Терский Крест

    Александр Сороковиков (псевдоним - А. Лобанов)


    ТЕРСКИЙ КРЕСТ – Плохих народов не бывает
   
    (Повесть)

    «Опыт  крестоходца»


Л68  Терский крест – плохих народов не бывает. Опыт Крестоходца: повесть / Александр Лобанов. – Владимир: Калейдоскоп, 2011. – 108 с.

ББК 84Р6 
© А. Лобанов, 2011
© Издательство «Калейдоскоп», 2011 
ISBN 978-5-88636-10-4




«Нам Божья Матерь повелела
Пройти дорогами войны.
И окропить места святые,
Где кости русские легли.
Где наши прадеды и деды,
Сложили головы свои,
В боях «Августовой Победы»,
России лучшие сыны…»
(Из гимна крестного хода
который должен был
совершиться, но, так
и не был совершен).

               
    «От автора»

    Мысль о написании книги, которая могла бы рассказать читателю о духовном опыте одиночных шествий и крестных ходов, родилась у автора давно. Хотелось рассказать читателю о крестных ходах, как особом виде духовного делания – зримом проявлении образа Церкви воинствующей. Хотелось поведать о том, что крестный ход, вопреки мнению несведущих людей, отнюдь не собрание духовных маргиналов, которые шляются от безделья по городам и весям. Хотелось рассказать, что значит – «шествовать по благодати». Что молитвенное шествие есть зримое воплощение «Аз есмь путь и истина и жизнь», и что значит – преодолевать трудности «силою не своей».
    Первотолчком к исполнению намерения была небольшая повесть Владимира Крупина «Крестный ход». Также очерк Натальи Сухининой о ее пешем паломничестве в Иерусалим. А несколько позднее православный писатель из Курска Вячеслав Шумаков подарил мне свою книгу «Высокое Диво» о крестном ходе «Курск-Дивеево» в 2003 году. После прочтения книги появилось уже твердое желание – писать, но все было как-то недосуг, ограничивался лишь отдельными публикациями на эту тему в православной периодике.
    Наконец, тот же Вячеслав Шумаков просто отругал автора за то, что тот хоронит записи и до сих пор не переработал материал в книгу. При этом посоветовал не замахиваться на грандиозные эпопеи с продолжением (каюсь, намерение было именно такое), а описать некий краткий, но насыщенный эпизод из крестоходной жизни.
    Побудительным толчком послужило прочтение книги Александра Петрова «Странствующий». Случилось это после возвращения из Всероссийского крестного хода: «Малая земля – Мамаев курган – Екатеринбург», приуроченного к 90-летию убиения Царской Семьи, а также 65-летию освобождения Новороссийска и Сталинграда от немецко-фашистских захватчиков. По прочтении этой книги до пронзительной боли стало понятно: уже время… иначе можно не успеть!
    Стало понятным, что теперь, когда крестоходная тема стало достоянием писателей-профессионалов, на дилетантском уровне писать стыдно. После книги «Странствующий» уже стыдно делиться с читателем наивными восторгами и впечатлениями, а тем более, предоставлять «бухгалтерский отчет» о пройденных километрах и торжественных встречах. То, что принималось на – «ура» десять лет назад, не терпит никакой критики в день сегодняшний.
    В сентябре 2008 года, после крестного хода "Малая Земля - Мамаев курган - Екатеринбург", автору снова пришлось отправиться в крестный ход, и тоже на Северный Кавказ. В течение недели совершалось пешее шествие с Порт-Артурской иконой, из Закубанской Михайло-Афонской пустыни в Архыз, в максимальном приближении к грузинской границе. Впрочем, по Черкесии икону пришлось перевозить автомобильным путем.
    Из Архыза, где до революции находился Александро-Афонский монастырь и главная достопримечательность которого – Спас Нерукотворный на горной скале, крестоходцы  отправились в Цхинвали. Руины города еще живо говорили о прошедшей  недавно войне. Здесь произошло событие невероятное и почти невозможное; в этом городе столкнулись в смертельной схватке три православных народа: русские, грузины, осетины.
    Именно здесь родилось пронзительное до боли понимание: нас намеренно ссорят, нас целенаправленно разделяют, с одной лишь только целью, чтобы властвовать теми, кого они разделили. Сначала ссорили азейбарджанцев с армянами, потом абхазцев и осетин с грузинами, потом Чечню с Россией. Теперь представители трех православных народов столкнулись в смертельной схватке.
    Название повести родилось именно здесь: «Плохих народов не бывает». В душе как бы удар колокола прозвучал: «Хватит!.. Прекратите вражду!.. Нам есть о чем сказать друг другу!»
    Повесть, которую автор предлагает на суд читателя, не является пацифистским панегириком в духе романа Анатолия Приставкина «Ночевала тучка золотая». Автор – патриот своей страны, патриот своего русского народа. Он вовсе не призывает склонять голову перед так называемой «кавказской мафией», вовсе не призывает либеральничать с ваххабитами, но… было бы безрассудным судить о народе по его мафии, которая, как говорит история организованной преступности, всегда паразитирует на теле собственного  народа.
    Всякий народ имеет свою самобытную культуру, традиции. Есть такое понятие, как  душа народа. Этнолог Лев Гумилев писал, что  каждая нация имеет свое лицо, свой характер. Понятие  нация глубоко личностно в своей сути. И чтобы истребить корень вражды одной нации с другой, надо постараться рассмотреть положительные черты характера народа, рядом с которым живешь, более того, попытаться увидеть личностное начало в каждом, населяющем этот мир народе, попытаться увидеть его душу. Стремление это должно быть обоюдным, ибо лишь при таком условии вражда уйдет «яко прах, яко дым».
    С этими мыслями, сотворив молитву, приступаю к повествованию о том периоде жизни, а если точнее, о пятидневном шествии, после которого, уже без ложной скромности мог назвать себя не паломником, не  странствующим, но уже – кресто-ходцем. По сути, эта повесть есть исповедь крестоходца, или, по крайней мере, попытка таковой исповеди.
    События, описанные здесь, хотя и изложены в художественной форме, но, тем не менее, документальны; в повести нет ни одного вымышленного лица. Спаси Господи всех, кто не посчитает за труд прочесть эту книгу.


    Глава 1: «Божье дело без искушений – не Божье».

    - Куда путь держишь, отец? - еще издали спросил капитан дорожно-патрульной службы, заметив приближающегося к группе милиционеров человека.
    Человек этот был весьма необычной наружности, по крайней мере, было на что обратить внимание. Внешность его вызывала одновременно недоумение и улыбку; в руках деревянный крест на длинном черенке, за плечами видавший виды защитного цвета рюкзак, одет был паломник в темно-синюю с длинным рукавом рубашку и в черные, выцветшие до рыжих пятен джинсы; дополнял портрет, защищавший голову белый платок, завязанный на манер бандана.
    Человек тот претерпел сейчас серьезное искушение, из-за которого было потеряно два часа драгоценного времени. После воскресной литургии в казачьем храме Георгия-Победоносца, в день памяти святого апостола Матфия, паломник оставил город Кизляр. По расчетам он должен был засветло прибыть в станицу Каргалинскую, где намеревался остановиться на ночлег. Странным образом при полной уверенности в правильности выбранного маршрута крестоходец  свернул на трассу, ведущую к Дербенту и Махачкале. Лишь только через семь километров, с ужасом осознав свою ошибку, повернул назад.
    - Ничего, если Бог попускает искушения, - попытался утешить себя странник, - значит, это дело Ему угодно.
    Зримым ответом на мысли паломника явился остановившийся рядом бензовоз «ЗиЛ», из которого выглянул водитель калмык, и предложил с радушной улыбкой свою помощь.
    Паломник даже опешил от неожиданности, но, размышляя, медлил. Водитель же вновь радушно улыбнулся и, давая понять, что  вопрос решенный, знаком приказал садиться.
    Через пять минут бензовоз доехал до поста ДПС, после чего путник, поблагодарив водителя, направился к группе патрульных автоинспекции.
    - Совершаю пешее паломничество, - представился, по приближении к милиционерам странник, и всем видом показывая, что его хлебом не корми, а дай походить по горным тропам, изобразил радушную улыбку.
    - И куда ты его совершаешь? - капитан милиции тоже улыбнулся в ответ.
    - В Минеральные Воды, к Феодосию Кавказскому.
    - А-а, - протянул капитан, выказывая понимание, и вопросительно посмотрел на своих сослуживцев.
    - И что же вы, с другой стороны вроде как прибыли? - недоверчиво вопросил стоящий вместе с патрульными подполковник. Его жгучий взгляд насквозь пронзил незнакомца, и от этого взгляда стало очень неуютно.
    - Ошибся маршрутом, прошел мимо погранпоста, - как можно беспечней отпарировал крестоходец, - хотя вроде шел по карте… искушение, как в таких случаях говорят.
    - Да-а, уж… как можно было не заметить, - удивленно протянул подполковник и указал на расположенную поодаль стену из бетонных блоков, - вот она, граница.
    Надо признаться, для паломника это явилось новостью, но внешне он ничем не выдал возникшего смятения. В воздухе повисла пауза, но путник уже взял себя в руки.
    - Так получилось, - со вздохом ответствовал странник и, являя собой «правило веры и образ кротости», смиренно потупил взор, - хочу успеть в Моздок, на праздник Успения Божьей Матери, в тот же день и память Моздокской иконы.
    - Вот, навыдумывают себе проблем, - раздраженно дернул щекой подполковник и грозно сверкнул очами, - а это у вас что? - теперь он приблизился к паломнику и взялся за рукоять походного креста, - позвольте осмотреть?
    - Да, пожалуйста, - со вздохом отозвался странник и отдал крест начальнику патрульной службы.
    Подполковник взял крест и некоторое время задумчиво крутил его в руках. На его смуглом лице за минуту прошла вся гамма чувств. Начальник ДПС то с подозрением осматривал духовное оружие, то иронично улыбался, то недоуменно качал головой. Неожиданно лицо его преобразилось и, взяв крест на изготовку, словно это были винтовка или карабин, он как если бы приготовился к парадному маршу.
    Ситуация была по меньшей степени комичной, потому что на лице подполковника проявилось искреннее, если не сказать, детское вдохновение и, глядя на это лицо, невольно хотелось улыбнуться. Подполковник вдруг озорно сверкнул глазами и, не обращая внимания на улыбки подчиненных, зашагал на месте.
    - Раз! Раз!.. Левой! Левой!.. Раз! Раз!.. - с видимым удовольствием промаршировал он, после чего, как на строевом плацу, щелкнул каблуками и стукнул о землю черенком креста.
    - И что помогает тебе это? - спросил он паломника, возвращая крест. От прежней его подозрительности не осталось и следа.
    - Да, конечно, - утвердительно кивнул странник, - крест наше главное оружие, - и видя вспыхнувшее в глазах офицера недоумение, добавил, - пред силой видимой и невидимой.
    - А-а, понятно, - неопределенно протянул подполковник и .соболезнующе взглянув на крестоходца, жестом указал в сторону заставы, - только должен тебя предупредить, у них сейчас особое положение. А так, иди с Богом.
    При ближайшем рассмотрении КПП Чеченской республики действительно имел все признаки укрепленного бастиона. Мощное фортификационное сооружение состояло из двух блочных стен, высотой более трех метров. Третья стена стояла поодаль на самой трассе, являясь необходимым условием для снижения скорости проходящего через пропускной пункт транспорта. У самого входа на КПП стояли два дежурных пограничника с собакой. Изнывая от зноя, они с полным безразличием смотрели на группу чеченцев, которые вышли для проверки из стоявшего на обочине автобуса. На другой стороне дороги, блокируя одну сторону въезда на КПП, стояла «боевая машина пехоты», на броне которого сидел раскисший от жары увалень, с автоматом наперевес. Боец, с выражением героической обреченности, влип в раскаленную броню и на минуту даже стало его жаль.
    - Да, не сладко им тут, - с сочувствием произнес странник и направился, было, к посту военной инспекции.
    Неожиданно перед ним выросли пограничники с собакой, и старший из них приложил руку к козырьку.
    - Совершаю пешее паломничество из Кизляра в Минводы, - отчеканил крестоходец и уподобляясь курсанту-первогодку вытянулся по стойке смирно, - подскажите, где можно оформить документы?
    Старший патрульный вновь сурово оглядел паломника и, как бы обдумав некую важную мысль, произнес не требующим возражения тоном: «По распоряжению командующего округом вход и въезд в Чеченскую республику совершается только по спецпропускам».
    Рядом как если бы взорвалась авиабомба, земля ушла из под ног и чаша неба  опрокинулась, выплеснув из себя раскаленное солнце.
    - Матерь Божия, помилуй! - только и смог прошептать про себя странник. Он, как выброшенная на песок рыба, глотал ртом воздух. Остановившийся взгляд беспомощно взывал к небесам, а в голове, в которой очередью пролетели десятки мыслей, звенело, как при легкой контузии.
    Прошло еще одно, непереносимо долгое мгновение. Солнце вновь возвратилось на положенное ему место, хотя земля все еще шаталась под ногами. Взгляд принесшего столь страшное известие пограничника был неумолим, но неожиданно для себя странник вопросил патрульного на удивление спокойным тоном: «Скажите, как найти вашего начальника?»
    Теперь недоумение отразилось в глазах пограничника и, явно сбитый с толку, он недоуменно произнес: «Это коменданта, что ли?»
    - Да если можно, коменданта, - уверенно подтвердил крестоходец, отчего в глазах  пограничника отразилось еще большее замешательство. Около минуты он обдумывал  какую-то важную мысль, но затем, кивнув в сторону стоящих поодаль офицеров, односложно ответил: «Видишь, тот, который в спортивных штанах и красной футболке, к нему и обращайся».
    Комендантом оказался молодой человек, лет около тридцати, внешним видом похожий на калмыка или туркмена.
    Приблизившись к группе военных, странник осенил себя крестным знамением и, прошептав: «Господи, да будет воля Твоя!» - начал сбивчиво объяснять начальнику цель своего паломничества.
    - Оно ведь, господин комендант, не километры меня пугают, это если вокруг идти, а то, что на Престольный  праздник в Моздок по этой причине никак не успеваю. К тому же, Моздокская икона празднуется в тот же самый день, на Успение, значит. А потому - никак нельзя мне опоздать, господин комендант.
    Молодой человек, в красной футболке, с расширенными глазами слушал рассказ паломника и, когда наконец пришел в себя, произнес в крайнем изумлении: «Знаешь что, отец – иди!.. Иди, как решил!.. А если кто спросит, скажи, что я разрешаю!» Но под конец, спохватившись, все-таки спросил: «Бомбы у тебя в рюкзаке нет?»
    - Никак нет, - обиженным тоном отозвался странник и в знак истинности своих  слов осенил себя крестным знамением.
    - Ну, тогда иди! - махнул он рукой в направлении КПП и, еще раз изумленно покачав головой, возвратился к группе военных.
    Когда все формальности на погранзаставе были совершены, путник высоко поднял над собой крест и с чувством победителя бодро зашагал по убитой бронетехникой
трассе. Странным образом, теперь, после стольких искушений, тело паломника совсем не чувствовало усталости и казалось, что за спиной был не тяжелый, набитый продуктами и вещами рюкзак, а… как если бы проросли крылья.
    Сердце пело и ликовало: если невозможное стало возможным, то значит, Матерь Божия все устроит. Икона будет дописана, крестный ход совершится. И, несмотря на то, что лето на исходе, замысел будет непременно воплощен: мы сможем провезти образ Богородицы по всему уделу преподобного Феодосия Кавказского. А что касается поддержки по маршруту движения, то атаманы непременно откликнутся и окажут помощь. Ведь откликнулся же атаман Кизлярского отдела Николай Спирин, а значит, крестному ходу  быть.
    Контрольно-пропускной пункт на погранзаставе остался далеко позади, и теперь по обеим сторонам убитой грунтовой трассы рос уже не редкий чахлый кустарник, а стеной стояли посаженные вперемешку с акациями заросли алычи и вишни. При этом многие деревья смыкались между собой верхушками крон, образовывая некоторое  подобие тоннеля.
    - Тоннель в неизвестность, - усмехнулся про себя путник и перекрестил дорогу походным крестом, - самое подходящее место для ваххабитов, чтобы устраивать засады.
    Как бы в подтверждение этих мыслей, впереди раздались громкие гортанные выкрики, и через минуту из лесополосы вышли двое среднего возраста чеченцев. У одного в руках был топор с широким лезвием, у другого – тарахтящая в руках бензопила.
    Что означает – холод под ложечкой и каким образом душа уходит в пятки, крестоходец понял именно в эту минуту.
    Впрочем, увлеченным работой лесорубам не было никакого дела до идущего по трассе паломника. Обладатель бензопилы вновь что-то крикнул сотруднику, после чего пила затрещала как мотоцикл, и с визгом вошла в ствол дерева.
    Если бы искушения закончились только этим. Уже через минуту впереди показалась колонна из нескольких рефрижераторов и большегрузных фургонов. Автомашины медленно двигались по грунтовой дороге, поднимая вокруг себя тучи непроницаемой пыли. И в этом медленном, заполнившем собой все пространство дороги движении машин, было нечто фатальное, неумолимое, как бывают неумолимы стальные законы бытия, законы судьбы, законы разрушительной стихии.
    Колонна, действительно, двигалась с фатальной неотвратимостью. Причем, не отвлеченно и умозрительно, а  здесь и сейчас: двигалась в лязге и грохоте, в неумолимом напоре тяжелого железа, в оглушающем реве дизелей, в душной гари выхлопов, в  непроницаемом торнадо клубящейся дорожной пыли.
    Когда рев и лязг автоколонны погас на противоположном конце коридора, путник снял наконец с головы платок и, закрыв им органы дыхания, двинулся сквозь заполнившую созданный природой тоннель бурую мглу.
    Год назад, в мае 2003 года, когда группа единомышленников прибыла в Порт-Артур (ныне военная база Люй-Шунь в Китае), где на мемориальном кладбище, в присутствии новонаписанного образа Порт-Артурской Божьей Матери был отслужен молебен, автор этих строк, вместе с известным иконописцем Сергием О. из Владимирской области, как-то согласно решили, что пришло время исполнить другое повеление Божьей Матери – о Ее Песчанской иконе.
    В 2004 году исполнялось 250 лет обретения чудотворного списка Песчанской иконы святителем Иоасафом Белгородским в г. Изюме Харьковской губернии. Впереди у инициативной группы был целый год. Время достаточное для подготовки к крестному ходу. Но прежде всего надо было написать икону.
    - Зачем же дело стало? - вопросили друг друга члены группы. Для успеха инициативы необходимо собрать каких-нибудь полторы-две тысячи долларов. Затем написать образ, получить благословение у архиереев, заручиться поддержкой казачества, патриотических кругов, поднять этот вопрос в средствах массовой информации, попросить молитв у монахов и старцев… в общем, работа закипела.
    Господь, действительно, вскоре послал человека, который дал половину необходимых для написания иконы средств. Звали его Сергий С., который уже при первой встрече пообещал добиться благословения Патриарха, также заручиться поддержкой на уровне аппарата Президента, а вопрос о взаимодействии с казачеством им и вовсе не ставился; это считалось само-собой разумеющимся. Выход крестного хода был запланирован на конец мая 2004 года; по Ставрополью и Кубани – автомобильным путем, по Украине, Белоруссии и России – пешим. Причина в необходимости столь масштабного шествия объяснялась просто: пророчество святителя Иоасафа Белгородского повелевало пронести икону по фронтам Первой мировой войны. Инициативная группа и так шла на компромисс, соглашаясь на автомобильный провоз иконы по дорогам Северного Кавказа.
    Совершенно неожиданно, а точнее, вполне ожидаемо для категории людей, к которой принадлежал благодетель, уже за месяц до назначенного срока, он начал заводить разговоры о непродуманности предложенной инициативы и даже о ненужности самого крестного хода.
    Окончательная и подспудно ожидаемая развязка произошла совсем скоро, потому что именно она подтолкнула автора к действиям, результатом которых явилось, нет, не скорое, хотя бы и трудное достижение цели, но напротив – крах всех иллюзий, которые, по учению отцев, являются ни чем иным, как порождением прельщенного ума, гордого сердца и тщеславных порывов души. Явилось понимание тщеты человеческих усилий, которые непременно заходят в тупик, если нет на то благословения Свыше. А следом за горьким пониманием пришло покаяние и смирение, вызвавшие горький сердечный плач о невозможности осуществления столь блестяще задуманной инициативы.
    На этом, как оказалось, последнем собрании инициативной группы в кабинете нашего попечителя, кроме самого хозяина кабинета, присутствовало четверо человек: иконописец с супругой, наш недавний знакомец Костя Р., и автор этих строк.
    - Посудите сами, - ктитор известного в Москве храма вальяжно откинулся на спинку кресла и с уверенностью сытого барина надменно оглядел посетителей, - в 99-м году уже совершился облет России с Песчанской иконой, а значит… - и он актерски вскинул перед собой пухлые руки, - повеление святителя Иоасафа исполнилось во всей полноте.
    Молчавший до этого, с видом полного безразличия Костя тут же насторожился и как ищейка, почуявшая след, взглянув с восторгом на попечителя, согласно закивал головой. Костя с самого начала был противником нашей идеи; о наших планах он узнал, заказав художнику икону, а теперь агитировал его на совершение шествия: разумеется, с тем же Песчанским образом, по маршруту «Дивеево – Москва». Костя тяготился присутствием на обсуждении ненужной ему темы, ибо прибыл сюда с другими планами, а потому, когда характер беседы перешел в иное русло, высказывание попечителя подействовало на него, как бегущая по лесу дичь на гончего пса.
    - Да-да, именно так, - с подобострастностью подхалима закивал Костя и с неподдельной преданностью посмотрел на развалившегося в кресле благодетеля, - а ко всему…  - и он предупредительно, с опаской взглянул на иконописца, - я бы хотел добавить, что Сергей Михайлович был автором Державной иконы, которая также принимала участие в том памятном облете России.
    - О, тем более! - с явным облегчением хохотнул Сергий С. - значит, повеление Божьей Матери давным-давно исполнено, а мы, извиняюсь, собираемся заняться тавтологий.
    Считая вопрос решенным, попечитель хлопнул ладонью по столу и с барственной небрежностью стал складывать в папку разложенные перед собой бумаги. В кабинете воцарилась мертвая тишина, которая спустя мгновение нарушилась хриплым, нет, не возгласом, а почти вскриком иконописца.
    - Слушай, Сергей Александрович! - до иконописца вдруг дошло, что на его глазах происходит крушение всех надежд, и он даже привстал от возбуждения, - я допишу образ без всяких дополнительных пожертвований! И… и отдам его в Успенский казачий собор, как и было условлено, но… - и он дико блеснул стеклами очков, - только после крестного хода!
    Если бы в кабинет влетела шаровая молния, то лишь ее присутствие, пожалуй, могло стать причиной воцарившейся мертвой тишины. Словно мгновенное фото запечатлело сейчас известную сцену из пьесы Гоголя «Ревизор». Невидимая молния едва слышно потрескивала, излучая смертоносное электричество, и никто не смел пошевелиться.   Лишь только супруга иконописца с мольбой глядела то на мужа, то на попечителя, то на невидимую молнию… достаточно было одного неверного слова, чтобы… Но иконописец вдруг внутренне обмяк, как- то неожиданно съежился; казалось, он вот-вот заплачет.
    - Послушайте, господа, - произнес он, справившись с собой, и увлажненным взглядом оглядел присутствующих. В кабинете вновь повисла мертвая тишина. - Мы… мы недавно сочинили гимн крестного хода, - сбиваясь, пробормотал он, - гимн «Во имя Песчанской иконы Божьей Матери»… там есть такие слова… послушайте. - И он, тяжело опершись на стол, с усилием превозмогая внутреннюю боль, начал тихо декламировать:

Нам Божья Матерь повелела
Пройти дорогами войны.
И окропить места святые,
Где кости Русские легли.

Где наши прадеды и деды
Сложили головы свои,
В боях «Августовой Победы»,
России лучшие сыны.

Трепещет боевое…

    - Хватит!.. Хватит представлений!.. - лицо С. стало медленно белеть и покрываться красными пятнами. - Хватит театральщины! - Он резко поднялся из-за стола и, с размаху хлопнув по нему папкой, властным рывком задвинул кресло.
    - Все, этот вопрос считаю решенным раз и навсегда! - безапелляционным тоном добавил он, и, бросив на ходу, - икона должна быть написана ровно через месяц! - быстро пошел к выходу. 
    Вслед за ним, с улыбкой торжествующей подлости, в коридор выскользнул и наш недавний знакомец. Пытаясь что-то сказать теперь уже бывшему попечителю, он забегал то с одной, то с другой стороны, но, как видимо, тоже безуспешно.
    После  столь однозначной ретирады стало понятно, что наша инициатива пошла под откос и отыскать равноценную замену не удастся, но в глубине души еще жила надежда на чудо, на неожиданную помощь Божью, хотелось верить, что вопреки всему удастся обуздать фортуну, словом – утопающий всегда хватается за соломинку.
    Целых три месяца ушли на судорожные поиски равноценной замены: должностные лица, приемные архиереев… предприниматели, исписанные убористым почерком страницы телефонной книжки… и неизбежное появление от этого марафона глубинной усталости: «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» - название американского фильма о депрессии 30-х годов.
    В начале Успенского поста, после шествия из Царского Села в Александрию, посвященного столетию рождения Цесаревича Алексия, как бы дыхание поздней осени вошло в душу: «Крестного хода не будет никогда!.. И повеление Божьей Матери останется неисполненным!»
    Лето еще стояло в полном разгаре, но воздеваемый «очи горе» печальный взгляд уже искал в синем небе уходящие на юг клинья журавлей.
    И тихая светлая слеза упала на сердце: «Значит, надо идти самому… идти по всему маршруту, от начала и до конца. Да будет милость Твоя, и воля Твоя, Господи».


    Глава 2: «Послушание или самочиние».

