Дроздёнок
- Вот тебе вызов, Саш, - напутствовала меня диспетчер Алла Васильевна. - Заберёшь этого сумасшедшего деда и свезёшь его прямиком в Таланкино, сдашь в психбольницу. Тебя на перекрёстке, где дорога на Плай, встретит глава местной власти Коземорова, она и вызывала. У неё прошения от граждан, ходатайство сельсовета... Словом, тебе только свезти.
- Без направления психиатра?
- Ты же знаешь, Сундукова на учёбе. Да у этой мадам всё договорено - в Таланкине уже ждут. Тамошний психиатр всё оформит. Санитарку берёшь?
- Пусть вам.
- Ну да. Тебе, коли что, Мишка поможет.
Мишка завёл машину, уаз, и мы промчали с ветерком 25 кэмэ по трассе. У поворота на обочине дремал жигуль. Мадам Коземорова была аппетитная, вполне, но "вся на цырлах", та ещё "цаца". На морденции у неё был нанесён женский боевой раскрас. По дороге сюда Мишка втюхивал мне про эту бабу и её мужика - они вдвоём подмяли под себя весь этот край, мне родной, такие дела творят! Во сне не приснится... Словом, крутые, нешто он, но и жонка не отстаёт.
Коземорова сразу сунула мне писульки от соседок старика, мол он их обижает, грозится убить и т.п. Словом, социально опасный. Больше она якшалась не со мной, с Мишкой, они какие-то там знакомые. Мишка недавно привёз машину леса... Похоже, из этих краёв.
-Ладненько. Я тоже поеду с вами.
- Садитесь.
- Спасибо. Я на своей.
И мы покатили - по лесам, наполовину уже прозрачным из-за обширных вырубок, по горам, по привычному нам бездорожью.
В этих краях когда-то жили мои предки. Дедушка Петя, по кличке Дрозд, был первым председателем и создателем этого колхоза. Во время войны все мужчины нашего рода воевали. И почти все погибли. Деду же отчаянно везло: расстреливали - не расстреляли, держали в застенках - прилетели наши, краснозвёздные, и дед, воспользовался суматохой во время бомбардировки...
Нас в детстве звали по деревенскому обычаю - "дроздята".
Ехал я по родному краю, сердцем радуясь и огорчаясь до слёз: как же трогательно были красивы эти холмы, леса, луговины, озёрные затоны, едва только начавшие оживать после долгой зимы...; и какая кругом бесхозяйственность, разруха, вопиющая нищета!
Нам повстречались две старых бабы-"расклёхи". Они встали у нас на дороге, как два танка. Власть выбежала из жигулика, подбежала к старухам. Я вышел.
- Расскажите, бабушки, про своего соседа, как он вас терроризирует...
- А кому?
- Да хотя бы этому молодому человеку.
Старухи пристально воззрились на меня.
- Этому? Так это ж никак... Драззёнок?!
- Драззёнок, Драззёнок - всей на деда и похож.
- Ага, вси крошки обобрал!
- Ага, и с бородёнкой. В деда-то большущая борода была, што в Карлы Маркса.
- А в етыва - козьлиная.
- Погодите, отрастёт, - заверил я.
- А ты, гадёныш, помнишь, как ты в нас камням кидался? - спросила первая старушенция, и тут я сообразил, что эти пожилые леди не особо трезвы, а вернее - едва только держатся на ногах.
- Что-то не припомню.
- А ты припомни!
- И так целко, гад, пулял! Мне голову разьбил - до сих пор на погоду болить, а ёй - глаз чуть не выбил!
- А сколько мне тогда было?
- Ды года три-чатыри. Такой был нехороший! Мы п тибя вбили, ды не споймать было - такой шустряк!
- Я и щас такой, - сказал я. - А если камушки кидал, было за что. Дразнили, небось.
- Во, видишь, Тонь, ён и ни змянился ни капли.
- Порода такая - Дразьзёнык!
- Женщины! Антонина Ивановна, Анна Фроловна! Вернёмся к теме. Вы ему про соседа расскажите.
- А что про соседа...
- Ну, что пьёт, хулиганит, оскорбляет вас...
- Сосед, да - хулиган. Сажать его надо. К дому ни подойди - хватается за кол, палкам кидае...
Домик старика, вернее, ветхая "изобка", стоял за широкой канавой на лугу у подошвы горбатой горы. Старухи через канаву не рискнули. Пошли я и власть. Мишка остался шухерить.
Хижина вблизи оказалась ещё более жалкой - совсем она была ветхая, построена, должно быть, во время войны из чего придётся.
А в тесненькой горнице, где было довольно чисто, сидел на лавке у окна сивенький дедок, как положено, при бороде, в валенцах, и скрыпал на гармошке - что-то наигрывал для себя самого - не то "амурские волны", не то "на сопках Манчжурии". Играл он средненько, в основном, на басах. А на столе, на стёршейся клеёнке, стоял отпитый сверху грамм на сто бутылёк самогону, на тарелке лежал резенёк чёрного хлебушка и шматочек сала. И разрезанная луковичка. У меня аж слюнки потекли.
Под низким потолком висела лампочка. Собака лежала у ног деда - серо-бурая дворняга, умная-разумная, на нас, чужих, только взглянула, и даже не рыпнулась в нашу сторону.
- Ну, Фёдор Фёдорыч, собирайтесь, родной, в больничку! - с порогу заявила власть.
- Здравствуйте, достопочтеннейшая, власть вы наша! - сердечно обрадовался старик. - А это кто ж с вами? Милиционер, никак?
