Сладкие песни соленой собаки

Мне 5 лет. Наверное. Может чуть меньше. Мы переехали в большой, деревенский дом. Пол еще не перестелили. Всюду дырки и видна земля. Я сижу на коробке с вещами и болтаю ногами. Взрослые бегают, что-то таскают. Ничего еще не распаковано и играть нечем. Чтобы скрасить скуку я изучаю вещи вокруг. Мой взгляд падает на огонек в печке. Он еле виден, небольшие искорки мелькают как светлячки в поле. Печка - пузыня с вытянутой шеей, время от времени еще и шипит. Кажется что внутри неё кто-то живёт. А эти искорки - живые существа. Мне 5 лет. И я словно залип на этой печке. Я не замечаю как родители зовут ужинать за сложенным из стульев и коробок столом. Меня часто называют рассеянным, но я не до конца понимаю что это значит. А еще я ужасно медлительный и нехотя слезаю с коробки и иду кушать. Фасоль. Зеленая. Я не знаю как они, взрослые могут её есть. Мама спрашивает, нравится ли мне. Сходу отвечаю - да. Значит точно не доешь, замечает мама. Фасоль дольками продолжает лежать на тарелке. Она становится холодной, и задача усложняется. Я вяло ковыряю её по тарелке пока родители не сдаются и не просят выйти из-за стола. Мне почему-то стыдно и я ухожу к коробкам. Это очень сложно есть зеленую фасоль. Как траву жуешь. Когда мы жили на старом месте, там было много коров. Они любили траву. А зачем нам есть её не знаю и снова смотрю на печку. За окном тем временем темнеет и значит скоро завтра. Коробки распакуют, и я займусь игрушками. Моё внимание отрывает кот. Который появился казаться ниоткуда. Он был неопрятный, взъерошенный, ухо подрано и глаза заплыли. Кот издает противный голос, и после полета тапочка в его сторону скрывается откуда пришёл. Кот мне этот очень не понравился. Как чудище из театра кукол. Я пытаюсь сосредоточиться на огоньках в печке, но кот не выходит из головы. Вижу как он смотрит на меня своими наглыми глазищами, и, кажется, когда он кричит, то кричит на меня. Папа закрывает дверь, спать будем все в одной комнате. И возможно этот кот снова придет. Смотрю за окно. Уже совсем стемнело и ничего не видно. Я хожу по комнате. Дырок в полу немного, но меня от них постоянно отгоняют. Бояться что напорюсь на гвоздь или вовсе упаду. Земля тоже темная, коряги, мусор лежит, пытаюсь рассмотреть откуда пришёл этот кот. Потом мама приносит книгу. Мы читаем сказки, и я забываю о нём. Первый день на новом месте. Фасоль, искорки и кот. Свет выключают и я вопреки всем своим внутренним страхам засыпаю быстро. В доме тихо, лишь пузыня печь изредка поскрипывает и вздыхает. Кот не приходил. Я так думаю.
Уже светло и луч солнца следит мне глаза, тру их руками и слышу что родители в саду. Двор потом в кустах, крапиве и сорняках. Где-то сквозь них не пройти. Вижу их лица. Оба улыбаются мне и я машу в ответ. Тепло, и день обещает быть жарким. Где-то позади дома еще есть земля, которая теперь тоже наша. Не ухоженное поле сбоку которого как пьяница на лавочке привалился темно-серого цвета сарай. Калитка, ведущая к нему, расшатана и одной доски не хватает. Кто-то еще положил картонку, которая разбухла от дождей и теперь скорее является дополнительной помехой на пути. Узкая дорожка прилегает к нашей части дома. Слева крапива, репейники, бычки от сигарет и побитые природой чахлые деревья. Летом это еще ничего. А вот по осени будет еще унылее. Слева не наша территория и я с удовольствием её миную и двигаюсь в сторону сарая. Почему-то от соседской части дома пахнет кислятиной. Дохожу до сарая. Скрученный домишка с проржавелым замком на двери. Дергаю за ручку и подношу руку к носу. Запах противный, острый и резко бьющий в нос. Почему-то так для меня пахнут старые люди. Первое знакомство с сараем меня не впечатлило. И я иду смотреть на яблони. Они большие, много яблок уже лежит на земле, черные, с темно-оранжевыми от гнили пятнами, а те что висят, красивые, красные и зеленые, круглые и налитые. Но вообще я не очень люблю их. Сестра очень любит. Я нет. Могу скушать одно если попросят, но они какие-то вязкие во рту, потом очень хочу пить после них. Я гну шею назад и смотрю вверх на деревья. Они гладкие. Ветки только наверху, не залезешь, даже если бы и хотел, и не достанешь. Как интересно их тогда снимают? Смотрю по сторонам. Показалось что меня кто-то позвал. Оглядываюсь, сосед с кем-то говорит. Его разглядеть не могу, но почему-то он напомнил кота. Такой же. Поскорее оборачиваюсь и смотрю что за сараем еще есть небольшая территория. Дикие кусты малины и какая-то здоровая коробка. Деревянная прямоугольная коробка. Подхожу к ней и пытаюсь открыть, замка нет, но закрыто плотно. Мне очень хочется её открыть. Но хочется чтобы никто больше о ней не знал. Почему-то думаю, вдруг там какие бумаги или чей-то секрет. Пробую с другой стороны. То же самое. Теперь уже слышу что меня окликают родители. Они испугались и отругали меня что я не сказал куда, пошёл. Молчу и смотрю в пол. Почему ушёл и не могу ответить. Что тут добавить, вот и молчу. Потом мы садимся завтракать и все успокаиваются. Думаю о коробке. Вернусь туда еще как-нибудь.


