Полный набор

Из двери появилось ехидно ухмыляющееся, щербатое мальчишеское лицо. Хе-хе, раздался смешок. Не ждал меня? И за противным, детским, писклявым голоском, последовал еще один смешок. Хе-хе. А куда это ты собрался? А? И мальчишка выставил ногу вперед. Белобрысый, с растрепанными в разные стороны жидкими волосиками, небольшого роста, худенький, с руками-палочками, он суетливо водил своими узкими глазками по сторонам. Он, словно тоненькими иголочками, хотел пронзить своего оппонента. Хе-хе. И снова тот же едва хрипловатый смешок. Куда это ты пошел? Есть монетка? Знаю, что есть, мамка тебя, тюхтю, за хлебом послала. Ну давай, выворачивай карманы свои, а то сам это сделаю! И мальчишка двинулся вперед. Ух, как вот я тебя сейчас! И, кулачок задиры занесся вверх. Бам! И вот уже перед глазами синее небо.
Михаил Арнольдович упал с кровати и сдавленно ойкнул. Один глаз болел сильнее другого. Обычно он легко привыкал к темноте, но глаза щипало чуть дольше чем следовало. Да, и левый глаз колол, будто туда кто-то засунул небольшую щепочку или же туда залетела маленькая мушка. Вот ведь напасть! Наощупь включив светильник, он умудрился уронить часы. Дзинь! И те, шумно упали о деревянный пол. Михаил дрогнул. Ему показалось, что за за входной дверью кто-то засмеялся. Хе-хе. Чушь какая. Какая же в сущности чушь, думал он про себя и сильнее и сильнее тер левый глаз. Четыре часа утра, теперь точно не уснуть. В глазах бегали отблески от лампочки светильника. Хе-хе. Ну вот опять этот смех. Ну точно кто-то там за дверью! Точно! Рассерженно и вместе с тем с испугом подумал Михаил. Половица податливо скрипнула когда он заставил себя все-таки встать. Он старался идти, как можно тише хотя и жил один. Просто не любил, когда пол скрипит, ему казалось, что в квартире кто-то еще есть. Шажок за шажком и вот наконец Михаил Арнольдович оказался у двери. Проморгавшись, он оперся на дверь. Ну что, открыть или посмотреть для начала в глазок. Хе-хе, тюхтя! Открывай, хе-хе. Монету, дай монету. Тьфу, что за бред! Ну ведь, ну что это такое вообще! Медленно наклонив голову и прислонившись к глазку, как к перископу, он пытался, вращая глазом, рассмотреть что происходит на лестничной клетке. Открывай, тюхтя, хе-хе. Потная рука потянулась к дверной ручки, и сам не зная для чего, Михаил нервно почесал вспотевшую бровь. Черный цвет. Ничего и никого. Одна сплошная чернота. Будто кто-то разлил чернила на графический рисунок, на котором до этого были изображены: винтовая, деревянная лестница, с отбитой ступенькой внизу, стены, покрашенный в мертвецки зеленый цвет и подоконник, на котором соседка снизу заботливо разместила вазу с цветами. Михаил резко вздохнул и хлопнул дверью. Его движения сразу приняли плавный характер и он, как сыр в микроволновке, медленно сполз вниз. Жутко хотелось спать, он закрывал глаза, но все тщетно. Образ мерзкого, белобрысого забияки сразу всплывал перед ним. За окнами тем временем начало светать.
Ну давай, ну пошли играть! Ну что ты такой нерасторопный! Ну же! - маленькая девочка топнула от бессилия ножкой. Красная сандалия звонко цокнула об асфальт.
Да иду же! Отстань! Мааам!  Она опять меня достает! - жалобным голосом законючил мальчик
Давай уже, нюня! В школу опоздаем! Я иду без тебя! - решительно заявила она
У меня шнурки развязались - захныкал мальчик, оступился и упал. Шмыгнув носом, он всплакнул
Плакса! - и девочка усмехнувшись, начала уходить.
Такой же как ты. Хе-хе. Такой же тюхтя, упал и плачет. Раздался в голове тот же ехидный, писклявый голосок. Тюхтя упал! Тюхтя упал! Белобрысый напевал эти слова и пританцовывал. Хе-хе. Какой же ты растяпа!