    Поезд «Волгоград – Баку» остановился на станции Кизляр ранним утром и паломник, выбравшись из хвостового вагона, шагнул на едва освещаемый отблесками фонарей  перрон. Следом спустился дежурный проводник, азейбарджанец, и не спеша зашагал рядом; из последнего вагона в Кизляре более никто не выходил.
    - Ну что, заканчивается твой крестный путь или только начинается? - как старого знакомого, спросил паломника проводник; вчера он довольно нелицеприятно обращался с обитателями своего вагона, окриками осаживал нерасторопных, не хуже любого вышибалы выдворял провожатых, и ко всему, тоном не требующим возражений, заставил едущего до Кизляра пассажира купить постельное белье. После оплаты этой сервисной услуги в кармане пассажира остались горсть мелочи да три смятых десятки.
    - Да, как вам сказать, - после некоторого раздумья ответил путник проводнику, - и заканчивается, и начинается, одновременно.
    Проводник кивнул понимающе и, с улыбкой взглянув на странника, произнес с неожиданной теплотой: «Что ж, тогда счастливого пути».
    - Спасибо на добром слове, - отозвался паломник.
    Проводник снова кивнул и вдруг, вытащив из кармана пятьдесят рублей, буквально силой вложил их в руку крестоходца.
    - Помолись за меня, когда пойдешь по своим местам.
    - Как зовут тебя? - оторопело отозвался путник.
     - Бог знает, - последовал удаляющийся ответ, ибо проводник уже возвращался к хвостовому вагону.
    Дождавшись рассвета в зале ожидания вокзала, странник вышел на перрон, и с одной лишь целью – убить время до начала дня, стал прогуливаться взад-вперед вдоль железнодорожного пути.
    Никаких достопримечательностей в виде памятных досок или скульптур на территории перрона не было. Единственно, недалеко от главного входа стоял окрашенный бронзовой краской массивный, потемневший от времени бюст.
    - Петр Иванович Багратион, - прочитал странник расположенную на постаменте памятную табличку, - родился в Кизляре в 1765 году.
    Не веря своим глазам, паломник вновь и вновь перечитал табличку, и только тут его осенило: «Бог посылает заступника в этом трудном и опасном путешествии».
    Неизвестно отчего, но из всех героев Отечественной войны с Наполеоном, кроме главнокомандующего Михаила Илларионовича Кутузова, он особо поминал князя Петра Ивановича Багратиона. Постепенно поминовение этого героя стало такой же необходимостью, как и поминание Александра Васильевича Суворова, Георгия Константиновича Жукова, «белого генерала» Михаила Скобелева, адмиралов Степана Макарова и Александра Колчака, воина Евгения Родионова и многих других. При вписывании имен воинов на панихиды Родительских Суббот ревнивый взгляд почитателя всегда следил, чтобы имя этого героя было внесено в поминальную записку. И теперь произошла нечаянная встреча. Сам Бог привел путешественника к месту рождения того, кого он выделил из числа всех погибших при Бородинском сражении.
    Не в силах справиться с потрясением, путник несколько минут стоял в безмолвии перед бюстом, и лишь когда до него дошел смысл нечаянной встречи, истово перекрестился и громко произнес: «Упокой, Господи, раба Твоего, князя Петра Багратиона, и его молитвами спаси мя и помилуй!»
    Произнесший эту фразу нисколько не сомневался, что князь предстоит ныне пред Богом на небесах и с улыбкой взирает оттуда на потрясенного странника.
    - Дивны дела Твои, Господи! - вновь изумленно произнес паломник и, бросив рюкзак на землю, приложился челом к холодному цементу бюста.
    От изваяния в еще спящий наполовину мозг постепенно входила свежесть, и уже через минуту странник почувствовал прилив сил, отчего, накопившаяся за несколько дней пути усталость рассеялась как утренний туман.
    Еще раз поклонившись бюсту князя Багратиона, паломник поднял рюкзак с земли и отправился в город на поиски храма.
    Церковь святого Георгия-Победоносца находилась в противоположной части Кизляра. Выстроенный из красного кирпича, в традициях русского зодчества серебряного века храм, был невелик по размерам. В некотором удалении от него, на большом насыпном холме, стоял деревянный, вырубленный из бруса крест. В непосредственной же близости от церковной ограды располагался мемориал в честь погибших в годы Великой Отечественной войны.
    Первым побудительным желанием было остановиться у металлических решетчатых ворот, чтобы, оглядевшись, далее действовать по обстановке. Путник так и сделал: осенив себя крестным знамением, он вошел внутрь, после чего осмотрелся по сторонам.
На скамейке, неподалеку от входа, сидели три человека бомжеватой наружности, лица которых мгновенно оживились при виде нового прихожанина.
    - Брат, подай милостыньку хлеба купить! - донесся с их стороны прокуренный женский голос, и все трое с видом собачьей преданности уставились на крестоходца.
    Паломник без разговоров достал из кармана три монетки и дал каждому по одной.
    - Подай, подай еще! - повторил просьбу тот же сиплый голос.
    В этот раз паломник лишь развел руками, после чего направился к высокому храмовому крыльцу.
    Как ни странно, несмотря на субботний день, церковь была почти пустой. Псаломщик перед началом богослужения мерно вычитывал часы. Из высоких окон умиротворяющее лился солнечный свет, и на душе от этого света и от мерного, чинно текущего богослужения появлялись тишина и покой. С левой стороны от иконостаса располагалась большая икона Георгия-Победоносца, с правой – образ Феодоровской Божьей Матери. Путник купил десяток самых дешевых свечек и поставил их перед всеми иконами.
    Литургию служил невеликого роста священник, похожий, если не портретным сходством, но что более важно, глубинно, внутренне, на святого Иоанна Кронштадского. Оставляя за собой шлейф терпко пахнущего ладана, он быстрым шагом прошел по храму, с краткими поклонами совершая каждение перед иконами. Те же поклоны с каждением он совершал и перед редкими в этот час прихожанами. Остановившись перед стоящим у стены паломником, он взглянул на него кротким лучистым взглядом и, ободряюще улыбнувшись, окадил трижды, с особым усердием.
    - И правда, похож на Иоанна Кронштадского, - с радостью подумал паломник и от этого понимания стало легко на душе. Отчего-то возникла твердая уверенность, что все проблемы будут разрешены, а пугающий неизвестностью путь будет благополучно пройден. Вдруг неодолимо захотелось побеседовать с этим лучистым батюшкой и получить его духовный совет.
    С нетерпением дождавшись окончания богослужения, паломник подошел вслед за прихожанами под благословение к священнику.
    - Можно побеседовать с вами, отец Владимир, - с некоторой робостью вопросил странник; он уже узнал у старосты имя священника.
    - Отчего же нельзя? - батюшка тепло посмотрел на паломника и, жестом пригласив идти за собой, направился к стоящей поодаль скамейке.
    - Давно ли в наших краях? - с искренним участием поинтересовался отец Владимир и, присев, указал собеседнику место рядом с собой.
    - Нет, только сегодня приехал.
    - То-то вижу, ты новый у нас… как тебя зовут?
    - Раб Божий Александр.
    - Ну что, Александр, рассказывай… что волнует тебя?
    Паломник вкратце, без конца сбиваясь, перескакивая с одной мысли на другую, поведал священнику о цели прибытия в Кизляр, попросив по окончании рассказа благословение на свой трудный и опасный путь. Вопрос о необходимости благословения беспокоил странника с самого начала, но кто даст его?.. Пройти через горячую точку, даже с самыми благими намерениями, это же не в булочную сходить. Тем более, что боясь непонимания, не открыл всей правды перед духовником.
    Выслушав рассказ, батюшка задумался на минуту, но затем окинул гостя  лучистым, как у Иоанна Кронштадского взглядом и, поднявшись, произнес с твердой решимостью: «Что ж, давай благословлю тебя!»
    Еще не веря себе, путник поднялся со скамейки и, сложив руки лодочкой, покорно склонил голову, принимая благословение.
    - Вот, и слава Богу, - произнес батюшка, когда паломник приложился к благословляющей деснице и, указав жестом на скамейку, снова присел.
    - Хочу напутствовать тебя, - произнес он после недолгого молчания, - живем мы не в простом регионе… можно сказать прямо – город наш, прифронтовой. А чтобы тебе пройти, как видно, Божья воля на то есть. Иди с молитвой Богородице – Она не оставит. Каждое утро читай Псалмы 26-й, 50-й и 90-й, - и священник внимательно посмотрел в глаза страннику. - Понял меня?!
    Паломник лишь только утвердительно кивнул.
    - Тогда слава Богу, - с некоторым облегчением вздохнул отец Владимир, - потому что идти надо, исполнять Божьи дела надо. А иначе, если каждый скажет: не мое дело! – что тогда?.. Будет, как в евангельской притче: один поле купил, другой пять пар волов, третий женился, а четвертый пошел на торговлю свою… Что тогда будет?.. А будет то, что разгневается господин и пошлет слуг своих, дабы наказать негодных рабов…   
    Теперь священник замолчал надолго, но потом, с любовью взглянув на присмиревшего странника, вновь лучисто улыбнулся.
    - Самое главное, никого не бойся, - произнес он ободряюще, - приходи завтра, на службе будет наш новый атаман, который этот храм построил с казаками, он подскажет, в каких станицах тебе лучше останавливаться.
    Выслушав совет батюшки, паломник собрался было уходить, но отец Владимир вновь остановил его вопросом: «А здесь, у тебя как с ночлегом?»
    - Да есть у меня один телефон, - произнес он не совсем уверенно, - вы, ради Бога, не беспокойтесь.
    - Ну что ж, тогда сходи, пообедай сейчас, - и батюшка указал в сторону выхода, - трапезная у нас внизу… тем более, отец Юрий, наш настоятель, скоро приедет, поговоришь с ним об иконе - можно ли ее привезти.
    В трапезной, находящейся в крипте храма святого Георгия, странник узнал от горничной, что отец Юрий – иеромонах, хотя и молодой, но весьма ревностный батюшка, рукоположен в честь новомученика Юрия Петроградского. После завершения работы над храмом он хотел построить на прилегающей территории духовный центр, да власти воспротивились. Также узнал имя нового атамана – Николай Петрович Спирин; прежний, по словам горничной, чем-то казакам не угодил. Невольно вспомнились слова отца Владимира: «Новый атаман этот храм с казаками построил». Паломнику стало без объяснений понятно, кому не угодил прежний и кому угодил новый. Сам Георгий-Победоносец ходатайствовал за избрание того, кто строил этот храм.
    Следующим необходимым шагом пребывания в Кизляре был визит в казачью управу, для встречи, если не с атаманом, то с начальником штаба, либо их заместителями. После долгого стука в железные ворота вышедший на улицу сторож односложно объяснил, что у него, кроме управы, еще два находящихся рядом объекта и телефона нового атамана он не знает. Пришлось звонить прежнему атаману с городского телефона, но увы, он находился на пасеке, за городом. Возможность ночлега в Кизляре, таким образом, становилась гипотетической. Оставалось, как всегда, положиться на волю Божию и, вернувшись в храм, молиться об исполнении этой воли.
    Часа за два до вечернего богослужения приехал наконец настоятель, и паломник, спустившись в криптовое помещение, через ту же горничную попросил доложить о себе.
    Высокий, несколько грузный для своих молодых лет иеромонах преподал благословение страннику и, поинтересовавшись: «Покормили ли его?» - указал на стул по другую сторону стола в трапезной.
    Настоятель внимательно, не перебивая, слушал рассказ об инициативе подготовки крестного хода, и лишь иногда его строгий взгляд поблескивал из-под стекол очков. Наконец, когда тема была исчерпана, он откинулся на спинку кресла и спросил, как бы вынося некий вердикт: «Иконописец написал икону. А-а, кто его на это благословил?!»
    На мгновение в трапезной воцарилась тишина.
    - Кх-м, - попытался оправиться паломник от неожиданного вопроса, - но-о, он ведь потомственный иконописец. Его знают во многих городах и монастырях России, а также Ближнего Зарубежья.
    - Тем более, при такой известности и мастерстве, надо все делать по благословению, - и призывая ко вниманию, отец Юрий покачал указательным пальцем, - ибо не напрасно сказано: «Послушание превыше поста и молитвы».
    Покоряясь железной логике настоятеля, паломник согласно кивнул, но следом прозвучал и вовсе убийственный вопрос: «А благословение у правящих архиереев вы брали?»
    Теперь тишина в трапезной была и вовсе мертвой. Собственно, ничего особенного в вопросе настоятеля не было, священник должен был его задать, более того – обязан, единственно, смущала интонация, с которой он был задан.
    Взгляд отца Юрия был строгим, не терпящим возражений, но при этом с оттенком той внутренней печали, которая присуща, пожалуй, только монахам. Взгляд этот был почти ощутим физически, ему нельзя было воспротивиться, ибо он не требовал никаких оправданий. Ему можно было только подчиниться. Гость все же хотел высказать некоторые возражения, но вместо этого снова согласно кивнул.
    - Да, мы рассылали письма по епархиям… Лично я был в Ставрополе, Одессе и в Москве, в Чистом переулке.
    - И что же?
    - Пока никакого ответа.
    - Вот, видите! - и настоятель вновь с торжественной предупредительностью поднял руку, - возможно, именно поэтому у вас ничего и не получается.
    В словах иеромонаха была железная непоколебимая правота, но душе было очень неуютно от этой железности, она чувствовала себя, как птица, посаженная в клетку, как морская рыба, брошенная в заросший камышом пруд, как привыкшая к просторам степей лань, загнанная в стойло для домашних животных.
    - Вы, конечно, правы, отец Юрий, - знобко повел плечами паломник, - возможно, все наши неурядицы происходят именно от того, что нет благословения… но в том, что его нет – не наша вина.
    - Я очень рад, что вы это понимаете, - облегченно отозвался священник и, давая понять, что разговор окончен, поднялся с кресла.
    - И еще последнее, отец Юрий, - паломник также встал из-за стола, - я бы хотел завтра у вас причаститься, - и сложив руки лодочкой, протянул их к иеромонаху, - чтобы завтра, после литургии… - странник вовремя прикусил язык и добавил поспешно, - после литургии отправиться домой.
    - Что ж, Бог благословит, - уже вполне добродушно ответил настоятель и, преподав широким крестом благословение, направился в свой кабинет.
    На следующий день, после воскресного богослужения и причастия, паломник вдруг обеспокоился тем, что до сих пор не познакомился с новым атаманом. В храме уже служили водосвятный молебен, но присутствовали на нем одни женщины.
    Узнав у свещницы, что атаман вышел из храма, паломник выскочил на паперть и встревожено осмотрелся по сторонам.
    - Александр, ты атамана ищешь? - на крыльцо со стороны трапезной поднимался отец Владимир. Видя растерянность паломника, он радушно улыбнулся и жестом показал в сторону ворот: «Беги скорей! Вон атаман, в синей рубашке, нищих распекает».
    Паломник на ходу поблагодарил священника и бегом устремился к худощавому, среднего роста мужчине, лет сорока пяти.
    - Имейте в виду, - довольно строго говорил он сидящим у забора нищим, которым, судя по их виду, было все «до лампочки», - еще раз здесь увидим, разгоним нагайками!
    - Да мы что, - сиплым голосом отозвался один из них, - мы, ни-ко-во не трога-а-м, - и пьяно мотнув головой, чуть было не упал с ящика, на котором сидел.
    - Говорю в последний раз! - снова предупредил атаман, - Еще раз увижу, смотрите! - и, погрозив напоследок пальцем, направился к машине.
    - Николай Петрович! - паломник на бегу окликнул атамана и, приблизившись, протянул ему ксерокопию текста «Обращения». Таких «Обращений», с указанием основных пунктов маршрута, были уже разосланы десятки экземпляров; впрочем, остались еще несколько штук, которые паломник прихватил с собой.
    Услышав оклик, атаман оглянулся и хмуро взглянул на незнакомца. Выслушав краткий доклад паломника, он бегло прочитал текст, после чего произнес со вздохом: «Если привезете икону, то поможем… так сказать, по факту прибытия». Затем, помолчав минуту и вновь перечитав «Обращение», стал рассуждать вслух: «Возьмем благословение у епископа, согласуем с другими атаманами… охрана, сопровождение.  Хотя, если говорить о Чечне, это уже другая епархия, Ставропольская. Раньше была Бакинская, а теперь передали Ставрополю. Но не важно. Когда будет икона, тогда будет разговор!» - Атаман посмотрел куда-то вдаль и давая понять, что вопрос исчерпан, протянул руку на прощание: «Желаю успехов, если что, звоните… телефон мой знаете?»
    - Нет, не знаю, - отрицательно помотал головой паломник.
    - Гм-м, - атаман  недоверчиво посмотрел на просителя, но все-таки вытащил из  кармана шариковую ручку и написал телефон на обратной стороне «Обращения».
    - Если позволите, еще один вопрос, - вновь нерешительно спросил паломник, - имею намерение самостоятельно пройти часть  указанного маршрута… Поэтому скажите… как у вас по поводу ночлега в станицах? 
    Атаман словно поперхнулся от услышанного, но после короткой паузы ответил утвердительно: «Если решил, значит пройдешь… мы же здесь живем, - и он одобрительно улыбнулся, - а ночлег… ночлег, у любого русского». - И пожав на прощание паломнику руку, уже окончательно направился к машине.
    Самый короткий путь на выход из города пролегал через парк культуры и отдыха. Стоял полдень воскресного дня. По аллеям парка неспешно прогуливались отдыхающие, в глазах которых при виде странного человека с крестом появлялся вялый огонек любопытства, но впрочем, тут же и угасал.
    Уже на выходе из парка путника начали бомбардировать помыслы. В разных формулировках они внушали мысль о невозможности исполнения задуманного предприятия. Путник с помощью Иисусовой молитвы пытался отделаться от назойливых помыслов, но они, словно осы, неотступно кружили вокруг. Как всегда происходило в  таких случаях, вслед за помыслами стали появляться страх и неуверенность. Путник вдруг почувствовал непереносимую физическую усталость, которая дополнилась острым желанием все оставить и поехать на вокзал.
    - А в самом деле, куда я собрался?.. что, мне больше всех надо? - Чужая цепенящая мысль облачком хлороформа вошла в сознание, и - вдруг стало нестерпимо жалко себя.
    Путник остановился посреди большой, залитой солнцем площади и беспомощно огляделся по сторонам…
    Но уже в следующую секунду, как если бы раздался удар грома, от которого помыслы и страхования рассеялись, подобно тому, как улетают вороны от ружейного залпа, и стало легко и свободно. Странник помотал головой, и не веря себе, сделал шаг навстречу видению; в десятке метров от него на высоком постаменте стоял памятник князю Петру Багратиону.
    Князь стоял в военном мундире образца 1812 года, в шляпе-треуголке, с гордо вскинутой головой и как бы восклицая: «Виктория!» - поднимал вверх правую руку. Бронзовая фигура полководца буквально источала победительную силу и, казалось, что-то безмолвно говорила путешественнику.
    - Не бойся, я с тобой! - прозвучало почти явственно.
    Да, действительно, князь что-то говорил путнику и, это – «не бойся», прозвучало как тихое веяние ветра посреди стоячего полуденного зноя.
    Странник решительно сбросил с плеч тяжелый рюкзак и, не обращая внимания на прохожих, сделал перед памятником земной поклон.
    - Упокой, Господи, раба Твоего, князя Петра Багратиона, - громко, вслух произнес крестоходец, - и его молитвами спаси мя, и помилуй!
    И снова, прозвучало почти явственно, подобно тихому веянию ветра: «Не бойся, я с тобой!»

 
    Глава 3: «Прости – брат!»

    Преодолев, в конце концов, тоннель из зеленых насаждений и вынырнув из пыльного марева на открытое пространство, путник остановился, чтобы перевести дух.
    Впереди простиралась однообразная жухлая степь, которую в направлении движущегося к западу солнца разделяло пополам убитое асфальтовое полотно. До станицы Каргалинская оставалось девятнадцать километров, а часы показывали половину четвертого пополудни, причем прибыть в станицу надо было засветло.
    - Что ж, с Божьей помощью успеем, - подумал про себя паломник и, перекрестившись, двинулся вперед походным шагом.
    Первой на трассе располагалась станица Бороздиновская, которая, путник уже это знал, состояла наполовину из аварцев. Сельские улицы, за исключением нескольких прохожих, были пусты, и лишь однажды путнику попалась ватага играющих мальчишек. Они удивленно посмотрели на быстро идущего по трассе незнакомца, но через минуту вновь занялись своим делом.
    Кстати, именно здесь, в Бороздиновской, пришло понимание: почему в республику запрещен въезд без спецпропусков. На столбах, щитах и тумбах вдоль дороги, повсюду висели объявления, посвященные выборам Президента Чеченской республики. Выборы были назначены на 29 августа, то есть на следующее воскресенье. В основном, преобладали два кандидата: выдвиженец от властей – Алу Алханов, и народный представитель – Ваха Висоев.
    Вскоре станица осталась позади и факт, что никто не приставал к нему с вопросами, сам по себе придавал уверенности.
    - Не так страшен черт, как его малюют! - усмехнулся про себя путник, не подозревая, что главные искушения впереди.
    На подходе к Дубовской неожиданно остановилась черная, видавшая виды «Волга». На дорогу вышел коренастый мужчина средних лет и, радушно улыбнувшись, крикнул издали: «Куда путь держишь?!»
    Путник остановился на обочине, но мужчина вновь радушно улыбнулся и призывно махнул рукой. Пришлось перейти на другую сторону.
    - Куда путь держишь?! - повторил он вопрос и с интересом осмотрел путника.
    - Иду в Моздок, на праздник Успения, - в тон ему отозвался странник, - а оттуда в Минеральные Воды.
    - Это значит, хадж у тебя, - подытожил незнакомец и, вынув из кармана несколько скомканных бумажек, протянул их крестоходцу.
    Паломник опешил на мгновенье, но, видя доброжелательный взгляд чеченца, все же взял протянутые деньги.
    - Спаси, Господи! Как зовут вас?!
    Водитель посмотрел куда-то вдаль и, пожав плечами, смущенно ответил: «Бог знает!» После чего поспешно сел в машину и, сверкнув белозубой улыбкой, отъехал.
    Вскоре показалась и станица Дубовская. В отличие от Бороздиновской на ее улицах повсюду бегала детвора, любопытные взгляды которой сопровождали путника по всему маршруту движения.
    - Дяденька, а вы куда идете? - вдруг раздался неожиданный возглас, и сзади к паломнику подъехали трое подростков на велосипедах.
    - В Минеральные Воды, к Феодосию Кавказскому.
    - К Кавказскому?.. А кто это такой? - глаза подростков светились искренним любопытством.
    - Феодосий Кавказский был великий святой, - пояснил путник, - он призывал все народы Кавказа жить в мире.
    - А, вон оно что! - изумленно отозвался старший из отроков, но тут же последовал следующий вопрос, - А зачем?
    - Зачем жить в мире? - иронично переспросил крестоходец, на что отрок сконфуженно уточнил: «Нет, зачем идете?»
    - Обет такой Богу дал, - ответил странник односложно, - знаешь, что такое – обет?
    - Да, знаю… а-а, вот, у нас Ахмет тоже очень верующий, - переменил старший тему разговора и кивнул на едущего рядом мальчика в тюбетейке, - он Коран читает, и это, муллой хочет стать.
    - Что ж, хорошее желание, - отозвался путник с улыбкой, - помоги ему, Господи, стать муллой, чтобы учить людей благочестию.
    - А вас, дядя, как зовут? - не унимался первый, собственно, за всех говорил только он один.
    - Александр.
    - А меня Магомет, - старший при этом горделиво вскинул голову, - а его тоже – Магомет, - кивнул он на младшего, - а это, Ахмет, муллой будет.
    Отроки еще некоторое время проехали рядом, но потом, удовлетворив любопытство, возвратились назад.
    Станица Дубовская тоже вскоре осталась за спиной, и паломник вновь тревожно поглядел на часы; солнце стремительно клонилось к закату, а до Каргалинской оставалось не менее семи километров.
    Усталость уже брала свое, но, чтобы прийти засветло к месту ночлега, надо было ускорить движение.
    - Раз!.. Раз!.. Раз, два, три!.. - стал командовать себе странник. Шаг и вправду ускорился.
    - Раз!.. Раз!.. Раз, два, три!.. - вдруг сзади послышался странный шум, сопровождаемый  громким топотом ног и прерывистым сопением.
    - Эй, стой! Стой, тебе говорят! - раздался громкий повелевающий возглас.
    - Этого еще не хватало! - путник обернулся и застыл на месте. Со стороны станицы к нему бежал долговязый парень, при этом почему- то в домашних шлепанцах на босу ногу. Шлепанцы постоянно слетали с его ног, отчего парень  снял их и добежал до крестоходца уже босиком.
    По всему, высвечивалась унылая перспектива долгого выяснения отношений: «Кто?.. зачем?.. и – откуда?» и, возможно, возвращение в Дубовскую с целью тех же выяснений.
    - Стой, тебе говорят! - еще раз по приближении повелел долговязый и, забежав вперед, стал лицом к страннику.
    - Куда идешь?! Зачем?! - унимая дыхание, порывисто спросил он. От парня попахивало спиртным, но по виду он не выглядел пьяным.
    - В Минеральные Воды, к Феодосию Кавказскому, - спокойно ответил путник и устало оперся на походный крест. Как ни странно, но возникший было страх рассеялся, единственно, возникала досада – путнику хотелось уже сегодня попасть в Каргалинскую.
    - А-а, вот тогда почему вы против нашей веры?! - совершенно невпопад выпалил парень, и глаза его грозно сверкнули. По всей очевидности, повода для проявления религиозной ревности он искал давно и вот, наконец, этот случай представился.
    Впрочем, для странника этот вопрос не был неожиданным, потому что если уж долговязый догнал незнакомца, то очевидно, вовсе не с целью оказания пожертвования.
    - Лично я не против вашей веры, с чего ты взял, - произнес крестоходец со скучающим выражением, - хотя вопрос довольно интересный.
    Ошарашенный невозмутимым спокойствием путника, парень вдруг осекся, хотя было видно, что возмущение клокочет в его душе.
    Странник грустно вздохнул и, опершись на крест, начал мысленно молиться Богородице. Долговязый почему-то тоже замолчал. Чувствовалось, что он порывался  выплеснуть бушующие в нем страсти, но какая-то сила препятствовала ему. Со сдержанным вздохом паломник наложил на себя крестное знамение и следом, как бы тихим веянием подуло откуда-то со стороны: «Не беспокойся… Она – здесь…»
    В душе появилась необъяснимая легкость, и даже возникло ощущение, что паломник давно знал этого горячего парня, а возможно, и тот не впервые видит невесть как оказавшегося здесь путешественника.
    - Что ж, поскольку вопрос задан, - путник первым прервал молчание и, видя, что парень снова хочет наскочить на него, сделал предупреждающий знак ладонью, - то, пожалуй, отвечу.
    - Ты как думаешь, молодой человек: хадж в Мекку лучше пешком совершить, или можно долететь на самолете?
    - Гм, пешком, конечно! - парень явно опешил от столь резкой смены тематики, и в глазах его отразилось недоумение.
    - Вот и я говорю, что по святым местам надо ходить пешком, - назидательно произнес странник и, глядя в глаза парню, твердо добавил, - потому что, если на поезде или на самолете, то какой же это хадж?..
    Парень криво усмехнулся и хотел что-то возразить, но путник остановил его: «А что касается веры, то мусульман, если не ошибаюсь, так же как и нас, называют фундаменталистами».
    От такого оборота дел ревнитель только повращал глазами и спустя мгновенье недоверчиво выдохнул: «Ну, да?!.. А, какое это!..»
    - Во-о-т что и требовалось доказать, - перебил путник долговязого и вновь сделал предупреждающий жест ладонью, - потому что нас, православных, как и вас, одинаково именуют ортодоксами.
    - Как-как? - переспросил чеченец.
    - Ортодоксами! - пояснил путник, - то есть прямо учащими, правильно верующими, или иначе – фундаменталистами.
    От столь доходчивых объяснений парень и вовсе ошалел.  Он молча стоял перед странником и напряженно морщил лоб, силясь усвоить услышанное.  Путник хотел сказать еще две-три исчерпывающие инцидент фразы, но вдруг сзади послышалось чье-то задышливое дыхание.
    - Позвольте представиться, - к собеседникам подбежал еще один молодой чеченец, который, в отличие от товарища, был крепко сбит и ко всему заметно уступал в росте своему соплеменнику.
    - Пат и Паташон, - мгновенно окрестил их про себя путник, - или иначе: Дон Кихот и Санчо Панса.
    - Позвольте представиться своему коллеге, - Паташон искательно посмотрел в глаза крестоходцу и, хлопнув в воздухе красным удостоверением, вновь спрятал его в карман.
    - Вы, верно, работаете инспектором по газовому оборудованию? - с искренней неподкупностью спросил странник чеченца и улыбнулся как можно радушней.
    В глазах Паташона отразился вопрос, но путник с видом полной наивности пояснил: «У нас на производстве ежегодно сдают экзамен по газу… на право допуска. И выдают такие же книжечки».
    Низкорослый понимающе улыбнулся и, подмигнув растерянно молчащему соплеменнику, пробормотал скороговоркой: «Хорошо, примем за рабочую версию». После чего добавил уже серьезно: «Очень советую вам в Грозный не ходить».
    От Паташона тоже пахло водкой. Очевидно, он и его товарищ сидели за столом, когда мальчишки-велосипедисты принесли весть о паломнике. Паташон еще раз изучающе оглядел странника, после чего произнес примирительно: «Потому что сами понимаете, выборы президента… и вообще… хотя, если вы наш коллега», - и он вновь искательно посмотрел в глаза путнику.
    В воздухе повисла напряженная пауза. Не зная, что предпринять, молодые люди переглянулись, но паломник неожиданно для себя вновь ошарашил их вопросом: «Вот хотелось бы спросить, - и странник кивнул в сторону долговязого чеченца, - так сказать, в продолжение начатого разговора… Матерь Божия, или – Мариам, как написано в Коране, почитают ли Ее последователи ислама?»
    - Гм-м, - долговязый обескураженно почесал затылок и вопросительно посмотрел на своего коллегу, - вообще-то да, как Мать Исы-пророка.
    На секунду воцарилась благоговейная тишина, и даже было слышно, как листья шумят на деревьях от порывов ветра.
    - А мы тем более почитаем Ее, - с проникновенной теплотой произнес путник и, смиренно преклонив голову, добавил, - почитаем, как Матерь Сына Божьего. - После чего произнес и вовсе торжественно: «Мы так веруем и считаем, что это  Истина. Но тех, кто верует иначе – не судим».
    В глазах чеченцев отразилось недоумение и теперь все трое молчали, вслушиваясь в окружающую тишину, и казалось, что они были, как сказано в Евангелии: «Все – едино».
    Первым очнулся от нахлынувших раздумий низкорослый. Он вздохнул, словно от воспоминания чего-то забытого, но дорогого сердцу и смущенно произнес:
    - Простите, но мы все-таки должны осмотреть ваши вещи.
    Чеченец вымученно улыбнулся и мгновенье спустя, жестом указал на рюкзак и походную сумку путника.
    - Пожалуйста!
    Паломник пожал плечами и, расстегнув молнию на болтавшейся через плечо сумке, с видом полного безразличия обнажил ее содержимое.
    Перед глазами вопрошавшего открылась неприглядная картина в виде ломаных кусков хлеба, завядших огурцов, нескольких долек чеснока и одной луковичной головки.
    - А из железа у меня с собой только две банки с консервами, - авторитетно прокомментировал паломник досмотр поклажи, - но вот только напрасно взял… открывашку дома забыл.
    - Правда? - вдруг совершенно по-детски изумился Паташон, и уже в следующую секунду с явным облегчением взглянул на своего товарища. 
    Как бы ничего не слыша, долговязый все еще продолжал рассматривать содержимое сумки и по мере того, как он понимал, что и все вещи паломника подобны открывшемуся зрелищу, его щеки стала медленно заливать густая краска стыда.
    И вновь на минуту воцарилось безмолвие.
    Первым, как более живой по характеру, пришел в себя круглолицый. С еще большим смущением он посмотрел на путника и, с усилием преодолевая внутренний дискомфорт, попросил: «И все-таки нам надо посмотреть ваши документы!» - После чего добавил уже совсем жалостливо: «Ведь вы сами понимаете…»
    - Да, конечно, понимаю, - отозвался странник, - ради Бога. - И вынув из сумки паспорт, покорно отдал его круглолицему.
    Взяв документ, Паташон с профессиональной цепкостью изучил бородатую фотографию крестоходца, и удовлетворенно сказав: «Православный!» - с явным облегчением вернул его владельцу.
    И снова как бы легкое дуновение снизошло на всех троих.
    - А знаете?! - круглолицый вдруг с воодушевлением обратился к страннику, - у нас тут неподалеку живут старообрядцы! - и он, выразительно посмотрев на паломника, добавил, - у них вера, во… - и в подтверждение крепости их веры потряс перед собой сжатым кулаком, - совсем как у нас!
    - Да, это правда, - согласился странник с чеченцем, - старообрядцы крепко веруют, на зависть нам… хотя, к сожалению, у нас есть различия в обрядах… никак не договоримся с ними о единстве.
    - И мы их тоже к себе зовем! - воодушевился круглолицый, - но они особняком живут, да… но вера у них, во!.. - и он снова сжал кулак, - совсем как у нас!
    - Да, веры разные, но Бог один, - подтвердил слова товарища долговязый.
    Услышав эту избитую фразу, путник улыбнулся и, дабы перевести разговор из нежелательного русла, тоже вступил в беседу.
    - Кстати, знаете, как на русский язык переводится слово – Аллах?
    - Как?! - оба чеченца с живым интересом уставились на странника.
    - Аллах, это значит – слава Богу!
    - Как-как?!
    - Слава Богу, или – хвала Богу!
    Молодые люди изумленно взглянули друг на друга и, не сговариваясь, развернулись и пошли в станицу.
    Путник недоумевая глядел им во-след, но по отшествии нескольких шагов круглолицый вдруг, словно его кто-то окликнул, обернулся и, приложив руку к сердцу, промолвил с полупоклоном: «Прости меня, брат!»
    - Бог простит! - эхом отозвался паломник и тоже поклонился.
    - Какой он тебе брат?! - ревнитель с досадой хлопнул товарища по плечу, осаживая его, и одновременно, подталкивая двигаться вперед, - он же, иноверный!.. - но через пару шагов, словно тоже кем-то остановленный, обернулся и, поклонившись, произнес со смущенной улыбкой: «Прости, брат!»