Идут дни и комната постепенно меняет свои очертания. Я почему-то пропустил как их стало больше. Комнат. Я очень занят тем как открыть эту коробку. А еще время от времени не работает телевизор и приходится смотреть маленький, красный с ручкой для переноски. Цветов нет и все что я помню, как волк гоняется за зайцем и смотреть это мешает рябь и экран постоянно "плывет". Дома мне нравится только читать книжки. Много сказок. И еще большие книги коричневого цвета - энциклопедии обо всем на свете. Я могу сидеть за ними часами и не имеет значения какая на улице погода. Постепенно я забываю о том ящике, а осенью когда пошли дожди, по огороду ходить неприятно. Без цели хожу вокруг грядок и смотрю как черви образуют колечко на земле. Кажется что единое целое. Еще мне очень понравились жуки пожарники. Но осенью они почему-то пропали. Они красивые. Оранжевые с черной плотной полоской на спине. А божьи коровки мне не понравились. Они неприятно переступают лапками по пальцу когда их ловишь.
У мамы в руках какое-то непонятное для меня устройство. Большая палка на конце которой железяки и они цепляют яблоки. Часть падает на мокрую землю. А червяки по-прежнему сплелись и кружатся. Небо унылое и серое. А еще я узнал как зовут нашего соседа. Андрей мне почему-то напомнил собачку из мультика, глазки бусинки, встревоженные, а усы похожи на растрепанную метелку. Лицо в красных точках и от него плохо пахнет. Но со мной он не говорит и родители с ним лишь перебрасываются общими фразами. Позже я узнал что здесь таких большинство.
Зима пришла и скрыла все неприглядное на участке Андрея. Белое единое полотно. Красиво и размеренно. Зимой можно не выходить из дома и читать книги.
Долго так не продолжалось. Бабушка решила что мне нужно ходить в садик.
Так мы и сделали.
Вставать приходилось рано и ехать на автобусе, а потом и еще на автобусе. Долго. Это было нужно.
В садике мне понравилось. Там теплота окружала с самого утра. Нас высаживали еще сонных на стулья, давали хлеб и замерзшее масло, нож и говорили что нужно мазать. Нож не всегда слушался и нас поддерживали криком. Масло все равно не мазалось, но так мы делали это мотивированнее и, наконец, просыпались. Это было нужно.


Я плохо помню как кого звали из детей. Запомнился некий Эдик. Он был рыжий и вечно делал всем гадости. При этом ему было без разницы кому. Под новый год мы сидели за своими столиками и делали поделки в прямом смысле из желудей и шишек. Воспитательница - объемная, властная женщина зычным голосом говорила что весной как потеплеет мы пойдем смотреть на дедушку Ленина в мавзолей. Как он выглядел было ясно по книге, лежащей на подоконнике. "Ленин и дети". Там такой дед с прищуром на бородатом лице держал на руках довольного ребенка. Воспитательница долго и с жаром расписывала как мы поедем на него посмотреть. Кто-то её слушал, кто-то лепил шишки к пластилину. За исключением её голоса было тихо. За окном хлопьями шел снег. Окна мы уже украсили снежинками. И вдруг все поменялось. Эдик закинул какой-то девочке пластилин за шиворот. Крики, шум, некоторые засмеялись. Воспитательница скрутила ему ухо и вывела под плач за дверь. У меня почему-то не получалось сделать человечка из пластилина и я хотел чтобы скорее это занятие закончилось, пришла мама и забрала меня отсюда.
Потом мы спали. Кто кидался подушками, кто просто лежал с закрытыми глазами, в туалет во время тихого часа не пускали. Да и зачем.
Обед. Потом прогулка. Во дворе росло большое красивое дерево. На нем висела коробка. Туда надо было что-то класть. В марте шел снег, лез в глаза и я смотрел на дерево, по сторонам как другие дети играли и изучал что было на ней написано.
С наступлением тепла мы ждали когда поедем смотреть на этот самый мавзолей. Не сложилось. По крайней мере у меня. Воспитательница нажаловалась что я не сплю в тихий час и вечно мучаю их своими просьбами и попросила забрать меня.
Так до наступления семи лет и похода в школу я снова сидел дома.
Эдика вроде тоже забрали из сада. Он пролил суп на стол, его заставили вытирать это своими шортами. Он убежал в туалет с плачем. Долго оттуда не выходил, лишь потом уже под крики нянечки, его вывели оттуда и срочно позвонили родителям. Эдик наелся мыла. Земляничное мыло так. Помню там были изображены Степашка и Каркуша и посередине часы с кукушкой. Так детский садик закончился и для него тоже. А с ним и теплота нянечек и воспитательницы.
