеть за инструментом дома и у меня. Только. Больше – нигде. Понял меня?
Саня кивнул, очищая банан.
– И еще.
Александр кинул вопросительный взгляд.
– Как там Оля? Как она?
Вопрос тяжелый, судя по вздоху. После небольшой паузы он ответил:
– Да все так же. Плохо. Вообще не реагирует. Даже когда Эрл попробовал что-то наиграть. Ухом не повела. Ушла в комнату и заперлась.
Воцарилась пауза. Из окон дома напротив доносился «Проваливай, Джек» Чарльза Рэя.
Вскоре гости ушли. «Это плохо. Печально и плохо». Состояние Ольги мешает нашим упражнениям. И сказывается на Эрле: не видя отклика, он теряет веру в себя и в успех. Я напряженно искал варианты, которые бы изменили ситуацию, но не находил.
Летний питерский вечер – это особое время. Это особые настроения. Город любит играть с горожанами в «настроение», и настоящий питерец завсегда улавливает, что сегодня ему загадали. Этим вечером загадали «южный бриз». Разогретый за день жарким солнцем тягучий воздух, наполняясь прохладой с залива, оживает и приятно остужает кожу. Занавески слегка трепещутся, что придает комнате больше простора и создает иллюзию курорта. Я сидел на диване и смотрел, как луч солнца вычерчивал на стене импрессионистскую трапецию. Наступала нетипичная для Питера тишина. На выходные многие покидают город, увозя с собой рев транспорта и гул насыщенных людьми улиц. Свежие, покинувшие холодильник, выложенные на тарелке фрукты, переложенные ломтиками сыра и оливками, приглашали к неспешной трапезе. Картину дополняла вспотевшая бутылка австралийского сухого «Совиньона». В пространство комнаты вливалась негромкая музыка испанской гитары, исполнявшей в стиле фламенко «Лунную сонату». Вечер обещал умиротворение и располагал к легкому порхающему философствованию. Я уютно расположился в кресле и пригубил из бокала.
«Увы, по взрослым – я совсем не специалист. С детьми намного легче. Они верят и не боятся этого. А взрослые – нет. Взрослые отличаются от детей большим багажом отрицательного опыта, и чем больше такого качества багаж, тем более они всего боятся и меньше верят. Потому со взрослыми тяжелее». В какой-то момент посторонний звук привлек внимание. Он не вписывался в звучание вечера, и я ощутил, что он обращен ко мне. Прислушался. Да, точно. Стучат. В дверь. «Господи, да кто ж это? Соседи на дачах, Александр с сыном уже приезжали. Вроде никого не жду». С этими мыслями я неспешно, надеясь, что за дверью решат, будто никого нет дома, и уйдут, вышел в прихожую. Стук, наоборот, усилился.
Пришлось открыть дверь. На пороге стояла Ольга. Вернее, я узнал ее по едва знакомым очертаниям. Женщина мало походила на ту Ольгу, которую я помнил и видел последний раз на том юбилейном собрании. Ее вид создавал полный диссонанс с «южным бризом».
– Оля? – вырвалось само собой, хотя и так понятно, что она.
– Можно войти? – торопливо и сердито буркнула женщина, озираясь по сторонам, словно кого-то выискивала.
Отступил, дав ей пройти. Оля стремительно прошла мимо и уверенно вырулила из коридора в комнату. Я поспешил за ней.
– Один пьешь? – с ядовитой ухмылкой спросила она.
– Я не пью. Отдыхаю. Еще часа три до сна, так что…
– Надо поговорить, – перебила, выпивая из моего бокала. – Фу, кислятина.
Ткнула мне бокал и присела на край кресла, сцепив руки на коленках.
Передо мной сидела пятидесятилетняя, небольшого роста, чуть ниже меня, женщина с неаккуратно причесанными черными, явно крашеными, волосами. Асфальтового цвета платье особо подчеркивало ее худобу, болезненность, впалые щеки, прыгающий, как заяц, взгляд. Я смотрел и едва узнавал некогда полную жизненной энергии, острого ума, утонченного чувства юмора, девушку. Некогда ее задорный смех увлекал за собой окружающих, и людей наполняла радость. Ее живой ум помог во время сессий немалому числу факультетских двоечников остаться «на плаву» и получить «корочки» о высшем образовании. А как мы музицировали! Стремясь влиться в общую «тусовку», она начала осваивать на скрипке джазовое исполнение, свинг, что с ее классическим образованием давалось весьма непросто. Квартет из пианиста, саксофониста, скрипачки и гитариста пользовался большой популярностью не только на факультете, но и за его пределами. И теперь в кресле сидит жалкая тень человека, покорившего когда-то немало пылких молодых сердец.
