Рождённая на стыке веков. 9 глава

     Хадича усталыми, но счастливыми глазами, с благодарностью смотрела на меня.
     - Потроха сварить нужно, бульон отменный получится, - сказала я, сидя за столом вместе с ней.
     - Может на завтра оставим? В один день все съедим, а завтра голодать будем? - сказала Хадича.
     - Но до завтра потроха испортятся, нужно сварить. Лук, картошку, морковь положим. Вечером немного поедим и на завтра останется, воды побольше нальём, - ответила я.
     - Как скажешь, дорогая. Я к голоду привыкшая, последние годы редко ела. А вот ты молодая, тебе голодать нельзя. Ещё деток нарожаешь. Замуж бы тебе, да за кого? А на заводе, где ты работаешь... ну, там нет хороших парней? Тебе сколько лет? Двадцать три, кажется? - спросила Хадича.
     - Скоро двадцать четыре стукнет. Не думала я о замужестве, не до того. Да и были у меня и детки, и мужчина, только я боль такую ещё раз испытать не хочу, - сказала я, опустив голову и вспомнив сыночка, Бахрома.
     - Ты слишком рано познала и материнство, и боль от утраты дитя. Но жизнь не стоит на месте, ты красивая, молодая баба. Ты должна быть счастлива. Ты и мужика настоящего не знала, только этот старик, Турсун бай и ублажал тебя. С молодыми не сравнить. Мне с мужем повезло, молодой и красивый, сильный и ласковый был. Да убили его, - всплакнула Хадича.
     Я таких слов отродясь не слышала, глядя на неё, я вдруг подумала, что ведь и она ещё молода. Сколько же лет? Сорок? А выглядела она много старше, похудевшая за эти годы, тоска в глазах, усталость в теле. Мама мне говорила как-то, что женщина расцветает при любящем муже, именно муже, не мужчине, об этом и мысли никто не держал.
     - Ну что... пошли на кухню, бульон варить. Вечером есть будем. А устроитесь к нам на завод, обедать будете. Правда, с зарплаты вычитают, ну и пусть, правда? За то не голодная, горячая пища каждый день. Пошли. Вон, кастрюлю на подоконнике возьмите, - сказала я, с сожалением посмотрев на неё.
     Готовили на керогазе, чайник, чёрный от копоти, ставили на примус. Поставив бульон, мы нарезали лук, морковь и картошку. Соль экономили, с трудом доставая на рынке. Вечером, бульон был готов, чувство голода от недоедания присутствовало всегда. Хлеба не было, оставались несколько сухариков, но мы и этому были очень рады, особенно Хадича. Налив немного бульона в алюминиевую кружку, я занесла Григорию. Мы часто делились едой, самой малостью, но делились. Хадича ела, уткнувшись в тарелку с бульоном. Раздался стук в дверь и заглянул Григорий. Увидев его, Хадича испуганно вскочила со стула и посмотрела на меня.
     - Это сосед, Григорий. Я ему бульон занесла, хотя Вы и были против, - улыбнувшись, сказала я.
     - Халида? Дочка? Тут жена просила занести тебе. У тебя гости? Не знал, думал, ты одна, мало принёс. Здрасьте, - с виноватым видом сказал Григорий.
     Хадича села и кивнула головой.
     - Здравствуйте, - ответила она.
     Григорий поставил на стол тарелку, в которой лежали две жареные картошки и сверху покрошенный зелёный лук.
     - Спасибо Вам, дядя Гриша, - провожая соседа к двери, сказала я.
     - Ешьте на здоровье, - ответил Григорий, выходя из комнаты.
     - Пируем? Смотрите, даже маслом полили, здорово! - воскликнула я, принюхиваясь к картошке.
     - Надо же... - лишь ответила Хадича.
     Что она имела ввиду, я не поняла. Но поев и убрав со стола, я наконец развязала узел и разложила на кровати вещи Бахрихон опа. Пару платьев, платки, нимчу ( безрукавка из чёрного бархата, на ватной основе), кауши и ботинки.