Бабушка забрала меня и вот я лежу в комнате, она кажется мне большой, с кучей вещей. Я щурюсь от солнца и время от времени закрываю глаза. И когда открываю их снова, боюсь что снова, окажусь в саду. И чувствую счастливым, убеждаясь в обратном. В углу комнаты висит плакат. На нём изображена лодка на море. Картина очень простая, но на столько деталей и она очень яркая и, несмотря, на статичность, очень живая. Красный парус и голубое искристое небо завораживают и словно перемещают тебя туда. Волшебство тишины. В это упоение хочется окунуться с головой и не возвращаться. Позже родители мне скажут что художника, зовут Альбер Марке. Странно, я не помню как звали тех с кем был и играл в саду, а его имя запомнил сразу. Входит бабушка, и приносит калейдоскоп. Он длинный, пластмассовый, подносишь глаз к одной из сторон, крутишь и погружаешься в миры огней, переливов и всякой всячины красочной. Стекляшки блестят всеми цветами радуги, я его еще на солнце поднес.
Когда садимся обедать, думаю как они так могут работать. Дедушка пытается как можно проще мне объяснить принцип его работы и я внимательно его слушаю и смотрю на него отрываясь. У дедушки красивые волнистые волосы, слегка очерченное лицо и глаза, исполненные доброты и заботы. Он говорит негромко, но слышишь каждое слово и даже и не думаешь перебить или задать лишний вопрос. Хотя знаешь что он бы и не обиделся. Дедушка немного неловок в движениях, сутуловат, но до жути воспитан и кажется вообще не знает как можно обидеть человека. И еще он очень любит пошутить. Я смеюсь. Дед тоже.
С ним все по-другому. Это уж точно не сад. Мы смотрим спорт по телевизору после обеда. Я смотрю на него, а дедушка на экран. Ничего не понимаю, но происходит что-то важное. По снегу бегут люди, а дедушка постоянно потирает руки в изумлении и иногда что-то шепчет одними губами.
Он весь там, при этом действия повторяются раз за разом. Я сижу рядом на ковре, пытаюсь понять. Но на самом деле мне просто нравится быть с ним рядом.
День подходит к концу, бабушка смотрит фильм, дедушка дремлет в кресле. Ложусь в кровать и уснуть еще не могу. Ощущение что перед глазами воронка и голова кружится. В голове крутятся лыжники, стеклышки, как мы на перегонки с дедом едим суп. Воронка оказывается сильнее. Утром приезжает папа. Я держу его за руку, смотрю снизу вверх на его пышную медную копну волос потом на дедушку и мы уезжаем.
Идём через парк. На улице тепло и на дереве, похожем на галочку, сидят птицы и заливаются на разные голоса. В центре парка стоит фонтан, но воду еще не дали и выглядит он неказисто и некрасиво. Плитка обита по краям, кран проржавел. До станции идти далеко, а все автобусы только там. Но я не жалуюсь, смотрю по сторонам. Город мне кажется очень большим и машины снуют по дорогам туда-сюда. И почему-то он неухоженный. Хотя и солнце, но здания мрачные. Я его не люблю и приезжаю сюда чтобы с дедушкой пообщаться. 
Помню мы с мамой ходили в цирк. Все смеялись, а мне не понравилось. Даже было скучно. Рынок напомнил мне такой же шатер, но из камня. Мы проходили мимо него и противно запахло рыбой. Некая толстая женщина подбежала к нам и стала предлагать купить леденец на палочке, папа одним жестом попросил оставить нас в покое. Кажется что до автобуса мы не пойдем никогда.
В автобус мы вбежали потому что резко пошел дождь. Было тесно и от стоящей рядом бабушки пахло мазью. И мне было не по себе так как все были большие, а я смотрел только на их ноги. Ехали мы почему-то дольше обычного и на конечной станции высыпали все. Папа выругался. Мы перепутали номер и теперь стояли на затхлой остановке, всей рыжей от ржавчины рядом с какой-то деревней. Как на беду автобусов долго не было и мы пошли пешком. Дороги были разбиты и в лужах. Не было особой радости.
Маму мы здорово напугали, да еще и заболели после всего этого. Я снова вернулся к мыслям о том ящике и как стало тепло и сухо, решился посмотреть как там обстоят дела.
Когда я шел к сараю, то больше всего боялся что его уже нашли и открыли раньше меня. Но ящик оказался на месте, крышка явно разбухла от снега и дождей. Рядом лежали палки, мусор и листья. Выбрав палку под себя я стал шурудить в слегка отошедшей крышке. Через какое-то время палка треснула, но крышка открылась. В ящике лежали тряпки, значки, и под всем этим кипа фотографий. Карты сокровищ не оказалось. Я был немного разочарован. Но нашел какую-то диковинной формы железяку, напоминающую букву "ш" или "е", это как повернуть.
Фотографии были выцветшие и черно-белые. Люди, кто на природе, кто празднует. Чьи то потускневшие монохромные воспоминания.
Песнь вторая. Серебряные зайцы там водят хоровод.