– Надо, давай, – ответил я, усаживаясь за стол и наполняя бокал вином.
– Налей мне тоже.
– Нет, – как можно спокойнее ответил я. – Ты пришла говорить, а не пить, так ведь?
Она сжала губы и напрягла руки.
– Не лезь в мою семью, – угрожающе процедила она сквозь зубы.
– Хорошо, – я пожал плечами, делая вид, что мне совсем неинтересна эта тема. – Это все? Ты можешь идти.
Видом и интонацией я подчеркивал полное безразличие. Алогизм поверг Ольгу в стопор. Она явно готовилась к поединку, придумывала слова, аргументы, пришла на поле битвы. И тут выясняется, что вся подготовка – насмарку.
– Ты меня понял? – попробовала вновь пойти в наступление.
– Оля. Если ты пришла угрожать, считай, у тебя хорошо получилось. Я очень испугался. Если ты еще что-то хочешь сказать, говори. Я выслушаю тебя. Но вступать в споры я не стану.
– Оставь Эрла в покое! – на этот раз она не цедила слова, а рычала. Особенно «Эрррла».
– Не ори, – я попытался быть деликатным. – Эрл может…
– Эрл не сможет играть никогда! Ты дурак, если этого не понимаешь, – все-таки перешла в крик.
– Потому что ты этого не хочешь?
– Потому что все бесполезно! Все! Знал бы ты, чего я только не перепробовала. Слепые играют, глухие – нет. Это самообман все. Саша этого не понимает, вот и мечется. Но его потуги все напрасны.
Она строчила словно крупнокалиберный пулемет, сопровождая слова гневными искрами взгляда и вычерчиванием руками замысловатых линий. Как это контрастировало с теплым питерским вечером.
– И выключи эту идиотскую музыку, – она вдруг накинулась на испанцев, старательно исполняющих Моцарта.
– А эти чем тебе не угодили?
– Я с тобой разговариваю. Они мешают!
Да уж, я не представлял, насколько все плохо. Глубокое уважение и чувство сострадания к Александру пронзило меня. Как только ему хватало душевных сил жить во всем этом? И одновременно меня охватил противоречащий пораженческой позиции Ольги гнев. «Нет, подруга, теперь Эрл точно заиграет». Чтобы приглушить порыв отрицательной эмоции, я налил еще вина и встал из-за стола. Ольга откинулась на спинку кресла, закинув ногу на ногу, демонстрируя костлявые ноги, и обхватила колено руками. Крепко сжала губы. Она приготовилась к битве.
– Знаешь, что я тебе скажу, Оля.
– Хм, Оля, – ядовито хмыкнула, прожигая меня недобрым взглядом.
– Ты черствая эгоистка, которая думает только о себе, - старался говорить крайне спокойно, как только мог.
– Что-о-о? – такой поворот ее явно не устраивал.
– Да, да. Тебе наплевать на мужа, тебе наплевать на сына.
Ольга подалась вперед и застыла, едва подняв брови и уставив на меня мутноватый взгляд.
Тем временем, отойдя к инструменту, я продолжал:
– Именно так. Ты оцениваешь свои усилия, себя, любимую. Сколько ты потратила времени, денег, сколько ты потерпела неудач. Знаешь, пессимизм - это удел тех, кто обращает внимание только на неудачи.
– Да как ты смеешь такое говорить?! – зашлась в крик Ольга. – Да понимаешь ли ты, что если Эрл хоть раз увидит, как люди реагируют на это его монотонное бренчание, – она потрясла кистями, – он будет навсегда потерян для всех, и для нас с Сашей!
– Да не ори ты, – как можно спокойнее отмахнулся я. – Это я и так прекрасно понимаю. Пойми и ты, что Эрл может играть! Или ты опять только о себе? Подумай о парне, посмотри на ситуацию с другой стороны. У него есть шанс играть!