     - Вот... носите на здоровье, - сказала я.
     Хадича вдруг схватила одно платье и уткнувшись в него, разрыдалась. Я мешать не стала, наверное, понимая её чувства. Только и сама заплакала, обняв её за плечи.
     - Всё, успокойтесь, Хадича опа. Теперь всё будет хорошо. Вот гражданская война закончилась, теперь жизнь изменится к лучшему. Давайте спать, утром рано вставать, - поглаживая исхудавшее плечо женщины, сказала я.
     - Дай Аллах, Ленин, говорят, сказал, что землю крестьянам раздают, власть народная, но мы же тоже народ. Может в кишлак вернёмся? Нам же тоже землю могут дать? Как думаешь? Баев теперь нет, значит и землю, которая им принадлежала, могут раздать дехканам, - сказала Хадича.
     - А мне некуда возвращаться, Хадича опа, да и Вам тоже, - ответила я.
     - Как же некуда? У тебя в кишлаке дом от отца и матери. И мой дом наверное стоит... - с сомнением сказала Хадича.
     Её дом, если так можно было назвать глиняную постройку, которая от дождей и снега, от ветра и времени, наверное давно уже развалилась, да и мой дом, тоже навряд ли сохранился.
     - Я останусь, Хадича опа, привыкла уже. Да и Вам не советую возвращаться. Да и к кому? Нет у нас с Вами никого, - ответила я, расправляя постель.
     Хадича промолчала, от усталости, её глаза туманились и закрывались. Мы легли, она тут же уснула. Ко мне сон не шёл. Воспоминания нахлынули на меня. Ничего хорошего в своей недолгой жизни я вспомнить не могла. Может только некоторые моменты... как добра была ко мне Бахрихон опа, когда я попала в дом Турсун бая, рождение сына, его радостные глазки, ну и некоторая доброта Турсун бая, властного и жестокого человека.
     - Интересно, что стало с закопанным золотом.... - засыпая, пробормотала я вслух.
     Утром, проснувшись, мы поели оставшуюся с ужина еду и побежали на завод. Хадича надела платье Бахрихон опы, нимчу и кауши. Для ботинок, осень была ещё тёплой. На работу Хадичу приняли сразу, правда, заявление за неё пришлось писать мне, она лишь крестик поставила, вместо подписи. Ей объяснили, что опаздывать и тем более, не придти на работу, нельзя, карается законом и очень строго. Я показала ей её рабочее место, где когда-то сидела Бахрихон опа и объяснила, что делать.
     - Я всё поняла, не подведу тебя. Главное, есть работа, жильё и еда, - сказала Хадича и ловко принялась за работу.
     В обеденный перерыв мы, с другими рабочими, пошли в столовую. Хадича с удовольствием поела суп из овощей и макароны, сваренные в воде и обжаренные с луком. Она была довольна, я видела это в её глазах.
     Начало тысяча девятьсот двадцать четвёртого года, январь месяц. Зима выдалась холодная, шёл снег, когда на работе нам объявили митинг, собирая рабочих во дворе. Укутавшись в тёплые платки, вышли и мы с Хадичой. Трибуны не было, во дворе стоял старый грузовик, на который и залез начальник одного из цехов. Он плакал. Ничего не понимая, мы в ожидании стояли на холоде.
     - Товарищи! Сегодня, для всей страны страшный день! Ушёл из жизни наш вождь, отец всех народов, товарищ Ленин. Почтим его память минутой молчания, - громко говорил мужчина.
     В воздухе повисла гробовая тишина и только стоны и плач разносились отовсюду. Осознать, что же произошло, я никак не могла. Комсомолкой я не была, работала себе, ни во что не вмешиваясь, зная, что лишнее слово повлечёт за собой непредсказуемые последствия, так как многих тогда арестовывали за просто нечаянно обронённое слово. И слёз у меня не было, Ленина я лично не знала,  только повсюду висели его портреты. Да и столько боли я перенесла за свою короткую жизнь, что плакать не было слёз. Хадича растерянно посмотрела на меня, в её глазах стояли слёзы. Долго мы ещё стояли на холоде, только через час, нас отпустили. Что ж... как говорили в средние века:
     - Король умер! Да здравствует король! 
