Граффити

    Разговаривать с граффити – дорогого стоит. Особенно, если ведёт беседу кто-то другой, кто-то стоящий рядом , а ты оказался всего лишь невольным свидетелем. И ты не мешаешь им. Граффити, к сведению, не безмолвно. Ну хотя бы потому, что к нему обращаются и значит он (или оно?) равный участник диспута. Невольный такой участник жизни, которой вот прямо сейчас необходимо проговорить с кем-нибудь, в конце концов, отпускающие её страхи. Нет, не холодный камень. Нет, не потрескавшаяся штукатурка. Нет, не просевшая мостовая. Мужчина на стене и рядом с ним пылесос. Он по-настоящему недоволен этой вечной пылью. Но что такое недовольство, когда он, сдаваясь этой пыли, выставил пылесос наружу, и, прощаясь с ним, присел на корточки и смотрит поверх голов. И проходят тысячи и тысячи. Вот только один чудак встал напротив и говорит, говорит. Так почему бы не послушать? Попросить отойти неэтично. Ну хотя бы по причине, что ты то сам, будучи граффити, не отойдешь и пылесос опять же. И пыль. И эта суббота из пыли, моря, Солнца, убежавшего неба.

- Ерунда это всё. Я тебе серьезно говорю. Нет никакого счастья нигде и никак. Нету. А ты мне все за Тель-Авив? Он - само недоразумение. Мелок, грязен, провинциален, не крут, не помпезен. Тщета и суета. И прочее. Вот смотри сам. Я тут, считай, в центре всех событий. Блюду, так сказать. Присматриваю. Молчу конечно, но взгяд то мой пронзает. До костей. Ни туда ни сюда. Около меня ну ни разу, чтобы кто бросил чего. Ну никогда. Сам понимаешь, стыдно им передо мной. Ну не улыбаюсь, ну так вышло. Улыбку на лице нарисовать или гримасу скорчить, так на это тоже количество краски уходит. Поворот важен, вернее, сторона важна. Та или иная. Ну совсем вот чуть-чуть и ты уже грустен. А ошибись мазила на те же чуть-чуть и вот ты уже сама бодрость. Банально говоришь. Не спорю. Всё в этом мире хлам. Ну так вот за Тель-Авив что сказать? Туристы. Туристы идут стадами. Ну вдоль меня. Наверное я как-то знаменит, что ли. Идут с разными целями. Насмотрелся я на их. На людей. И наши местные, скажу тебе, тоже не сахар. На море прут. Сезон у нас, почитай, с апреля и до ноября. Идут, задами светят. Но вот что я тебе скажу, когда тухеса много так это уже не то, что раньше, когда один на весь пляж и город об этом говорит неделю. А так, конечно, Тель-Авив мелок, грязен провинциален, не крут и не помпезен. Уже говорил? Ну вот видишь . Сказанное мной два раза - истина в первой инстанции. Не будь моря например и кому бы Тель-Авив сдался? Ну кому? Найди мне счастливого тут одного и я, так и быть, перестану брюзжать.
- Ты говори за себя. За меня ты уже поспешил сказать.
- Я, как граффити, помолчу, но вот ты, тот кто мной когда-то станет, имеешь право сказать слов.
- Так я скажу, братец. В Тель-Авиве можно найти счастливых людей. Вчера я попытался успеть запечталеть этот момент счастья, вот так походя, на лицах встречных - прохожих. И счастье было. Много и разного. Несмотря на сморивший всех грипп и простуду. А то. У нас между возмущенными фразами «как эта жара осточертела» до» как этот холод задолбал» градусов двадцать. И то по Цельсию. Так вот. Счастье людей оно же не только в улыбке. Не только в радостном «йо хо хо и бутылка рому». Нет, в повседневной причастности к бытию. Ну моё мнение не обязательно к принятию. Так ты слушаешь меня, эй, двести грамм краски и несколько грамм любви? Слушай. Обгонял меня намедни один паренёк религиозный. Ему надо было и успеть куда-то и очередную молитву вознесть. Спешит, значит, сквозь толпу, рвётся, но глаза в книгу свою святую, а ноги сами несут. Ну и споткнулся и падает, значит. Но книгу продолжает читать в падении. Наверное, не дочитай он случится несчастье и Машиах не придет за ним ни в ближайший ни в последующий шабат. И упал, значит, читая. И головой о тумбу. Звон такой, как два танка лбами столкнулись. Книга из рук и из неё веером открытки. Значит, не только святым словом парень питается. А на картинках всякое. Вот и на моих картинках всякое.