    Глава 4: «Баловень судьбы».

    Горячее южное солнце быстро катилось к закату. До Каргалинской оставалось около получаса ходьбы, и путник, превозмогая усталость, ускорил шаг.
    Внезапно рядом остановились «Жигули» салатного цвета, из окна которого выглянул молодой человек в камуфляжной форме.
    - Куда путь держите? - с характерным акцентом спросил он и с интересом оглядел фигуру странника.
    Паломник уже в который раз объяснил цель путешествия и тут заметил сидящего в салоне товарища, владельца машины. Также одетый в камуфляж, он держал в руках автомат Калашникова на изготовку. Впрочем, и тот и другой, вполне дружелюбно смотрели на крестоходца.
    - Раз безбородые, значит – свои, - после краткого смятения решил для себя странник и хотел уже предъявить документы, но они знаком остановили его.
    - Может быть, вас подвезти до станицы? - вежливо спросил тот, который находился за рулем.
    - Увы, - с сожалением отозвался путник, - у меня благословение только на пешее шествие… да к тому же осталось, все – ничего.
    - Что ж, помогай Бог, - с искренним сочувствием произнес водитель и, кивнув на прощание, нажал на газ.
    В этот раз гонка с катящимся за горизонт солнцем длилась неимоверно долго. Казалось, что оставшиеся три километра никогда не кончатся, пока, наконец, уже в полном изнеможении, паломник не вышел к окраине станицы. Остановившись на минуту и с трудом унимая рвущееся дыхание, он обстоятельно огляделся по сторонам.
    Перед въездом в станицу дорога была перегорожена парой окрашенных зеброй корыт для арыков, на одном из которых алела надпись: «Алу Алханов!»
    - Предвыборная кампания! - паломник усмехнулся, с удовлетворением отмечая, что у него остались еще силы для иронии. Таких надписей за пять дней пути ему  придется увидеть в великом множестве: на тумбах КПП, на трубах магистральных газопроводов, на телеграфных столбах, на беседках автобусных остановок, на дверях магазинов, на заборах и просто на асфальте автотрассы.
    Впрочем, расслабляться особенно не следовало; вишневый диск солнца окончательно уходил за горизонт, и теперь главной проблемой являлось устройство на ночлег.
    В некотором удалении от блок-поста странник увидел пятерых чеченцев с автоматами, среди которых узнал и своих недавних знакомцев. Они тоже заметили приближающегося к ним путника и теперь все пятеро замерли в немом вопрошании. Общую картину дополняли трое крутящихся рядом пацанов, которые при лицезрении человека с крестом застыли, разинув рты.
    - Добрый вечер, - произнес путник, по приближении к группе военных и устало оперся на черенок креста, - я совершаю паломничество из Кизляра в Минводы. В вашей станице, разумеется, впервые, поэтому, не знаю, кто бы мог взять меня на ночлег.
    - Это не проблема, - флегматично отозвался тот, который полчаса назад предлагал путнику доехать до станицы; по всей очевидности, он был здесь командиром подразделения.
    - Сейчас, присядь, отдохни, - и доброжелательно взглянув на паломника, старший указал на скамейку у стола, - поешь пирожков с картошкой, принесли недавно… компот выпей… а где будешь ночевать, покажем после.
    Путник поблагодарил военных за предложение и, поставив крест у дерева, скинул с плеч тяжелый рюкзак.
    Командир отделения что-то повелительно сказал одному из мальчишек, и тот мигом поставил на стол пакет с пирожками, а также опорожненную наполовину бутыль с компотом.
    - Ешь, пей, - с прежней доброжелательностью произнес старший и взглядом указал гостю на раскрытый пакет.
    - Спаси, Бог! - с благодарностью отозвался странник и уселся на деревянную скамейку у столика.
    - Как зовут-то? - вновь поинтересовался старший.
    - Александр.
    - Давно уже ходишь… как это, по-вашему?
    - В паломничества?.. давно. Как отпуск, так собираюсь и иду.
    - Сам-то откуда?
    - Из Владимирской области.
    - Гм-м, далековато, - протянул патрульный и, посмотрев на не тронутые еще пирожки, произнес с характерной для южан повелительной доброжелательностью, - да ты ешь… все будет хорошо.
    Утоляя голод и жажду, паломник попутно рассказывал о себе и о причинах, подвигнувших его на это путешествие.
    - Жена-то есть? - перебивая рассказ, вопросил другой военный.
    - Был женат, - сокрушенно отозвался крестоходец, - но пришлось развестись. Бог ей судья… Разного мы с ней оказались духа.
    - Что ж, бывает, - утешающее произнес старший, - а дети есть?
    - Есть у нее сын, от первого брака. Но он уже взрослый, отдельно живет.
    На минуту воцарилось молчание. Каждый задумался о своем, и путник, съев пару пирожков, посчитал необходимым поблагодарить за трапезу.
    Видя, что гость насытился, командир отделения сказал что-то пацанам и добавил страннику по-русски: «Тут через дорогу живет одна вдова, у нее дом большой… ночуй там».
    Поблагодарив присутствующих, паломник поклонился на прощание, и взвалив на плечи рюкзак, двинулся вслед за мальчишкой.
    - Пирожки- то возьми! - крикнул вдогонку старший.
    - Да спасибо, сыт ведь!
    - Возьми-возьми, пригодятся!
    Пришлось вернуться, чтобы забрать пакет с пирожками.
    - Спаси, Господи! - произнес паломник напоследок и побежал догонять своего провожатого.
    В конце большого двухквартирного дома горел яркий свет, но царившая в комнатах тишина со всей определенностью указывала на отсутствие хозяев.
    Постучав в дверь для порядка, путник сошел с крыльца и стал прохаживаться по двору. Беглый осмотр показывал, что в этой усадьбе никто не занимался огородничеством,  тому свидетельствовали чахлые кустики затоптанной травы, да бурьян, растущий вдоль забора. Валявшиеся же по двору окурки косвенно указывали на образ жизни и моральную ориентацию вдовы.
    Вскоре появилась и сама хозяйка квартиры. Что-то буркнув на вежливое вопрошание гостя, она, с ярко выраженной неприязнью на лице, прошла мимо паломника. От хозяйки, что называется, на версту разило перегаром, поэтому единственное, о чем стал молиться странник, так это об отыскании другого места ночлега.
    Через несколько минут хозяйка вышла наконец из дома и на повторный вопрос путника сипло ответила, что за углом живет Василий.
    - Василий, это кто? и - в каком доме? - крикнул вдогонку странник.
    - В третьем, - не оборачиваясь, буркнула вдова, после чего быстро скрылась в темноте.
    Неизвестно, насколько истинным было указание вдовы, но, не имея другой альтернативы, паломник отправился по указанному адресу. После упорного стука в калитку дома, сопровождавшегося возгласами: «Василий!  Можно с вами поговорить!» - во дворе показался грузный мужчина, лет сорока, освещавший себе путь ручным фонариком.
    Приблизившись к калитке, он пожужжал рукояткой фонаря, направив свет в лицо гостя, после чего спросил настороженно, что ему нужно в поздний час.
    - Скажите, пожалуйста, вы – Василий? - вновь вопросил странник и, часто моргая от бьющего в глаза света, стал сбивчиво рассказывать о цели ночного визита.
    - Да, я Василий, - угрюмо отозвался мужчина и, выслушав рассказ паломника, со вздохом произнес, - рад бы взять, но у меня бабуся умерла, восемьдесят шесть годков ей минуло… сейчас полон дом родни, - и в подтверждение своих слов показал на стоящие во дворе две легковых автомашины.
    - Мне много места не надо, - неуверенно возразил странник, - к тому же, мог бы и Псалтирь почитать по усопшей.
    - Да-к, оно понятно, - хозяин недовольно поморщился и, почесав затылок, вновь тяжело вздохнул, - в другой бы раз с удовольствием, а сейчас в доме двенадцать человек.
    На мгновение воцарилось молчание. Чувствовалось, что хозяин хочет пустить странника, но, видимо, гостей действительно полон дом.
    - Но, может быть, знаете кого поблизости, кто может пустить на ночлег? - упавшим голосом произнес крестоходец, - на улице-то нельзя оставаться.
    - Нельзя, - согласно кивнул Василий, и вдруг его осенило.
    - О-о!.. тут неподалеку Валера живет, на мельнице.
    - Кто-кто?!
    - Валера, на мельничном комбинате… тут, по главной, пару кварталов всего, - и Василий стал оживленно объяснять страннику, как добраться до мельницы, - там здание такое большое… ну, комбинат, в общем… Валеру крикнешь. Сторожит там. Все будет в лучшем виде.
    Хозяин довольно рассмеялся и, давая понять, что вопрос исчерпан, как бы отдавая честь, коснулся лба ребром ладони: «Иди прямо и не ошибешься!» После чего круто развернулся и, освещая жужжащим фонариком путь, уверенно направился в дом.
    Через пару кварталов, на фоне ночного неба, действительно, показалась темная глыба здания комбината.
    Впрочем, визуальное обследование объекта не дало никаких результатов. Бетонные стены мельницы почти сливались с черным, усыпанным яркими звездами небосводом и, лишь только над парадным входом горела пятисотсвечовая лампа. Остановившись у парадной из рифленого стекла двери, путник подергал за рукоятку, но, дверь, что было не удивительно для  позднего часа, оказалась запертой. Сквозь стекло изнутри лился яркий свет, и странник, выждав минуту-другую, тактично постучал.
    - Полная тишина, - недоуменно произнес путник и, постучав громче, с досады пнул дверь ногой.
    - Странно, где же этот Валера?..
    Мимо, по ночной улице с треском промчался мотоцикл. Где-то вдалеке послышались громкие гортанные возгласы, лай собак, но и они вскоре стихли.
    - Да, попал в ситуацию, - вздохнул крестоходец, - будь я в России, лег бы на лавку, вот и все проблемы. Где этот Валера?
    Так и не найдя ответа, странник отошел в сторону и единственно, скуки ради, решил доесть оставшиеся пирожки.
    Слава Богу, пирожки были постные, с картошкой, поэтому Успенский пост оставался ненарушенным.
    После третьего пирожка  вновь возникло желание постучать в дверь, но и эта попытка не увенчалась успехом.
    В пакете осталось еще два пирожка. Путник вздохнул и, пересиливая себя, решил доесть и их.
    - Валера, да куда ж ты делся! - странник уже с размаху грохнул по рифленому стеклу, добавив пару пинков по двери.
    Стекло, как бы жалуясь на столь бесчеловечное отношение, глухо звякнуло, но, к счастью, выдержало удар.
    Вдруг где-то в глубине коридора послышались быстрые шаги. Путник облегченно вздохнул, было видно, что по вестибюлю движется мужская фигура, поэтому поспешно сорвал бандан с головы, и… вскоре, раздался щелчок шпингалета.
    В проеме стоял представительный мужчина лет сорока пяти, жгучий брюнет, с гладкими, зачесанными назад волосами, в белой безукоризненно выглаженной рубашке с коротким рукавом.
    - Простите, вы не Валера? - вопросил паломник, проглотив недожеванный пирожок.
    - Нет, я не Валера, - флегматично, не выказав неудовольствия, отозвался мужчина и хотел уже, было, закрыть дверь.
    - Подождите минуту! - cтранник буквально кинулся к человеку в белой рубашке, после чего начал сбивчиво обрисовывать создавшуюся ситуацию.
    Мужчина внимательно, не перебивая, выслушал рассказ путешественника, затем кивнул и, недолго поразмышляв, выйдя на улицу, прокричал в темноту: «Валера!.. Валера!.. Иди сюда!»
    Через несколько секунд в темноте послышалось торопливое шлепание башмаков, и вскоре перед начальником появился сгорбленный мужичонка с плутоватым выражением на лице.
    - В общем, так! - командным тоном произнес начальник замершему перед ним сторожу, - этому человеку нужно переночевать! - он жестом указал на странника и в императивной форме дал необходимые распоряжения, - его нужно принять, накормить, уложить спать, а завтра отправить в путь! Все понятно?!..
    - Понял! - с кислым радушием отозвался мужичок и с нескрываемой досадой оглядел стоящего перед ним паломника.
    - Тогда все, действуй, - вновь распорядился начальник и вошел внутрь мелькомбината.
    - Что ж, пошли, посмотрим, куда тебя разместить, - с неудовольствием произнес Валера минуту спустя и, махнув гостю рукой, направился куда-то в темноту.
    Впрочем, как выяснилось, Валера оказался парнем неплохим, особенно после того, как, ссудив у паломника десятку и сбегав через дорогу по известному ему адресу, вернулся с бутылкой, заполненной на треть мутноватой жидкостью. Употребив часть ее содержимого, Валера сразу повеселел и предложил гостю на ужин дыню или на выбор яблоки.
    Паломник вежливо отклонил предложение Валеры, ибо уже утолил голод пирожками, ко всему, его клонило в сон, и единственно хотелось помыть натруженные за день ноги.
    На счастье, водокачка комбината находилась за углом, в том же здании, поэтому, наплескавшись вдоволь, а заодно омыв по пояс разгоряченное тело, странник возвращался назад как заново родившийся.
    - Как мало человеку надо! - возникла вдруг счастливая мысль и, остановившись на просторе, путник с восхищением посмотрел на смальтовое небо, с яростно сияющими на нем южными звездами.
    Где-то вдали протарахтел мотоцикл, на соседней улице неустанно брехала собака и как если бы не было никакой территории, где действовал комендантский час, а на дорогах и вокруг станицы не стояли секреты и дозорные. А если они и просматривали пространство через приборы ночного видения, то где-то не здесь. Небо говорило: «Войны нет!.. Это вы, люди, придумали себе кровавые игры, а на небе – войны нет!»
    - Ну что, пойдем, что ли? - понимающе произнес, тоже заглядевшийся на небо Валера и, дернув путника за рукав, первый направился к своей каморке.
    Уже из сторожки через открытую дверь путник увидел, как недавний его благодетель вышел из парадного входа и, закрыв дверь на ключ, направился к дороге.
    Через некоторое время послышалось урчание заводимого двигателя, а затем звук удаляющегося автомобиля.
    - Валера, это кто? - кивнул паломник в сторону отъехавшего начальника.
    Валера выдержал паузу и, многозначительно улыбнувшись, ответил с почтением: «Салауди, заместитель директора».
    Странник вдруг закашлялся от неожиданного першения в горле и, придя в себя, недоуменно протянул:
    - Вот оно что… а я тут часом расходился, в дверь колочу, спрашиваю: «Не вы, Валера?..» Обидел, небось?
    - Не-е, что ты!.. Салауди, нормальный мужик, - поспешно возразил сторож и, отыскав наконец на столе целую спичку, прикурил заначенный бычок, - другой бы давно меня отсюда выгнал, а он нет, - и с осторожностью оглянувшись, добавил шепотом, - у нас, в станице, братья Салауди все в своих руках держат, они здесь власть, понял.
    - Понял, - согласно кивнул путник и почему-то тоже оглянулся по сторонам.
    - Поэтому, никого не бойся, - теперь уже веселым тоном добавил Валера и, с наслаждением пыхнув папиросой, протянул нараспев, - здесь у меня, тишина и покой.
    Минуту спустя, вдруг как бы вспомнив о чем-то, хозяин сторожки поднялся и, пройдя в находящийся за занавеской чулан, вытащил оттуда подушку с одеялом. Как следовало ожидать, засаленная, с торчащими перьями подушка была без наволочки. Байковый плед тоже видал виды, но роптать было грех.
    Паломник сотворил перед сном краткую молитву, выставил на подоконник иконку Божьей Матери и, постелив вместо наволочки пожелтевший от пота и пыли платок, устроился на скрипящем колченогом диване.
    С наслаждением вытянув натруженные за день ноги, гость начал уже засыпать, но внезапно был разбужен вопросом Валеры: «Слушай, Саш, тебе свет не мешает?»
    - Нет, нисколько.
    Это была правда. Потому что лампочка в двадцать пять свечей даже способствовала засыпанию.
    - А, ну тогда ладно, - Валера вновь раскупорил бутылку и ,плеснув в стакан мутной жидкости, залпом проглотил очередную дозу.
    - Ты лучше вот что скажи, -  занюхал он выпитое корочкой хлеба и, с шумом выдохнув, добавил, - ты фотографией увлекался когда-нибудь?
    - Фотографией?.. Гм-м… было дело, - полусонно отозвался паломник, - по молодости имел такую страсть.
    - О-о!.. Точно?! А не врешь?! - Валера весь просиял и даже привстал от радости.
    - Та-к, чего же, - гость нехотя продолжил разговор, - увлекался, композиции разные делал. Снимки со смыслом, то есть… ищешь нужные ракурсы, ситуации жизненные… все такое, - и паломник ностальгически улыбнулся, - потом сидишь ночь напролет; сначала фотографии в проявитель, потом – закрепитель, затем – глянцеватель… охота же было заниматься.
    - Дорогой ты мой! - Валера привстал и даже раскрыл руки для объятий. Но вдруг, спохватившись, бросился к тумбочке и начал рыться в ее ящиках.
    Через пару минут он достал из нее пухлый альбом и, сияя как масляный блин, просеменил к топчану гостя.
    - Дорогой ты мой, - вновь произнес Валера и, плюхнувшись рядом с паломником, положил альбом ему на колени, - я же всю жизнь фотографом проработал.
    Теперь крестоходцу стала понятной причина алкогольного падения Валеры. Сельские фотографы всегда были нарасхват: свадьбы, похороны, проводы, встречи. Это сейчас у каждого, автомат - полуавтомат, видеокамера, цифровое фото, а раньше, кто попало камеру в руки не брал, надо было призвание иметь. На этом призвании сельская интеллигенция, по причине регулярных заказов, и пополняла число пациентов отделения наркологии.
    - Здесь мои семейные фотографии, - похвалился не без гордости Валера и перевернул бархатную обложку.
    На первом большом фото были изображены четверо человек: восседающие в креслах мужчина и женщина и двое молодых людей, стоящих позади них.
    - Вот это я, слева, - Валера указал на курчавого смуглолицего парня, в котором можно было отдаленно узнать хозяина сторожки.
    - Похож? - блеснув глазами, спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил, - это мои отец и мать, а это Алик, младший брат.
    Здесь гость взял альбом в руки, чтобы внимательнее рассмотреть снимок.
    Мама у Валеры была русская, хотя, видимо, не без кавказских кровей. Отец чистокровный горец. И еще в глаза бросилась одна черта в лице молодого фотографа. Паломник выделил ее как главную. Эта черта личности неизменно прошла через все годы жизни: хитроватая улыбка баловня судьбы. Обычно такие баловни легко сходятся с людьми. Они душа любой кампании. Но конец у них всегда бывает, как в басне Крылова «Стрекоза и муравей».
    - А это я уже в армии, - и, пролистнув пару страниц, Валера показал другую фотографию.
    Здесь, перед камерой стоял молодой солдат в мешковатой форме, с напряженным вниманием смотревший прямо в объектив.
    - Мое первое увольнение, - иронично произнес он и быстро перевернул страницу.
    Теперь на фото, судя по прическе, был отнюдь не первогодок.
    - Это я в ленинской комнате, стенд оформляю, - пояснил Валера и тут же перевел внимание гостя на следующее фото, - а здесь мы с ребятами на природе.
    На снимке стояли пять или шесть крепких парней в гимнастерках, в основном, с лычками сержантов и ефрейторов.
    - А вот еще накануне дембеля… А здесь я уже дембель, - теперь Валера переворачивал страницу за страницей.
    С последнего фото смотрел бравый сержант, в подогнанном по талии кителе, на лице которого играла прежняя плутоватая улыбка.
    После десятка фото жизни на гражданке проследовали несколько больших свадебных фотографий.
    На одной из них, особо колоритной, Валера поднимал бокал шампанского. Судя по прищуренному глазу, было видно, что жених – уже хорош.
    - Это я, - с довольным видом прокомментировал Валера, - а это жена Роза, - и он  указал на соседнее фото, - теперь, правда, бывшая.
    Еще несколько страниц составляли собой летопись счастливой семьи. На первом снимке молодые отец и мать сидели с ребенком на коленях.
    - Это значит, дочурка моя старшая, Эля, - прокомментировал Валера и с любовью погладил уголок фото.
    Другой снимок был и вовсе идиллическим. Посреди цветущего вишневого сада стояла молодая пара с детской коляской. С виновато-счастливой улыбкой они оглянулись на зов фотографа и, объектив так и запечатлел их для вечности. Рядом с коляской стояла старшая дочурка и, недоуменно засунув палец в рот, держалась за руку матери.
    - Это моя младшая, Рита, в коляске, грудная еще, - счастливо засмеялся Валера и незаметно смахнул слезу, - а вот уже постарше, - и он показал следующий снимок, - это мы в Махачкалу ездили отдыхать…
    Неожиданно Валера отложил альбом в сторону и, обхватив лицо руками, замолчал на несколько минут. Его плечи беззвучно тряслись, но он справился, наконец, с собой и, хлюпнув носом, произнес с горьким стоном: «Пятнадцать лет Розка со мной мучилась!.. Да потом, ушла… не выдержала… Пьянка, бабы… А-а!..»  И он наотмашь рубанул воздух ладонью: «Уехали они от меня тогда, уехали… Дочки, правда, приезжали поначалу. Потом замуж вышли, отца забыли. Внуки есть, не знаю, как зовут… Тошно мне, Саш, тошно».
    Валера снова обхватил голову руками и теперь сидел долго, периодически вздрагивая от сотрясающих его рыданий. Потом, уже по-прошествии времени, он поднял мокрое от слез лицо и, глядя куда-то в сторону, сказал как бы самому себе: «Виноват я перед Розкой, виноват… она хорошая было… и перед детьми, тоже виноват… Потом еще бабы всякие были, забыл, как звать… Розку забыть не могу».
    Он снова сдавленно замычал, но взяв себя в руки, вдруг обернулся к гостю, и,взглянув на него с надеждой, тихо спросил: «Скажи, Саш, Бог есть?»
    - Бог есть, - эхом отозвался странник и не в силах терпеть этого наполненного надеждой взгляда, отвел глаза.
    - Вот, и я думаю, что есть. И наказал Он меня справедливо, - свистящим шепотом выдохнул Валера и до побеления сжал кулаки. - Спасибо, Салауди… жалеет меня… другой бы давно уже выпнул, как пса шелудивого.
    В сокрушении запустив руку в нечесаную шевелюру, Валера посидел еще минуту в раздумье, но затем, как бы вспомнив что-то, со вздохом поднялся и, забрав альбом, направился к своему ложу.
    - Пожалуй, спать надо, - произнес он немного погодя и, положив альбом на тумбочку, скинул с себя пиджак.
    Сняв верхнюю одежду, Валера вдруг встал лицом к стене и, вытянув руки по швам, что-то пламенно зашептал. Затем он с извинением взглянул на гостя и виновато произнес: «Утомил я тебя… прости, ради Бога…»  После чего щелкнул выключателем и стал устраиваться на ночлег.
    - Да-нет, ничего-ничего, - успокоил его путник, но Валера уже заскрипел пружинами.
    - Вот даже и весь хмель вышел, - произнес он немного погодя и, поворочавшись  на топчане, вскоре затих.
    Наутро, едва взошло солнце, Валера поднялся и начал суетливо ходить по комнате.
С излишним шумом он хлопал створками тумбочки, переставлял без конца пустые банки на полках шкафа, пока, наконец, не окончил поиски и не признался чистосердечно, что нет у него ни сахара, ни чая.
    - Валера, все у меня есть, - успокоил странник хозяина сторожки, - я же паломник… мне любой пожертвует продукты. Вчера вот милиционеры на блок-посту пирожками накормили.
    - А-а, это наши, «кадыровцы», - с улыбкой произнес Валера.
    - «Кадыровцы», кто такие? - недоуменно переспросил странник.
    - Кадыровская милиция, - в глазах Валеры блеснул вопрос – как можно не знать о таких вещах, но уже в следующую секунду стал с раздумьем оглядываться по сторонам, - президент у нас был, Кадыров.
    Внезапно его взгляд упал на желтый бок торчащей из-под кровати дыни, и он, выхватив ее оттуда, с детской радостью протянул страннику.
    - Может, дыньку возьмешь с собой?
    Валеру пришлось огорчить, потому что фрукты здесь, в буквальном смысле, валяются под ногами, а нести с собой лишних два-три килограмма, да еще по жаре…
    Валера с пониманием кивнул и, со вздохом положив дыньку на стол, пошел на улицу провожать гостя.
    Когда вышли на трассу, Валера некоторое время оглядывался по сторонам, но потом, заморгав виновато, спросил у странника: «Прости, забыл, ты сейчас в какую сторону идешь?»
    - В Шелковскую… думаю там заночевать.
    - А ну, тогда тебе прямо, - облегченно засмеялся Валера и, махнул рукой в южном направлении, - пройдешь через Курдюковскую, потом Старогладковскую, потом Нововоскресенскую, Гребенскую, и вот тебе Шелковская… Запомнил?! - Проведя столь подробный инструктаж, Валера с радостной улыбкой посмотрел на странника.
    - Запомнил, - в тон ему отозвался крестоходец.
    - Ну да, вот чего там идти?! Курдюковская, Старогладковская, а там – Шелковская, - вновь радостно засмеялся Валера и, протянув руку для прощания, добавил дрогнувшим голосом, - ты, это, прости, если что не так.
    - Бог простит, и ты меня прости, - эхом отозвался странник и крепко пожал протянутую руку.
    - Да, чего уж там, - глаза Валеры предательски заблестели, и он, неумело поклонившись, улыбнулся на прощание с детской растерянностью и смущением. И может быть, впервые за многие годы в этой улыбке не было того, что определяло весь образ мыслей этого человека, его взгляды и убеждения, которые выражены в одной фразе: «Живем один раз!» - не было того, что погубило его жизнь, отправило под откос, безжалостно смяло и растоптало, того, что превращает личность в личину, лицо в маску, человека в животное, не было той тонкой детали, безошибочно определявшей характер этого человека – въевшейся за многие годы хитрой плутоватости баловня судьбы. Улыбка была  чистой и искренней.