– Откуда тебе знать? - после небольшой паузы спросила довольно-таки надменно.
– Оттуда! – я вскинул указательный палец, и ее взгляд последовал за ним. – У него есть процентов десять слуха, и этого достаточно, чтобы играть! А ты, вместо того, чтобы, убиваться в личном горе, жалея себя, лучше помогла бы ему.
– Это ж как? – покачала Ольга головой, выдерживая злобно-ехидную интонацию. – С ним поиграть? Железяку в рот взять?
– Нет. Просто спокойно порадоваться его прогрессу. Вот и все. Просто, по-доброму посмотреть на него и кивнуть, что, мол, хорошо все. Понятно?
Я сел на любимый круглый стул.
– Не смеши меня. И, ради бога, не начинай про Бетховена.
– Да я тебе сотню имен назову, музыкантов, потерявших слух. И если ты дашь Эрлу и мне шанс, – сделав нарочито, как люблю, паузу, я подошел почти вплотную к Ольге, вцепившись взглядом в ее глаза, и, выговаривая каждое слово, продолжил, – он будет играть.
 Ольга обессиленно сникла, опустила плечи и расцепила руки. Ее голова как-то слабовольно склонилась чуть вбок, и она уставилась в окно. Я сел за стол и одним махом опустошил бокал. Усталость накатила волной. «Что я делаю? Какую ответственность я на себя беру! Кто ж мне дал право так рисковать!» – ныло в груди.
Внезапно Ольга повернулась, и я увидел совсем другой взгляд. Она бросилась ко мне и упала перед стулом на колени с невероятным криком:
– Сэм, милый, помоги нам! Ты же поможешь! – она схватила мои руки, воспользовавшись оторопью. – Я знаю, ты же меня любил!
Ольга брызгала слезами, точно дождем «кара небесная». Руки рефлекторно вырвались, я молниеносно встал, как только пришел в себя. Она осталась на полу, заливая пол крупными каплями. «Ты же любишь меня, правда?» – сквозь стенания едва выговаривала Ольга вновь и вновь.
– Оля, – я осторожно подошел и присел на пол рядом. – Не о том думай. Давай все вместе поможем Эрлу. Он будет играть, я тебе обещаю.
Я бережно приподнял рыдающую женщину и усадил в кресло, куда она забралась с ногами, продолжая всхлипывать.
Вернувшись к столу, я наполнил бокал и съел кусок сыра. «Надо перекусить», – взывал организм.
– Дай мне тоже, – не меняя позы, попросила Ольга.
– Уверена? Может…
– Дай!
Пришлось достать и наполнить второй бокал. Она едва пригубила. Поставила на пол. Минуту смотрела куда-то вдаль.
– Прости за концерт, – всхлипнув, как-то по-детски произнесла она.
– Все нормально. Все хорошо.
– Я так устала, ты не представляешь. Столько лет борьбы, и все напрасно. Отовсюду только обман и развод на деньги.
– Саня рассказывал про фонд.
– Это было ужасно. Я испугалась, что мы останемся совсем без денег, в долгах и без жилья. На улице, как бомжи. У меня в какой-то момент опустились руки.
– Еще бы.
Она достала из кармана платок и утерла лицо.
– Скажи, Сэм, ты правда думаешь, что это возможно? Чтобы Эрл играл.
– Да. Безусловно. Просто нужно время. Ты знаешь не хуже меня, что такое моторная память. Необходимо запоминание движений рук и пальцев. А для этого нужно много тренироваться, играть, поддерживать активность движений и постоянную аппликатуру. Как ты на скрипке играешь. Так и тут.
– Я уже не играю.
– Уверен, дай тебе в руки инструмент, и ты через пять минут заиграешь. Такая память полностью не исчезает.
Она только тяжело вздохнула.
– Оля. Помоги мне. Ты помоги.
Она вопросительно взглянула. Я увидел искорку жизни.
– Я? Тебе?
– Да. Подбадривай сына. По крайней мере не уходи из комнаты. Потерпи чуток. И я тебе обещаю, он еще выступит на публике.
Она вдруг погладила меня по голове, словно ребенка, и я ощутил материнское тепло ее руки.
Через полчаса я усаживал Ольгу в такси. Устраиваясь на заднее сиденье, она попросила не говорить Александру о ее визите, и я пообещал.