На улице промозгло. С электрогитарой за спиной я не спеша пересекаю Октябрьскую площадь. Возле монумента Ленину тусуются ирокезники. Черные джинсы в заклепках, потрепанные косухи и рожи колхозников. Один подходит ко мне и аскает на пиво. Вежливо, но убедительно отсылаю гавнаря и иду дальше. В подъезде пахнет сыростью и еще консьержка из будки смотрит подозрительно. Лифт. 4 этаж. Дверь открывает чувак лет 20 с короткой стрижкой, низкий, нос сломан как у боксера. Гарик на всех, как я понял потом, производит такое впечатление. Но в целом он неплохой малый. В комнате из вещей комп, бас, комбики, примочки и тележка из супермаркета в которой лежали пластинки. Первая репетиция напоминает какой-то сумбур. Играем минут сорок и потом больше обсуждаем какую-то ерунду. Сделали пару пробных записей. Конечно же они дерьмовые. Но когда тебе чуть за двадцать кого это волнует? Нонконформизм прет наряду со здравыми идеями.
Обычно люди играют что-то чужое, а потом приходит своё. У нас после двух месяцев репетиций один шум. Еще мы не можем найти ударника и получается ужасно.  И как только я думаю чтобы все это бросить и начать искать вменяемый проект, появляется Паша. Он жутко веселый тип, на все репы ходит в панаме и дурацких оранжевых очках. Он не понимает чего от него хотят. Но самая главная проблема что мы и сами не понимаем чего хотим. Первую базу нашел как раз Паша. Это его бывшая музыкальная школа и там по выходным сдают актовый зал. В метро полно народу, мы с Гариком едем на самую окраину города. На кольцевой его приспичивает встать возле входа и это мешает двум теткам. Одна визгливым голосом просит немедленно убрать гитару. Гарик смотрит на нее сквозь чёрные очки, снимает их через какое-то время и как гаркнет: умри! Потом мы выходим. Тетки в ступоре. И мне почему-то уже не хочется ехать.
Спальный район города. Идет дождь. Паша ждёт нас возле выхода из метро. Прыгаем в автобус. Дедушка читает внуку сказки, гопники громко слушают музыку без наушников, а за мокрым от дождя окном, пролетает бесконечная вереница серых и безликих зданий. Автобус сделал круг и высадил нас на последней остановке. В воздухе приятно пахло лесом и травой. На скамейке старушка торговала семечками, и лишь повернувшись назад, когда Паша крикнул, нам сюда, мы снова вспомнили что мы все ещё в городе.


 В актовый зал мы зашли с черного входа. Паша куда-то сразу пошел и нам пришлось ждать минут двадцать пока он решал какие-то вопросы. Мы стояли в небольшой комнате где лежали коробки с учебниками. Краска на стенах облезла и пахло кислой капустой. Кое-где встречались наскальное творчество местных туземцев. Мнения о своих одноклассниках, предложения быстрой любви и загадочное слово вЫыыч. Гарик несколько нервничал и стал выдвигать предположения что Пашу там сожрали местные поварихи. Развеяли наши опасения голоса из соседней комнаты. Противный, женский голос крикнул, эй, барабаны! Вышел Паша и сказал что можем репетировать. Мы прошли мимо женщины с красными волосами, которая с нескрываемым презрением оглядела нас с ног до головы, и, помолчав, добавила, туалет в конце коридора. В раковину не мочится! И ушла.
Актовый зал застыл в 70-х годах прошлого столетия. Вымпелы с советской символикой и портрет Ленина. Барабанная установка всем своим видом вызывала неподдельную жалость. Глядя на тарелки создавалось впечатление что их кто-то долго и упорно грыз. А бас бочку хорошенько пнули. Дыра от удара была наспех заклеена изолентой. Паша сел за ударные. Звук как из ведра. Гарик вспылил и резонно заметил какого мы сюда приперлись. Басовый комбик явно страдал метеоризмом и искажал звук до полнейшего омерзения. С гитарным было не лучше и мне приходилось не подходить близко иначе эта скотина начинала фонить и трещать. Мы пытались сыграть что-то удобоваримое. В итоге поняли что весь этот посторонний звук превращает игру в кашу. Гарик взбесился и выкрутил все ручки вправо на комбике. Не прошло и пяти минут как в зал ворвалась та самая свекологоловая тетка и не начала истерически визжать. Она требовала играть тише и вообще мы по её мнению не музыканты, а кучка дебилов. Гарик её послал. От обратного визга я чуть не оглох. Она орала и требовала нас свалить немедленно. Обстановка начала накаляться и тетка говорила что вызовет ментов. Еще у меня опять некстати зафонил комбарь и от злости я вдарил по струнам, зажав пентаккорд. Та аж подпрыгнула и Гарик заржал, а вместе с ним и Паша. Нам здесь далее точно не были рады. Тетка убежала и мы быстро свернули вещи и поспешили уйти. Гарик еще какое-то время возился, искал в чехле что-то. Найдя черный маркер, он запрыгнул на сцену, подошел к портрету Ильича, и нарисовал ему усы как у Гитлера.