Махнув неаккуратно рукой в воздухе, Михаил задел себя по носу сильнее чем надо и негромко выругался. Ноги затекли и поднимаясь, он почувствовал как закружилась голова. Еще один серый день из множества подобных. Раковина на кухне была заполнена чайными кружками, а на столе лежала кипа бумаг, некоторые из листков лежали в хаотичном порядке на полу. Михаил потер виски, голова переставала кружится. Подошел к столу, нехотя наклонился и поднял листок, и не глядя на содержимое, скомкал его и метким баскетбольным броском отправил в корзину. Это не рондо-соната, это набор бессвязных звуков. Как перейти к менуэту, если даже со второй частью то разобраться не можешь. Не можешь! Не можешь! Хе-хе! Тюхтя разучился писать! Да он и сам понимал, что стройности, прошу прощения за тавтологию, этой симфонии не доставало. А, что год то пробежит быстро, а сдавать ему работу в ноябре. И нечего тешить себя надеждами, что сейчас только август, и это летнее тепло не слишком грело его. Он так удачно, как ему казалось, и главное как этого требует аллегро, быстро справился с первой частью, а вот на второй, на второй произошло нечто странно, он словно забыл мелодию. Она крутилась в голове с самого начала и, от злобы Михаилу становилось все труднее описать ситуацию. Все этот омерзительный мальчишка. Первый раз он приснился два месяца назад. И теперь к страху от стука в дверь, прибавился еще страх закрывать глаза. Хлоп и вот она потрепанная синяя олимпийка в репьях, хлоп - и обратно его квартира. Светлый, просторный холл, посередине которого стоял красивый, черный лакированный рояль. Справа и слева, словно два могучих атланта, подпирающих фасад здания, стояли стойки с пластинками классической музыки и джаза. Михаил любил музыку, и порой собирал пластинки, и так ставил их нераспакованными на полку, бережно протирая с них пыль каждый день. Медленно подойдя к инструменту, он открыл крышку, и словно желая справиться с нервами стал монотонно, одним пальцем нажимать по клавише с нотой соль. Бем, бем, бем, рояль издавал монотонные звуки, несколько холодные, попадая под ритм капель, подающих с крыши на подоконник. Михаил усерднее и усерднее нажимал на клавишу, рассматривая шрам на правой руке. Он очень стеснялся его и поэтому на выступлениях играл в перчатках. Тонкой змейкой он проходил по его кисти и в холодные дни нет-нет да и постанывал.
Побежали играть, Мишка. Давай, увалень, не отставай, доносился веселый, мальчишеский смех по всему полю. Мишка бежал, что есть сил, и вправду, напоминая неповоротливого, циркового Потапыча. Он забавно переступал с ноги на ногу при беге, раздувал щеки, и в конце концов, стал багряным как свекла, пот тек по лбу, и соль неприятно щипала покусанные губы.
Мишка! Полезли! Давай к нам!
Он вздохнул, оперся руками о колени, и какое-то время смотрел в землю, коричневую с редкими зелеными полосками травы землю, изъеденную трактором и машинами. Ему никуда не хотелось лезть, и почему то от стыда жутко захотелось плакать. Он что есть силы сжал коленки обеими руками, ухнул и выпрямившись, вытер пот со лба. Давай, давай, Мишка! Тут здорово! Лезь, бойся! - кричали мальчишки. Нога ступила на первую ступеньку, и сердце начало биться чаще, вторая, третья, так, хорошо, неспешно, торопиться нам некуда, на четвертой он отдышался и крепко крепко схватился потной рукой за еще одну ступеньку. Лезь давай! Крикнули сверху, вот ты тормоз! Боязнь позора пересилила боязнь падения и Мишка прибавил скорость. Ноги и руки слаженно работали. Сердце не отставало и билось все сильнее. Вот последняя ступенька и этот дурацкий, проржавелый элеватор взят. Некогда красного цвета от солнца и коррозии, он пожелтел и покрылся черными, неровной формы трещинами, краска взбухла в разных местах. Словно гигант, возвышавшийся над полем, элеватор, издали напоминал большую букву П, ноги у которой слегка разъехались в разные стороны, но из-за своей достаточной ширины, не позволяли конструкции упасть. В середине его был прорезан желоб прямоугольной формы, в который, пока Мишка отдыхал от подъема, смотрели мальчики. Иди сюда, что там застрял? - крикнул один из них. Миша осторожно поднялся на ноги и боязливо двинулся вперед. Ему стало казаться что это большое чудовище засосет его и внизу выплюнет. Шмяк и нет уж Мишки. Ну что ты там? Иди сюда! Мишка одернулся от резкого звука, нога подвернулась и он упал. Чудом зацепился за перила, он тем не менее проехал несколько ступенек, сосчитав их носом, а рука, зацепившись за острие на лестнице, была красочно распорота. Мишка заплакал. Сколько не от боли, а скорее от того, как он есть неумеха. Дома его ругать не стали, так скорее от увиденного. Остаток лета он провел с перемотанной культей.