    Глава 5: «Когда будет Вселенский собор?»

    Весь последующий день прошел без особых искушений. Бог видел, что путнику достаточно и того палящего зноя, от которого не было никакого спасения. Уже через пару часов рубашка насквозь пропиталась соленым потом, который струйками змеился из-под туго завязанного на голове платка. Пересохшее горло с хрипом выталкивало Иисусову молитву. Ожестевшие губы и язык требовали только одного - пить. На небе ни облачка. В средней полосе нередки частые смены дождя и солнца, но здесь – ни облачка и небесную влагу заменял обильный соленый пот. Хуже всего было, что потом пропитались не только рубашка, но и штаны, из-за чего при быстрой ходьбе они противно хлопали по лодыжкам.
    Через каждые пять-семь километров путник со стоном сбрасывал с себя рюкзак и, без сил падая в траву, отлеживался в тени деревьев.
     - Нет, не дойдешь, не хватит сил, - малодушно скулила измученная плоть, а потворствующее ей воображение предлагало планы немедленного отступления, - это тебе не Ивановская область, не Тверская епархия и даже не Урал, это юг…
    Паломник знал по прежнему опыту, что скулеж этот есть попущение Божье за грехи и продолжается он обычно не более двух дней. Надо было только набраться сил, чтобы перетерпеть искушения. Сил, как всегда, не было. Следующим искушением, наряду с жарой и усталостью, являлась подкрадывающаяся как тать в ночи сонливость. Единственным средством борьбы с ней был опять-таки - походный шаг под непрестанно творимую Иисусову молитву.
    К полудню рубашка пропиталась потом  до такой степени, что пришлось ее выкрутить как после стирки. Хуже было со штанами. Хлюпанье по лодыжкам стало вовсе невыносимым. Оставалось одно – терпеть искушения и, не прекращая молитвы, следовать по трассе. Впрочем, днем досаждала не только сорокоградусная жара. Более всего путник опасался водяных и кровавых мозолей, которые неизбежно появляются на мокрых либо потных ногах.
    На одном из привалов он разулся и внимательно обследовал свои саднящие ступни. Как и следовало ожидать, на пятке и большом пальце виднелись маленькие водяные пузырьки. Путник достал из аптечки булавку, после чего проделал нехитрую процедуру. По прежнему опыту знал: если не проколоть мозоли сразу и не заклеить их пластырем – будет беда. А беда, в первые дни пути – это катастрофа. Для крестоходца самое главное – ноги. Нет ног, значит, ничего нет. Собирайся и поезжай домой. Даже взмолился перед тем, как обуться: «Помоги, Господи! Не допусти, Господи!» - И тут же почти явственно услышал, как издалека повеяло свежей, будто от горных высот исходящей прохладой и следом далекий угасающий голос: «Не бойся… Я с тобой!»
    Путник изумленно огляделся по сторонам, но на всем пространстве в округе не было ни одного человека. Тем не менее, отзвук был настолько явственен, что не оставалось и теми сомнения – он действительно прозвучал. И потом эта неземная свежесть. Откуда она, здесь, тихая прохлада альпийских лугов? Листва на деревьях свисала, как мертвая. Воздух над дорогой колебался и дрожал. Яростное солнце беспрепятственно пробивало белый бандан на голове, но… снова тихое веяние коснулось чела путника: «Не бойся… Я с тобой! Я тот, кому ты поклонился в городе Кизляре».
    Теперь весь оставшийся путь до станицы Шелковской странник следовал будто несомый ангелами. Ему уже не мешали ни противный, струящийся за шиворот пот, ни хлопающие по икрам штанины, ни скользящие в мокрых носках кроссовки. Еще два или три раза посреди неподвижного зноя его осеняла горная, неизвестно откуда приходящая прохлада и всякий раз, после этих заоблачных прикосновений, в разгоряченной душе появлялись мир и спокойствие, благодарение за все и упование на промысел Божий.
    - Слава Тебе, Господи! Слава Тебе! - много раз отвечал путник на незримое прикосновение ангельских крыл, после чего, неизменно осенив себя крестным знамением, следовал дальше.
    В станицу Шелковскую путник прибыл задолго до захода солнца. Обращаясь время от времени к прохожим: «Живут ли здесь русские? и – кто бы мог взять на ночлег?» - он медленно двигался вдоль станицы. Только через полчаса бесплодных поисков встретившаяся по пути детвора с охотой приняла участие в судьбе странника. Они провели его по заросшему бурьяном проулку и, с радостью указав: «Вот здесь дедушка живет!» - тут же убежали по своим делам.
    После долгих возгласов: «Хозяин! и – Есть, кто живой!» - в глубине двора послышалось наконец шевеление. Навстречу вышел дедуля лет семидесяти, в соломенной шляпе, и с ведром, наполненным пойлом для скотины. На вопрос путника относительно ночлега он с прищуром посмотрел на гостя и, напряженно поразмышляв, отрицательно помахал рукой: «Нет, нема места!»
    В следующем доме, на который тоже указала местная детвора, проживала бабушка-армянка. Услышав зов крестоходца, она с испуганным видом подошла к калитке и, едва выслушав в двадцатый раз высказанную за вечер просьбу, стала жаловаться, что дом у нее большой и ей не жалко, но… она живет одна.
    Кто-то из компании проходивших мимо парней строго сказал армянке: «Фая! Возьми странника!» - но армянка, выслушав с  поджатыми губами совет о восточном гостеприимстве, снова стала жаловаться, что  дом у нее большой, но…
    Путнику ничего не оставалось, как с извинениями поклониться и продолжить поиски ночлега.
    В третьем доме, куда посоветовала обратиться проходящая мимо женщина с детьми, жила Валентина с уже взрослым сыном Василием. На вопрос о ночлеге она минуту размышляла, произнося при этом общие ничего не значащие фразы, но затем, словно что-то поняв, решила сходить к подруге, посоветоваться.
    На счастье, подруга Валентины оказалась верующей. С искренней радостью она приложилась к распятию и затем, в мягких формулировках убедила Валентину взять странника на ночлег.
    Путь, в обе стороны от дома хозяйки до ее подруги, пролегал мимо отделения милиции, которая походила более на укрепленный форт, чем на милицейский участок. Около высоких решетчатых ворот прохаживались два чеченца-милиционера с автоматами, а сами стены были усилены частоколом арматуры, со спиралями колючей проволоки наверху.
    - Не милицейский участок, а крепость, - поделился гость впечатлением, - такой даже боевикам станет большого труда взять.
    Но Валентина, окинув безразличным взглядом гарант безопасности, вошла в калитку своего дома.
    Не успел странник оглядеться при входе во двор и произнести традиционное: «Мир дому сему!», как навстречу ему вышел высокий, крепкого сложения молодой человек.
    Пристально взглянув на гостя умными карими глазами, он протянул руку для пожатия и с достоинством произнес: «Василий».
    Странник тоже назвал свое имя. Василий степенно кивнул, после чего указал на  скамейку у садового столика и отправился в дом, чтобы приготовить ужин.
    Паломнику не пришлось долго ждать, потому что уже через несколько минут, Василий вернулся с огромной миской салата и с хлебным подносом в руках.
    - Поужинайте пока этим, - кротко произнес он и поставил на столик немудреную трапезу.
    - Потом мама принесет фрукты и компот, или чай, если хотите, - добавил он, присев рядом на скамейку, - а пока салат… хорошо после жары.
    Некоторое время сидели молча. Когда же путник утолил голод, Василий задал наконец давно мучивший его вопрос.
    - Скажите, пожалуйста, я тоже христианин, у нас в станице есть наставник, и мы собираемся по воскресеньям.
    - Да, пожалуйста, - гость с интересом взглянул на собеседника и отставил в сторону пустую миску.
    - Я слышал, что в Православной Церкви планируется созыв Поместного собора, - и Василий осторожно посмотрел на паломника, - после которого будет созван давно ожидаемый Восьмой Вселенский собор.
    На минуту воцарилось молчание. Путник постарался точно, но без обиды для собеседника сформулировать ответ.
    - Если говорить о Вселенском соборе, - и гость осторожно взглянул на Василия, - то вероятность такового события исчезающее мала.
    - Почему? - на лице молодого человека не отразилось ни одной эмоции.
    - Потому что собрать сейчас для конструктивного диалога Православных, католиков и лютеран невозможно. Более того, бессмысленно и бесперспективно. А, на мой взгляд, даже и вредно.
    Услышав подобную отповедь, Василий насупился, но на слова гостя никак внешне не отреагировал.
    - Могу объяснить, почему, - странник тактично кашлянул и продолжил рассказ уже с меньшим пафосом, - потому что ни католики, ни лютеране, не поступятся ни на  йоту своими вероучительными истинами, к сожалению. Но, напротив, будут ждать, что этими истинами поступимся мы – Православные. Поэтому закономерен вопрос: зачем, вообще, собираться?
    Было видно, что Василий напряженно переваривает услышанное, поэтому путник поспешил высказать свое мнение и о Всеправославном соборе. Суть мнения выражалась в том, что Всеправославный собор возможен, но на данный момент, вряд ли осуществим.
    - А Поместный собор? - вопросил потерянным голосом Василий.
    - Да, разговоры о необходимости собора идут, - живо отозвался странник, - но… будет ли он созван, этот вопрос тоже неоднозначный.
    Выслушав мнение гостя, Василий угрюмо помолчал и затем, с обидой произнес: «Наш наставник говорил, что на соборе будет поднят вопрос о переводе богослужений на русский язык».
    На мгновение возникла пауза. Полемика о русификации богослужебных текстов в Церкви шла уже давно и исходила она либо от обновленцев, либо от филокатоликов. Гость Василия, как твердый сторонник церковно-славянского языка, бывал иной раз слишком запальчив в спорах с сектантами, но с Василием надо было проявить выдержку и рассудительность.
    - Хочу тебя спросить, Василий, - гость осторожно толкнул пробный шар, - санскрит, это… что за язык?
    - Ну, это в Индии где-то? - неопределенно протянул собеседник, - в Древней Индии, кажется.
    - Да, совершенно верно, - подтвердил гость, - этот язык является вымершим. Но не потому, что вымер народ, его носитель, а по другой причине.
    - По какой же?
    - Санскрит, это богослужебный язык древнеиндийских культов… На этом языке в древности разговаривали с Богом или с тем, кого считали Богом… это был язык молитвенного общения с небесными силами.
    Василий с  интересом, хотя и настороженно покосился на собеседника, но гость продолжил рассказ:
    - То же было и во времена Ветхозаветного Израиля. Книги Торы и Пророков очень сильно отличались от разговорного арамейского наречия, хотя и имели с ним сходство. Древнеиудейский язык являлся языком богослужебным и в разговорной практике его не применяли. Аналогичная история происходила в древности и с латынью – это был язык юридических норм, тоже происходило и с древнегреческим – языком философов и ученых; эти языки впоследствии по принятии христианства италийцами и греками стали употребляться в богослужебной практике, и при этом, довольно сильно отличались от  разговорных диалектов. То же самое можно сказать и о церковнославянском языке, который был создан равноапостольными Кириллом и Мефодием. Некоторые славянские племена из-за различий в диалектах, с большим трудом понимали друг друга, церковнославянский их всех объединил. На Руси раньше существовало дигласие; если речь шла о вещах мирских, обиходных, то русский человек говорил на своем родном диалекте, если надо было говорить на духовные темы, то любой крестьянин свободно переходил на церковнославянский язык. Писать на Руси могли не все, этому надо было учиться, но читали многие; читать учились по Псалтири.
    Церковнославянский сроднил все славянские народы. Его понимают и сербы, и болгары, и русские, и украинцы с белорусами. Церковнославянский язык соединяет нас с Небом, это – икона языка, а к иконе неприменимы правила светской живописи, икона пишется в соответствии с канонами духовными.
    - Но католики, кажется, отменили латынь в богослужении, - неуверенно возразил Василий, - и вроде бы ничего страшного не случилось.
    - Да, отменили, - сокрушенно согласился гость, - и после этой отмены в католичестве произошла катастрофа.
    При этих словах Василий вздрогнул и с некоторой опаской взглянул на собеседника.
    - Именно, катастрофа!.. Сейчас на Западе на пять-шесть храмов – один священник. Более того, костелы стоят пустыми. Почему?!.. С устранением богослужебного боговдухновенного языка, а латынь – это боговдухновенный язык, из католичества ушел Дух, который один только и удерживал Западную церковь от действия апостасии. Язык был той солью, которая сдерживала католичество от распада. И если мы сейчас русифицируем церковнославянский язык, то же самое произойдет и с нами. Ибо не напрасно сказано в Евангелии: «Соль – добрая вещь; но, ежели соль не солона будет, чем вы ее поправите?.. Она уже ни к чему не годна, как разве выбросить ее вон на попрание людям».
    Выпалив разгоряченную тираду, гость замолчал и теперь только слышалось шумное дыхание Василия. Чувствовалось, что такая постановка вопроса для него внове и теперь он с трудом пытается воспринять услышанное. Некоторое время оба сидели в ожидании; один – размышляя над исполненными жестокой правды словами гостя, другой – в ожидании вопросов, или – возражений со стороны хозяина.
    Неизвестно, чем бы разрешилась эта напряженная пауза, если бы не подошедшая вовремя мама Василия, которая поставила на столик поднос с мытыми фруктами
    - Угощайтесь, - вежливо произнесла она и забрала с собой грязную посуду.
    - Спаси, Господи, - поблагодарил ее странник и рассеянно взял с подноса сочную грушу.
    - Может быть, слышал, Василий, - произнес гость немного погодя, - о святой преподобномученице Елисавете?
    Василий лишь отрицательно помотал головой.
    - Она была из Царского рода, родная сестра Императрицы Александры, лютеранка по происхождению. И лишь только через пять лет жизни в России она приняла решение перейти в Православие. Причем, сделала это, несмотря на запрет своего родителя.
    - Вероятно, ее всячески принуждали к этому? - неуверенно возразил Василий, - время было другое.
    - В том-то и дело, что нет! - от души рассмеялся гость, - она совершила выбор добровольно, после многих лет изучения культуры России, ее истории, истории Церкви. Россию она полюбила всей душой. Красота монастырей и храмов, строгость и чин богослужений пленили ее, и вот, смотри… - гость порывисто наклонился к стоящей на земле сумке и вытащил из бокового кармана акафист с жизнеописанием святой.
    - Смотри, это – она, - и странник с благоговением указал на изображение преподобномученицы, - после убийства в 1905 году ее мужа – Великого князя Сергия Романова, она приняла монашество и основала Марфо-Мариинскую обитель милосердия в Москве. А после революции мученически закончила свою жизнь в Алапаевске.
    Паломник замолчал на мгновенье, собираясь с духом и, видя, что Василий слушает его, вновь пламенно продолжил:
    - Когда гроб с ее телом, а также гроб ее келейницы Варвары привезли в Иерусалим, а случилось это спустя два с половиной года после кончины, то по всему храму разнеслось благоухание; их тела оказались нетленными… Подумай, как такое чудо могло произойти?.. - и гость с укоризной взглянул на Василия, - их мощи совсем недавно, в этом году, привозили в Москву, в Храм Христа Спасителя… Если хочешь, прочти, - с жаром произнес паломник и с надеждой взглянув на Василия, протянул ему брошюру.
    Василий обреченно посмотрел на гостя и сделал робкое движение, как бы собираясь взять акафист. Но вдруг что-то вовремя вспомнив, в последний момент отдернул руку.
    - Нет, нам не разрешают читать инославной литературы! - произнес он жестко и в глазах его на мгновенье блеснул стальной отблеск.
    - Что же страшного в том, если мы будем знать позицию другой Церкви или деноминации? - вопросил паломник.
    - Нет, нам не разрешают! - уже твердо отказался Василий и решительно поднялся со скамьи.
    - Я принесу вам горячей воды, - с некоторой официальностью пояснил он, - помоетесь с дороги, - и подчеркнуто вежливо поклонившись, направился в дом.
    - Спаси, Господи! - разочарованно поблагодарил странник хозяина и, поднявшись из-за стола, скороговоркой прочитал положенные после трапезы молитвы.
    Через пару минут Василий действительно вынес из дома два ведра горячей воды. Он поставил их возле кабинки летнего душа, затем принес мыло, тазик, полотенце; холодной воды из колонки гость набрал сам.
    Заготовленной воды хватило не только для мытья, но и для стирки пропотевшей рубашки и нижнего белья.
    Как бы заново родившись после принятого душа, гость проследовал в летнюю кухню, где ему был уже приготовлен ночлег.
    После прочтения «Вечернего правила» страннику почему захотелось просмотреть стоящую у окна подборку книг. Кроме протестантских авторов здесь были книги по католичеству, и даже – о возможности богослужебного общения с авраамическими религиями. Гость пролистнул эту суперэкуменическую книгу и грустно улыбнулся:
    - Значит, не все инославные книги им запрещают читать? - он покачал головой и со вздохом поставил книгу на полку: «Спаси, Господи, Василия и родительницу его – Валентину». После чего, назнаменовав себя крестным знамением, выключил свет.


    Глава 6: «Скажи, когда кончится война?»

    Уже к середине дня, не чая столь быстро преодолеть половину пути, крестоходец  прибыл в станицу Новощедринская. За эти часы путника только дважды проверяла «Кадыровская» милиция; один раз на трассе, да еще при входе в станицу. В остальном, шествие было на удивление спокойным. Паломника изредка обгоняли автомобили, которым не было никакого дела до бредущего по трассе человека; единственной тяготой оставалась сорокоградусная жара, из-за которой вода в бутылке нагрелась и стала непригодной для употребления. Ко всему, путник установил у себя полное  отсутствие съестных припасов. На привале доел последний, оставшийся еще с Кизляра хлеб, вот и вся утренняя трапеза. Вчера у Василия хлеба попросить не догадался, поэтому оставался один выход, купить продукты в Новощедринской.
    При вхождении в станицу путник стал внимательно смотреть по сторонам, пока не заметил, наконец, расположенное в стороне светлое здание, с венчавшей его пожухлой надписью: «Продмаг».
    Надпись была до боли, щемяще, ностальгически родной. Именно так в прежние времена без всяких  выкрутасов обозначали торговые заведения, в которых, как правило, было  шаром покати. Впрочем, это ностальгическое настроение быстро улетучилось, ибо, по приближении к магазину, путника ждало серьезное разочарование. На внутренней стороне стеклянной двери красовалась одиозная табличка: «Закрыто». В дополнение к табличке, на стене, рядом с дверью, висел яркий предвыборный плакат: 
    - «Ваха Висоев!» - прочитал путник имя кандидата в президенты. На плакате был изображен самоуверенный молодой человек, весь вид которого гласил: «Управлять государством?!.. Легко!»
    Паломник еще минуту потоптался у входа в магазин, но за дверью царила полная неподвижность.
    - Что ж, надо смиряться перед обстоятельствами, - вслух произнес крестоходец, - при условии, если они не препятствуют спасению души.
    И со вздохом оглядев предвыборный плакат, вновь направился к главной улице.
    Через пару кварталов, у дороги, попался небольшой рынок, на котором несколько мужчин торговали мясом. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять - мясо хорошее, но видимо, по причине буднего дня товар оставался нераспроданным.
    - Слушай, куда идешь? Купи, хороший мясо! - увидев странного прохожего, без энтузиазма сказал один из продавцов.
    - Да не могу, пост ведь, - смущенно отозвался паломник и остановился рядом с вопрошателем.
    - Какой пост, хороший мясо?! - вновь вяло возразил торговец.
    - Успенский пост, у нас, у православных, - пояснил путник, - а иду в Минеральные Воды, к Феодосию Кавказскому.
    - Живет там, что ли? - простодушно вопросил путника другой товарищ по прилавку.
    - Нет, умер давно… иду поклониться его могиле.
    - А-а, - неопределенно отозвался вопрошатель и как бы в поисках ответа посмотрел на других торговцев, - а то мясо купил бы… могли бы подешевле продать… хороший мясо.
    - Не могу, пост, - теперь уже строго возразил крестоходец и, сделав полупоклон, отправился дальше.
    Торговцы как-то сразу потеряли интерес к невесть откуда взявшемуся пешеходу и, махнув на него рукой, стали громко беседовать о своем.
    Следующий магазин тоже оказался закрытым. Путник поглядел на часы и едва не сплюнул от досады: «Так и есть, время обеденного перерыва».
    - Что ж, сегодня обойдемся без обеда, - попытался успокоить себя крестоходец и, вернувшись на главную улицу, бодрым шагом пошел на выход из станицы.
    - Эй, молодой человек!.. Молодой человек! - зов со всей очевидностью предназначался идущему по трассе страннику. Крестоходец остановился и, увидев вдали группу людей, вопросительно указал на себя рукой.
    Метрах в тридцати-сорока от дороги, расположившись в тени трактора с тележкой, сидели пять чеченцев разного возраста. Судя по засаленным спецовкам отдыхавших, их жизненный уклад разительно отличался от уклада живущих в России соотечественников. Беглого взгляда путника было достаточно, чтобы понять: перед ним сидели хлебопашцы, трактористы, скотники – потомки самого распространенного на земле сословия. Того сословия, которое всегда являлось хранителем народных традиций, хранителем и исполнителем Заповедей Божьих, которые у всех людей одинаковы: не убий, не укради, не прелюбодействуй, чти отца и матерь свою, не лжесвидетельствуй… накорми и обогрей странника. Рабочие наверняка только что вернулись с обеденного перерыва и теперь  расположились на траве в ожидании начальства.
    - Далеко идешь?! - дружелюбно крикнул один из них, после чего поднялся и бодро поспешил навстречу незнакомцу. Чеченец был по возрасту не старше сорока, крепкого телосложения, с искренней улыбкой на открытом живом лице и таким же живым, полным искреннего любопытства взглядом.
    - В Минводы! - ответил странник спешащему к нему мужчине и в подтверждение своих слов махнул рукой на запад.
    - А-а, в Минводы, - чеченец постарался что-то уяснить для себя, но спустя мгновение, уже утвердительно произнес, - это, значит, ты хаджем сейчас идешь?
    - Можно считать, так, - согласился с ним путник, - иду к преподобному Феодосию Кавказскому.
    Мужчина задумчиво кивнул и, поразмыслив недолго, с участием вопросил: «Может быть, проблемы какие есть?!»
    - Да будто-то никаких, - пожал плечами крестоходец, - единственно, хлеба нигде не смог купить.
    Чеченец вдруг весь просиял, как если бы только и ждал такого ответа. На лице его отразилась искренняя детская улыбка и он, смущенно засуетившись возле путника, приглашающе указал в сторону своих товарищей:
    - Пойдем, дорогой, присядем, попробуем решить твою проблему. Будет тебе хлеб.
    По пути к месту отдыха рабочих, собеседники познакомились. Доброжелательного чеченца звали Махмудом, работал здесь механизатором.
    Приблизившись к группе сотрудников Махмуда, путник поздоровался с поклоном со всему и, скинув рюкзак, присел в тень.
    - Куда путь держишь? - с интересом осмотрев незнакомца, спросил старший по возрасту чеченец.
    - В Минеральные Воды, - отозвался крестоходец и уже который раз за день стал рассказывать о цели своего паломничества.
    Махмуд, убедившись, что гость пока не нуждается в опеке, поспешил к расположенному невдалеке дому и, войдя в калитку, что-то крикнул. На его зов из дома вышла молодая женщина, которая, с покорностью выслушав указания Махмуда, тут же вернулась назад.
    - А крест зачем нужно нести? - снова вопросил старший.
    - Так сказано в Писании, - стал разъяснять крестоходец: «Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною».
    - А-а, - понимающе кивнул старший, но подоспевший к тому времени Махмуд перебил странника.
    - Так это надо не внешне понимать, а чтобы крест в душе был!
    Странник поразился эрудированности собеседника, но постарался уйти от полемики и лишь смиренно произнес: «Это, конечно, верно. Крест, в первую очередь, должен быть в душе, но и внешнее проявление крестоношения тоже как-то должно обозначаться».
    Сидящие на траве чеченцы задумались над смыслом сказанного, старший хотел вновь что-то спросить, но в калитке вновь появилась молодая женщина, теперь уже с лавашом в руках. Негромко окликнув Махмуда, она смиренно подождала, когда он вернется и заберет лаваш.
    Лаваш, по всей очевидности, был только что испеченным, потому что Махмуд то и дело перекладывал его из одной руки в другую. Он хотел уже отдать его крестоходцу, но вдруг чеченцы зашевелились и с явным выражением почтения стали по очереди подниматься с земли. Следуя общему примеру, поднялся и путник. К группе отдыхающих подошел мужчина солидной внешности и, строго поглядев на присутствующих, стал начальственным тоном отдавать какие-то распоряжения. Рабочие согласно закивали в ответ, при этом кое-кто стал одевать лежащие на земле спецовки. По всему было понятно, что все пятеро сейчас отъедут на производственный объект. Стоящий в стороне Махмуд со смиренным видом приблизился к начальнику и, что-то тихо сказав, передал в его руки лаваш. Внимательно выслушав подчиненного, тот согласно кинул и, приняв хлеб, в свою очередь, отдал его страннику.
    Паломник даже вздрогнул от неожиданности, при виде подобной церемонии и, приняв действительно еще горячий лаваш, невольно склонился в полупоклоне.
    Исполнив просьбу Махмуда, старший еще что-то сказал рабочим, после чего они согласно загомонили и собрались уходить. Пришло время уходить и страннику. Закинув на плечи рюкзак и взяв крест в руки, он снова поблагодарил присутствующих, после чего направился к трассе.
    Внезапно Махмуд отделился от товарищей и, окликнув крестоходца, быстро догнал его.
    - Помогай тебе, Господь, - протянул он руку на прощание и улыбнулся застенчиво, кротко, словно большой ребенок. Затем, явно смущаясь, вдруг добавил скороговоркой: «Молись, что б война побыстрей закончилась» - после чего еще раз пожав страннику руку, уже окончательно направился к своим.
    - Буду молиться, - эхом отозвался крестоходец и, потрясенно глядя вслед удаляющемуся Махмуду, вдруг с пронзительной болью понял для себя, что – плохих народов не бывает.
    Уже к вечеру, на закате, вконец измученный, путник приблизился к станице Червленая, где намеревался остановиться на ночлег. От тяжести рюкзака нестерпимо ломило спину, а ноги… ног просто не было, они гудели, как чугунные. Сбросив рюкзак на обочину, путник оперся на черенок креста, сознательно удерживая себя от стремления присесть и отдохнуть. До полного заката оставалось около часа, а станица уже находилась рядом, в низине, под холмом, на котором остановился путник.
    Мимо странника изредка проходили легковые и большегрузные автомобили, в сотне метров от обочины паслось небольшое стадо овец, которых чабан понуждал идти в загон. Путник поймал себя на мысли, что не грех и присесть, дабы вдосталь насладиться открывшейся пасторалью.
    - Нет, видимо, пора идти, - крестоходец решительно отогнал помысел и накинул на  плечи рюкзак. Внезапно к обочине припарковался темно-вишневый «Москвич», из которого вышли двое мужчин, лет тридцати-тридцати пяти.
    - Здравствуйте, - дружелюбно улыбнувшись, произнес старший и, приблизившись, спросил о цели путешествия странника.
    Внимательно выслушав краткий рассказ крестоходца, он покивал задумчиво и произнес с участием: «Может быть, вам чем-то помочь? Мы могли бы довезти вас до станицы, если хотите».
    Плечи паломника уже немного отдохнули, но ноги… ног, по-прежнему не было. Тело требовало немедленного отдыха и услужливые помыслы тут же начали предлагать картины радушного приема, с обязательным душем и сытным ужином. Двое незнакомцев ожидали ответа, но паломник лишь тяжело вздохнул и виновато развел руками: «Увы, у меня обет – идти только пешком».
    Тень сожаления промелькнула на лице старшего, и он тут же стал с жаром предлагать денежную помощь.
    - Слушай, если нужно, я помогу, хотя у меня нет с собой большой суммы.
    - Нет-нет, что вы, - поспешно отказался крестоходец; у него было благословение брать только от тех, кто дает не спрашивая, - у меня хватит на обратный проезд, - хотя это было заведомой неправдой.
    На лице старшего появилось уже открытое огорчение. Остро захотелось как-то утешить его, и путник совершенно непроизвольно произнес: «Я молюсь, чтобы войны не было… поэтому, только пешком».
    От этих слов глаза обоих чеченцев вспыхнули искренним восхищением и старший, схватив паломника за руку, стал радостно ее трясти.
    - Правда?! Ты молишься?! - вопросил он, как бы не веря себе, по-прежнему продолжая крепко сжимать руку крестоходца.
    - Да, правда… вот молюсь, как могу.
    - Но, может быть, вас все-таки подвезти?
    - Спаси, Господи! - паломник внезапно погрустнел и опять виновато развел руками, - у меня обет – пешком… уж, простите меня.
    - Ну, что ж, обет – значит обет, - вдруг смирился старший и обескураженно почесал затылок, - нарушать нельзя… я ведь, тоже верующий. Как говорится – Бог один, да веры разные.
    - Да, Бог – Один, - произнес односложно паломник, умолчав, впрочем, о вопросах веры, которые все-таки – разные.
    - Тогда помоги тебе Бог, - в знак прощания старший вновь протянул страннику руку, и тот также ответил крепким пожатием.
    - Помогай и вам, Господь, - с благодарностью отозвался путник и еще долго потом стоял на взгорке, пока «Москвич» окончательно не скрылся из виду.