Пока тетка где-то бегала, мы что есть силы удрали оттуда, и лишь на остановке заходя в автобус, начали истерически хохотать.
Определенное время мы прокрастинировали. То есть больше обычного. Искали базы, что-то писали в домашних условиях. Выкладывали это в сеть. Гарик висел на форумах и постоянно с кем-то дискутировал. Не помню в точности как все вышло, но к декабрю того года Паша решил уйти. Ему хотелось играть музыку повеселее. Все вернулось на круги своя. Идею с драм машиной мы отмели. На улице становилось холоднее, меня накрыла очередная сессия и лишь к концу месяца я снова задумался о музыке. Из колонок с утра играла единственная нормальная песня U2 "New year's eve".
"Всегда тихо в канун нового года" пел Боно. Я лежал на кровати и такой безмятежности не испытывал долгое время. Смотришь в потолок и понимаешь что ничего плохого и неправильного совершить уже не получится. Гарик пропал куда-то. Ему позвонил его друг, игравший тогда примитивный поп-панк с закосом под Blink 182.
Я подошел к окну, переключил музыку и заиграли The Smiths. Трек из памяти стерся, но зато хорошо помню на улице стоял дворник с красными от мороза щеками, густыми, как щетка, усами, в кургузом ватнике и издали напоминающий эрдельтерьера. Он с особым усердием мел улицы, отбиваясь от наглого, бившего его по лицу, пушистого крупного снега.
Из соседней комнаты слышны были звуки телевизора. Стандартный набор из советских кинолент. И тут мне раздается звонок на мобильный. Я буквально опешил когда, взял трубку. Там донесся рык. Звонил какой-то тип и явно был в ярости.
 - Ты играешь на басу в "привет, телефон"?!
- Мол, а что, - отвечаю
- Играем мы 6 числа и назвал где, а я даже не запомнил.
- Ты вообще кто?  - Я в полном недоумении
Называет своё имя и где играет. Я ему говорю что вообще не знаю чего ему надо. Тот рычит и бросает трубку.
Мне потребовалось время, чтобы переварить с этим плодом любви медведя и орангутана. И потом набираю Гарика. Как не странно он дома и судя по всему настроение у него отличное.
- Какого хера, чувак? - спрашиваю его
- А что там? - Гарик не понимал
- Говорю нас тут на концерт позвали и потом еще поговорить.
- Да они что серьезно? Нет ты представь какими ж мудилами надо быть чтоб на такое повестись? - Гарик откровенно ржет в трубку
- Захожу в интернет, смотрю что там.
В чем-то я согласен с ним. Гарик умудрился разместить в треде про их эту группу картинку с мишенью. И ведь не лень звонить из-за такого. Позже я отметил для себя если группа рубится в комментариях про самих себя значит это диагноз.
И такое с нами случалось все чаще. Мы двигались по пути разрушения. Все это отталкивало меня. Желания писать музыку не прибавлялось. В столь подвешенном состоянии мы дожили до лета. Группа если и была, находилась в состоянии распада. Мы удачно пополнили мировую копилку команд неудачников. Ни одной записи. С Гариком бы стали общаться реже. Перед клубом 16 тонн мы стояли в ту летнюю августовскую ночь. Чикагские пост-рокеры Tortoise отыграли так мощно, что еще минут пятнадцать я не слушал городского шума. Весь мокрый от пота я все еще был окружен стеной звука, которую создали барабанщики.
Оказалось я весь концерт провёл с переломом ноги. До сентября и того более я вылетел из жизни. Мутное, липкое время. Смешливый и суетливый лечащий врач, безликие соседи по больнице.
В марте следующего года, сидя на коленях с гитарой и пассатижами, я решил перетянуть струны. Зазвонил телефон и я чуть не сорвал третью струну. Думал Гарик, решил возобновить группу. Звонили из института. Слухи хуже чумы, одногруппница попросила написать за неё диплом. Я положил трубку и вернулся к третьей струне.
Привет, телефон. Репетиции. 03.09.2003
Этот диск с подписью я нашел значительно позже, разбирая бардак на стеллажах.
Потом я улетел, сразу после диплома.
В аэропорту Лондона по полю бегали зайцы. Кто скрывался в норки, кто своими белесыми глазками безучастно рассматривал самолеты и людей, то и дело, проходящим мимо. Было пасмурно, дождь мелкими бусинками падал на землю.


Песнь третья. Извилистая дорога в Дублин.