Бем, бем, бем, бем,бем! Михаил, казалось, отдувался на клавише за позор прошлого. Хе-хе. Тюхтя злится. Что же интересно с ним сейчас стало? Все такой же? Посмотрел бы я на него, перебивая звучание ноты соль, заверещал тот же назойливый голосок. Михаил резко закрыл рояль, слишком пожалуй небрежно, что старый приятель обиженно ухнул. Ну, посмотрим, кто кого! К нему вернулась прежняя уверенность, глаза гневно стрельнули в свое же собственное изображение на плакате. Еду! Так, с посудой разберусь потом. И Михаил стал суетливо собираться в дорогу. Оставив постель незаправленной, надев брюки и рубашку, даже не смотря на расписание поездов, он твердой походкой направился к вокзалу. Из лифта пахнуло человеческим бескультурьем и он решил спуститься по лестнице. ТЮХТЯ. Большими буквами гласила надпись на стене. Ерунда какая-то, Михаил протер глаза, присмотрелся, ТЕПЛО. Сколько не просили ЖЭК закрасить надписи в подъезде, все на прошлом месте. Бледно-зеленого цвета стены, исписанные странными надписями вроде этой, признания в любви, моральные характеристики каких-то девиц - подъездная классика во всей красе. В троллейбусе очень душно и от кого-то удушающее пахло луком. Протиснувшись к выходу, Михаил жадно глотал воздух, когда водитель открывал двери во время остановок. Конечная, просьба освободить троллейбус. Михаил, обычно медлительный, пулей выскочил из него и сделал глубокий вдох. Его не смутили не толчки снующих туда-сюда пассажиров, не вонь, исходящая от продавщицы беляшами, не вид потерянных для жизни алкоголиков. Вокзал это всего лишь трамплин для взлета. Взлета к вершине, с которой он некогда упал и никак не может забраться обратно. В кассе ему удивительным образом повезло, очереди не было, Михаил устремился к нужной ему платформе. 2 часа и мы на месте. Стоящие в два ряда, деревянные скамейки в вагоне пока были пусты, и Михаил долго не решался какую занять, в итоге выбрал, ту, где меньше солнца и, мысленно помахав рукой уходящей вдаль платформе, отправился назад в детство.
Тюхтя едет домой! Я задам ему бой! Хехе-хехе! Голосок буквально искрился от счастья. Михаил лишь легонько улыбнулся.
Молодой человек, милок, подсоби бабуле, - что-то бесформенное каркнуло прямо в ухо.
Приземистая бабка, замотанная в шаль и одетая слоями в непонятного цвета одежду, нависла над ним. Михаил не произнес ни слова и взял коробку с овощами, положил ее под сидение. Бабка с удовольствием крякнула и плюхнулась на сидение. Спасибо в ее словаре не значилось, подумал Михаил. Да и ладно бы, благодарность, вот что это за странность, почему от всех этих старух пахнет тухлыми яйцами и пылью, размышлял он.
А ты на нашего председателя колхоза в молодости похож - не с того, ни с сего заявила бабка.
Началось, подумал Михаил. Хе-хе, да-да, это только начало, прервал его мысль все тот же гадкий голос.