     Ленин умер, на смену ему пришёл Сталин. А мне было всё равно, что один, что другой. Не знаю, но наверное, в моём сердце не было патриотизма, что ли. Жизнь продолжалась, мы продолжали работать, открывались лавки и магазины, появились давно забытые продукты. Сахар, соль, крупы, мясо. И даже одежда появилась в магазинах. Но участились аресты, приходя на работу, узнавали, что ночью арестовали того или другого, даже рабочие не оставались в стороне. Я лишь поражалась, за что? Такие простые, работящие, преданные партии и своему делу люди.
     Появились комсомольские организации, устраивались митинги. Имя Сталина произносили шёпотом, уже было непонятно, кто друг, а кто подслушивает и доносит. Мы с Хадичой не вмешивались ни в разговоры, ни на собрания не ходили... и однажды, нас вызвали на одно из собраний. Мы в недоумении пошли, нельзя было не пойти. Комсомольская организация набирала силу и после коммунистической партии, была второй по мощи и силе. Мы, словно провинившиеся ученицы, стояли перед людьми.
     - Вы почему в комсомол не вступаете? Рабочий класс не должен стоять в стороне от общественной жизни страны, - первый вопрос ошарашил меня и Хадичу.
     Она побледнела и губы у неё задрожали, впрочем и я чувствовала себя не в своей тарелке.
     - Так ведь возраст у нас, вроде, мы вышли из возраста, соответствующего комсомолу, - ответила я и тут же прикусила язык, подумав, что сказала лишнее.
     На меня свысока смотрел молодой, высокого роста, довольно красивый парень лет двадцати пяти, который был комсоргом на заводе.
     - Рахматова? Ты сама себя слышишь? От коллектива отрываешься? Не место у нас единоличникам. Ты случайно не байская дочка, а? - прищурив глаза и сверля меня внимательным взглядом, ехидно спросил комсорг, котого звали Алексей Бурилин.
     Фамилия ему соответствовала.
     - Нет, товарищ Бурилин, мой отец бедный дехканин, всю жизнь батрачил на бая, - ответила я.
     В душе было равнодушие или нет... безразличие. Я ведь знала, что не сделала ничего дурного. Но Хадича решила заступиться за меня, кто её просил?
     - Она правду говорит, господин.... ой, товарищ... Бурилин. Её насильно за бая замуж отдали, она... - запинаясь, испуганным голосом говорила Хадича.
     - Аааа... вот! Я так и знал! Байская жена, значит. С тобой всё понятно. А Вы? Что скажете о себе? - посмотрев на Хадичу, спросил Бурилин.
     - Я? Я... это... я из бедной семьи, совсем бедной, - ответила Хадича, чем вызвала смех в зале.
     - Тихо, товарищи! Тема сегодняшнего собрания очень серьёзная. В стране происходят преобразования и никто не имеет права стоять в стороне. Так что... Рахматова, даже и не знаю, что с тобой делать, - произнёс Бурилин таким тоном, словно объявил мне приговор.
     А я молчала, да и что я могла ответить? Да, я была женщиной Турсун бая, любимой женщиной и скрывать это не было смысла. Любой в кишлаке подтвердит этот факт.
     На собрании ещё много говорили, показывая на меня пальцем, кто-то пытался меня защитить, говоря, что я уже много лет добросовестно работаю на заводе. Кто-то возразил, сказав, что я могу являться личностью с тёмным прошлым, замаскироваться под рабочего на заводе... в общем, вопрос обо мне так и остался открытым. Перешли на другую тему, разрешив мне сесть, правда предупредили, что ещё вернуться к вопросу о том, чем я могу помочь партии, стране и вообще, не стоять в стороне от общественной жизни.
     Вечером, мы с Хадичой пришли домой и меня прорвало.
     - Кто Вас просил говорить о том, что я была женщиной Турсун бая, Хадича опа? Вы знаете, чем могут обернуться Ваши слова? - воскликнула я.