    Глава 7: «Где найдешь – где потеряешь».

    Этим вечером паломнику пришлось изрядно потрудиться, чтобы отыскать крышу над головой, пока наконец одна русская женщина не показала дом, где жили командировочные из Ростова-на-Дону. Насмерть уставший крестоходец ввалился во двор вслед за своей благодетельницей и сразу попал в другой мир. Четверо мужиков, с родными до боли лицами, сидели под навесом в саду, и было по всему видно, что они только что приступили к трапезе. Сопровождавшая странника женщина в двух словах объяснила мужикам ситуацию и один из них, по-видимому, бригадир, бодро произнес: «Пусть остается, места хватит!» После чего, приветливо посмотрев на гостя, добавил дружелюбно: «Садись за стол, чего стоять, суп как раз сварили!»
    Уже через несколько минут паломник уплетал горячий, заправленный острыми специями суп, рассказывая попутно о себе, хотя хозяева слушали его вполуха, так как были увлечены происходящим на экране переносного телевизора, расположенного в другой части стола. Транслировали какой-то футбольный матч, поэтому хозяева не столько ели, сколько комментировали ошибки игроков.
    Когда футболисты забили гол в ворота противника, бригадир наконец отвлекся и, хлопнув комара на крепком затылке, перечислил по именам всех сидящих за столом.
    - А меня, значит, Николаем зовут, - добавил он немного погодя, после чего спросил участливо: «Может быть, еще супа налить?»
    - Если разрешите, мне лучше салат, - вежливо отказался паломник; суп был горячий, с перцем, а после столь жаркого дня хотелось, наоборот, окрошки с квасом.
    - Это как угодно, - согласился Николай, - бери сколько надо… соль на столе… а мы, стало быть, электромонтажники, - перевел он разговор на другую тему, - занимаемся прокладкой линий энергопередачи.
    - Гм-м, вот как, - покачал головой странник, - и как это, не слишком опасно?
    - Всякое бывает, - пожал плечами Николай и со значением оглядел присутствующих.
    - Вот весной случай был, - включился в разговор рыжеволосый коренастый мужчина, его звали Владимиром, - повезли нас в горы, под охраной «кадыровцев». Только приступили к работе – из лесу выходят какие-то бородачи. Нас сразу в машину, и – полный вперед. Едем, а позади – пальба. Постреляли, да на том и разошлись… а в остальном, вроде спокойно.
    - Оно так, - согласно кивнул Николай, - да, после девяти вечера по дорогам ходить и ездить нежелательно… «секреты» стоят кое-где. Иной раз проснешься – за станицей палят, а утром или собаку, или овцу находят пристреленную.
    - Атамана местного здесь совсем недавно убили, - дополнил Владимир рассказ Николая и, грустно посмотрев на гостя, придвинул к нему стакан с компотом.
    - Так что, такая здесь жизнь, - подвел итог бригадир и, со значением кивнув, снова уставился в экран телевизора.
    Закончив с салатом и выпив компот, паломник счел своим долгом поблагодарить за трапезу и попросил разрешения отойти ко сну. Хозяева не возражали, тем более, что и они вскоре отправились на ночлег.
    В отличие от предыдущих станиц, в Шелковской ночью стояла непереносимая духота, так что затянутое сеткой, открытое настежь окно, не приносило никакой пользы. Два или три раза путник просыпался с одной целью, чтобы вытереть полотенцем струящийся пот, после чего снова проваливался в колеблющееся небытие.
    По-прошествии двух лет странник рассказывал своим друзьям-крестоходцам о некоторых событиях хаджа по стреляющей республике.
    В 2006 году, по благословению старца Ионы из города Одессы, втроем они совершили пешее паломничество по Республике Белоруссия. Крестный ход, шедший тогда по маршруту: «Одесса – Сергиев Посад» не получил благословения от Белорусского Экзарха. Поэтому ради церковного послушания крестный ход в почти полном составе переехал на другой участок пешего движения, в Псковскую епархию.
    Автобус с крестоходцами уехал. Вместо них остались только две малые группы, получившие благословение старца Ионы на самостоятельное движение.
    Ситуация тогда создалась крайне серьезная. Три НАТОвских десанта высадились в Крым. Накануне дня высадки икона Божьей Матери «Умиление» (Локотская) ожила. Она стала открывать и закрывать глаза и сиять нетварным светом. Ко всему, от лучей вокруг головы стали исходить багровые всполохи. Двухлетний сын настоятеля храма, немой от рождения, подбежал к сияющей иконе и трижды крикнул: «Кровь! Кровь! Кровь!..» Случилось это в городе Камень-Каширский Луцкой епархии, вечером в воскресенье, 28 мая 2006 года, в храме Рождества Богородицы.
    Лишь тогда один из крестоходцев, казачий есаул, брат Александр, позвонил келейнику старца, с целью получения молитвенной поддержки и духовного совета. Старец благословил пройти Белоруссию самостоятельно, малыми группами. Таких групп было две.
    На одном из привалов, автор этих строк неожиданно для себя решился рассказать некоторые случаи, связанные с Кавказской эпопеей. Друзья молча выслушали рассказ, но автор все же почувствовал исходящее от них недоверие.
    - Чеченцы?!.. не надо нам рассказывать, - говорил внешний вид товарищей, хотя никто из них явно не высказал возражений. Верно, впоследствии этот эпизод благополучно бы забылся, если бы не один случай.
    После отдыха у друзей в Минске, крестоходцы отправились в Полоцк, так как маршрут до Сергиево-Посада пролегал через Псковскую и Тверскую области. Первое место ночлега выпадало на деревню Слаговище, что располагалась в семи километрах от мемориального комплекса «Хатынь». На ногах одного из паломников открылся артрит, поэтому он получил от старшего группы послушание искать ночлег, а заодно доставлять до места походные рюкзаки.
    Надо сказать, что деревня эта едва насчитывала пятьдесят домов, что само по себе наводило на унылые размышления. Прежний опыт подсказывал – здесь ночлега не будет.
    Обойдя для очистки совести почти все имеющиеся жилища и получив отказ, как от местных, так и от дачников, паломник в раздумье присел на скамейку автобусной остановки. Совсем скоро должны были подойти братья-крестоходцы и с какой вестью он встретит их.
    Паломник уныло наблюдал, как проносится мимо легковой и большегрузный транспорт, периодически отхлебывал воду из бутылочки и напряженно размышлял, в какой из домов можно постучаться во второй раз. В конце концов, пришел к горькому выводу, что стучаться больше не к кому. Невольно вспоминались с одной стороны, пустые безразличные глаза дачников из Минска и с другой, такие же безразличные, хотя здесь безразличие было какое-то обреченное, глаза местных жителей.
    Частью происходило это от ожесточения сердец; одна бабушка-католичка заколебалась было, но потом отказала, сославшись на то, что скоро приедут дети и внуки. Частью оно происходило от безбожия, судя по мелькавшей в глазах злобной досаде. Частью, от беспробудной пьянки, в омуте которой находилось изрядное число живущих в этой деревне. В конце же поисков паломник наткнулся на двух дегенеративного вида женщин, причем, одна из них сказала с убийственной прямотой:
    - Здесь тебя на ночлег никто не возьмет!
    - Почему?!
    - Потому что здесь живут алкаши, дебилы и дачники!
    Комментарии, как говорят в таких случаях, излишни.
    Высвечивалась унылая перспектива ночлега на улице, впервые за все время паломничества.
    Рядом с путником остановилась стайка местных подростков. Они купили в магазине какой-то «пепси-колы» и, видимо, остановка автобуса служила у них местом для вечерних тусовок. Пообсуждав в течение недолгого времени свои проблемы, они удалились, и невеселые мысли вновь стали заполнять ум паломника.
    По трассе по- прежнему мчались потоки автомобилей, зримо олицетворявшие бездушие окружающего мира, являясь символом механических законов и правил железного века. И суть этих правил в применении к Слаговищам сводилась к одному: «Здесь живут алкаши, дебилы и дачники».
    Мимо паломника периодически проходили по своим делам местные жители. Но сидящий на скамейке человек не возбуждал у них никакого внимания. И это в очередной раз наводило на унылые мысли. Вдруг по пешеходной зебре через дорогу прошел коренастый мужчина лет тридцати пяти, с вилами в руках. Путник взглянул на него без всякой надежды, мало ли их прошло сегодня, но… будто сквозь плотную завесу туч сверкнул на миг яркий лучик солнца. Глаза мужчины были живые. Он взглянул на паломника с искренним интересом и, проследовав мимо остановки, вошел за ворота находящегося поодаль дома.
    Повинуясь внутреннему побуждению, паломник поспешил к калитке и начал рассказывать хозяину усадьбы о своей плачевной ситуации.
    - Самое обидное то, что друзья не смогут по-человечески отдохнуть, - добавил напоследок крестоходец, - а завтра им снова предстоит пройти сорок километров.
    Хозяин дома неопределенно пожал плечами (как заметил странник, внешности он был явно не славянской), после чего, живо посмотрев на просителя, добродушно произнес: «Придумаем что-нибудь. Я сейчас сено доворошу, это минут на пятнадцать. Ты пока отдохни».
    Сердце паломника ликовало и пело. Он то садился на скамейку автобусной остановки, то поднимался и ходил взад-вперед, и когда на трассе показались истомленные дневным переходом друзья, радостно замахал им рукой:
    - Сюда! Идите, скорей сюда!
    Из калитки тем временем выходил закончивший ворошение сена хозяин усадьбы. Дело, со всей определенностью, можно было считать решенным, поэтому, подоспевшие крестоходцы представились по очереди:
    - Леонид Кириллович… Александр… Андрей.
    - Борис, - ответствовал в свою очередь хозяин и знаком показал следовать за ним.
    По пути выяснилось, что Борис живет в Слаговищах всего два года, а здесь купил дом на другом конце деревне; паломник почему-то не удосужился дойти до этого стоящего не отшибе строения. Также несколько извиняясь, он предложил странникам ночевать в недавно отстроенной бане, куда, надо же случиться совпадению, сегодня провел свет. По поводу ночевки в отдельном помещении паломники ответили радостными возгласами; чего еще желать, когда – сами себе господа.
    Уже по прибытии в усадьбу попросили у хозяина картошки и каких-нибудь овощей; от молока и сливочного масла, по случаю Петрова поста, наотрез отказались. К просьбе гостей хозяин отнесся с пониманием, а потому принес банку кабачковой икры да две банки рыбных консервов. Всего через полчаса на костре сварили картошку, а чай Борис принес из дома.
    Ночлег в пахнущей свежими сосновыми стружками бане паломник помнит как один из лучших в своей походной жизни; даже вездесущие комары были на этот раз совсем не злые, а если и кусали, то как бы с извинением.
    Наутро Борис пригласил странников на чаепитие в дом. И лишь когда автор этих строк взглянул на обстановку в горнице, то стал что-то понимать. Прежде всего, за себя говорил ковер на полстены, целиком увешанный саблями и кинжалами. Такому обилию оружия мог позавидовать любой уроженец гор.
    Супруга Бориса, чистокровная славянка, собиралась этим временем на работу. Несколько раз она входила по своим надобностям в дом и затем уже перед отбытием произнесла: «Баглан, мне на работу. Постараюсь вернуться вовремя».
    На мгновение в комнате воцарилась тишина, и паломники вопросительно посмотрели друг на друга.
    - Я сам из Грозного, - пояснил Борис слова супруги, - когда началась Первая кампания, то деваться было некуда, уехал сначала в Россию, потом в поисках заработка на Украину. Там, в Днепропетровске, со своей женой и познакомился. А когда Лукашенко к власти  пришел, то переехали в Минск, к родителям супруги. Здесь, в Слаговищах, купили этот дом. А тот, другой, - и Баглан сделал рукой неопределенный знак, - ее отцу и матери принадлежит.
    Из рассказа Баглана стало ясно, что такое понятие, как – ваххабизм, он на дух не переносит, потому что эта война никому не нужна, ни русским, ни чеченцам.
    - Это Америка воду мутит, - поддержал хозяина Кириллыч, - но, они дождутся… чует мое сердце, дождутся! - И со значением поглядев на увешанный кинжалами ковер, с каким-то особым чувством кивнул. 
    После завтрака паломники распрощались с Багланом, почти как братья. Крепко пожав друг другу руки, они покинули гостеприимное жилище, и лишь когда все трое вышли на дорогу, один из них осторожно спросил: «Ну, что, верите теперь, что тогда все так и было?..»
    Кириллыч пристально посмотрел на вопрошавшего, но вдруг расплылся в улыбке, не в силах сдержать себя и, покачав головой, утвердительно произнес: «Теперь верю!»


    Глава 8: «Солдатушки – ребятушки».

    Странник проснулся от легкого, хотя и властного толчка. В таких случаях говорят нередко – ангел разбудил. Часы показывали без пятнадцати шесть утра. Хозяева еще мирно спали, поэтому, стараясь не тревожить их покой, гость оделся и, забрав вещи, тихо вышел за калитку. Станичные улицы были еще окутаны плотным, стелющимся по земле молочным туманом, что создавало настроение пасторальной умиротворенности. Невольно вспомнились слова одного поэта:

Все закончилось, да так и не начавшись,
И туман застыл у ночи на краю.
И душа моя замолкла, накричавшись.
Я давно уже стихами не пою…
 
    Душная ночь окончилась. Земля отдала к утру свое тепло, и тихий ветерок со стороны находящегося южнее Терека, приносил долгожданную прохладу.
    Увы, столь благодатному состоянию не суждено было продолжаться долго. Уже в девять часов утра солнце вновь начнет палить со всей яростью южного лета.
    - Каково же здесь служить русским парням, северянам? - подумал путник, приблизившись к военному КП на западе станицы. Вид у ребят был, в прямом смысле, изморенный. Жара убивала их, если не напрямую, то постепенно подтачивая, медленно изматывая, парализуя волю, в конечном итоге, лишая всякого смысла пребывания их на этой земле. Самое страшное, это потеря смысла. Сколько из-за этого погибло молодых парней? Просто так, зря, напрасно. От непродуманности боевых операций, от просчетов в высших эшелонах власти, просто от апатии, от чувства бессмысленности, от этой до глубины естества изматывающей жары.
    - Это гражданские могут одеть футболку с коротким рукавом, - вздохнул про себя путник, - а здесь все по уставу, плюс оружие да подсумок, и – каска, на боевом дежурстве… Н-да, за одно это надо медали давать.
    Паломник вдруг всей душой проникся состраданием к отбывающим здесь службу воинам: «Каково  им в этом пекле?.. Не день и не два, а месяцы и годы».
    К полудню крестоходец уже двигался, как заведенный, по опыту зная, что нельзя помногу отдыхать, ибо долгий отдых приносит противоположный результат. При этом, двигаться надо было уверенно, ритмично, не обращая внимания на жару и усталость, но и не слишком торопясь; пять километров – отдых, пять километров – отдых.
    До следующего привала оставалось еще два километра, но верстовые столбы уже не летели, как утром, один за другим. Тело настойчиво требовало передышки; ноги все больше наливались чугунной тяжестью, плечи разламывались под тяжестью рюкзака, а гортань требовала только одного – пить, пить, пить.
    - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! - со свистом выдыхала иссохшая глотка, - Господи, Иисусе Христе…
    Нет, двигаться дальше, уже не представлялось никакой возможности: «Господи!..»
    Вдруг паломник остановился как вкопанный.
    Впереди, в дрожащем над дорогой мареве, шла бронеколонна из БМП, БТэРов и автомобилей сопровождения. От немого дрожания воздуха создавалось ощущение, что колонна не шла по трассе, а как бы плыла, едва касаясь земли. Лицезрение беззвучно движущихся по большаку машин создавало ощущение некой ирреальности, инобытийности. Невесомое движение стальной армады завораживало, восхищало и приводило душу в неописуемый восторг. Бронеколонна шла, вопреки всем реальным законам, не касаясь земли. Это был сон, и одновременно явь…
    И путник, забыв про жажду, жару и усталость, словно выныривая из наполненной светом немоты, решительно устремился вперед и, вырываясь неудержимо из властных объятий наваждения, во всю мощь легких закричал: «Наши!.. Наши!..»   
    Видение тут же исчезло и теперь сквозь схлопывающуюся немоту лавиной ворвались рокот моторов, лязг металла и инфернальный гул трясущейся почвы, который, казалось, шел из самых преисподних адских глубин. Уже секунду спустя и лязг, и рокот, и гул смешались воедино; колонна превратилось в одно ревущее торнадо из лязга, рокота, пыли и раскаленной брони. И, это стальное торнадо, с неудержимостью лавины мчалось мимо замершего на обочине человека, который, без конца осеняя крестом стальную колонну, кричал безостановочно одно единственное слово: «Наши!.. Наши!..»
    Еще несколько минут путник стоял, зачарованно глядя вслед уходящей бронеколонне, и тихо и светло улыбаясь, до глубины души понимал, что он русский, и что никто никогда не исправит его от этой русскости. И как если бы светлая слеза упала на сердце. И в ответ на это прикосновение, сердце благодарно отозвалось, и странник почувствовал, что в душе его родились строки, всего две строфы, которые он запишет тут же, не откладывая. И потом еще долго будет мучиться в поисках нужных рифм и слов, будет долго работать над завершением текста, не удовлетворяясь собой, испишет множество страниц, но нужные слова появятся только через два года. Эти слова появятся тогда, когда в июне 2006 года они втроем, претерпевая невзгоды и опасности, пройдут через Белоруссию. А сейчас на привале, здесь же у обочины, эти восемь строчек сами собой выплеснутся на бумагу:

Приходит время становиться в строй.
Имен пред битвой не изъять из списков.
В предощущенье бури грозовой
Мы пишем поминальные записки.

Строка на лист ложится за строкой
И на холмах белеют обелиски.
И похоронки, собственной рукой,
Сам, загодя, раздам друзьям и близким…

    Надо ли говорить, что навалившуюся было усталость сняло как рукой, и путник, не обращая более внимания на жару, жажду, на струящийся за шиворот пот, проследовал без остановки еще пять или шесть километров.
    Полученный заряд сил был настолько велик, что паломник наверняка преодолел бы такое же расстояние, но впереди показалось какое-то село.
    - «Госхоз Юбилейный», - прочитал путник на табличке, со стрелкой указующей вправо от основной трассы. Паломник остановился и стал внимательнее рассматривать находящиеся вдалеке строения. На расстоянии трехсот метров белел бетонный, крашенный известью забор, за которым виднелись крыши производственных помещений.  Самыми узнаваемыми были, это водонапорная башня, да еще черная труба кочегарки.
    Паломник вытащил из сумки уже почти порожнюю бутыль и вылил себе на  голову остатки воды. Вода была горячей и, разумеется, никакого облегчения не принесла.
    - Пожалуй, свежей воды надо набрать, - резонно рассудил крестоходец и, недолго думая, направился к бетонному забору.
    В коридоре проходной предприятия стояли трое мужчин, и судя по их оживленной беседе обсуждаемые ими проблемы были далеки от производственных. Это было ясно еще и потому ,что появление незнакомого человека на вверенной им территории не оказало на ход беседы никакого влияния.
    Выдержав положенную в таких случаях паузу, путник поздоровался с присутствующими. Услышав приветствие, один из сотрудников обернулся на миг и, едва взглянув на гостя, продолжил разговор. Паломник провел еще некоторое время в ожидании и лишь после того, как собеседники рассмеялись над отпущенной одним из них шуткой, посчитал за лучшее поставить крест в угол и сбросить с плеч рюкзак и сумку. Положение тем не менее создавалось архикомичное: незнакомца по-прежнему не желали замечать. Надо было срочно принимать какие-то меры. Воистину, как писал Апостол, происходило «приключение странное».
    Лишь после второго упоминания о себе, старший из них, по -видимому, работник ИТР, бегло взглянул на стоящего перед ним паломника, пробормотал недовольное: «Там за углом, колонка», - и вновь вернулся к беседе с сослуживцами.
    Но «странные приключения» на этом, как видимо, не закончились. Во дворе путник едва не сбил с ног шедшую ему навстречу работницу, которая с криком: «Ой, кто это!» - испуганно шарахнулась в сторону.
    - Простите, - поспешил успокоить ее паломник, - мне ваш начальник разрешил набрать воды. У вас где-то здесь должна быть колонка.
    - Колонка? - пришла в себя женщина, - вот она, здесь… пойдемте, покажу, - и сконфуженно улыбнувшись, повела крестоходца к водокачке.
    Колонкой назывался обычный водопроводный кран, который торчал из кирпичной стены водонапорной башни.
    - Только он у нас течет, - еще не переставая конфузиться, пояснила чеченка, - поэтому мы его проволочкой завязываем.
    - Проволочкой, - непонимающе переспросил крестоходец.
    - Да-да, - видя недоумение незнакомца, чеченка улыбнулась и развязала проволоку, с помощью которой маховик крана был притянут к трубе. Вода из крана сразу побежала бойкой струйкой, и путник подставил под нее горлышко бутылки.
    - Вы уж, пожалуйста, завяжите потом проволоку, - вновь попросила женщина и, увидев, что в ее присутствии нет необходимости, отошла по своим делам.
    - Да, конечно, очень вам благодарен, - поспешил отозваться странник и по отшествии работницы, вдосталь напился ледяной воды. Затянув по утолении жажды вечно текущий кран проволокой, паломник забрал бутылку со свежей водой и направился к выходу.
    Вдруг возле проходной его остановил возглас: «Простите, уважаемый!» Путник оглянулся и с удивлением увидел бегущую следом уже знакомую работницу водокачки. Догнав гостя, она остановилась в смущении и, быстро сунув страннику кисть винограда, тут же поспешила назад.
    - Спаси, Господи, - отозвался время спустя крестоходец и c блаженной улыбкой – «не сон ли это», простоял минуту в недоумении. Кисть винограда была большая, с крупными сочными ягодами. Вспомнилось вдруг евангельское: «Не заботьтесь для души вашей, что вам есть и что пить». Путник покачал головой: «Дивны дела Твои, Господи», - и в задумчивости отщипнув одну ягоду, направился к проходной.
    Уже знакомые паломнику сослуживцы с прежней увлеченностью обсуждали житейские проблемы и на высказанные в их адрес слова благодарности ответили дружным гомерическим смехом. Странник с удивлением оглянулся, но взрыв хохота вновь потряс помещение проходной, и по всему было видно, что даже на взвод Басаевцев они бы сейчас не обратили никакого внимания.
    - Одно раздолье для террористов, - покачал головой крестоходец и, взвалив рюкзак на спину, отправился дальше на маршрут.
    Уже вскоре путник вышел на трассу, где доел не спеша подаренный виноград и на душе отчего- то стало легко и радостно. Странник шел по раскаленной, убитой тяжелой бронетехникой дороге, и ему не хотелось верить, что где-то рядом война, что еще действует комендантский час и что в стороне от трассы таится опасность не только для него, но и для любого живущего здесь.
    Это безмятежное состояние длилось еще долго и лишь только к вечеру, когда солнце стало клониться к закату, странник невольно задумался о ночлеге.
    На вопрос, обращенный к высокому молодому чеченцу, в какой населенный пункт прибыл паломник, был получен исчерпывающий, полный достоинства ответ: «Совхоз Калиновский». Стоящий на остановке чеченец с гордым снисхождением оглядел вопрошателя, показывая залетной темноте, что для него, значимость этого места не меньшая, чем Рио-де-Жанейро для какого-нибудь бразильца.
    Путник сдержанно поблагодарил чеченца, но останавливаться в селении, застроенном то ли овощехранилищами, то ли загонами для скота, явно не хотелось. Часы показывали: 17 ч. 30 мин. Простая логика говорила, что искать ночлег нужно здесь, но неведомо откуда пришедший кураж вдруг целиком овладел крестоходцем: «Дойду до Наурской!.. Ей, Богу, дойду!»
    Странник прибавил шаг и, проследовав мимо совхоза, позволил себе единственное, это зайти в дорожное кафе на окраине села. Разгоряченный ходьбой, путник с грохотом вломился в столовую и, бросив у входа рюкзак, попросил себе буханку хлеба и стакан чаю.
    Стоявшая за стойкой официантка с некоторым изумлением приняла заказ, и спросив: «Не надо ли еще чего?» - молча удалилась на кухню.
    Впрочем, голода паломник не чувствовал, поэтому, спрятав хлеб в рюкзак, он с удовольствием потягивал горячую жидкость, вдруг вспомнив, что чай он пил в последний раз… дома. На юге употребляют, в основном, прохладительные напитки, а чай, это по особому заказу.
    Вскоре работница кафе вновь прошла мимо посетителя, и крестоходец, с вопросом: «Сколько я должен за чай?» - поспешил вытащить мелочь из кармана.
    Казалось, чеченка вот-вот прыснет от смеха, но она лишь тихо ответила: «Нисколько», - и забрала пустой стакан.
    - Однако, - покачал головой путник и, подняв с земли оттянувший за день все плечи рюкзак, направился к выходу.
    Чай заметно взбодрил паломника, молитва пошла веселей и вместо Иисусовой молитвы крестоходец затянул «Песнь Богородице»: «Радуйся, радосте наша, покрый нас от всякого зла, честным Твоим омофором!»
    Путник уже было набрал шаг, ибо намеревался без остановки двигаться до самой Наурской, как его остановил окрик: «Эй, отец, куда идешь?!»
    Странник оглянулся. Метрах в пятидесяти от обочины, на возвышении стоял прикрытый «зеленкой» БМД.
    Крестоходец сбавил шаг и, махнув рукой на запад, крикнул стоящему у БМД усатому патрульному: «В Минводы!..»
    Патрульный понимающе кивнул и, крикнув: «Ходи к нам, отец!» - жестом указал еще на троих бойцов, выглянувших из-за бронемашины.
    Путник остановился в раздумье. Впереди предстоял долгий и нелегкий путь; в Наурскую надо было успеть до «комендантского часа», но улыбающиеся лица солдат говорили: просят о добром, грех отказать!
    Делать было нечего. Паломник вздохнул и, свернув с трассы, направился к стоящему на взгорке БМД.
    - Куда путь держишь, отец? - вновь спросил усатый сержант при приближении странника.
    - На поклонение, к Феодосию Кавказскому.
    - А-а, - как бы услышав нечто само-собой разумеющееся, отозвался старший, и тут же со спокойной властностью приказал одному из подчиненных: «Никита, чаю путнику налей!»
    Солдатик, судя по раскосым глазам, уроженец Калмыкии, тут же снял с треноги закопченный чайник и наполнил кружку черным, как деготь, напитком. Следом на бампере появилась раскрытая пачка галет и банка рыбных консервов.
    - Консервы открывать не надо, - запротестовал путник, - я не голоден.
    На самом деле причина отказа состояла в другом: шел Успенский пост и даже ради путешествия не хотелось его нарушать.
    - Как пожелаете, - не стал настаивать сержант, и улыбнувшись, протянул руку для приветствия, - меня Андреем зовут. 
    Странник ответил на приветствие, после чего Андрей начал свой неспешный рассказ.
    - У нас тут батюшки иногда приезжают… молебны служат, иконки раздают, крестят, ведут беседы, но… правда, бывает это не часто.
    - Я, к сожалению, не батюшка, - ответствовал путник, - но в Минводах могу свечи за вас поставить, записки подать о здравии.
    - Увы, я не крещеный, - с грустью отозвался Андрей, - у меня дембель скоро, дома покрещусь обязательно.
    - Лучше здесь, - тактично посоветовал крестоходец, - ведь обстановка опасная.
    - Опасная, это точно, - подтвердил Андрей, - но спокойней, чем раньше, - и, обернувшись к товарищам, добавил, - а вот они, все трое, крещеные.
    При этих словах десантники заулыбались, а Никита, в знак достоверности, вынул крестик из-за отворота гимнастерки.
    Путник тем временем уже допил чай, и надо было прощаться.
    - Что ж, оставайтесь с Богом, - произнес он всему расчету и протянул руку командиру отделения, - в трудные моменты Матерь Божию с молитвой призывайте, Ангела-Хранителя… они помогут… а остальных как зовут?
    - Дмитрий… Андрей, - скромно отозвались двое других.
    - Что ж, спаси Господь Андрея, Никиту, Дмитрия и…
    - Андрея, - добавил за самого себя командир отделения, после чего сделал знак стоящему у бронемашины калмыку.
    Никита, в ответ на приказание, тут же нырнул внутрь БМД и, вытащив через минуту  несколько пачек галет, с радостной улыбкой протянул их страннику.
    - Вот, с собой возьми… пригодится.
    - И консервы, пару банок дай, - распорядился следом Андрей.
    Рядом с галетами появились тут же две банки сардин.
    - И еще сухой спирт, пару упаковок, - дополнил сержант указание, - да пачку чая, - и обратившись к страннику, добавил, - это, если надо чай вскипятить, зажигаешь таблетку, и через три минуты кипяток готов.
    Эти две упаковки, в каждой по четыре таблетки, автор настоящей повести хранит до сих пор, как самую дорогую святыню. Позеленевшие от времени, ненужные здесь, в миру, они почему-то дороги, их почему-то жалко использовать по назначению, а тем более, выбрасывать; для автора это почти кощунство. От одного взгляда на эти восемь таблеток топлива появляются щемящие воспоминания, ибо для автора это не просто вещь, но более того, символ милости Божьей, символ согревающего в безлунной ночи огня, знак зримого проявления Его деятельного участия в судьбе человека.


