Карусель

Люди умирают. Люди умирают каждый день. Каждый раз, когда я делаю очередной вдох, чтобы продолжать жить в этом мире, где-то на другом его конце или совсем рядом, в соседнем доме умирает очередной представитель человеческой расы. Кто-то умирает от старости, кто-то по вине собственной глупости; кого-то сбивает машина или разряд тока валит с ног так, что уже не подняться; кого-то настигает несчастный случай или кусок холодного металла в руках серийного убийцы-психопата; а ещё несчётное количество людей умирает от вирусов, голода, отсутствия питьевой воды и в войнах, которые продолжают вспыхивать и гаснуть, как лампочки на новогодней ёлке, то здесь, то там по всей нашей необъятной Галактике.

Шесть утра. Мобильный телефон беспощадно воспроизводит американский хит прошлого десятилетия, пытаясь вытащить меня из кровати. Я не сплю уже час или два, лежу под одеялом и терпеливо жду, пока простыни и наволочка впитают мой холодный пот. Вставать не хочется, но и спать не получается. Вторую неделю подряд кровать превращается в место мучительных пыток со средневековым ароматом ужаса и отчаяния растянутого на дыбе человеческого существа.

Одна и та же мысль и бренности и конечности собственной жизни неустанно следует за мной каждый день, каждый час, каждую минуту. С настойчивостью преданного любовника она ложится со мной в постель каждый вечер, томно нашептывает мне на ухо все детские страхи, лижет шею своим влажным языком, обдает горячим смрадом скорого конца и неизбежного гниения где-то в отдаленной местности в компании червей и личинок.

Я медленно встаю, моё деревянное тело несёт себя на кухню в поисках света, тепла и кофеина. Заветный напиток уже через пару минут плещется в чашке коричневой ароматной жижей, обжигает язык и губы, согревает пищевод, бронхи, желудок, наполняя силами и желаниями для нового дня. И всё это только для того, чтобы через двенадцать часов или больше снова оказаться в постели, добровольно отдать себя орудию пыток – собственному разуму.

Я выхожу во двор. На улице ещё темно. Здесь, на юге всё иначе. Даже летом световой день заметно короче, чем в наших северных широтах – чем дальше на юг, чем ближе к экватору, тем больше день стремиться сравняться с ночью по продолжительности и насыщенности. Здесь нет такого открытого соперничества между ними, они почти равны, они сливаются в единый временной поток, перетекая один из другой с неизменной нежностью, теплотой и заботой обо всём существующем и живущем.

Я поднимаю глаза и смотрю на звёзды. Южная ночь прекрасна. Чёрно-синее небо, неподвластное уличному освещению, неподдающееся воле и руке человека, проносит надо мной миллионы миллиардов бледных светящихся точек. Звёзды смотрят на меня и сквозь меня из самых дальних запредельных глубин нашего мироздания. Я замираю, я забываю дышать.

Я смотрю на звёзды глазами любителя и обывателя так же, как и многие до меня и после меня. Я смотрю и вижу прошлое этого мира. Это ошеломляет до дрожи в кончиках пальцев и онемения во рту. Глядя на ночное небо, все мы без исключения видим прошлое – прошлое нашего мира, прошлое других миров, прошлое всего Сущего. Там наверху всё так мудрено устроено и закручено, что увидеть будущее мы не можем – свет звёзд летит до нас такое количество лет, что эти цифры едва ли укладываются в голове. И вся соль в том, что звёзд, которые мы видим сегодня, возможно, уже нет на протяжении всего того времени, что католики и баптисты с православными спорят о древности костей какого-то несчастного динозавра мирно топтавшего луга Средней Азии так много лет назад, что это уже не имеет никакого существенного значения для потомков.

Люди умирают. Люди умирают каждый день и всегда. Звёзды тоже умирают. Умирают даже целые планеты и солнца где-то далеко; так далеко, что только фантазия может доставить нас в эти отдаленные уголки. Умирает всё. И всё возрождается так или иначе.

Шесть утра. Телефон надрывается американским хитом прошедшего десятилетия. Кумир прошлого пытается мне рассказать о тошнотворности карусели жизни, на которую всё мы уже успели вскочить и теперь с гиканьем и пузырями катаемся круг за кругом, пока нас не выкинет на газон за пределы парка аттракционов, который все согласились называть жизнью человеческой.