     - Но я хотела, как лучше, чтобы пожалели тебя. Ну прости, глупая я, не подумала, - с виноватым лицом произнесла Хадича.
     - Ладно, будем надеяться, что пронесёт, - ответила я, понимая, что она сказала это не со зла.
     Но... не пронесло. Глубокой ночью, громко постучали в нашу дверь. Сев на кровати, мы с Хадичой испуганно переглянулись.
     - Кто это, так поздно? - почему-то шепотом спросила Хадича.
     - Так стучали в дверь Матвеева, Василия Петровича. А теперь никто не знает, что с ним и где он. Думаю, это из-за вчерашнего собрания и пришли за мной. Одна останетесь, Хадича опа. Я всему Вас научила, - сказала я, но сильный стук в дверь, заставил меня подняться.
     Открыв дверь, я отскочила от неё, так как грубо меня оттолкнув, в комнату вошли трое в военной форме.
     - Кто из вас Рахматова? - спросил один из них, видимо, офицер(до сих пор не различаю чины и регалии).
     - Я Рахматова, - сделав шаг вперёд, спокойно сказала я.
     - От участи своей никуда не уйти, что написано на лбу, тому и быть, - я помнила эти слова матери, сказанные мне, когда меня, одиннадцатилетней девочкой, увозили в дом Турсун бая.
     - Сама покажешь, или обыск устраивать? - спросил мужчина.
     - Вы скажите, что? Я Вас не понимаю... - попыталась сказать я, но сильный удар сапогом мне в живот, свалил меня на пол.
     Застонав от боли, я прижала колени к животу и застонала. Хадича вскрикнула от ужаса и испуга.
     - Халида! Прошу Вас, не бейте её, она ничего плохого не сделала! - закричала она и попыталась помочь мне встать.
     Но её грубо от меня оттолкнули.
     - Не беспокойся и твоя очередь придёт. Давайте! - приказал он своим людям, давая добро на обыск.
     Хадича заплакала, с трудом превозмогая боль, я поднялась и мы сели на кровать. Но нам грубо велели встать. Через полчаса, в комнате было всё перевёрнуто, но конечно же, они ничего не нашли, только старые и свежие газеты, которые я иногда покупала, чтобы учиться лучше читать.
     - Ничего, товарищ капитан, - сказал один из его людей.
     - Давай, Рахматова, собирайся, с нами поедешь, - безразличным тоном сказал капитан.
     Я была в платье, взяла тёплый платок и надела поверх ситцевого платка на голову, надела нимчу и на ноги ботиночки, купленные на рынке. Обняв на прощание Хадичу, которая не переставая плакала, я сказала ей, чтобы она была сильной.
     - Оставайтесь тут до моего возвращения, - шепнула я ей на ухо.
     Сильный толчок в плечо, заставил меня пойти к выходу. Свежий, холодный воздух, ударил мне в лицо, я выдохнула и сделала глубокий вздох, будто в последний раз дышала свежим воздухом. Грубо подталкивая, меня провели к чёрной, крытой машине. Окна были закрыты фанерой и куда меня везли, я не видела.
     Минут через сорок, машина остановилась, мне приказали выйти. Потом, через КПП, меня провели через длинный двор и провели по не менее длинному, тёмному коридору. Маленький кабинет, с бетонными, не белёными стенами, без окон, тусклая лампочка над столом с кучей бумаг и папок, за которым сидел мужчина, с редкими волосами, и такого маленького роста, что казалось, что за столом сидит ребёнок. Но большой нос, усы и очки, под такими же редкими бровями, доказывали, что мужчине довольно много лет.
     - Значит это ты байская жена? Мда... у бая губа не дура, - поднимаясь из-за стола, заложив руки за спину, разглядывая меня с головы до ног и подходя ко мне, произнёс мужчина.
     - Не жена я была, а прислуга, - попыталась я себя защитить.
     - Молчать! - визгливо закричал мужчина.
     И я поняла, что никакие слова и оправдания, мне уже не помогут.