Б. Глава одиннадцатая. Главка 2

     По правую руку от мужа Анна замерла в кресле, пытаясь прочувствовать особую, насыщенную высоким искусством атмосферу Филармонии. Заново отремонтированный концертный зал произвёл на неё сильное впечатление. Всё было очень красиво, очень чисто и поражало неподготовленного гостя размахом высоких потолков. Да, именно таким и представляла она место, где её дочь… тут Анна даже терялась, не в силах подобрать нужное слово. Занимается музыкой? Звучит как-то не торжественно. Играет на скрипке? Это банально. Творит музыку? Слишком высокопарно. Впрочем, слова были не так уж важны. Филармония и Полина в сознании Анны уже давно оказались неразрывно связаны. Но до сих пор у неё не было возможности взглянуть на эти стены изнутри. Сейчас, когда она, наконец, оказалась тут, Анна чувствовала некоторое разочарование. Нет, конечно, выглядело всё просто замечательно, великолепно. Настоящий храм искусства, как писали недавно в газете.Однако всё это великолепие никак не вязалось с образом её дочери. Полина ведь была скромной девушкой, она никогда не стремилась эффектно выглядеть или стильно одеваться. Она отдавала всю себя музыке, у неё оставалось немного времени на что-либо ещё. Здесь, в этом прекрасном зале, её строгое чёрное платье терялось среди других таких же платьев оркестрантов, терялось в огромном пустом пространстве, и сама Полина, которую острый взгляд матери сразу же нашёл на сцене, представала маленькой, почти ничтожной песчинкой, которую Филармония легко могла и не заметить.
     “Это всё нервы, – сказала себе Анна как можно более строгим голосом. – Ты перенервничала и теперь тебе мнится всякое…” Да, она действительно сильно переживала из-за концерта. Для Полины он значит очень много, трудно даже представить, как бы её дочь расстроилась, пойди что-то не так. Но не всё можно объяснить нервами. Что-то такое здесь есть… что-то в самом воздухе, атмосфере. Зал был заполнен, ни одного свободного места, кажется, уже не осталось. Вокруг неё витали, смешиваясь, ароматы женских духов и мужских парфюмов. Становилось немного душно, хотя двери ещё не закрывали. Анна перевела взгляд на мужа. Он сидел прямо, сосредоточив взгляд в одной точке, как будто медитировал. Она хотела с ним заговорить, но передумала. Иногда на него нападает такое вот оцепенение, и в эти минуты лучше его не тревожить. Кто знает, как глубоко он погружается в себя? На подобные вопросы она не решалась отвечать. В любых отношениях должно оставаться место для тайны. Вот только не слишком ли много его остаётся у них?
     Анна повернулась и посмотрела назад, на последние ряда партера. И вдруг с удивлением увидела знакомое лицо. В первый момент она даже подумала, что обозналась, что такого не может быть. Но сомнений быть не могло: в нескольких метрах от неё действительно сидела Нина, её нянечка, доставившая Анне уже столько хлопот. Да и почему, собственно, такого не может быть? Разве Нина не могла, как и весь город, прийти на этот концерт? Очень даже могла. Конечно, молодое поколение сейчас не слишком интересуется такими вещами… Но разве она что-нибудь знает о Нине? Анна кинула взгляд на молодого человека, которого – тут трудно было ошибиться – сопровождала девушка. Молодой человек ей не понравился. Вихрастый какой-то, в кричащем малиновом пиджаке. И взгляд у него какой-то неприятный, вызывающий. Да уж, не самый привлекательный тип. Специфический всё-таки вкус у Нины… Хотя в последнее время ей грех было жаловаться на нянечку: та работала на совесть. Взяла внеурочные, оставалась допоздна. Но на контакт всё равно упорно не шла. А Анне было неудобно самой расспрашивать её о чём-либо. Воспоминания о той в высшей степени неприличной сцене, свидетелем которой она стала, останавливали её. Нина была загадкой, головоломкой. В ней сочетались едва ли не противоположные свойства. И вот сейчас она здесь, сидит через ряд от них. Заметила ли Нина её? Даже если и заметила, то не подала виду. Значит, и ей самой следует поступить так же.