На улице стемнело и возле старого театра "Пикок" один за другим задались фонари, и их вытянутые формы напоминали караул светящихся груш. Рой, Пако и я, стоим возле паба и после пары пинт Гиннесса, размышляли куда пойти дальше. "Лошадь и дракон" - местечко откуда мы только что вышли дабы вдохнуть прохладного дублинского воздуха, был прибежищем стариков пьянчужек, жены которых давали тем десятку на пропой и не больше, и конечно же, после двух пинт, дедушки начинали глазами искать у кого бы стрельнуть на пиво, а хорошо бы и на рюмочку виски. В уборной висел дым, пахло мочой и стены изуродованы похабными надписями. И даже обитые кожей диваны, стоящие ровным рядком, напротив барной стойки, имели неприглядный вид. Рой успел повздорить с каким-то "синим" телом, которое с криком, "а вот Джонни", повезло к нему обниматься. Зная характер парня, мы с Пако вывели товарища до того как Рой использовал бы свой коронный приём - ливерпульский поцелуй, когда атакующий сближается с соперником и с головы разбивает тому нос. Рой - хороший парень, хотя мы знакомы недавно, но любовь к истории Ирландии быстро растопила лёд в нашем общении. Родители Роя настоящие шинфейнеры, националисты от мозга до костей, выросшие в довольно жестком, как любят говорить местные, районе Килбаррик. Рабочее гетто, где уличные драки такое же естественное явление как восход солнца. ПартияШинн Фейн с гэльского переводится примерно как "мы сами по себе", и долгое время была политическим крылом террористической организации, именуемой Ирландской Республиканской Армией. Потом в 90-х шли все эти мирные переговоры, разоружение, ШиннФейн и его несменный лидер Джерри Адамс, отдаленный похожий на Стивена Кинга, стали мягче, и в итоге стали обычной партией, имеющей свои собственные тараканы, как и все в этой стране. Но родители Роя застали как в Северной Ирландии бурлил политический котёл во время 60-х - 70-х, с трагедией 30 января 1972 года, позже прозванной Кровавое воскресенье, когда британские солдаты расстреляли десятки мирных манифестантов. Рой рос в семье с очень четкими политическими взглядами. И вот мы стоим на улице, Рой смотрит в темноту и, закурив сигарету, говорит, знаю тут место, возьмем на бутылку хорошего ирландского виски и разопьем её. Идея пить чистым виски сама по себе таит в себе несколько подводных камней, один из самых очевидных это как потом ехать домой. А жил я глубоко за городом.Пако тоже голосует за пиво. Благо живем мы с ним в одном доме. Рой дразнит нас девками и не говоря ни слова, резко идет в сторону магазина.Пако пожимает плечами и мы следуем за Роем. Все же мы на его территории. Приходится играть по его правилам. Лавка с бухлом очень тесная, продавец видимо знает Роя и они еще очень долго болтают. Рой машет рукой, говорит, эй Драго! Это он так зовёт меня, ассоциации у парня так себе, из фильма Рокки с советским бойцом, которого играл, к слову, швед Дольф Лундгрен, и на него я не похож хотя бы телосложением. Подхожу, Рой говорит, вот русский знает о нашей истории больше чем ты. Продавцу пофиг. Он далек от всей этой невидимой борьбы.
Кирану привет, говорит он, и мы уходим.
Киран это отец Роя.
Рой открывает бутылку сразу как мы покидаем лавку. И выбрасывает пробку. Смеется и говорит, вот это я называю, сжигать мосты. Делает хороший глоток и дает по кругу. Пако морщится и давится. Классный парень, интеллигент, учится на филолога. Потом я. Подношу виски к губам, делаю глоток, и, утирая рот, после, характерно сглатываю. Становится теплее. Говорю, Рой, погнали лучше в паб, завалимся на задние столики, выпьем пивка. Рой обнимает нас и мы уходим к ближайшему пабу. Моя стратегия срабатывает. Рой берет большую часть бухла на себя, пока мы с Пако то берем пиво у стойки, то болтаем с местными. Пако говорит что Рой уже хорош и надо его бы хоть в такси усадить. И пока я спрашиваю у бармена может ли он заказать такси, Пако приходит и говорит что Рой пропал. Допиваю пинту и мы вылетаем на улицу в поисках товарища. Рой пропал и мы немного выпившие, но понимающие где мы находимся, двигаем в сторону автобусной остановки. Золотая середина когда выпьешь, уже хорошо, но голова не подводит. Автобуса ждем приличное время. Здесь расписание - вещь относительная. И вот он уже несет нас домой. За окном смотреть не на что, поскольку темно. Обсуждаем футбол. Время тает незаметно. Споры и рассуждения немного отдалили нас от того, что происходит в транспорте. Краем глаза наблюдаю что мы уже в безымянных спальных районах. Пассажиров в салоне сокращается и нас всего около пяти. Автобус двухэтажный. И что там говорит снизу водитель нас не касается. А должно бы. Через две остановки он объявляет что автобус идет в парк, это укороченный маршрут. Мы выходим, и поскольку алкоголь выветривается, я понимаю что мы еще далеко от дома. На нас смотрят типовые аккуратные двухэтажные домики на две семьи и само собой никого нет, чтобы сказать где мы и как нам дальше добираться. Улица освещена и мы решаемся идти от остановки в слабой надежде найти хоть кого-то, чтобы спросить как доехать до дома. Дорога по которой шел автобус петляет и по обеим сторонам стоят все те же домики. На перекрестке мы видим двоих мужчин и один из них делает попытку подойти к нам, и почему-то ругается, но падает и его друг спешит поднять пьяницу. Он оказывается адекватнее своего товарища, и после долгих расспросов дает совет двигаться в сторону железнодорожной станции откуда еще ходят ночные поезда. Небо сегодня без звёзд и наслаждаться приходится взошедшей луной. И в другой ситуации можно бы и обратить внимание на красоты природы, но наше подвешенное состояние в попытке найти путь домой играет главную роль.
