Как я провела лето. Сочинение

Представь, что ты снова пришла в школу первого сентября. Например, в десятый класс. Первый урок – литература и русский язык. Стандартное задание для вспоминания и прокачки навыков перед тем, как полностью погрузится в учебу, - написать сочинение. Обычно в начале года пишут о том, что делали во время летних каникул.

Странная штука – эти школьные сочинения. Учителя просят, а может быть, даже требуют, в письменной форме изложить хронологию событий, которые приключились с ребенком за период в три месяца. Хотя сама работа называется «сочинение», от ученика ждут просто последовательного изложения фактов, желательно красиво оформленных в слова и предложения. Никто не приветствует сочинительства в чистом виде.

Попробуйте сдать рассказ, который целиком и полностью состоит из вымысла и фантазии, и получите двойку, в лучшем случае с пометкой о том, что отдельные обороты и метафоры достойны литературной премии или местного регионального конкурса в абстрактном отдаленном от текущего момента будущем. Но не более. Работу заставят переписать. Хотя задание в своем первоначальном смысле вроде как предполагает абсолютную свободу мыслей и полет воображения.

Никто не ждет, что вы самозабвенно будет описывать на пяти листах зеленое солнце или бабочку-мутанта, которая учила вас основам магии и философии, поведала главные секреты жизни и тайные математические формулы, раскрывающие суть бытия за пределами трехмерного мира. За такое и родителей в школу вызвать могут, если вы начнете отстаивать свое право сочинять и писать все, что пришло вам в голову во время урока, пока вы вспоминали долгую утомительную дорогу на автобусе и бабушкино абрикосовое варенье.

Тем не менее формат работы продолжают называть сочинением, упорно и настойчиво отрубая детям языки, руки и фантазию, которая сочиняет синих собак, дома вверх тормашками, а потом «Войну и Мир» или «Мертвые Души». С одной стороны учителя призывают нас совершать литературные подвиги, а с другой – линчуют перед всем классом, сажают на цепь вдохновение, а музу подвергают продолжительным пыткам и заключению в карцере.

Или вот другой пример. Реальная история, которая так или иначе случилась со мной пару лет назад во время отпуска. Точнее это был печальный финал, свидетелем которого я стала. Мы шли по дикому пляжу. С одной стороны почти отвесной стеной поднимались меловые и базальтовые скалы, ограждая нас от привычной реальности. Под ногами хрустели бесчисленные разноцветные осколки гор, обточенные водой. Тут и там на камнях раскинулись водоросли всех оттенков от ярко -зеленого на солнце до темно-коричневого, сухого гниющего цвета.

Впереди между двух обломков скалы лежало серое мертвое тело. Плотная, на вид упругая шкура дельфина была разорвана в нескольких местах. Его нежно розовые и печеночно-коричневые внутренности влажно блести в утреннем свете. Вскрытое почти белого цвета брюхо демонстрировало белые кости, неуверенно торчащие наружу. Вместо одного глаза образовалась дыра с рванными краями – грубая работа жирных чаек, восседавших на соседних камнях. Вокруг мертвой туши суетились мелкие крабы, шустро отрывая небольшие кусочки протухающего мяса, уродуя некогда красивое, сильное и гибкое тело. Дельфин выбросился на берег. Это не было результатом человеческой жестокости или издевательства. Нет. Он сам принял для себя такое решение. А мы стали невольными свидетелями этого печального конца.

В первые секунды, когда финал жизни предстал перед моими глазами во всей своей полноте раздробленного на части тела млекопитающего, мозг отказывался верно интерпретировать поступающие сигналы. Потребовалось около минуты или даже больше, чтобы осознать увиденное. Фрагменты сложились, мозаика реальности переставала выписывать хаотичные фигуры внутри черепной коробки, и картинка врезалась в память. Врезалась так, как врезается грузовик на огромной скорости или острый нож, нацеленный на кусок мягкого желтого масла, неотвратимо и необратимо. В тот момент я переживала некое подобие шока. Раньше мне не приходилось наблюдать ничего подобного.

И вот теперь я включаю этот эпизод в свою «хронологию» летних каникул. В лучшем случае учителя отругали бы за излишний натурализм. Но скорее всего привлекли бы родителей, школьного психолога и еще неизвестного кого, может быть участкового. Потому что тема смерти не может или не должна затрагиваться в школьных сочинениях. Это для большой литературы, для маститых взрослых авторов и постановки на учет в детской комнате полиции.