    Глава 9: «Ночлег в гарнизоне».

    Путник уже знал, что до Наурской осталось восемнадцать километров, поэтому решил идти без привалов и походным шагом. Тогда это расстояние можно было преодолеть через три часа.
    Через пять-шесть километров крестоходец все же решил дать себе отдых, хотя бы на десять минут. Свернув с обочины в лесополосу, сел на поваленное дерево и, сбросив кроссовки, с наслаждением вытянул ноги.
    С отрешенным спокойствием отмечая, как постепенно ослабевает гул в натруженных ногах, путник смотрел на пустынную трассу, по которой изредка пролетали легковые автомашины; последние, до комендантского часа, которого по привычке еще придерживались. Ночь, уже полностью вступила в свои права. Сизые сумерки делали неразличимыми стоящие впереди деревья. Мимо паломника промчался на полном ходу  бежевый «Жигуленок», который вдруг остановился впереди и, мигнув огнями, сдал назад. Немного погодя из машины вышли двое «кадыровцев» с автоматами на изготовку.  Невольно по спине путника пробежал озноб. Рассудок говорил, что милиционеры просто действуют по инструкции, но от самого вида взятых на изготовку автоматов, становилось не до смеха. Путнику пришлось обуться и выйти навстречу патрульным.
    - Здравствуйте, уважаемый, - сурово произнес один из них и, приблизившись, испытующе оглядел странника, - можно проверить ваши документы?
    Путник без слов вынул паспорт и отдал его милиционеру.
    Патрульный цепко взглянул на крестоходца и сличил его облик с фотографией документа. Затем въедливо просмотрел все записи в паспорте и, возвращая удостоверение личности, произнес уже без прежней суровости: «Мы вас видели вчера в Новощедринской… сегодня где думаете остановиться?»
    - Хотелось бы до Наурской дойти, - пожал плечами паломник и спрятал паспорт в карман.
    - Далековато, - усмехнулся сослуживец милиционера, мальчишка еще, лет восемнадцати-двадцати.
    Старший согласно кивнул на это замечание и, поразмыслив некоторое время, обратился к путнику уже не советуя, а повелевая: «Тут станица Савеловская недалеко, час пешком, от силы… вам лучше там остановиться… по дорогам «секреты» еще кое-где стоят, сами понимаете».
    - Да, понимаю, - согласился с ним крестоходец, - постараюсь воспользоваться вашим советом.
    - Вот-вот, будьте осторожны, - еще раз напомнил старший и уже уходя, добавил: «В лес заходить не надо». После чего многозначительно кивнул, и оба милиционера направились к стоящему поодаль автомобилю.
    Южная ночь упала внезапно, и путник теперь уже в полном одиночестве шел по взятому в коридор лесонасаждений шоссе. Страха не было. Снова, как в первые дни, после выхода из Кизляра, когда становилось совсем невыносимо от палящего зноя, когда ожестевшие от плавящегося воздуха уста уже не могли произносить слова молитвы, когда не только рубаха, но и лямки рюкзака насквозь пропитывались потом, именно тогда нисходило это – «тихое веяние», дух «хлада тонка»: «Не бойся!.. Я с тобой!»
    И тогда от этого тихого прикосновения удесятерялись силы, рюкзак переставал казаться неподъемной глыбой, а уста снова начинали творить Иисусову молитву.
    Сейчас путник тоже почти физически чувствовал чье-то невидимое присутствие, и от этого легко и радостно становилось на душе.
    Коридор лесополосы закончился совершенно внезапно, и по огням, находящимся в отдалении, странник понял, что подошел к станице.
    Впрочем, чувство необъяснимой радости вскоре оставило путешественника, потому что на пустынных улицах не у кого было вопрошать о ночлеге. Яркие звезды над головой говорили о хорошей погоде, но перспектива заночевать под открытым небом крестоходца не прельщала.
    После долгого хождения мимо домов с закрытыми ставнями, странник сел на скамейку и постарался трезво осмыслить ситуацию. Увы, все мысли сходились на одном – «всенощного бдения», где-нибудь под фонарным столбом, избежать не удастся.
    Вдруг вспомнилось, как два с половиной года назад совершал свое первое длительное шествие. Это был март 2002 года. Место выхода – город Москва. Конечный пункт –  Северная столица. Поздно вечером паломник добрался до города, связанного с именем П. И. Чайковского. Устроиться на ночлег среди бетонных джунглей не удалось. Вокзал закрывался в 23-00. За бортом, Бог миловал, всего минус пять по Цельсию. Но уже к часу ночи крестоходец понял, что никакой променад по ночным улицам не спасет; тело стремительно переохлаждалось. Промозглая стылость наполняла организм неподвижной немотой, и паломник чувствовал с каждым выдохом еще одна частица жизни покидает его. Первое время путешественника колотил озноб и это был хороший признак, организм боролся. Но потом… потом наступило полное безразличие.
    От переохлаждения странника спас… «вечный огонь». Всю ночь ему пришлось простоять, опираясь на посох, у пламени огня, опасаясь только одного – падения в огонь во время засыпания.
    - Бр-р-р, - крестоходца передернуло от неприятных воспоминаний. Он поднялся и в надежде на Божью милость решил пройти дальше по станице.
    Вдруг во дворе соседнего дома раздался шум и из калитки, возбужденно разговаривая, вышли несколько парней.
    - Молодые люди! - обратился к ним странник и поспешил догнать уходящую ватагу, - простите за беспокойство, не подскажете, где можно устроиться на ночлег.
    Оборотившиеся на зов парни, около минуты озадаченно смотрели на незнакомца, но потом один из них ответил: «Там, за углом, направо, в третьем доме русские живут!»  Разрешив недоумение, парни с гомоном пересекли улицу, а странник поспешил пройти по указанному адресу.
    Увы, в третьем доме, за углом, судя по закрытым ставням, хозяева отсутствовали уже не  первый день. В темном дворе и вовсе не происходило никаких движений.
Пришлось постучаться в соседний дом, благо, что во дворе горел свет и из глубины его доносились громкие голоса.
    На вопрос о возможности ночлега, вышедший на улицу высокий, крепкого сложения мужчина, указал куда-то вперед, объяснив в двух словах, что надо свернуть за угол и пройти еще два или три дома.
    Во дворе, по указанному адресу, действительно, кто-то был. Судя по голосам, это были чеченцы, но у паломника уже не было другого выхода. После троекратного стука в калитку, на улицу, как горох, высыпала ребятня один другого меньше. Вышедшая следом бабушка с громким окриком затолкала младших во двор и лишь затем, подбоченясь, совсем как русская матрона, с немым вопрошанием уставилась на диковинного путешественника.
    - Простите за беспокойство, уважаемая, - стал без особой надежды объяснять крестоходец, - я совершаю пешее паломничество и… никак не могу устроиться на ночлег… вы не могли бы подсказать мне…
    Не дослушав странника, матрона понимающе кивнула и, повернувшись всем телом во двор, повелительно крикнула: «Дауд!.. Алу!..»
    На ее окрик из-за калитки сразу же выскочили два подростка, десяти и двенадцати лет, которые, казалось, только и ждали, когда их позовут.
    - Дауд!.. - снова обратилась бабушка к старшему и, показав куда-то в темную освещаемую редкими фонарями даль, что-то добавила по -чеченски.
    Озорно блеснув глазами, Дауд дернул за руку младшего брата и тот уже продублировал команду: «Дядя, пойдемте, мы вас проводим».
    Едва успев поблагодарить чеченку, странник бегом устремился за отроками, которые после недолгих плутаний привели гостя к огороженной штакетником школьной спортплощадке.
    - Здесь меня возьмут на ночлег? - в недоумении спросил крестоходец, на что старший кивнул и, сложив ладони рупором, прокричал: «Анатолий!.. Анатолий!..» Минуту все трое пробыли в ожидании, затем старший вновь крикнул: «Анатолий!..»
    Наконец, дверь школьного фасада отворилась, и из нее выглянула мужская фигура в спортивном костюме.
    - Анатолий! - вновь прокричал отрок и помахал рукой, - подойди, нужно!
    Фигура в трико некоторое время еще всматривалась во тьму, но потом мужчина вышел наружу и вперевалку, нехотя направился по полю спортплощадки.
    - Ну, что там еще? - спросил он по приближении к забору и, недовольно поведя крепкой, почти лишенной шеи головой, настороженно поглядел на всех троих.
    - Да вот, дядь Толь, это странник, ему ночевать надо, - начал сбивчиво объяснять Дауд, - он, это самое, хадж делает…
    - Я совершаю пешее паломничество из Кизляра в Минеральные Воды, - дополнил путник эмоциональный рассказ Дауда.
    Не в силах осмыслить услышанного, Анатолий ошарашенно смотрел то на странника с крестом, то на мальчишек, но не в силах что-либо придумать, неуверенно произнес: «Ну-у, тогда перелазь через забор, что ли».
    - Премного благодарен, - с поклоном ответил путник стоящему за забором мужчине, после чего, обернувшись к мальчишкам, приложил руку к сердцу и тоже поклонился: «Спаси, вас, Господи».
    Глаза не ожидавших такой похвалы отроков радостно вспыхнули, и они,  ликующе крикнув: «До свиданья, дядя!» - стремглав помчались по улице, к себе домой…
    В ярко освещенном вестибюле школы странника сразу же окружили около десяти человек. Из них одни были одеты в камуфляж, другие, как Анатолий, в спортивное трико, двое мужчин и вовсе стояли в плавках; судя по мокрым волосам и махровым полотенцам на их плечах, оба только что вышли из душевой.
    Планировка парадного подъезда, построенной еще в советские времена школы, была типовой; в центре, на второй этаж вел широкий марш лестницы, внизу, по обе стороны от вестибюля, расходились длинные коридоры; с виду, обычная школа, если бы не одно – но… По углам коридоров, стояли автоматчики в камуфляжной форме.
    - В школе расквартирована воинская часть, - сообразил, наконец, путник и на душе его стало веселей. Впрочем, военные отнюдь не выказывали радушия в отношении незнакомца.
    - Кто такой?! Откуда будете?! - строго, как на допросе спросил один из обладателей махрового полотенца, углом которого то и дело промокал распаренное лицо. Внешне он определенно походил на генерала Руцкого; такой же твердый взгляд, такие же уверенные интонации и… нечто неуловимо-тигриное в облике.
    В нескольких словах путник объяснил цель своего путешествия, после чего лицо командира смягчилось и речь его приобрела более доброжелательный характер: «Тем не менее, мы должны осмотреть ваши рюкзак и одежду… извините, такой порядок».
    - Ради Бога, разве я против, - примирительно ответил путник и, отойдя в сторону, сбросил рюкзак на пол.
    После того, как вещи были выложены на скамейку, Анатолий с профессиональной придирчивостью осмотрел их, затем так же профессионально прохлопал карманы брюк и, заставив гостя разуться, вытащил стельки из кроссовок.
    Разумеется, ничего компрометирующего в результате обыска, обнаружить не удалось, и офицеры, убедившись, что гость не представляет для них опасности, стали постепенно расходиться. Более всех в этих результатах, судя по враз поскучневшему лицу, был разочарован Анатолий. Посмотрев на странника долгим, полным сожаления взглядом, он печально вздохнул и уже уходя, бросил напоследок: «И все-таки мы не можем взять вас на ночлег».
    Взрыв вакуумной бомбы тугой волной прошел несколько раз по периметру коридоров, схлопываясь, словно паруса фрегата в девятибалльный шторм, и погашая себя в зоне коротации. Движение  времени остановилось и застывший как в стоп-кадре свет неоновых ламп пульсирующе замерцал  над неживыми фигурами офицеров. Теперь в вестибюле не было ни звука, ни движения, только глухота и немота. Как если бы на большой глубине, рядом с аквалангистом взорвалась шашка аммонала и от удара, ставшей твердой, как железо, воды, загубник выпал изо рта глубоководника, и теперь вокруг его медленно погружающегося в пучину тела кровавыми токами растекалась глухота и немота, и только глухота и немота.
    Сколько продолжалась эта замкнутая неподвижность, странник не помнил, час или два, но вдруг в этом безысходном оцепенении что- то изменилось. Неживые фигуры военных, словно прорывая спеленавшее их путы, как бы подстегиваемые стробоскопическими вспышками ламп, обрели долгожданное движение, и захлебнувшаяся в себе взрывная волна еще несколько раз прокатилась по коридорам. На лицах некоторых военных отобразилось детское недоумение. Они разворачивались к источнику взрыва странными пульсирующими движениями, и как в кошмарном сне, преодолевая немоту обрушившегося лавиной ужаса, путник выкрикнул беззвучно, одними губами: «Да, будет на все, Твоя святая воля, Господи!»
    И сразу все кончилось. Неоновый свет ровно замерцал под потолком коридора. Гамма самых различных чувств, от растерянности до гневного недоумения, отображалась на лицах офицеров. Один из  принявших душ командиров так и продолжал стоять, с выражением непереносимой горечи на устах, прижав полотенце к распаренной шее.
    Паломник с надеждой взглянул на военных, но затем покорно поднял с пола выпотрошенный рюкзак и стал закидывать в него все, что попадало под руку. И вдруг безмолвное пространство вестибюля прорезал гневный повелительный рык:
    - Командир здесь, пока еще я!
    Распаренное лицо старшего офицера побагровело от гнева, отчего сходство с генералом Руцким стало почти тождественным.
    - Командир здесь, еще я! - повторил он, и гордо вскинув голову, уставился на Анатолия немигающим взглядом.
    В помещении воцарилась мертвая тишина. Командир части с демонстративным видом наматывал полотенце на правую руку, и казалось, еще секунда…
    Вдруг словно кто-то из вахтенных распахнул окно, и следом, с токами тихой вечерней прохлады, среди военных прокатился вздох облегчения. 
    - Да мы что, не русские, что ли!? - загалдели они наперебой, - куда человеку на ночь глядя!?.. да ты, Толик, вотще!.. Какие, ёлы-палы, проблемы?!
    - Братцы, я разве против, - с дрожащей улыбкой отозвался профессионал по обыскам и подобострастно кивнув в сторону стоящего поодаль гостя, примирительно добавил: «Слово командира – закон… просто, в целях безопасности… сами понимаете, и…». Он вдруг махнул рукой и с обиженным видом отошел к стене: «Мое дело маленькое, делайте как хотите».
    Считая вопрос решенным, командир  победно взглянул на поверженного противника и, отдав распоряжение по поводу ночлега крестоходца, удалился.
    Анатолий, тем не менее, пронаблюдал до конца, как гость собрал вещи и, напоследок проверив крест, пытаясь вытащить его из сочленения с черенком, со вздохом отправился устраивать паломника на ночлег.
    По указанию Анатолия двое молодых солдат сдвинули столы, на который постелили плащ-палатку. Под голову был положен свернутый вдвое бушлат. Уже через пару минут ночлег был готов. Паломник поблагодарил бойцов за заботу и, попросив разбудить его в шесть утра, стал устраиваться на жестком ложе.
    - Боже, милостив буди мне грешному! - произнес путник молитву мытаря и назнаменовав себя крестным знамением, мгновенно провалился в каменный сон.
    Если бы спящий человек мог вспоминать и размышлять, то наверняка бы он вспомнил один случай, который, несмотря на различие ситуаций, в своей сути парадоксальным образом был похож на происшедший сегодня. Суть его состояла в том, что во время первого одиночного шествия безвыходная по человеческим меркам ситуация мгновенно разрешилась в самую лучшую сторону. Паломничество из Москвы в Санкт-Петербург совершалось не в самое лучшее время года. Март, это уже не зима, но все-таки еще и не весна. Днем может быть даже жарко, особенно во время быстрой ходьбы, но оставаться на улице ночью, без палатки и теплого спального мешка, в это время года равносильно медленному умиранию. Не спасут ни быстрый шаг, ни горячий чай в термосе.
    В тот раз в деревне на трассе, даже после вторичного ее обхода путнику не удалось устроиться на ночлег. Кто-то объяснял причину этого ростом преступности, так как люди боятся, кто-то маловерием странника, не смог умолить милосердного Бога, кто-то иными причинами. Но так или иначе, в тот вечер путнику действительно «негде было главу подклонити». Лишь одна сердобольная женщина, по всей видимости дачница из горожан, пожертвовала страннику десятку и посоветовала доехать до соседнего села, где есть церковь. Собственно, следование этому совету и спасло крестоходца от вполне реальной гибели.
    Рейсовый автобус подошел всего через десять минут. Но даже этого времени хватило, чтобы понять, каковы могут быть адские муки, там, в самой глубине ада – озеро Коцит, царство вечного холода. Уже в салоне автобуса, расплатившись с водителем и с трудом преодолевая бьющий его озноб, путник едва сумел объяснить онемевшими устами, в каком поселке ему надо выйти.
    - Да, в нашем поселке есть церковь, - вмешалась в разговор сидящая на переднем сиденье женщина, - у нас хороший батюшка, я вас к нему отведу.
    - Спаси вас, Господи, - нечленораздельно пробормотал в ответ странник и сделал что-то в виде поклона.
    Вскоре автобус действительно свернул в поселок городского типа.
    - Конечная! - объявил водитель на остановке, - еду в парк.
    Пассажиры гуськом потянулись к выходу. Паломник тоже покинул  автобус.
    Женщина, которую звали Ниной, была прихожанкой местного храма и можно сказать, являлась духовным чадом служащего в нем священника. Она довела его до дома батюшки, который жил в пятиэтажке советского типа и, назвав номер его квартиры, попрощалась с крестоходцем. 
    - Батюшка у нас хороший, он все прекрасно устроит, - сказала она напоследок и уже после этого отправилась восвояси.
    После звонка в квартиру из полуоткрытой двери выглянул представительный мужчина в домашнем халате, с окладистой бородой на упитанном лице. По окончании сбивчивых объяснений паломника в глазах его отразилось крайнее недоумение, которое мгновение спустя было сформулировано одной единственной фразой: «Беспокоить людей, в столь поздний час, это, как минимум, не по-христиански».
    Как взрывается вакуумная бомба, паломник узнал именно тогда. Через миг, когда прошла первая контузия, путник, уходя инстинктивно от эпицентра взрыва, опрометью ринулся вниз по лестнице. 
    - Простите, Бога ради! Простите! - крикнул он уже откуда-то с нижней площадки, и как ошпаренный выскочил на улицу.
    В свете мертвенно сияющих ламп, снег, как бы нарисованный компьютерной графикой, медленно падал на землю и, казалось, что этот мертвый снег не убеляет ее новым чистым покровом, а напротив, закутывает в саван. На улице, кроме одинокой фигуры паломника, не было ни души.
    Путник жалобно всхлипнул и, сорвав шапку, истово перекрестился: «Да будет воля Твоя, Господи! Не как я хочу, а как Ты!»
    И вдруг из груди рванулась эта Песнь из канона к Пресвятой Богородице: «Царица моя преблагая, надеждо моя Богородице, приятелище сирых и странных предстательнице…». Эта песнь крепла и усиливалась, и путник молился, истово крестясь, не сдерживая слез.
    Вдруг странника кто-то окликнул: «Брат, ты здесь!»
    В нескольких шагах от него стояла Нина.
    - Здесь сестра!.. - сглатывая слезы, ответил путник, - батюшка сказал, что это не по-христиански беспокоить людей в столь позднее время!
    Вакуумная бомба взорвалась во второй раз.
    - Ой, как же так! - вдруг искренне всполошилась она, - вот уж никогда бы не подумала. 
    Возникло недолгое замешательство, но, спустя мгновение, Нина взяла себя в руки и решительно произнесла: «Пойдем к Анне, по-моему, она сейчас дежурит!»
    По дороге Нина охала, вспоминая, какие замечательные проповеди батюшка говорил и что это совсем на него не похоже. Путник лишь утешал ее, убеждая не осуждать батюшку, ибо у него и так забот полон рот, да тут еще какие-то странники на ночь глядя.
    Уже на следующий день, помня о заповеди – поминать не только благословляющих нас, паломник записал в свой помянник имя этого священника. Признаться честно, произносить его имя о здравии было поначалу нелегко. Но странник обращал свои  помышления к Евангелию, которое устами Спасителя гласило: «Ибо, если будете любить любящих вас, какая вам награда?» И вскоре произошло чудо. Странник вдруг стал поминать это имя с глубоким сочувствием, а затем с жалостью и состраданием. Он понимал, что пришедшие к нему сострадание не от его достоинств, которых нет, не от его добродетелей и не от его поврежденного эгоистического естества. Оно было не от человеков, но от Того, Кто однажды сказал: «Отче, отпусти им: не ведают бо что творят». Постепенно, это имя стало для крестоходца самым дорогим.
    Через несколько минут паломник и сестра Нина дошли до пятиэтажки военного общежития. Анна, дородная женщина пенсионного возраста, действительно дежурила на вахте. Услышав рассказ Нины, она согласно кивнула и, указав на обитую дермантином дверь, произнесла с явным сочувствием: «Что ж, пусть ночует… не на улице же ему оставаться».
    С сияющим видом Нина вернулась к страннику и, заговорщически сказав: «Все, я договорилась», протянула ему пакет, который держала в руках: «Это тебе!.. А, дома, для своих, что-нибудь найдем!»
    - Спаси, Господи! - только и успел произнести крестоходец, но Нина уже была у двери.
    Минуту спустя Анна открыла дермантиновую дверь и пустила путника в помещение. Странник шагнул за порог и так и замер, не в силах поверить, что это – не сон.
    По всему периметру комнаты стояли мягкие кожаные диваны. В центре располагался крытый зеленым сукном бильярдный стол. На стенах висели плакаты строевой службы и боевой подготовки; общежитие было военным. Между окнами, задернутыми дорогими шторами, росли карликовые пальмы в кадках. В углу матово поблескивал экран телевизора «SHARP».
    Еще не в силах поверить свалившемуся счастью, странник, ощупывая мягкую набивку кожаных диванов, стал медленно обходить комнату по ее периметру. Он зачарованно, еще не в силах осмыслить происходящее, рассматривал военные плакаты на стенах, пальмы в кадках, зеленое сукно стола и вдруг до него дошло, что именно здесь он и будет ночевать.
    Путник одним движением скинул на пол опостылевший рюкзак и едва сдержался, чтобы не исторгнуть торжествующий вопль: «Ура! Мы победили!»
    - Ура! Мы победили! - потрясая кулаками, шепотом прокричал он и в следующий миг, с наслаждением плюхнулся на кожаный диван.
    Некоторое время лежал, ни о чем не думая, давая отдых измученному телу. Гул в ногах постепенно угасал. Ломота толчками покидала оттянутые плечи. Разогнанное сердце больше не колотилось о грудную клетку, а в голове вновь появилась кристальная ясность мыслей.
    Внезапно взгляд путника упал на подаренный Ниной пакет. Присев на диван, он стал выкладывать его содержимое и уже через минуту, перед ним лежали: батон свежего хлеба, пачка печенья, две банки шпрот, полкилограмма баранок и столько же медовых пряников, пачка чая «Брук Бонд» в пакетиках, литровая бутылка «Пепси-колы» и еще, что там… красная рыба горячего копчения в вакуумной упаковке.
    Путник задумчиво оглядел гору лежащей перед ним снеди и, поднявшись, трепетно, с расстановкой прочитал молитву «Отче наш»…
    Как и в предыдущие дни, паломник проснулся, словно разбуженный невидимым стражем. Не сразу понимая, где находится, странник огляделся по сторонам: как и вчера, безжизненные неоновые лампы освещали пустынный коридор, караульный прохаживался поодаль по периметру своего поста, а за окном уже брезжил рассвет. Ручные часы показывали половину шестого утра.
    Натруженное за прошедшие дни тело требовало отдыха и хотелось подремать еще минуту. Но нужно было подниматься. Утренняя прохлада, самое благодатное время для шествия.
    Собравшись с духом, паломник рывком сел на импровизированном ложе и, сняв ладонями остатки сна, сошел на пол. Прохаживающийся по коридору вахтенный безразлично взглянул на проснувшегося странника и, зевнув, присел на стоявший в углу коридора табурет; с этой позиции прекрасно просматривался контролируемый им периметр.
    - Брат, скажи, пожалуйста, как покинуть вашу часть? - обратился странник к бойцу, - мне надо начинать движение, пока не наступила жара.
    Караульный с прежним безразличием взглянул на паломника, но ничего не ответил.
    - Прости, брат, - вновь обратился к нему паломник, - я знаю, что на посту разговаривать не положено, но… командиры, возможно, проснутся не скоро, а мне уже надо идти.
    Боец помолчал еще минуту, обдумывая слова гостя, и потом, коротко произнес: «Выйди в эту дверь, что перед тобой. Потом повернешь направо, а там… можно перелезть через забор».
    - Спаси, Господи, брат, - поблагодарил странник караульного и, закинув рюкзак на плечи, направился в указанном направлении.
    Во дворе, в утренней туманной дымке, стояла боевая машина пехоты. На броне ее спал боец с автоматом в обнимку. Вокруг стояла девственная, если не сказать, первозданная тишина. И в этой зыбкой молочной тишине не было слышно даже голосов птиц. Странник хотел разбудить сладко спящего солдата, да потом передумал.
    - Видимо, мирные времена наступают, - решил он про себя, - или просто солдаты до смерти устали бояться.
    - Спаси Господи, всех служащих здесь, - вслух произнес паломник и, перекрестив БМП походным крестом, направился к выходу, - помоги им вернуться домой целыми и невредимыми.
    За углом здания школы находились запертые на замок ворота, но сколоченный из штакета забор ни для кого не являлся препятствием. Перебравшись на другую сторону чисто символического ограждения, странник закинул на плечи рюкзак и уже через пару минут шествовал по дорожке, оставляя позади себя станицу Савеловскую, а вместе с ней и гостеприимную воинскую часть.