В 20-е годы прошлого века Ирландия вела освободительную борьбу от владычества Великобритании, и в Дублине то и дело можно встретить статуи солдат, напоминающие о тех далеких днях. Мы проходим мимо одной из таких, просто солдат с ружьем и все. И надпись. В темноте ее не разглядеть, но догадаться можно что там написано. Пако не горит желанием разглядывать её и мы двигаемся в возможном направлении. Время от времени мимо проезжают машины и автобусы, но никто и не думает останавливаться. Автостоп тут не в моде. Больше всего напрягает сколько нам еще идти. Карты у нас с собой нет. И вот когда отчаяние совсем не взяло вверх, мы вдалеке увидели железнодорожные пути. Счастье в мелочах, мы что есть прибавили ход, и усталость моментально прошла. Оставалось пройти через одну улицу, и мы на месте. Мимо нас пролетела на полной скорости машина, и мы еще успели отскочить на тротуар. Оба выругались, громко и каждый на своем. И вот мы наконец оказались возле долгожданных путей. Небольшая и неприятная заминка заключалась в том, что станции или остановки мы тут не видели. Двинулись вдоль путей, они уж точно приведут к станции. Выбора все равно не было. Воздух становился холоднее и это не делало путешествие приятным ночным променадом. Пако предложил вызвать такси, потом правда осекся и сказал что номера все равно не знает. Мы сошлись на том, что в этот момент Дублин нам не нравится совсем. Мы шли молча, настроение давило. Время от времени нас прорывало на бесполезное сетование о встрече с Роем. Этот гад наверняка уже напился и крепко спит.
Может он нас услышал и позволил своим земляка сжалиться над нами, но так или иначе мы увидели станцию. В окошке горел свет, а дверь была приоткрыта. Мы заглянули внутрь. И там не оказалось никого. На рабочем столе лежали папки с бумагами, включенная лампа и на стене висело пальто. Возможно смотритель отошел в уборную. Мы на всякий случай поспешили покинуть комнату через второй вход, ведущий на станцию. На ней было безлюдно. Доска с расписанием давно проржавела и разглядеть ничего было нельзя. Злые и замерзшие мы вернулись в сторожку и стали ждать когда вернется работник. Здесь было не сильно теплее. Еще здесь лежала кипа газет. Пако сел на стул и отрешенно стал смотреть в окно. В ожидании Годо. Делать было нечего, и я начал осматривать комнату. В целом, она напоминала чулан с ненужными старыми вещами, но уж никак не на билетную кассу. Плакат с неизвестным мне боксеров на одной из стен, железный запертый шкаф, стулья, дышащие на ладан. Часы показывали начало второго ночи, а значит наши шансы сесть на поезд были равны нулю. Я взял в руки одну из газет и решил убивать время бесполезными новостями. Газете было уже полгода. Да и к тому же она была региональной, никаких тебе международных новостей. Обзоры на чемпионат по регби сменялись россыпью политической возни между двумя крупными партиями: Фианна Фойл и Фианна Гейл. В разделе происшествия возле Дан Лири нашли утопленника. Продается диван. Самовывоз. Возможен торг. Завтра в Дублине плюс 3. Облачно и далее погода по городам. В Лимерике оказалось теплее всего, плюс 5. Живут ребята. Наше веселое и чрезвычайно занимательное времяпрепровождение оборвал громкий звук, в который мы поверили не сразу. Зазвонил телефон. Телефон! Мы бросились искать откуда шел звук. Но пока нашли его, он перестал подавать голос. Сняв старую пластмассовую трубку мы услышали гудки.
Пако сработал моментально и, достав, из кармана мобильник, начал диктовать номер дочери хозяйки дома. Уж эта точно не спала в такое время. Сначала раздалось гудки, потом мы услышали голос Анны, потом мат, потом хохот, грудной такой, прокуренный смех. Она сказала что примерно, поняла где мы. Назвала нас дебилами и попросила никуда не уходить, и снова засмеявшись, повесила трубку.
Анна приехала минут через пятнадцать.
Привет, уродцы, прыгайте в тачку, - со своей теплотой сказала она.
Хотите, и она протянула бутылку шерри. Мы сделали по хорошему глотку. Стало теплее, и спокойнее. Анна всю дорогу подкалывала нас и сказала что подарит каждому глобус. Потом по радио заиграли Дублинерс с хитом "Извилистая дорога в Дублин". Выруби это дерьмо, заорали мы в голос. И под хохот Анны машина началась в ночь.
Песнь четвертая. Танцуя в одиночку.