     Анна снова повернулась к сцене и прилепилась взором к изящной фигурке дочери. В наклоне её плеч сквозило напряжение. Концерт должен был начаться добрых пятнадцать минут назад. Конечно, сидеть там, на сцене, и ждать куда труднее. Сама бы она, наверное, не выдержала такого напряжения. А Полина храбрая, очень храбрая. Она многое сможет преодолеть.
     В этом момент оглушительные хлопки заполнили весь зал. Анна не сразу поняла, что аплодировали невысокому человечку в костюме с длинными фалдами, которые неторопливо шёл по сцене. Видимо, это и был знаменитый дирижёр. Признаться, она представляла его несколько по-иному. Фотографии фотографиями, но маэстро, как ей казалось, должен был быть куда представительнее, шире, что ли. Хотя этих итальянцев не разберёшь. Иногда маленький, субтильный, а энергия так и хлещет. Наверное, Дони… как там его? – из таких.
     Дирижёр сделал лёгкий, почти незаметный поклон в сторону зала, и встал на своё законное место за этой святящейся штукой, название которой она забыла. Слушатели мгновенно стихли, как будто их прихлопнули крышкой. Итальянец взмахнул палочкой, на миг задержал в воздухе, а затем весело заработал ею, отдавая воздушные пасы то в одну, то в другую сторону. Зазвучала музыка, чудесная плавная музыка, отдельные элементы которой Анне уже доводилось слушать во время домашних упражнений дочери. Только сейчас, в этом огромном зале, она была совсем другой, объёмной, лилась, подобная полноводной реке. Анна не спускала глаз с Полины. Вот настала очередь вступить и ей, шестой скрипке. Плечи её напряглись, составили одну прямую линию, левая щека прижалась к лакированному телу инструмента, и новое, еле различимое в общей гамме звучание понеслось ввысь. Оркестр расправлял крылья, музыка набирала силу, развёртывалась всё больше. Анна почувствовала, как что-то тёплое и потайное в глубине её существа открывается навстречу, внимает, впитывает эти звуки. Как будто это была давным-давно позабытая истина, которая, однако, продолжала жить в ней всегда, помимо понимания, помимо рассудка. Что-то основное, простое и ясное, со временем замутившееся и потерявшее актуальность. Что-то, что было хорошо понятно детям, которыми она себя окружала, но которых не могла в достаточной мере узнать. Теплота подымалась, достигла уже груди и стремилась всё выше. Анна протянула руку и положила её на большие, узловатые пальцы Бориса, покоившиеся на ручке кресла. Ей вдруг захотелось с кем-то поделиться этим странным и приятным ощущением, быть вместе, быть рядом. Но её муж никак не отреагировал на прикосновение. Он сидел всё так же неподвижно, словно привязанный, и со стороны могло показаться, что он впал в забытье. Тогда она медленно, с сожалением убрала руку. Пусть, пусть так. Она переживёт то, что ей нужно пережить, сама, в одиночку. Потому что на самом деле она вовсе не одинока. Музыка Листа, окутывавшая её сейчас, делала эту идею простой, предельно ясной. Тут не нужны были слова. Мысли вообще не связаны со словами. Просто сейчас она понимала, что между одиночеством и неодиночеством не существует никакой разницы. Сейчас она – в окружении множества людей, но, тем не менее, она – одна. И каждый из этих людей – один, и в то же время связан со всеми другими крепкими, надёжными нитями. Анне не под силу было выразить это яснее, да она и не стремилась к этому. Гораздо важнее было это чувствовать, постигать. Постигать, что между её дочерью, играющей на сцене, и Ниной, слушающей эту игру в зале, нет никакой существенной разницы. Полина могла быть не её дочерью, как и Нина – её. Всё держится на слишком тонких условностях, шаг в сторону – и картина изменится. В каждом встреченном нам человеке содержится частица и нашей жизни. Как увидеть её, как рассмотреть? Анна не знала, ей не хотелось примешивать знание к тому чудесному ощущению, которое ею владело. Она просто сидела тут и впитывала музыку, как впитывает океанскую воду губка.
     Как хорошо было бы окончить жизнь вот так, с чувством полноты совершающегося действа! И как хорошо, что жизнь ещё не окончена, несмотря на эту полноту!