     Набережная твоя. Тут нет тех, кто остается собой. Да, туристы прут на красный через велодорожку. Море грязное, Средиземное. Нет, конечно на юге и севере оно идеально и прозрачно в любую погоду, но приезжим подавай любое море. Они его принимают таким каким оно есть. Они не привередливы, они ехали к нему. Им удалось это, кроме того, чтобы остаться собой. Трудно не поинтересничать, когда такая радость тебе в лицо брызгами, такая мощь. Провинциальные театры плачут над выражением лица, драматическим, впервые сюда пришедших. Рыжие немцы плотные, постоянно пьяные, всегда шумной молодой компанией. Американцы исключительно на том отрезке пляжа, к которому примыкает их посольство. Наверное они считают, что они в Бенгази. И лучше поостеречься. Водителям же нравится толпа в трусах на светофоре. Это кстати наши бывшие соотечественники. Чем дальше от моря съем, тем дешевле. В полукилометре так вообще. Но ведь на югах и к черту церемонии. Пойдем в трусах. Идите, кто же запрещает. Водителям вот в радость.
    Бегущие. К ним надо присмотреться. Они же тут не только для себя, но и для всех кому они повстречаются. Яркие пятна самовыражения. А вот у самой кромки воды уже другие бегуны. Местные в основном. Им не нужен аншлаг ста метрами выше. Если немного подождать то мимо Вас пройдет высокая, худая, вне возраста, женщина. Никто не знает откуда она начинает свой путь и где она его оканчивает. Она не то что высокая – высоченная. На ней видавшая виды спортивная, с козырьком кепка, несколько сбита набок. Крепкие ноги, прямая спина. Она никогда ни на кого не смотрит. Только вперёд . Маленький заплечный рюкзачок. Ей не к лицу улыбка. Представляете, женщина без улыбки. Вот совсем. Жёсткие черты лица. Что-то у неё случилось и даже не вчера. Давно. И она, погружаясь в свою грусть, идёт сквозь нас. Скорее всего, вернувшись, она падает без сил и вряд ли кто поможет ей согреть чай. Найти в ней счастье - невероятный труд. Путь - единственная панацея и спасение.
   Соседка, лет сорока, с ребёнком двух лет усаживается в джип. Ей надо успеть заскочить в детский сад и затем поспешить на работу. Семь утра. Она замужем второй раз. Муж значительно моложе. Очень бережно относятся друг к другу. Второй раз - это о них о обоих. Мальчик растет весёлым. Она постоянно уставшая. Но сквозь усталость, под всеми этими милыми морщинками, отблеск счастья. Прежние дома свои они сдают. Прежнее свое сдают. Им захотелось нового, общего на них двоих, дома. И в этом доме их общего ребенка. Желания сбываются. Наконец-то они вошли в ту самую дверь.
   Шоссе. Слева от водителя сидит девочка в военной форме. Две нашивки на рукаве, а значит скоро дембель. Отец доставляет к месту службы. Слово то какое – доставляет. Оба спокойно разговаривают. Пробка. За их спокойствием можно уловить ту неуловимую нить тревоги, когда расставание на день сродни расставанию навсегда. По радио новости. Но новости у нас, как сводки. То север, то юг, то территории. И где-то она встанет на свой пост. А отец поедет по делам. Таким важным и таким неважным по сравнению с тем, что там она. Ну там, где был он какие-то лет тридцать назад. И ведь ничего не поменялось. Но пока они вместе, счастье сидит за ними на заднем сиденье. Тихое и незаметное. Несколько нелишних минут на двоих.
   На перекрестке мужчина пытается продать бейгеле. Каждое утро он тут. В стороне видавшее виды «субару-пирожок». Поднос. Невероятно высокая стопка, как он её не уронит?, в мешочке затар. Пока стоят машины он быстрым шагом проходит вдоль них. Худой и жилистый. Это дело мне кажется безнадежным. Упорству разве что можно позавидовать, которое заставляет ехать сюда снова и снова. Но и он счастлив. Ведь у нас маленькая страна и как правило одни и те же люди едут по одним и тем же дорогам. Его окликают по имени. И он, маленький человек с тёплым хлебом, счастлив именно этим. Тем, что он среди тех, кто хотя бы помнит его имя. А ведь твое имя - самый сладкий для тебя самого звук. Или солёный. Как свежий бейгеле. А случись вот, ну если он не появится в одно утро, так тогда наверняка водители выйдут и начнут узнавать друг у друга «а что случилось?» и «где он?» и «возможно ему нужна помощь?». Но он тут. Он не хочет беспокоить нас. Он и есть мы.
Арабская таверна на въезде в порт Тель-Авив. На минутку сюда заскочить, хотя бы на одну. К тёплому, купленному пяти минутами ранее, бейгеле стаканчик take away. Всё вот так. На бегу. Сегодня холодно. На термометре плюс девять. Д е в я т ь!

- Может сахлев? С кардамоном. С кокосовой стружкой. А?

   Толстый, нет тучный, не представляю продавца сладостей и мучного другим, молодой араб из Яффо. Их не спутать с другими арабами. Он тут свой. Он - часть этого города. Как и тот, сухопарый еврей на перекрестке. Обжигающий сахлев. Свежий порыв ветра.