    Глава 10: «Наурская – почти Россия».

    Вскоре сквозь неподвижную завесу тумана пробились первые лучи солнца, но  оставшиеся позади дома станицы, по-прежнему едва угадывались в предрассветном мареве. Теперь перед паломником лежало убитое бронетехникой полотно трассы, которое тоже терялось  в колеблющейся молочной дымке. Странник поймал себя на мысли, что  раннее утро, самое поэтическое время дня. Оно само по себе рождает вдохновение и счастливы поэты, которые встречают день с восходом солнца. Колеблющийся, подсвечиваемый восходящим солнцем туман создавал непередаваемое пасторальное настроение, которое во всей полноте удалось выразить, возможно, лишь поэту Ф. И. Тютчеву и композитору П. И. Чайковскому. Казалось, вот-вот из молочной мглы выйдет пастух со стадом коров, понурыми возгласами гонящий буренок на пастбище, а немного погодя и доярки, гремя ведрами, отправятся на первую дойку.
    Впрочем, элегическое настроение из-за мысленных забот о дне сегодняшнем вскоре покинуло крестоходца; надо было хотя бы в общих чертах продумать план действий. До Ищёрской предстояло пройти около сорока километров. Ко всему, главной целью оставалась станица Наурская. Здесь с атаманом надо было обсудить возможность провоза Песчанской иконы по всему Терскому региону. От успеха разговора зависело многое. Если атаман скажет твердое: «Да!» - то можно будет смело возвращаться домой, а затем ехать с иконой в Кизляр, а оттуда сразу в Наурскую. В противном случае, инициативу надо было отложить еще на год.
    От напряженных размышлений путника отвлек грузовик, с грохотом пролетевший по пустынной трассе. Пропустив машину, паломник огляделся по сторонам и, не обращая внимания на чеченок, ожидавших рейсового автобуса, перекрестил дорогу походным крестом.
    Внезапно его остановил возглас одной из женщин:
    - Простите, уважаемый! 
    Путник обернулся на зов. Одна из чеченок огляделась по сторонам и, убедившись, что рядом нет мужчин, с егозливым видом последовала к паломнику, - извините, пожалуйста… можно вас спросить?
    - Пожалуйста, спрашивайте, - странник изобразил максимум доброжелательности и сделал легкий поклон.
    Чеченка тем временем перебежала дорогу и, остановившись поодаль, спросила с едва скрываемым смущением:
    - Скажите, уважаемый, почему вы идете с крестом?
    Путник внутренне посмеялся над простодушием женщины, но ответил тем не менее серьезно:
    - Совершаю по обету молитвенное шествие из Кизляра в Минводы. Самый короткий путь проходит вдоль Терека, через Чечню.
    - ?!..
    - И-и все?.. - прервала чеченка воцарившееся на миг молчание и радостно захлопала округлившимися от изумления глазами, - а-а мы тут думали, что вы джихад кому-то объявили… нам так страшно стало, - и как бы в поисках поддержки она на миг обернулась к внимательно наблюдавшим за нею подругам.
    На мгновение путник онемел от подобной новости и, едва сдерживаясь от начавшего разбирать его смеха, ответил нарочито грубо.
    - Я, сударыня, с людьми не воюю! - и он отрицательно покачал ладонью, - про джихад это вы бросьте! - и в подтверждение своих слов грозно стукнул о землю черенком креста.
    - Не воюете?!
    Глаза чеченки вновь радостно округлились, и она с наивно трепетной надеждой поглядела на странника.
    Внезапно смех пропал, и стало отчего-то грустно.
    - Нет, матушка, не воюю, - со вздохом отозвался путник и, взглянув на ласковое от туманного покрова солнце, добавил с улыбкой, - единственно, так, с грехами своими.
    Чеченка, ахнув, вдруг по- детски хлопнула в ладоши и, быстро развернувшись, что-то выкрикнув на бегу, с ликованием устремилась к своим товаркам.
    - Воистину, живая душа, - произнес крестоходец, глядя вслед нечаянной собеседнице, и вновь грустно улыбнулся, - живая и чистая, как горная речка.
    Путник вновь перекрестил дорогу походным крестом и, поклонившись на восток, двинулся по маршруту никем не задерживаемый.
    Уже через полчаса туман рассеялся окончательно, и ласковое поутру солнце начало свою безжалостную работу. Неподалеку, справа от трассы, проходила ветка железной дороги, по которой периодически проходили эшелоны с топливом и военной техникой. Один раз на запад проследовала состоящая всего из двух вагонов электричка. После километровых нефтеналивных составов и эшелонов с бронетехникой электричка выглядела почти игрушечной. Возникло искушение воспользоваться услугами столь необычного для военного времени транспортом. При этом желание возникло не от усталости, время было утреннее, от электрички веяло чем-то забытым, долгожданным и щемяще родным. От ее почти игрушечных вагончиков исходил дух мира, которого долго ждала эта измученная земля, от них веяло спокойствием, если не сказать – домашностью,  электричка воплощала собой хрупкий и трепетный символ мира и безопасности.
    На счастье крестоходца, ближе к полудню небо затянуло дымкой облаков и жара заметно стала спадать. При входе в станицу Мекенскую один автолюбитель, копавшийся в двигателе стоявшего на обочине «Москвича», вынув голову из-под капота, спросил у путника, впрочем без особого энтузиазма, о цели его паломничества. При этом поинтересовался, не объявил ли он кому-то «джихад».
    - Мне, брат, только о джихаде и осталось думать, - улыбнулся в ответ крестоходец и со вздохом махнул рукой, - впереди еще тридцатник по жаре. Скоро ли Наурская будет?
    - Скоро, - так же без энтузиазма отозвался автолюбитель и, потеряв к страннику интерес, начал вновь копаться в двигателе, - иди, раз надо. А то, третий день вижу. Зачем идет… куда идет?..
    В Мекенской паломник набрал свежей воды из водопроводной колонки и, объяснившись по ходу дела с представителями ФСБ, в хорошем расположении духа  направился дальше. Но уже на выходе из станицы, на западном КПП, постовой-«кадыровец» вывел паломника из благодушного состояния.
    - Стой, куда идешь! - тоном, не требующим возражений, произнес он и, поведя стволом автомата, приказал подойти к окрашенному «зеброй» брустверу.
    Приблизившись к милиционеру, путник в двух словах обрисовал цель своего шествия и, не чая быстрого разрешения ситуации, устало оперся на черенок креста. После рассказа странника на лице  милиционера отразилось искреннее изумление. Секунду он постоял в замешательстве, но в следующий миг пришлось изумляться крестоходцу.
    Постовой вдруг выхватил из кармана сторублевую бумажку и с виноватым видом протянул ее паломнику.
    - С-паси, Господи! - путник даже поперхнулся от неожиданности и хотел уже отказаться от пожертвования, но постовой был настойчив.
    - Как зовут вас, - с благодарностью спросил странник, принимая деньги, - за кого молиться?
    «Кадыровец» едва заметно улыбнулся и, с пониманием кивнув, указал рукой на выход из станицы: «Бог знает!.. Проходи!»
    Впрочем, милости Божьи на этом не закончились, потому что в Чернокозово, на повороте в Наурскую, торговавшая фруктами чеченка, узнав о причине столь необычного шествия, долго еще кричала вслед, что крестоходцу лучше дождаться автобуса, который довезет его прямо к церкви.
    Впрочем, автобуса ждать не пришлось. Внезапно возле обочины остановился салатного цвета «Москвич», и молодой горец, испытующе взглянув на путника, предложил довезти до места.
    После недолгого замешательства странник сел в машину, справедливо рассудив, что поскольку Наурская расположена в удалении от трассы, обет от этого не пострадает.
    По дороге разговорились. Чеченец носил русское имя – Дмитрий. Доставив путника к самой церкви, он дал на прощание пятьдесят рублей и, предупреждая благодарности, произнес с доброжелательной повелительностью: «Здесь ничего не бойся! Наурская – почти Россия!»
    Бог как-то особенно благоволил в этот день страннику. Начиная с наивного вопроса чеченки о джихаде, или когда по железной дороге пролетела игрушечная электричка, или в Мекенской, когда «постовой-кадыровец» императивно сунул путнику сто рублей, или торговка в Чернокозово, заботливо кричавшая   вслед о скором прибытии автобуса. А теперь проехал, как барин на автомобиле, услышав от водителя эти внушающие спокойствие слова:
    - Наурская – почти Россия!
    Вход в воинскую часть, на территории которой, судя из объяснений Дмитрия, находился храм, был перегорожен двумя рулонами колючей проволоки. Путник огляделся в поисках привычных для России куполов с крестами, но ничего, кроме массивных ворот, да высокого забора не увидел. Справа от входа в часть находилось одноэтажное здание, в глубине крыльца которого виднелась обитая дерматином дверь. Странник поднялся на крыльцо, но, к своему разочарованию, обнаружил, что дверь заперта. Слева от входа висела табличка с надписью: «Казачья управа». Паломник обескураженно потоптался на крыльце и вновь вышел на улицу.
    Только сейчас он заметил, что вдоль стены соседствующего с управой здания проходит узкая дорожка, которая поворачивала во внутренний двор. Нетрудно было догадаться, что в храм можно попасть только этим путем. Путник направился по дорожке, и его предположения оправдались, ибо во дворе он действительно обнаружил здание с восьмиконечным православным крестом.
    - Это и есть церковь, - радостно решил паломник, после чего уверенно направился к храму.
    Внутри церковного помещения несколько бабушек занимались уборкой, а потому не сразу обратили внимание на незнакомца.
    Крестоходец оставил рюкзак у входной двери и, поклонившись образу Божьей Матери, спросил у одной из старушек: «Могу ли я увидеть настоятеля?»
    Оставив свой подсвечник, бабушка с удивлением осмотрела незнакомого прихожанина и ответила в замешательстве:
    - Так, батюшки у нас своего нет. Приезжает отец Александр, по большим праздникам… не знаю, даже, что сказать. - Но тут же спохватилась и добавила: «Может быть, вам Виктора позвать, он у нас заместо батюшки?»
    Путник в недоумении пожал плечами, но вытиравшая подсвечник старушка уже обратилась к своей товарке:
    - Слышь, Вера, Виктор здесь или нет?
    - А-а, Виктора кто спрашивает?
    Женщина, которой был задан вопрос, отжала тряпку в ведре и тыльной стороной ладони убрала выбившуюся из-под платка прядь волос.
    - Вот мужчина какой-то приехал, хочет его увидеть.
    Вера отряхнула выжатую тряпку и, окинув гостя цепким взглядом, крикнула другой своей товарке:
    - Катя, Виктора позови! Пришли к нему!
    Через несколько минут в церковь вошел невысокий мужчина, лет около сорока, в черных брюках свободного покроя и такой же черной, с коротким рукавом, рубашке. Приблизившись к паломнику, он с невысказанным вопросом посмотрел на него и произнес почти утвердительно:
    - Вы меня искали?
    - Да, я, - отозвался паломник и назвал свое имя.
    - Виктор, - с доброжелательной улыбкой ответил староста и протянул руку для приветствия, - сами откуда будете?
    - Из Владимирской области.
    В глазах Виктора отразилось недоумение, и он некоторое время озадаченно смотрел на путника. Затем изумленно покачал головой и с усмешкой произнес:
    - Та-к, выходит, мы с тобой земляки.
    После чего добавил поспешно:
    - Я сам из Орехово-Зуево.
    Теперь пришла очередь удивляться крестоходцу.
    - В общем, так, - вдруг оживился Виктор и хлопнул паломника по плечу, - сейчас идем в трапезную, а там по ходу дела будем говорить.
    В трапезной, которая находилась в соседнем здании, Виктор поставил на газовую плиту макароны и, принявшись за приготовление салата, стал попутно рассказывать о своем житье-бытье.
    Из короткого, местами сбивчивого рассказа стало понятно, что староста военного храма принадлежит к числу тех редких подвижников, которые никогда не удовлетворятся «тихой гаванью» спокойной жизни. Подобно тому, как Семен Дежнев искал короткий «путь в Индию», хотя путь этот шел через Северный Ледовитый океан. Или Стефан Великопермский, который не удовлетворился просвещением единоверцев, но отправился в Сибирь, ибо там жили ничего не знавшие об истинном Боге пермяки и зыряне. Или наш современник, святитель Николай Японский, скорбевший душей о коснеющем в язычестве дальневосточном народе.
    Впрочем, надо отдать должное, председатель прихода ни в какой степени не принадлежал к беспочвенным мечтателям и шальным авантюристам, но, напротив, входил в число тех прагматиков, которые колонизировали в России Сибирь и Дальний Восток, а на Европейском Западе Индию, Африку и обе Америки. То есть являлся своего рода конкистадором, в лучшем смысле этого слова. Ибо конкистадора не пугает, что впереди  неизведанный, заселенный многими народами континент, а их, завоевателей этого континента, всего четыреста человек.
    В станице Наурской (да и только ли в Наурской), Виктор – один. Но это одиночество его не пугает. А раньше был как все. До своего переезда в Чечню жил неподалеку от Орехово-Зуево, занимался бизнесом и ни о чем таком героическом не помышлял. Потом стал заниматься сбором гуманитарной помощи для Чечни, затем стал доставлять эту помощь в дислокации российских войск, а потом… «заболел этим». В конце концов, решил построить в Чечне храм, да, может быть, и не один. Так здесь и поселился, и уже который год живет на густо политой кровью Терской земле.
    Приготовив трапезу, Виктор поставил на стол макароны и салат. Паломник сотворил молитву и, придвинув к себе дымящуюся тарелку, стал, в свою очередь, рассказывать о задачах предпринятого им шествия.
    Виктор слушал внимательно, не перебивая, добавляя в пустеющие тарелки то салат, то макароны, и лишь затем, когда гость насытился, спросил тактично: «Есть ли на это шествие благословение?»
    - Да, разумеется, - путник недоуменно пожал плечами, - это благословение моего духовника и… отца Владимира из Кизляра… может быть, знакомы?
    - М-м, нет, - Виктор выдержал паузу и сдержанно улыбнулся, - это ведь другая епархия.
    - Напрасно, - живо возразил паломник, - таких батюшек, как отец Владимир, один на миллион… хотя, возможно, преувеличиваю.
    - Так у нас тоже есть отец Александр, - с некоторой обидой отозвался Виктор, - он ничего не боится… все эти годы добивается возобновления богослужений в Грозном, но… Владыка не благословляет. Там после отца Анатолия Чистоусова еще одного священника убили.
    - Гм, вот как?! И что же, там теперь не служит никто?
    - Увы, так.
    - А-а как же прихожане?
    - Да остались там десять бабушек, вот и все прихожане.
    Виктор сокрушенно вздохнул и вдруг с жаром произнес:
    - Есть у меня мечта: построить храм в Наурской, а затем возобновить богослужения в Грозном. Алу Алханова наверняка в президенты изберут, а он, наш – Наурский. Поэтому есть надежда, что даст – добро на храм в Грозном.
    - А как же Владыка? - не без иронии вопросил паломник.
    - Владыку уговорим, - поспешно ответил Виктор и ослепительно улыбнулся, - у него секретарь из города Электросталь, то есть, почти мой земляк.
    При упоминании имени секретаря, паломник заметно помрачнел. Вспомнились вдруг события, без малого двухмесячной давности…
    Ставрополь, епархиальное управление. Секретарь, иеромонах баскетбольного роста, выслушав с неподвижным взглядом доклад, вопросил ледяным тоном: «Какие еще крестные  ходы?! Какая Песчанская икона?! Сейчас что, пятнадцатый год, или, может быть, война?!»
    - Нет, сейчас не война, -  попытался выправить положение проситель, - но крестный ход организовывается как раз с той целью, чтобы… - и он во второй раз озвучил текст поданного прошения.
    Секретарь смотрел на посетителя тем же немигающим взглядом, который, по мере повторения изложенного текста, все более наливался гневом.
    Наконец, иеромонах брезгливо махнул рукой и глухо произнес: «Уберите вашу писанину!»
    Организатору крестного хода ничего не оставалось, как только молча, с поклонами удалиться.
    Это: «Сейчас не война!» - навсегда врезалось в память крестоходца, потому что ровно через два месяца после означенного разговора случился… Беслан. Невольно вспомнилось, что и в 1915 году тоже говорили: «Это Петербург видит сны, а нам надо воевать, а не носить иконы под пулями»
    В ноябре 1915 года Песчанскую икону увезли из Ставки в Могилеве. Увезли, по причине непонимания командованием важности ее присутствия на фронте, а также прямого противодействия со стороны ответственного за духовное окормление армии и флота протопресвитера Георгия Шавельского. После отъезда иконы начались поражения русских войск на всех фронтах.
    Когда чеченские боевики захватили первого сентября 2004 года школу в Беслане, то многим жителям не только Северного Кавказа, но и России стало с предельной ясностью понятно: «Сейчас – война».
    Увидев, что тарелка паломника пуста, Виктор предложил еще добавки, но гость, покачав отрицательно головой, взял стоящий рядом стакан с компотом. Выпив его, он поблагодарил хозяина за обед и, сотворив молитву, вышел из-за стола.
    Виктор в начале беседы обещал паломнику устроить встречу с Михаилом Серковым, атаманом Наурской, тем более, что и сам желал его видеть, поэтому, положив в свою комнату рюкзак крестоходца, повел гостя в районную администрацию.
    На крыльце здания районной управы Виктор нос к носу столкнулся с вышедшим из парадной двери атаманом, который попросил подождать его с полчаса, так как получил вызов от начальника ФСБ.
    Пришлось настроиться на ожидание. Виктор оставил паломника одного, взяв с него обещание, что тот не уйдет из Наурской, не попрощавшись. Пришлось дать клятвенное заверение, тем более что рюкзак и крест остались в комнате Виктора, при церкви.
    Минут через сорок атаман вышел наконец из здания ФСБ, расположенного, к слову говоря, неподалеку, на другой стороне административной площади. Увидев расположившегося в тени деревьев крестоходца, он согласно кивнул и, показывая, что помнит о просителе, направился не спеша к гостю. 
    Поприветствовав есаула, паломник кратко, в нескольких словах, рассказал о цели своего визита. Под конец же повествования, спросив напрямую, - будет ли оказана поддержка, - с надеждой посмотрел на безмолвно слушавшего рассказ атамана.
    Минуту длилось напряженное молчание. Есаул в раздумье посмотрел куда-то вдаль, и затем, взглянув на паломника усталым взглядом, произнес, как о давно решенном деле: «Почему, нет?!»
    Он помолчал еще некоторое время, и затем также устало добавил:
    - Мы не так давно проводили крестный ход с иконой Божьей Матери, от воинской части до Поклонного креста… Крест этот тогда освятили, потом служили молебен. Так что… - и он печально вздохнул, - если будет такой факт – прибытие иконы, то встретим как полагается: обеспечение безопасности, и… все в этом плане.
    Атаман вновь грустно вздохнул и, давая понять, что разговор окончен, выразительно посмотрел на гостя.
    - Спаси, Господи! - с некоторой долей разочарования произнес крестоходец, потому что в ходе разговора выяснилось - транспортные вопросы, здесь, в Наурской, тоже желают лучшего. Оставалось принять реальность таковой, какой она являлась на деле, а потому, поблагодарив атамана, паломник направился к воинской части.
    Виктор к этому времени уже закончил чтение Псалтири – правила, которого не оставлял за все время пребывания в Наурской, и, увидев, что паломник наконец возвратился, стал помогать ему в дорожных сборах.
    Собственно, сборов никаких особенных не было: рюкзак, сумка, да крест, да еще пакет с продуктами, который Виктор собрал заранее. Важным здесь было то, что Виктор подробно объяснил гостю, как в Ищёрской найти дом пасечника, старосты православной общины. Георгий Яковлевич, который мог взять странника на ночлег, ждал Виктора сегодня, но Промысел состоял в том, что Виктор, по непредвиденным обстоятельствам, отложил эту поездку на другой день. Обязав гостя сообщить Георгию Яковлевичу о своем завтрашнем визите, Виктор, взяв в руки пакет и сумку, отправился провожать паломника к автобусной остановке.
    По пути он поделился размышлениями о строительстве храма, посетовав при этом, что не может помогать живущей в России семье, но в это время их догнал идущий в деревню Чернокозово переполненный «ПАЗик».
    - Что ж, пора прощаться, - с грустью произнес Виктор и, крепко обняв крестоходца, едва не насильно сунул ему в карман пятьдесят рублей.
    - Да поможет тебе Бог! - произнес Виктор напоследок дрогнувшим голосом и, каким-то чудом втиснув паломника в переполненный автобус, перекрестил его вслед широким размашистым крестом.
    - С Богом, оставайся! - едва успел ответить ему крестоходец, но дверь автобуса уже закрылась.


    Глава 11: «Идти до Ищёрской – вовсе не мед».