- Нет, Фёдор Фёдорович, это больничный работник. Полечитесь, поправите здоровьице.
- Ох, милейшая, нижайше благодарствую вас за ваше старание. Так вы о нас, ветеранах, заботитесь... Только чувствую я себя покамест сносно. Ну, когда перепью, тогда бывает плоховато, но это проходит. А может того, откушаете водочки? С дороги-то. В пути оно иной раз и хорошо, коли не за рулём...
- А за самогонку, Фёдор Фёдорович, статья есть... Вот как вызову участкового уполномоченного.
- Это Гришу-то? Он ко мне завсегда с удовольствием. Он-то ломаться не станет.
Дедок встал и повёл нас в соседнюю комнату.
- Гляньте-ка.
Весь пол был засыпан картошкой.
- С подвалу выносил, рассыпал, чтоб проросла немног. Недели через две сажать можно. Я всегда рано сажаю, но не глубоко. И непременно на растущем месяце. И без удобрений. Удобрение у меня зелёное - трава луговая. А картошка видите какая наросла? В магазине такой вряд ли купишь... А ты, Анатольевна, не привезла ли мне мяшечик гречки? Чай, забыла... Ну, ланно, попрошу в какого-нибудь доброго человечка... Самому в магазин больно далече. Это ж десять вёрст буде... И соль на исходе. Анны только деньги водятся. Благо почтарька на лисапете ездя, газетку привозя.
- Гречки, значит захотелось?
- Я к ёй в арьмии привыкшы. К гречневой каше с тушонкой. А больничка мне зачим? Я пока не хвораю особо.
- В больнице гречку будете есть регулярно...
- Не-е, дома, своя, на свои деньги купленная - куды луччи.
Я приглядывался к фотографиям, собранным по деревенскому обычаю под одну рамку на стене над столом. Ба! Знакомое фото: этот самый Фёдор, только молодой и с ним рядом - старший товарищ с автоматом ППШ на груди, и этого старшего я хорошо знаю - ведь это дедушка мой, Пётр Васильевич! Спрашиваю у старика:
- А позвольте узнать, на этой фотографии, рядом с вами, это кто?
Старик взял очки (старинные массивные) с комода, где громоздился сталинский радиоприёмник "Родина", приблизился в очках к рамке.
- Это который снимок тебя, мил человек, заинтересовал?
- Этот.
- А-а... Здесь мы с Петром Василичем в Калининской партизанской бригаде. Помер он, годочков двадцать назад. Светлый был человек...
- А вам здесь сколько лет?
- Шестнадцать, сынок.
- Так, вы - участник войны?
- И участник и инвалид войны. Потому и хромаю. До магазина никак. Одна надёжа - на власть, советскую.
- Да, это местной власти святая обязанность, - сказал я. - Их прерогатива - заботиться о ветеранах войны.
- Войны и труда, - добавил дед. - Война что? Четыре года была. А сколько мы потом горя хватили на освобождённой территории! Я ведь разминировал эти дороги... А сколько нас, неопытных, юных, подорвалось тогда! Ведь фашист столько диковин оставил! Вот лежит где-нибудь кукла немецкая, красивущая - в красном платье, синих бантах, глаза большие, как взабышные... Девочка русская цап её - и взрыв! Да-а, как бы не хотелось, чтобы эта беда опять пришла...
- Собирайтесь, собирайтесь, Фёдор Фёдорович... Там в больнице и будете сочинять военные рассказы. Слушателей много будет, - подгоняла власть.
- Можно вас на два слова, - попросил я.
- Сынок, не трудись, я никуда с сваво дому ни шагу.
Мы вышли. Она меня ударила взглядом.
- Деда необходимо забрать и сегодня же госпитализировать. Я вам передала заявления граждан.
- Старик останется на месте, - вежливо сказал я. - Он нормальный.
- Что?! - власть побагровела и позеленела.
- У меня сложилось впечатление, что вы не хотите выполнять свои прямые обязанности...
- Ты! Ты кто такой, чтобы рассуждать? Ты - исполнитель, будешь делать, что прикажут!
Я, не торопясь, пошёл к машине. Она шла следом и орала, орала.
- Я тебе сказала: стоять! Будешь делать, что скажу!
- Женщина, вы ошиблись, - спокойно ответил я. - Бездумным исполнителем я никогда не был.
- Полетишь с работы, завтра же.
Ведьма заскочила в уаз и требовала у Мишки оказать ей содйствие.
- Поехали, - сказал я шофёру.
- Куда?
- На базу.
- А дед?
- А дед остаётся.
Шофёр был в недоумении, не знал, кого слушаться.
- Но она же - начальство!
- А ты кому подчиняешься?
Ведьма рвала и метала, потребовала у меня эти бумаги. Самих же старух уже и след простыл - спят где-нибудь пьяным сном.
- Верни документы.
- Эти сочинения с ошибками?
Я достал из кармана тетрадные листы и порвал их. И потрусил ими под колесо.
- Ну, сволочь, ты пожалеешь, что родился!
Мишка, что-то обмозговав, повернул в гнезде ключ зажигания, уаз тронулся.
Вернувшись на базу, я первым делом пошёл к главному врачу. И встретил его на углу скорой. Я вкратце объяснил Георгию Константиновичу суть дела. Он, похоже, был уже информирован. Вопросов он не задавал, сказал только:
- Ну и правильно сделал.
И пошёл по своим важным делам. Хороший был главный...
А дедок на своём отшибе дожил до глубокой старости и умер на свободе, у себя в дому, когда пробил его час.
2019 г.
Свидетельство о публикации №219061601201