Алиса Фрейндлих. Беспокойная жизнь

 

     А. Фрейндлих: Мне обидно за всю актерскую братию: совершенно исчез жанр актерского портрета, даже попытки  какого-то погружения в личность актера. А ведь это единственное, что останется потом, потому что актерская профессия такова, и особенно это касается театра: мы существуем сейчас, сегодня, сию минуту. Завтра остается только память, легенда, если она создалась, или вот тот самый актерский портрет, воспоминания о какой-то работе значительной. Это то, что от нас остается.

     Эти слова Алисы Бруновны я позволил себе вынести в эпиграф к передаче. Противников и оппонентов у моего любимого жанра «говорящая голова» всегда было пруд пруди, а вот защитников такого класса, как Фрейндлих – маловато. Эти слова были сказаны актрисой на съемках очередной портретной программы в Москве. Со времени нашей предыдущей встречи с Фрейндлих прошло уже несколько лет, и можно было попробовать повторить успех. К тому же, рыба сама плыла в руки: актриса приехала в Москву.  Она стала лауреатом национальной театральной премии «Золотая маска» в номинации «За честь и достоинство». И, видимо, от растерянности согласилась сниматься в моей программе…
     Мы подъехали к невероятно пафосному отелю в самом центре столицы и, пройдя несколько зон охраны, оказались в номере, где остановилась Фрейндлих. Она уже получила свою премию, но лицо ее было недовольным:  «В этом номере нельзя курить. Как здесь люди живут? Это что-то невозможное! Когда что-то запрещают, я немедленно хочу это сделать!» Мы тотчас тоже захотели курить и пошли в ванную комнату. Включили холодный душ для вытяжки дыма и защелкали зажигалками. Поздравили актрису, я рассказал ей о плане интервью. Решили выкурить еще по одной. И я рассказал Алисе Бруновне о статье злобной критикессы, вышедшей после нашей последней программы. «Алиса Фрейндлих не дает интервью. И правильно делает!» - это был основной лейтмотив публикации. Людмила Афицинская покрутила мне пальцем у виска: мол, что ты делаешь, она сейчас откажется сниматься! А наша героиня только усмехнулась. Мы прошли в номер и стали работать…

А. Фрейндлих: Я проснулась сегодня с дикой головной болью.

М. Грушевский: Рано?

А. Фрейндлих: Нет, не рано. Просто всю ночь пыталась себя заставить спать. Мне это не удалось. То ли потому, что я волновалась, то ли потому, что на солнце какие-то там бури бесконечные. Я уже начинаю быть зависимой от этих метео- всяких сюрпризов. Весь день я боролась с головной болью, пыталась как-то себя привести в порядок, погасить на лице бессонную ночь. Потом я поехала на «Маску». Тряслась, волновалась, просчитывала свой пульс. Он был где-то в районе ста двадцати. Принимала валидол. Вот такой у меня интересный день. Потом, когда все уже было позади, когда вся процедура мирная закончилась, я вдруг испытала дикое облегчение.

М. Грушевский: Облегчение?

А. Фрейндлих: Да. Оттого, что все позади. Ну, вот такая профессия. Я всегда волнуюсь, когда что-то значительное, связанное со сценой.

М. Грушевский: Алиса Бруновна, а как Вы решили стать актрисой? Откуда вдруг?

А. Фрейндлих: Ну, я ничего не решала, просто это как-то органически само по себе вызрело, потому что семья актерская, театральная.

     Когда-то, еще для «Субботнего вечера…» я сделал интервью со здравствовавшим тогда Бруно Артуровичем Фрейндлихом. Патриарх русского театра волновался как ребенок, заранее подготовил рассказ о своей дочери и даже репетировал. В этой программе его фрагменты оказались как нельзя кстати… 

М. Грушевский: Бруно Артурович, а говорят, Вы были против того, чтобы Алиса стала артисткой? Как начиналась ее карьера?

Б. Фрейндлих: Да, вот у меня как раз в моих воспоминаниях об этом сказано очень точно. Я просто позволю себе прочесть. Разрешите? «По окончании школы перед Алисой встала труднейшая проблема: или в консерваторию пойти или в институт сценических искусств по драме. Я советовал ей пойти в театральный по драме. В опере, - сказал я ей, - ты будешь по своим природным данным петь небольшие партии, а в драме – рост твой не помеха. Скорей наоборот, он поможет обрести тебе много хороших ролей». Она верила в меня тогда как в бога. Я предугадал ее предназначение, и, не колеблясь, указал на драму.

     Я напомнил и Алисе Бруновне об этом интервью.


М. Грушевский: Алиса Бруновна, как начиналась ваша карьера? У Вас же была фамилия Вашего знаменитого отца?