    Расположенный на перекрестке с трассой поселок Чернокозово давно остался позади. Теперь облегчающая движение переменная облачность сменилась жарой, и впору было подумать о привале. Сбавив шаг, паломник стал присматривать место для отдыха, в расположенной рядом с трассой лесополосе.
    Внезапно путника обогнала колонна из двух БМП, штабной машины и следующего с ними военного «УАЗика». Пропустив идущую на полном ходу бронетехнику, странник продолжил движение, но через минуту впереди послышались две короткие пулеметные очереди. Отдыхать в густых зарослях лесополосы сразу расхотелось. Через сотню-другую метров действительно обнаружились валяющиеся по ходу движения гильзы от станкового пулемета.
    - Да уж, какой тут отдых, - усмехнулся про себя крестоходец и вдруг вспомнил, что сегодня еще ни разу не читал 90-й Псалом.
    - «Живый в помощи Вышняго, в крови Бога Небесного водворится…» - странник поспешно затараторил Псалом Давидов, но сил от этого почему-то не прибавлялось.
    Минут через пятнадцать хода произошла еще одна знаменательная встреча. Путнику попался немой свидетель недавней истории края. На облупленном, крашенном синей краской щите, желавшем «Счастливого пути» всем проезжающим, буквально живого места не было. Даже беглый взгляд давал обильную пищу для размышлений: по щиту стреляли все, кому не лень и наверняка это стало местной традицией. По всей очевидности, и бойцы правительственных войск, и противодействующие им боевики считали хорошей приметой – пальнуть мимоходом по многострадальному щиту.
    Все-таки усталость брала свое, и через пару километров крестоходец присел в тень, не удаляясь особенно от трассы. Справа от нее, по ходу движения, находилась железная дорога. В просвет между деревьями была видна ее гравийная насыпь, по которой прошли двое солдат с автоматами за спиной и с миноискателями в руках. Шли саперы довольно быстро, и, судя по слипшимся от пота волосам, исполнение задания для них не являлось легким.
    - Видимо, от Ищёрской идут, - почему-то подумал путник, вспомнив о пасечнике Георгии Яковлевиче.
    - Да, пожалуй, обследование путей по такой жаре, во всем снаряжении, да на полной выкладке, это совсем не мед, - подвел резюме крестоходец, но здесь послышались голоса уже со стороны автомобильной трассы.
    По убитому тяжелой техникой большаку двигалось целое отделение бойцов. Четверо первых проверяли миноискателями покрытие и обочины, еще пять человек сопровождали саперов. При этом командир подразделения о чем-то вполголоса говорил по рации.
Проводив военнослужащих взглядом, путник вынул грушу из приготовленного Виктором пакета и хотел было приступить к трапезе. Впрочем, уже в следующую секунду пришлось оставить всякие мысли об отдыхе и утолении голода. Мимо вихрем пролетел чеченец в оранжевой куртке железнодорожного рабочего. С неудовольствием поглядев на устроившегося в тени  крестоходца, он злобно произнес: «Расходились тут, понимаешь! Мины какие-то ищут!» - и заметив прислоненный к дереву крест, добавил с еще большим недовольством: «Крестом бы их огреть, знали бы как ходить!»
    - Зачем, не поймут юмора? - ответил, не теряя самообладания, паломник, и с видом полной беспечности надкусил грушу.
    - Х-ха… поймут! - отозвался на ходу обходчик и, взойдя на насыпь, скрылся вскоре за деревьями лесополосы.
    Отдыхать почему-то сразу расхотелось и, наскоро покончив с грушей, путник вновь вышел на трассу.
    В деревне Алпатово крестоходца остановили трое русских парней в бронежилетах и короткоствольными «УЗИ» наизготовку.
    - Наверное, из подразделения ФСБ, - решил для себя паломник и на всякий случай улыбнулся остановившим его военным. Парни, с интересом глядевшие на путешествующего, тоже заулыбались в ответ. Один из них скороговоркой представился и, с интересом оглядев крестоходца, попросил документы. Путник протянул старшему паспорт, одновременно с этим объяснив цель своего паломничества.
    Командир подразделения проверил документ и, сказав товарищам: «Это тот самый, о котором нам три дня назад сообщили», - уже обратившись к паломнику, добавил: «Мы сейчас проверим по компьютеру, подождите здесь пару минут».
    Действительно, через две минуты боец вернулся и ,возвратив паспорт, с улыбкой произнес: «Все, можете идти!»
    - Спаси, Господи! - с облегчением отозвался путник и, кивнув на прощание, продолжил шествие по станице.
    Через пару кварталов, на счастье, попалась водопроводная колонка, из которой, как это бывало и в других станицах, вода бежала безостановочно. 
    Пользуясь случаем, паломник наполнил бутылки ледяной влагой, а заодно, следуя шальной мысли, подставил под струю разгоряченную голову.
    Неожиданно рядом остановился темно-синий «Москвич» и выглянувший из окна аварец (путник уже научился различать национальности), с неудовольствием взглянув на мокрого по пояс путешественника, попросил документы.
    Пришлось доставать паспорт и вновь объяснять работникам спецслужб о цели своего паломничества.
    Аварец недоверчиво выслушал рассказ крестоходца и, как бы советуясь, посмотрел на сидящего рядом коллегу с автоматом Калашникова.
    - Истинно так, на входе в станицу документы проверили такие же, как вы, люди с оружием, - тоном, не требующим возражений, ответствовал путник и для большей значимости указал рукой на оставшийся далеко позади блок-пост ФСБ.
    - Потом проверили меня по компьютеру, - теперь уже с жаром стал доказывать паломник и для большей убедительности вплотную приблизился к кабине  «кадыровцев», - и, в конце концов пожелали счастливого пути.
    Вода еще продолжала капать с кончиков волос и бороды паломника, и на лице аварца появилось брезгливое выражение.
    - Прямо так и сказали: «Счастливого вам путешествия!» - теперь паломник глядел на патрульных с видом папской непогрешимости.
    Щека аварца недовольно дернулась. Он о чем-то посоветовался с коллегой, после чего нехотя вернул страннику документы, и машина, газанув, выехала на трассу.
    На выходе из Алпатово стоял второй блок-пост. Сидевшие в малиновых «Жигулях» милиционеры тоже остановили путника. Руководивший ими старший лейтенант проверил паспорт и, возвращая его, со вздохом произнес: «Убьют тебя! Зачем идешь?!» - После чего, махнув рукой куда-то на запад, добавил устало: «Иди прямо. Никуда не сворачивай».
    Крестоходец поблагодарил сердобольного милиционера, но, выйдя за пределы станицы, все-таки расположился на отдых вдали от обочины. Бросив на землю неподъемный рюкзак, путник сел на теплый еще после дневного солнцепека пригорок и с наслаждением вытянул ноги. Солнце близилось к закату, и теперь полуденный зной сменился душным предвечерним томлением, которое исходило от неподвижных из-за отсутствия ветра деревьев, неподвижной травы и такого же неподвижного на белесом небосводе солнца.
    Путник совсем недавно утолил жажду, но разгоряченный организм по-прежнему требовал влаги. Достав из сумки бутылку с водой, он сделал пару глотков, после чего хотел было прилечь на пригорке.
    Внезапно у обочины остановился военный «УАЗик», и из него вышли двое бойцов в камуфляже. Первый, судя по неспешной походке и сдвинутой на затылок панамы –«афганки» был старослужащим. Боец, с выгоревшими до соломенной желтизны волосами, небрежно опирался рукой на висящей у пояса автомат, и во всем его облике было что-то былинное, нездешнее. В сторону паломника направлялся то ли витязь из дружины князя Рюрика, то ли посланец седой Скандинавии – викинг, облеченный в современный камуфляж и вооруженный современным оружием.
    Спешивший за сержантом, крупного телосложения боец с башкирскими чертами лица, наверняка был более позднего призыва. С чрезмерной поспешностью, что отличало в нем подчиненного, он следовал за «варягом», всем видом показывая готовность к немедленному исполнению приказаний.
    Измученное дневным переходом тело требовало покоя, но ради беседы с патрульными пришлось оставить всякую мысль об отдыхе. Паломник грустно вздохнул и, что еще оставалось делать, поднялся с теплого пригорка.
    Вскоре «викинг» вместе с сопровождавшим его бойцом приблизился к путнику и, улыбнувшись, едва-едва, одними уголками губ, спросил буднично и устало:
    - Все ли в порядке, отец? «Чехи» не обижают?
    - «Чехи?..»  странник посмотрел на стоящее вдалеке патрульное «Жигули» и отрицательно помотал головой, - нет, напротив, даже счастливого пути пожелали.
    «Викинг» понимающе кивнул и, обернувшись к стоящему за спиной сослуживцу, вполголоса произнес: «Коля, сходи, принеси пару бутылок минеральной».
    Боец согласно кивнул и опрометью бросился исполнять приказание.
    На мгновенье путник даже залюбовался загорелым лицом сержанта, поймав себя на мысли, что если бы он был художником, то немедленно бы приготовил этюдник. Перед ним стоял человек, олицетворявший собой прямое понятие – воин. Его обветренное загрубевшее лицо было властным и одновременно безмятежно спокойным.  Пронзительные синие глаза повидали за полтора-два года много крови, а потому в них не было страха; они видели смерть и они привыкли встречать смерть с улыбкой, с той улыбкой, с которой встречали ее далекие пращуры бойца.
    Сержант вновь улыбнулся, едва-едва, одними уголками губ и тепло поглядел на стоящего перед ним путника.
    - Мы за тобой сегодня посматривали, уж извини, как бы чего не вышло. А тут, глядим, тебя нет.
    - Так здесь совсем недалеко от дороги, - попытался возразить паломник, - решил немного отдохнуть на пригорке.
    - Оно так, - согласно кивнул сержант, после чего, улыбнувшись, теперь уже широко и открыто, вынул из кармана три сотенные бумажки.
    На мгновение время как бы остановилось. Путник отрицательно помотал головой и, сделав шаг назад, предупредительно выставил ладонь.
    - Мне ли брать у тебя эти деньги? - произнес он сдавленным голосом и снова мотнул головой.
    - Возьми-возьми, - в голосе «викинга» послышалось смущение, и он с извинением добавил, - помолись за упокой души моей крестной, умерла в двенадцать лет.
    - Как звали ее? - вопросил путник, лишь под этим условием принимая пожертвование.
    - Мария.
    - А тебя как?
    - Алексей.
    В этот момент к собеседникам подбежал запыхавшийся Николай и с ходу вручил паломнику две бутылки минералки.
    - Братья, ради Бога, возьму только одну! - взмолился крестоходец и, взяв из рук солдата бутылку, ткнул ею в сторону лежащих на земле сумок. - У меня ведь как в космосе: счет на граммы и на дециметры. Рюкзак тяжелый очень.
    - Что ж, понимаем, - согласно отозвался Алексей и кивком повелел сослуживцу забрать одну бутылку.
    Вдруг в окне ожидавшего бойцов автомобиля появился еще один военный. Он что-то крикнул повелительным тоном и патрульные, враз забыв про паломника, немедленно направились к стоявшему на обочине «УАЗику». Викинг и семенящий за ним Николай быстро удалялись, но вдруг, словно вспомнив нечто важное, Алексей обернулся и вновь, широко и открыто улыбнувшись, крикнул  на прощание:
    - Ты, самое главное, иди по трассе! Бог тебе в помощь!
    Паломник кивнул вслед удаляющимся бойцам и, дождавшись, пока патрульная машина не отъедет к месту дислокации, отправился навстречу склоняющемуся на закат солнцу. Путник не спеша шел по залитой ласковыми вечерними лучами дороге, и ему почему-то вспомнилось короткое, но до боли пронзительное стихотворение Юрия Кузнецова:

Туман остался от России
И грай вороний от Москвы.
Еще покамест мы живые
Но мы последние, увы.

Шагнули в бездну мы с порога
И очутились на войне.
И услыхали голос Бога:
Ко Мне – последние! Ко Мне!..

    Русская культура дала многих замечательных поэтов. Ими написано огромное количество поэтических произведений. Но, пожалуй, никто вот так точно и верно, когда нельзя ни добавить ни убавить, не отразил сути сегодняшнего дня.


    Глава 12: «Завтра Россия. Или - последние искушения».

    Уже на закате солнца путник вошел в Ищёрскую. Ноги непереносимо гудели, и каждый шаг отдавался стреляющей болью в подошвах.
    - Первый признак кровавых мозолей, - отметил про себя паломник, с огорчением отметив, что нет уже никаких сил ни для молитвы, ни для несения креста, ни тем более для движения по ухабистому тротуару, ибо каждый шаг отдавался нестерпимой болью.
    Раза два или три путник спрашивал прохожих о местонахождении указанного Виктором адреса, но они неопределенно махали куда-то дальше, всякий раз при этом добавляя: «Там спросите».
    Южный вечер стремительно клонился к закату, и путник, более озабоченный наличием под ногами камней и гальки, механически задал этот вопрос троим сидевшим на насыпи мужчинам.
    Как оказалось, все трое были уже в далеком от нормы состоянии, так как в ответ послышалось резкое и не требующее возражений повеление:
    - Садись! Кто такой?! Зачем идешь?! Будем говорить!
    Вынужденный подчиниться, паломник присел возле теплой компании, так как по опыту знал: пьяный, будь он хоть русский, хоть чеченец, он все равно пьяный.
    Скинув с себя рюкзак, путник присел на заросшую травой кочку и, опершись на черенок креста, свое главное оружие, стал в который раз за день рассказывать о цели предпринятого путешествия.
    Самым неугомонным слушателем из всех троих оказался высокий парень лет двадцати пяти, которого звали Костей.
    - А почему ты идешь именно в Минводы?! - переспросил он в очередной раз и уставился огненным взором на паломника.
    - Я уже говорил, - устало отозвался путник, - иду по обету… что такое – обет, знаешь?
    - А-а, понятно, - мотнул курчавой головой худощавый, - значит, ты никого не убил, а идешь, вот это…
    - Конечно, - пояснил крестоходец, - иду, потому что такой у меня обет.
    - А можно спросить тебя, - вклинился в разговор другой товарищ Константина; их можно было также назвать, условно – пат и паташон, - я уже два раза сидел и второй раз, за убийство… скажи, мне тоже надо куда-то идти?
    На миг в воздухе повисла пауза. Путник пожал плечами и, усмехнувшись, ответил:
    - Что я могу сказать?.. Это как совесть твоя подсказывает.
    - Гм-м, совесть, - паташон затянулся сигаретой и многозначительно покачал головой, - моя совесть мне ничего не подсказывает… тогда была честная драка, хотя… и что, твой святой, он всех принимает?
    - Преподобный Феодосий Кавказский молился за все народы Кавказа, а потому многие мусульмане его почитают.
    - Гм-м, - вновь покачал головой паташон и указал дымящейся сигаретой в сторону худощавого, - а, знаешь, это Костя, он русский.
    Услышав свое имя, Константин вскинул голову и, сверкнув очами, произнес не подлежащим возражению тоном: «Так, слушать меня внимательно! Мне нужен еще двадцатник, и я бегу за пузырем!»
    Сидящий несколько на отшибе, прежде молчавший третий собутыльник, довольно хохотнул и расплылся в улыбке.
    - А, это Умар, он турок, - паташон небрежно качнул сигаретой в его сторону, - не обращай внимания… а, я – Ваха, я чеченец, - и он протянул руку для приветствия.
    Костя тем временем уже поднялся и вытащив из кармана все бумажки с мелочью, грозным голосом закричал:
    - Ваха, дай денег!
    В ответ паташон глубокомысленно затянулся и, выдержав многозначительную паузу, ответил: «Нету, я же сказал… спроси Умара».
    Костя угрюмо оглядел паташона и, качнувшись в сторону другого сотоварища, протянул к нему руку с зажатыми деньгами.
    - Умар, двадцатник давай!
    На мясистом лице Умара вновь появилась довольная улыбка, и он, вынув из нагрудного кармана две бумажки, небрежно отдал их Косте.
    - Так, кажется, влип, причем, надолго, - произнес про себя паломник и ради духовной пользы стал мысленно творить Иисусову молитву.
    Страха перед тремя собутыльниками у него не было. Единственно возникала досада по поводу неожиданно случившегося искушения.
    - Придется, видимо, просидеть здесь еще с полчаса, а то и более, - начал успокаивать себя путник, - но ладно, авось выкрутимся с Божьей помощью.
    Изредка мимо компании проходили спешащие с работы станичники, но им не было никакого дела до расположившихся под деревом троих собутыльников. Неожиданно Умар поднялся и окликнул проходящего вдалеке знакомого. Услышав зов, знакомец остановился, и Умар  грузной походкой направился к заинтересовавшему его лицу. Ваха, у которого кончились сигареты, тоже поспешил за товарищем.
    - Сейчас, самое время, подняться и уйти, - решил про себя путник. При этом, почему-то вспомнил, что в нагрудном кармане рубашки лежал мешочек с землей Оптинских мучеников. Из книг и рассказов он знал, что Оптинские мученики много раз помогали их почитателям, как раз в подобных искушениях: уводили из рук разбойников, избавляли от воровства, посылали транспорт в нужный момент.
    Решив исполнить намерение, путник поднялся с земли, но возвращающийся назад Ваха, ему нужно было лишь стрельнуть сигарету, знаком приказал садиться.
    - Ты не спеши, поговорим, - успокаивающе произнес он и сделал глубокомысленную затяжку, - мы тут выпиваем, понимаешь… надо отдохнуть… но ты нас не бойся… хотя у меня две ходки.
    - А я и не боюсь, - отозвался путник, едва сдерживая недовольство, - мы со священниками много раз бывали в зоне; крестили, исповедовали, проводили духовные беседы… там такие же люди.
    - А-а, - понимающе протянул Ваха, - к нам тоже приходил это, как его, отец… мулла, правда, не приходил, мне муллу надо… - и наклонившись к паломнику, заговорщически просвистел над ухом, - я, того х… в честной драке зарезал.
    - Вот, теперь придется слушать похвальбу бывшего зэка, - недовольно поморщился паломник и с досадой дернул плечом, - хоть бы Бог послал кого-то из местных, чтобы разрулить ситуацию.
    К восьми вечера южная ночь окончательно спустилась на землю. Где-то вдалеке раздавался смех, треск мотоциклов, лай собак. Все было родное, знакомое.
    - Совсем как в России, - отметил про себя паломник, - где-нибудь на Кубани или же в Ставрополье.
    Свет ближайшего фонаря едва достигал насыпи, на которой собралась теплая компания, и теперь путнику оставалось одно, прибегнуть к испытанному методу – молитве.
    На счастье крестоходца, из магазина с бутылкой водки за пазухой вернулся русский чеченец Костя, чем вызвал оживление у ожидавших его Умара и Вахи. Умар поднял руки над головой и громко захлопал в ладоши, а Ваха, невозмутимо дымя сигаретой, стал поочередно поднимать ноги, отчего не удержался и грохнулся с размаху на землю.
    Подоспевший Костя вынул из-за пазухи бутылку и, сопроводив падение Вахи отборной матерщиной, потребовал стакан.
    Умар с готовностью выполнил требование и, лучезарно улыбнувшись, протянул стакан Косте.
    Откупорив бутылку зубами, Костя наполнил стакан на треть и с мрачным видом протянул его товарищу.
    - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, молитвами святых Оптинских мучеников помилуй мя грешнаго! - стал молиться про себя путник, и когда по очередности ему была предложена порция, отрицательно покачал головой.
    - Господи, Иисусе Христе…
    - Ну, как знаешь, - умилостивился Костя и, проглотив свою треть, произнес немного погодя, - ночевать у меня будешь. Мои отец и мать веруют в Бога.
    Паломник, в ответ на безапелляционное приглашение Кости, согласно кивнул и еще горячей начал молиться Оптинским мученикам.
    - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий…
    Через минуту от находящегося в нагрудном кармане мешочка пошло благостное тепло, которое усиливалось по мере усугубления молитвы.
    Приняв очередную дозу, друзья собутыльники начали о чем-то громко спорить, но путника это уже не интересовало.
    - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, молитвами святых Оптинских мучеников помилуй мя грешнаго, - почти уже вслух стал проговаривать он, замечая, что жар от мешочка стал разливаться по всей груди.
    Неожиданно к беседовавшим о своем и почти забывшим про паломника друзьям припарковались темно-синие «Жигули», из которых вышел молодой мужчина в джинсовом костюме и долгоносых, начищенных до полированного блеска туфлях. Его длинные, отливающие вороненой синевой волосы были схвачены сзади резинкой. Он с интересом посмотрел на паломника и, отказавшись от водки, присел рядом со своими товарищами.
    Получив нового собеседника, друзья наперебой загалдели и, лишь когда все выговорились, Ваха, ткнув пальцем в сторону паломника, со значением произнес: «Аслан, этот человек как мулла, он все знает… и совершает хадж во имя своего Бога… спроси, он  скажет».
    Аслан вновь с интересом поглядел на путника, который в нескольких словах поведал ему о цели своего паломничества.
    - Вот, сижу здесь уже битый час, - пожаловался странник под конец рассказа и, с улыбкой указав на троих собутыльников, добавил как можно дружелюбней, - не отпускают, вопросы задают.
    К удивлению крестоходца реакция Аслана была совершенно непредсказуемой. Гневно сверкнув очами, он вдруг обрушился на порядком уже захмелевших друзей, особенно при этом досталось Косте.
    - Вы что, в самом деле! Человек устал, шел весь день!.. Вы балбесы, или кто?! А ты что, Костя… делать больше нечего?!
    Костя лишь кивнул в ответ и упрямо возразил: «У меня будет ночевать! Я сказал!»
    Путник виновато взглянул на Аслана и обескураженно развел руками.
    Аслан еще что-то возбужденно произнес по-чеченски, и друзья, загалдев, один за другим поднялись с земли.
    Последним поднялся Ваха, который знаком показал паломнику следовать за ним.
    - Пойдем, Аслан нас до дому довезет, - произнес он, не вынимая сигареты изо рта, и, покачиваясь, последовал к машине.
    Вскоре шумно галдящая компания уселась в салоне автомобиля. Паломнику, на правах гостя, была предоставлена возможность устроиться впереди. В душе странника все ликовало: Бог услышал его молитвы. Теперь был самый удобный момент выправить ситуацию.
    Машина с трудом развернулась на крохотном пятачке между заборами. Аслан то и дело осаживал галдящих друзей, но едва автомобиль выехал на главную улицу, как путник назвал адрес, данный ему Виктором в Наурской. Аслан непонимающе посмотрел на странника, но тот произнес уже в полный голос, как бы нечто само собой разумеющееся: «Этот дом находится возле аптеки, там живет пасечник, Георгий Яковлевич, с женой Галиной».
    Выслушав разъяснение, хозяин «Жигулей» обернулся к друзьям, и что-то спросил у них по- чеченски.
    На вопрос Аслана Умар ответил широкой лучезарной улыбкой. Ваха уже клевал носом, и только один Костя недовольно пробормотал: «Да-а, живет там дядь Гоша-пасечник». После чего, добавив пару нецензурных выражений, замолчал.
    - Ну, Костя! Зачем утомил человека! - вновь взорвался водитель, - по шеям давно не давали?! - но уже в следующую секунду, дружелюбно взглянув на странника, до конца выжал сцепление.
    Всего через пару минут «Жигули» подъехали к искомому адресу.
    Возле аптеки Костя внезапно проснулся и окриком одернул водителя: «Аслан, уже проехали, куда гонишь!»
    - Ну, Костя, по ушам давно не получал! - беззлобно огрызнулся хозяин машины и, дав задний ход, вырулил прямо к воротам дома пасечника.
    Поблагодарив водителя, паломник покинул машину и, приблизившись к железным, в рост человека воротам, нажал на кнопку звонка.
    Через некоторое время в глубине двора послышались шаги, а затем у самой калитки ворот раздался вопрос: «Кто там?!»
    Через щель калитки было видно, что во дворе стоит худенькая женщина лет шестидесяти, которая встревоженно смотрела на стоящего у входа нежданного гостя.
    - Вам поклон от Виктора из Наурской! - примкнув к щели, прокричал странник и, отойдя назад, улыбнулся как можно доброжелательней.
    - А-а, от Виктора! - женщина тоже улыбнулась в ответ и, щелкнув засовом, приоткрыла калитку.
    - Вам от Виктора поклон, - вновь повторил приветствие странник и поклонился в пояс хозяйке, - вас Галиной Яковлевной зовут?
    - Да, Галиной Яковлевной, - подтвердила женщина.
    - А меня Александром, - представился странник и добавил еще несколько слов о себе, - иду к Феодосию Кавказскому, Виктор дал ваш адрес… возьмете переночевать?
    - Да, конечно, - без колебаний согласилась хозяйка и гостеприимно, во всю ширь распахнула калитку.
    - Спаси, Господи! - благодарно ответил путник и, обернувшись к стоящей поодаль машине, также сделал поясной поклон.
    Сидящие сзади Костя и Ваха вяло помахали в ответ, Умар неизменно лучезарно улыбался, Аслан же мигнул фарами и, дав задний ход, выехал на улицу.

    *  *  * 
    Хозяин дома, хотя и грузный, но еще крепкий, казачьей выправки старик с живым интересом расспрашивал странника о Викторе из Наурской. Виктора он ждал со дня на день, приготовив для него мед нового, летнего сбора.
    - Так значит, он завтра приедет? - уже в который раз спросил с радушной улыбкой Георгий Яковлевич.
    - Да, сказал, что непременно будет, - борясь с неловкостью, также радостно улыбнулся паломник, - он бы сегодня приехал, но у него какое-то неотложное дело появилось.
    - Оно так, - неопределенно произнес Георгий Яковлевич и, увидев, что хозяйка закончила все приготовления к ужину, жестом указал гостю место у стола.
    Паломник обратил внимание, что пища здесь была такой же простой, как и во многих других домах. Тот же салат из помидоров и огурцов, вареный картофель, на третье – компот, да фрукты на столе.
    Хозяин знаком предложил гостю сотворить молитву, и лишь после этого все трое приступили к трапезе. По телевизору, который транслировал не более трех каналов, рассказывали о событиях последних дней. Главной темой являлась предвыборная кампания, где среди кандидатов уверенно лидировал глава Наурского района Алу Алханов. Второй темой являлся совершенный на днях теракт на рынке в Грозном. О взрыве бомбы говорили с некоторым извинением, но, судя по интонации комментаторов, теракт нисколько не умалил предвыборной горячки, а напротив, подогрел ее.
    - Выборы проведем несмотря ни на что! - твердо произнес в заключение Кадыров-младший и, словно бросая вызов всем противникам демократии, ослепительно улыбнулся.
    - Говорят, что Алханова изберут в президенты, - единственно, чтобы поддержать разговор, бросил фразу странник.
    - Может быть, - без особого энтузиазма отозвался Георгий Яковлевич, - полагаю, что у них все решено… а нам, главное, чтобы порядок был. От войны все уже устали, и русские, и чеченцы.
    - Да, оно так, - подтвердила хозяйка слова мужа и, добавив салат в тарелку гостя, сочувственно произнесла, - не трудно было идти по такой жаре?
    - Поначалу трудно, а потом привык, - странник постарался перевести все в шутку, - сегодня и вовсе шел как налегке.
    - Вот, и слава Богу, - понимающе улыбнулась хозяйка и стала разливать по стаканам компот из кувшина.
    По телевизору еще показывали новости о возрождающемся народном хозяйстве Чеченской республики, гость же после плотного ужина начал все чаще клевать носом.
    - Может быть, в бане желаешь помыться? - видя состояние странника, предложил хозяин дома, - сегодня топили.
    - Нет, благодарю, - помотал головой гость, - если можно, только ноги помыть, и – холодной водой.
    Георгий Яковлевич согласно кивну и, поднявшись, произнес: «Что ж, тогда помолимся». После чего взглядом предложил страннику прочесть молитву по окончании трапезы.
    Гость внятно прочитал все положенные молитвословия, поблагодарил хозяев за хлеб-соль, после чего хозяйка показала паломнику место для ночлега и повела во двор, где можно было помыть натруженные за день ноги…
    Утром странник снова, как и во все предыдущие дни, проснулся самостоятельно, в шесть часов утра, разбуженный невидимым стражем. Через окно в комнату входил мутный рассвет. Слышно было, как хозяйка занимается во дворе домашней птицей. Георгий Яковлевич тоже поднялся и что-то усердно переставлял у себя в комнате.
    - Как спалось? - спросил он, увидев, что гость поднялся с постели.
    - Слава Богу, но ноги уже не те, что четыре дня назад.
    - Так, оно понятно, - рассмеялся хозяин, - но ладно, одевайся пока, скажу Галине, чтобы завтрак приготовила.
    За трапезой Георгий Яковлевич еще раз спросил о Викторе из Наурской, после чего пояснил вслух: «На пасеку пока не поеду. Думаю, меда, которого накачал, Виктору за глаза хватит».
    В ответ на реплику гость согласно кивнул, хотя думал уже о своем: «Граница находилась всего в семи километрах от Ищёрской».
    С одной стороны, это радовало, но с другой – до Моздока предстоял путь, без малого, пятьдесят километров. Эти километры предстояло преодолеть до наступления ночи, а ноги действительно были уже не те.
    Остальное время завтрака прошло в молчании, ибо каждый думал о своем.
    После трапезы хозяйка вышла из дома и, вернувшись, принесла приготовленный заранее пакет с фруктами и овощами. Гость с благодарностью принял его и поклонился в пояс приютившим его супругам. Выпрямившись, он хотел сказать на прощание, обычные в таких случаях слова, но вдруг отчего-то предательски защемило в переносице, а на глазах навернулись слезы. Странник резким движением вытер слезы и быстро вышел на улицу.
    Супруги скромно стояли друг подле друга и тихо, понимающе улыбались.

    *  *  * 
    Семь километров до границы были пройдены, словно за одну минуту. Рослый, косая сажень в плечах ефрейтор, не спеша прохаживался вдоль шлагбаума и по приближении путника знаком приказал остановиться.
    Проверив документы, повелел открыть рюкзак и лениво, единственно, во исполнение скучной обязанности, стал производить досмотр.
    - Это что? - позевывая, вопросил он, - рубашка, куртка, носки… консервы… бомбы нет?
    - Бомбы нет, - отозвался в тон постовому странник, - мне оружие без надобности, мое главное оружие – крест.
    - А-а, - с прежним равнодушием ответил ефрейтор и спросил затем, уже с большей дружелюбностью: «Что, так и идешь все-время?»
    - Да, иду. Сегодня нужно в Моздок успеть.
    - В Моздок?.. что ж, тогда счастливого пути, - караульный вновь флегматично улыбнулся и, махнув рукой за пределы КПП, дал добро на выход.
    Получив разрешение, путник быстро собрал рюкзак и, закинув его на плечи, вышел на открытую трассу. Подлеченные вечером кровавые мозоли почти не беспокоили, и теперь паломник бодро шагал по дороге. Впереди наконец-то открылись необозримые дали, от которые исходил дух свободы и дух мира, потому что они больше не таили в себе опасности.
    Путник нес высоко поднятый над собой крест и как если бы ангелы поддерживали его с обеих сторон. Невольно вспомнились слова из псалма девяностого: «Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих».
    Вдруг кто-то явственно окликнул странника. Он в недоумении оглянулся, но позади не было никого. И, тем не менее, окрик был явственным, отчетливо различимым.
    Путник снова продолжил движение, но оклик повторился. И вновь, как в первые дни шествия, с далеких альпийских вершин снизошло тихое веяние, и… странник все понял. Точнее, почувствовал сердцем. Его окликнул тот, кто сопровождал крестоходца все эти пять дней.
    Путник одним движением развернулся лицом к востоку и, сорвав с головы желтый от пота и солнца бандан, размашисто осенил себя крестным знамением.
    - Упокой, Господи душу князя Петра Багратиона, и всех воинов живот свой, в войне с Наполеоном, в Чечне и Афганистане положивших, и их святыми молитвами, спаси нас и помилуй.
    Южное солнце все выше поднималось к зениту. Молитва странника, как пламя, рванулась в небеса, и в ответ, также из поднебесья, послышался едва различимый прощальный глас.
    Князь Багратион возвращался на свою родину в Кизляр, или вернее и очевидно, это было так, возвращался в те обители, из которых был послан…
    Путник шел по раскаленной от полуденного солнца трассе, и ему верилось, что крестный ход, задуманный год назад тремя безумными энтузиастами, осуществится. И гимн, который они придумали для него, написан не зря. Странник шел и молился. И молитва эта дышала как песнь неосуществленного крестного хода, который, и странник в это верил, состоится неизбежно и неотвратимо:

Нам Божья Матерь повелела
Пройти дорогами войны.
И окропить места святые,
Где кости русские легли.
Где наши прадеды и деды
Склонили головы свои,
В боях «Августовой победы»,
России лучшие сыны.

Трепещет боевое знамя
И ждет команды для полков.
И Матерь Божия над нами
Распростирает Свой Покров.
Взметнутся стяги и хоругви
Сейчас, не в глубине веков.
И души положив за други,
Пойдем бесстрашно на врагов.

В преддверье лет революционных,
Вот – «Первый Ангел вострубил».
Святитель Иоасаф сурово
На крестный ход благословил.
Но не исполнил повеленья
С небес исшедшее, народ.
Познав всю горечь пораженья,
Мы начинаем крестный ход.

Грехов тех дней – во искупленье,
Шел брат на брата, род на род.
Да прекратится отступленье,
Восстанет ото сна народ.
И, Первой мировой, могилы
Своей слезою окропим.
И страх предательский, постылый
В глазах – поправших Третий Рим.

Опять вернется к нам Победа.
Россия сильной станет вновь.
Отступят горести и беды,
И перестанет литься кровь.
Под скипетром самодержавным
Российского Государя,
Великой эры Православной
Грядет рассветная заря.
            

Август 2004 г. Январь - май 2009 г.



























СОДЕРЖАНИЕ:

 



































































                ___________________________________