Федор Степаныч, ох какой ж был человек, этот, как его, он нас все пёкси, заботливый он был, этот, как там, его, ты глухой чтоль? - бабка не унималась
Михаил махнул головой, думая что бабка успокоится.
Ох и не повезло ж тебе горемыке, мой свекор то вот как с трактора упал пьяным, так тож оглох. Монолог продолжался.
Михаил встал с места, и молча вышел
Вот оно, как бывает то, всю душу человеку, а он и спасибо не скажет, - добавила бабка на прощание.
Остаток пути он проехал в относительно приятной компании, мама с ребенком читали названия станций, и ребенок каждый раз спрашивал что значит то или иное название. К Михаилу за ответами не приставали, и его это устраивало.
Платформа на которой он сошел была такой же как и раньше. Ржавая вывеска, покосившиеся перила, заплеванные лавочки, куски арматуры, торчавшие из плит. Здравствуй, детство.
Маленькое здание, где находились кассы продажи билетов, давно было закрыто, окошки забиты досками, а за выдачу проездных документов теперь отвечал автомат. На площади курил одинокий, скучающий таксист на разбитой волге, и компанию ему составлял, привалившийся к стенке касс, пьянчужка. Михаил сразу и не поверил. Вернее не хотел верить. Белобрысые, свалявшиеся от грязи и пота волосы, закрывали одутловатое деревенское лицо. Он не узнал Михаила. Зато Михаил узнал обидчика. Вот оно как. И в голове пронеслись первые ноты рондо-сонаты, чистые, звонкие, напористые, будто Миша только что здорово отделал этого забулдыгу.
В райцентр, крикнул он таксисту, и скоро отбивая себе копчик и почки, несясь по ухабам, они двигались в сторону поселка. Мимо мелькали типовые трех и четырехэтажные здания из красного кирпича во дворе которых, на длинных железных палках полные бабы развешивали белье, а дети бегали вокруг них, играя в догонялки и салочки. А я ведь дома, подумал Михаил. Эта беспросветная грусть - мой дом, это родина моих страхов, это там, где я получил их сполна, полный набор, получите и распишитесь.
Ну чо, приехали, это, там, вот райцентр, этот, с вас, это, 150 рублей - объявил ему таксист
Михаил дал 200 и к радости таксиста, не дожидаясь сдачи, вышел из машины. Возле магазина со спиртным дрались двое, а кричавшая рядом баба, только что получила в глаз от одного из них. Михаил шел мимо. Перейдя дорогу, он увидел что элеватор на месте. Больше всего он боялся, что его нет. Его снесли, застроили всю землю домами или торговым центром, а может и церковь построили. А нет, стоит гигант. Ждет вызова. Растопырил ноги. Михаил в ответ тоже, как борец сумо, расставил ноги, моргнул, и двинулся вперед. Давай, Мишка! Давай, увалень! Но медведь набрал ход, и будь у него и вправду такая способность, он перешел бы на бег на четырех лапах, тьфу, осекся Михаил, ногах. Грузный и вечно медлительный Михаил был не похож на самого себя. Тайфун, вот чем он стал сейчас. Поле он пересек не замечая на укусы травы и лежащие коряги. Ступеньки! ну вот и вы! хе-хе, сказал сам себе Миша, а некоторых то не хватает, ну тем будет интереснее вызов. Первая. Уфф, медведь громко вздохнул, вторая и щеки надулись как в детстве, третья - появилась первая капля пота, но изменилось другое, несмотря на учащенное сердцебиение, с каждой пройденной ступенью, уходил страх, а в голове, складывая в тоненькие нити, звучали ноты, и такие складные, и столь удачные. Михаил, наконец добрался до верха. Красный, потный, но с улыбкой на лице. Подойдя к жерлу элеватору он громко крикнул, тюхтя! Тюхтя!!!! Я - тюхтя!!!! Тюхтяяяяяяя!!!!!! И подняв руки к небу, он поскользнулся и, упав на широкую железную платформу элеватора, громко засмеялся. Перед глазами его плыли, как внушительные большегрузные суда, облака, важные, неторопливые, ничего не боящиеся в этом мире. Тюхтя стал облаком, произнес вслух Михаил и заплакал, в первый раз от радости.