А. Фрейндлих: Ну, меня съели уже в институте, так что я уже была обглодана со всех сторон, уже есть было нечего. И я в течение четырех лет пребывания в институте все время доказывала, что я сама по себе. Хотя, генетически я была, конечно, связана с отцом и обязана ему по природе какой-то. Но мне надо было доказывать, что я имею право и на самостоятельность. Это было непросто. Так что меня обглодать – обглодали, но доесть – не доели.

М. Грушевский: Алиса Бруновна, не могли бы Вы обозначить любимое время и место в Вашей жизни?

А. Фрейндлих: Думаю, что да. Театр Ленсовета, семидесятые годы. Тогда было самое золотое время жизни этого театра и моей жизни. Это был тот самый благословенный пик жизни, когда и силы еще в полной мере фонтанируют и опыт жизненный приобретен  - творческий, человеческий и профессиональный, и в театре один за другим выходили очень хорошие спектакли. Мы даже немножко пугались этого, нам казалось, что что-то в этом есть такое опасное, когда выходили один лучше другого спектакли, и подряд за пятилетие вышли и «Дульсинея Тобосская»,  и «Люди и страсти», «Преступление и наказание», «Левша» - спектакли, которые публику заставляли на ящиках с вечера занимать очередь за билетами. Я любила свой театр, в котором работала, театр Ленсовета, любила его лидера Игоря Петровича Владимирова. Мы очень дружно и замечательно работали с ним, потому что мы были очень похожи внутренне творчески.

М. Грушевский: Вам сложно было входить в коллектив БДТ?


А. Фрейндлих: Ну, непросто, да, потому что, во-первых, труппа была очень богата звездами, действительно очень сильными актерами, особенно была сильна мужская труппа. И я себя очень долго ощущала пришельцем, тем более, что  было очень странное предубеждение, что если я была одной из ведущих актрис в театре Ленсовета, видимо, я пришла, чтобы претендовать на эту же роль и в БДТ. А мне как раз необходимо было начать все сначала, мне казалось, что холодный душ, который свойственен всякому началу, просто мне необходим, чтобы ощутить себя заново. Так что, ощущение от меня и мое внутренне ощущение – они абсолютно не совпадали. Это надо было преодолеть.

М. Грушевский: Сейчас поползли какие-то очень неприятные слухи по поводу печальной судьбы театра БДТ, о том, что он заканчивается, умирает. Это правда, на Ваш взгляд?

А. Фрейндлих: Ну, слухи уже даже не слухи, а какие-то очень обидные статьи в газетах про то, что театр умер просто. Уже почти панихида. Если бы эти опасения звучали хотя бы с чувством сострадания и сожаления, может быть, мы бы это восприняли иначе. Но они, мне кажется, имеют ноту ликования. Это несправедливо и неблагородно. Мне думается, театру стало худо, когда Георгий Александрович Товстоногов ушел из жизни. Он был такого масштаба личность, режиссер и руководитель, что мы тотчас почувствовали сиротство. Не бывает так, чтобы после такой крупной, значительной, масштабной личности сразу объявилась некая вторая, которая бы заняла его место. Так не бывает никогда. Кирилл Юрьевич Лавров взял на себя этот крест, я не боюсь сказать: именно крест. Взять на себя руководство театром, который в такой мере осиротел и попытаться сохранить хотя бы энергию этого человека (Товстоногова) еще какое-то время, пока жива его труппа, жива команда актерская, которую он собрал, и пока она в состоянии держать эту планку…  Разумеется, это непросто, потому что пришли новые  режиссеры приглашенные, очень хорошие режиссеры, и они все-таки диктуют свою волю. В результате за все это время в театре продолжали раздаваться очень неплохие музыкальные ноты, которые не складываются в музыкальные фразы.

     Но… Театр – театром, а портрет портретом. Еще несколько штрихов из разговора с Б.А.Фрейндлихом…

М. Грушевский: Бруно Артурович, так кто придумал-то имя «Алиса»?

Б. Фрейндлих: Я тогда работал актером в театре имени обкома комсомола, колхозно-совхозном театре. Внезапно мне предложили поехать в ташкентский театр Красной Армии. Я согласился. Поехал в сентябре, а через три месяца получил телеграмму: «Родилась дочь. Приезжай. Ждем. Будем рады». Можете себе представить, какое чувство испытал я? Я – отец. Отец! А можете себе представить, я – отец, а ведь я сам-то еще сын моей доброй мамаши. Приехал в Ленинград, и можете себе представить, как тяжело мне первое время досталось. Качал всю ночь капризную девчонку. Ходил туда – обратно по коридорам, все голову ломал: как назвать эту реву? Как-то странно звучало имя мое «Бруно», как-то трудно сочетание найти. Не назвать же ее Екатерина Бруновна или Варвара Бруновна, или Фекла Бруновна. (смеется) Ну, вот так вот ходил, ходил, переименовывал, пересчитывал имена, и все сочетал их с моим именем, и вдруг, совершенно невзначай произнес, откуда сам не знаю: «А что, если Алиса?» (со значением поднимает указательный палец) И можете себе представить, на мой возглас моя крикунья внезапно замолчала, как будто согласилась со мной. Я потихонечку уложил ее в постель, сам лег и долго соединял ее имя с моим: Алиса Бруновна. Ничего. Мне показалось, звучит неплохо. Вот так до сих пор ее и величают.