В большинстве случаев столкновение с реальной жизнью, особенно ее завершением, вызывает у людей страх, панику, желание убежать и спрятаться. Нас не учат очаровываться такими естественными простыми и страшными вещами. Скорее стараются привить отвращение, или хотя бы навязать презрение и отречение. О таком не пишут в школьных сочинениях. Это не обсуждают на уроках. Нас хотят видит чистенькими, выглаженными, причесанными и незапятнанными. А реальная жизнь и смерть подождут. Это будет там, потом, не с нами, не в наши каникулы.

И вот спустя два года, после столкновения с дельфином, на самом деле их было трое. Они лежали в нескольких сотнях метров друг от друга, несчастные особи, решившие прекратить свое существование. Я продолжаю испытывать шок от увиденного тем утром. Воспоминания вызывают во мне непонятную грусть, тоску, отчаяние, смесь ужаса и восхищения. Но о таком нельзя писать в рамках школьного сочинения. У школьных работ невероятно узкие и жесткие рамки. Можно подумать ограничений тетрадного листа недостаточно.

Так вот теперь мне приходится каждый раз сражаться с собственной неуверенностью, настойчивыми воплями внутреннего критика и прочими голосами где-то у меня в голове или в пальцах за право написать хотя бы еще одно предложение про скучное варенье летним утром на веранде или мертвую крысу, героически отдавшую жизнь безжалостным колесам автомобиля, несущегося на встречу городским пробкам.

Почему так? Потому что в школе никто не подкармливал мое желание писать. Его старались задавить, заглушить настойчивый голос в глубине моего желудка, громко требующий срочного воплощения в словах. Меня «били» по рукам, чтобы пальцы утратили чувствительность к бумаге и карандашу, а глаза распрощались с наблюдательностью и жадным желанием поглощать и впитывать в себя весь этот мир, чтобы потом выразить, выплюнуть или хотя бы отрыгнуть все это в существительных, глаголах, наречиях и прилагательных.

Учителям, родителям и всем прочим, ответственным за обучение детей в школе, пора определится с терминологией. И в первую очередь донести ее до учеников, чтобы сочинения становились настоящими сочинениями, а изложение хронологии каникул оставалось простым пересказом. Хотя, подозреваю, детям, обнаружившим у себя желание писать, все равно придется скрываться, таится в самых темных углах, прятать себя в секретных блокнотах под подушками до тех пор, пока надзиратели бодрствуют и следят.

Свободу они обретут в лучшем случае при поступлении в институт или даже позже, когда сами начнут обеспечивать покупку заветной бумаги, ручек и карандашей. Но, как правило, к этому времени звезда внутренней поэзии успевает угаснуть. В редких случаях она перевоплощается сначала в белого карлика, болезненно тлеющего где-то в глубине тела под ребрами, причиняя нестерпимую жгучую боль по ночам, не давая супругам и котам спокойно спать, ходить на работу, есть по утрам холодную овсяную кашу или недожаренную яичницу без желтков. А потом неожиданно взрывается сверхновой, расцветает свежим лотосом прямо на макушке и требует. Она потребует писать без остановки, забыв про жажду, голод, сексуальное желание и необходимость размножаться. Вновь обретенная муза сама размножит маленькое человеческое существо по страницам, разбрасывая вокруг слова, прививая и отпочковывая предложения, метафоры, сложные грамматические и лексические обороты тугой пенькой вокруг шее несчастного, который страдал в детстве на уроках литературы в полном и абсолютном изгнании и заточении.

Но если после всех страданий с человеком случается новый Большой Взрыв, наружу выходят ровным строем все тайные блокноты со стихами и прозой, требуя немедленно признания и оформления. Такой человек получает новую форму изгнания и отчуждения. Потому что родные и близкие смотрят на него теперь, как на психа, который годами умело скрывал свою болезнь. Ведь ребенок никогда не демонстрировал литературного таланта, сочинения писал посредственные и оценки получал средние. А теперь неожиданно переродился, как феникс из пепла, или оказался пугающим мутантом, до этого обитавшим на заброшенном космическом корабле где-то в самом удаленном уголке соседней галактики.

И дальше жизнь мутанта развивается в двух направлениях – он или мутирует обратно в человека обычного, удобного для окружающих, не отягощенного сложным языком, неугомонными пальцами и витиеватыми выражениями, имеющими свое личное желания быть записанными и прочитанными, или эволюционируют посредством еще более сложной мутации в полноценного писателя, или хотя бы домашнего мучительного писаку на радость и потеху окружающим.