- Хорошего дня, парень.
- Завтра суббота. Пойду рыбачить. Сеть готова. Побросаю с моста около Ридинг.
- Удачи.
- И тебе.
- И тебе.

   Счастье тут зарылось в кофейные зерна. И будет пахнуть то Гватемалой, то Перу, то ещё черт знает каким Чили с Бразилией. Далями, куда так хочется попасть.
Дизенгоф. Эта не просто улица. Это история. Тут нет случайных персонажей. Вернее, тут нет персонажей не случайных. Тут нет ординарных личностей. Тут любой, попадающий в это заколдованное царство, становится частью лучшей театральной постановки этого утра в городе Тель-Авив, на улице Дизенгоф около дома 220, нет 180, нет 96. Шутка. Все, исключительно все дома, ревнивые дизенгофцы, самые лучшие и уникальные. Да-да мы знаем, что именно в этом кафе сидел тот и этот, и после этого они, тот и этот, сделали то и это. И мы ими гордимся. И в этом Ваша заслуга. Непротивление – признак согласия. Шалом. До вечера, когда откроются бесчисленные бары. Пиво, виски, бесконечные разговоры. А мимо, ну вот мимо, летит время. Но как тут остановиться, как? Как задержать песок в этой гладкой, отполированной, не признающей заторов колбе? Но разве от этого счастье меньше?
  Поворот в узкий проулок . Там француз открыл ресторанчик. Бейгеле, перекресток через арабскую пекарню и вот - прекрасное аристократичное и совершенно неуместное тут заведение. Посреди дешевых отелей третьей линии. Их населяют, в основном те, кто презрел металл из которого куют монеты. Они считают каждый день большой удачей. Переночевать в таких хостелах - сущие копейки. А утром с ними встает за компанию и надежда. С верой в неё они заработают на хумус, на койку и немного на игру. Да, они игроки. Отсюда и это пренебрежение к деньгам. Игроки на все, что у них есть. Именно поэтому они и здесь. Смелость отчаяния. И вот, посреди такой публики, идеальный ресторан. Оттуда такие запахи. Такие прелести за витриной, такие кулинэр изыски. Француз старается. Посмотрим. Счастье в том, что кто-то рискует и когда ему это удаётся, то великая и ужасная дева Надежда, вставшая одновременно со всеми жителями, проклятой как судьба и неизбежной как судьба, улицы, обдавая тебя ароматом чужой удачи, пьянит и в своих грёзах ты танцуешь с ней танго. Умопомрачительное.

- И что ты молчишь. Смотри сколько я тебе уже нашалтай-болтал. Нарисовался тут и корчишь из себя. Кроме проходящих мимо есть ещё кусок мира. Есть. Понимаешь?
- Понимаю, но ты про рынок Кармель забыл. Забыл же? Сдаётся мне я был когда-то там. Торговал, дышал, волновался, спорил, кричал, смеялся. Жил в общем.
- Так сходи, поспрашивай. Если есть сомнения.
- И что? Покинуть свою стену? И оставить город без меня? Целый город да без меня?
- Не сердись. Как ни граффити так сплошной нерв. Схожу на рынок

  Рынок. Вороватый мужчина встретился со мной взглядом. Что-то прячет в объёмистом пакете. Заметался , попытался юркнуть в сторону. Мясник в соседней лавке оглядывается. Кто взял пакет с мясом, кричит. Отвлёкся. Человечек пропал. Мясник развёл руками.

- Он туда побежал.
- Да я знаю его. Жалко парня, наркоман.
- Так давай найдем.
- Зачем. Он завтра придет. Матери понес своей. Соврёт, поди, что устроился на работу. Завтра, всё завтра. Ну уберется у меня в лавке. Сочтёмся. Потрошков иерусалимских нажарить?
- Ну давай.
- Как дела?
- Да было неплохо, пока ты не спросил.
- А чё так? Сейчас плохо?
- Наоборот, просто отлично.

  Торговец поношенной одеждой. Старьёвщик. Какие-то немыслимые платья. Лифчики с огромными чашками. Парики, пережившие не одни шторма. Лапсердаки. Остальная бутафорская всячина. Народ огибает этот островок, спеша в овощные, сырные да фруктовые ряды. Но продавец торгует сам для себя. Ему нужны вот эти всё чужие лица. И старость, упавшая на него бесжалостно и неотвратимо , не так страшна. Мойше свой. Он варит кофе и предлагает любому, кто остановился, пусть и случайно, напротив прилавка. Счастье на кофейной гуще.

- Убедил - убедил. Есть значит счастье. Ну ты, если чё, навещай. А может, идея возникла, нарисуйся рядом. Ну когда окончательно решишь, что бежать тебе незачем. Ведь мы тут навсегда остаемся. Запомни – навсегда.
- Ладно, мне на работу пора.
- Давай, и мне пылесос включать. Пыли то, пыли...

26.05.19
Тель - Авив.