Добсон курит. Взгляд непроницаемый и одновременно добрый. Мы стоим напротив гадюшника под названием панкфикшн. В клубе не закрыты окна на втором этаже и попивая пиво, мы слышим как группа переигрывает кишей. Это убого. Я смотрю на стаут в бокале и думаю зачем-то о Билли Айдоле, он похож на гротескного русского бойца из голливудских фильмов про плохих русских. И в голове крутится трек "Танцуя с самим собой". Этот нервозный бит отражает все вокруг. Каждый из нас думает что он обманул действительность и окружил себя друзьями, правильными и нужными людьми, он успешен, есть куча удачных проектов, модные хобби, в беседе с другими он всегда говорит по делу, нет места непонятному юмору и темы затрагиваются общие, но очень позитивные. Добсон смотрит на окно, не помню, но он что-то говорит в адрес той группы. Я пригублю еще немного пива и думаю. О человеке. Наверняка есть кто-то кто продал этим контуженым товарищам, гитары. Я делаю еще глоток и глядя на дерево посредине двора прихожу к мысли, что скоро все сменится, и придется пережить возможно много всего. Каждый день я то и дело танцую сам с собой. Вру. Притворяюсь. Луна обнажает зубки и мерзко щерится. Из приятного мы наконец в клубе и все началось.
Перед сценой пахнет кислятиной и пол привычно липкой от пролитого на него алкоголя. Подошло пара пьяных тел и пыталось стрельнуть сигарету.
Возникало ощущение что мысли о грядущей трагедии душили меня уже тогда. Я сел на ступеньку возле бара. Добсон куда-то пропал. Музыка становилась все громче и быстрее. И среди этого шума я чувствовал себя в безопасности. Понимание абсолютной ненужности грело мою душу, и одновременно ранило.
Позже мы с Добсоном шли по большому проспекту, видели драку. Поезда, автобусы, глупость.
Все было позже.
Билли все звучал в моей голове.  Танцы с самим собой многое изменили внутри меня. Это был эмоциональный выплеск застоявшихся нервов. Это шрамы, которые хотелось пережить и одновременно расчесывать.


Песнь пятая. Мы уедем из зоопарка.
В городе очень жарко. Непереносимо даже в тени. Я сижу вдалеке от всех событий и держу в руках банку холодного пива. Здесь, на задворках спального района, состоящего из четырехэтажных типовых серых зданий, возле обшарпанного супермаркета, я коротаю время до вечерних концертов. Приятно что нет людей и машины приезжают раз в полчаса. Сознательное отрешение от мира это большая роскошь в наши дни и такие минуты поистине на весь золота. Я помню как сидя в любой компании где угодно я очень часто быстро отключался от разговоров и смотрел в одну точку. Обязательство общения - самое неприятное что я ощущаю за последние дни и даже годы. Сложно осознавать что определенные планы на жизнь разрушились в один момент и впереди неизвестная, пугающая неопределенность. Но именно она завела меня сюда. Подальше от бурных красок праздника и всепоглощающего веселья. Банка приятно охлаждала руки и я не торопился открывать её. Надо признать, за долгое время я никуда не торопился. Я бежал и мешкался последние полгода точно. Отбиваясь потом, я метался в ужасе и страхе. И когда все кончилось, так сложно ножом отсекли палец, быстро и до крика болезненно, я ощутил вакуум и пустоту. Обиды в моей душе не было. Скорее я никак не мог понять причин произошедшего и чувствовал себя, как говорят в южных штатах, "соленой собакой", по-нашему негодяем.Телефон зазвонил, как раз когда я решился открыть эту несчастную банку. Женский голос спрашивал готов ли проект. Я повесил её и невольно усмехнулся. Сделал приличный глоток и улыбнулся. Мне снова позвонили, но трубку я уже не взял. Я положил телефон на коленку, слушал мелодию и начал разглядывать дизайн на банке. Лошадь была изображена в профиль и под ней надпись. Дальше куча информации на неизвестном мне языке. Телефон перестал звонить.
Вечер удался, много чего любопытного. Вокруг мириады счастливых лиц, танцы. Шум. Вокруг которого легче потеряться.
Слышу отрывки бесед, всегда прохожу мимо. Концерты слушаю чуть поодаль. Наступают сладостные минуты. Когда звучит музыка, ты сосредоточен на ней, и думаешь что хоть сейчас не ошибаешься. Музыка никогда не разочарует. Люди могут и у них это получилось. И музыка дает простор для воображения. Для богатой внутренней фантазии.
С людьми у меня давно паритет. Я не понимаю их, а они меня.
 Самый частый вопрос перед поездкой был, что делать на фестивале неделю. И я не знал как ответить на такой вопрос.
Впереди меня в тот день стоял парень в футболке "Гражданская оборона". Надпись правда была на английском языке, но шок я испытал. В детстве не любил творчество Летова. Все жужжит и голос противный. Просто мода на него вернулась. Дайте собаке кость, что называется.
Но именно он и его майка заставили меня вспомнить песню "Зоопарк". Никогда не понимал в чем смысл этой песни. Герой её уходит из вымышленного зоопарка. Я не буду пересказывать текст, выходит посредственно.  Зато отразило суть всех моих ощущений.
Летов и его творчество на следующее утро я благополучно забыл. Мысли как шарик в пинболе с чудовищной силой сколько бы не отгонял, летели назад. И были они не о музыке.
Я думал о красной арке в центре острова где проходил фестиваль. Она была в форме сердца, которые пытались изобразить две руки по обеим сторонам. Редкое уродство. Как, впрочем, и все вокруг.
Москва. Март-май 2019 г.