     И мы спустя много лет продолжаем разговор с той, кого отец окрестил одной бессонной ночью…

М. Грушевский: Алиса Бруновна, а Вы помните свою первую любовь?

А. Фрейндлих: Помню. Это было в детском саду. Я одного мальчика очень сильно полюбила. В нашем детском садике было такое правило (этот эпизод произошел на даче, нас вывозили всем садиком на дачу), и когда родители нам привозили какие-то сладости, то эти сладости собирались вместе в одну корзинку, а потом делились между всеми, это было такое время, когда никто не ел ничего вкусненького у себя, как говорится, в укутку. И я потребовала нахально от воспитательницы, чтобы она этому мальчику дала вот именно такую конфету, потому что я точно знаю, что эти конфеты мне привезла мама. Она мне сказала: «Алиса, встань и выйди вон из комнаты». Я сказала: «Нет, я знаю, что эти конфеты мне привезла мама, и я хочу, чтобы вы дали (не помню имени этого мальчика) ему еще одну конфету». Она сказала: «Выйди вон из комнаты». И когда я сопротивлялась, она меня взяла за руку и потащила вон из комнаты. И я разъехалась на шпагат с текстом: «Не на-а-а-до». И это при нем меня вытащили на шпагате из комнаты! Я помню это состояние всю мою жизнь! Как только я попадаю в какую-то стыдную для меня ситуацию, я вспоминаю это «Не на-а-а-до!!» Вот так сильны впечатления детства.

М. Грушевский: Спросил я у Темура Чхеидзе (одного из ведущих режиссеров БДТ), почему Алиса Бруновна не сыграет роль Гамлета? Он сказал, что она слишком умна для этого.

А. Фрейндлих: Он имел в виду, наверное, не для Гамлета, а для того, чтобы пойти на такой рискованный шаг.

М. Грушевский: Не знаю, нет.

А. Фрейндлих: Думаю так. В общем, для того, чтобы сыграть роль Гамлета, не надо иметь много в голове. Так что, это не является препятствием. Препятствием является что-то другое, чувство страха и опасность, которую таит в себе этот шаг. Наверное, он это имел в виду. Я столько делала глупостей в своей жизни, что удостовериться в том, что я достаточно умна, мне было не просто. Я часто совершала глупости.

М. Грушевский: Алиса Бруновна, Вы счастливый человек? У вас сохранилось то самое равновесия счастья и несчастья, которое нужно для осознания счастья, как Вы говорили?

А. Фрейндлих: Да, мне кажется, да. Я счастливый человек. Во-первых, я занимаюсь тем, чем хотела заниматься, любимым делом, и, несмотря на то, что уже занимаюсь им давно, я нисколько в нем не разочаровалась, и, если бы мне бог дал силы, и я занималась этим до конца дней моих…  А во-вторых, у меня замечательная дочь, замечательные внуки, что может быть еще нужно? Никогда особенно не разочаровывали друзья, не предавали всерьез, а если и предавали немножко, то ровно настолько, что я, поставив себя на их место, могла их оправдать. Совершенно не поддающихся оправданию предательств никто по отношению ко мне не совершал.

М. Грушевский: А мужчины предавали?

А. Фрейндлих: Ну, предавали, но достаточно было аргументировать все, чем они руководствовались, и сразу находилось оправдание. Надо только почаще читать Евангелие, и все становится на свои места. Мне кажется, что если бы сейчас, вот уже нам наверное поздно, и детям нашим тоже поздно, а хотя бы малышам, которые сейчас растут, если бы с самых младых ногтей их заставили не только выучить, но и поверить в десять заповедей, совсем бы другое поколение пошло, и тогда была бы надежда, что нравственно мы выживем. Я имею в виду мы - Россия.

М. Грушевский: Алиса Бруновна, у Вас есть в жизни все, теперь даже «Золотая Маска». Чего еще Вам хочется?

А. Фрейндлих: Покоя. Мне кажется, что сейчас я веду очень беспокойную жизнь. Мне хочется, я жду и прошу себе всегда хорошей доли спокойствия в этом беспокойствии.

М. Грушевский: Алиса Бруновна, ведите  беспокойную жизнь как можно дольше. Спасибо Вам огромное.


     С тех пор прошло еще несколько лет. Актриса живет по-прежнему беспокойно, много репетирует, играет, остается всеобщей любимицей – и не только в родном Питере, но и во всей стране. Я – свидетель.
     И еще, мне очень приятно снимать Алису Бруновну. Надеюсь, что ей тоже бывает, как бы она выразилась, любопытно. Встречей с этой актрисой закончилась первая книжка, и с нее же начинается вторая. По-моему, символично.


2000