de omnibus dubitandum 109. 59

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТАЯ (1896-1898)

Глава 109.59. А ТЕПЕРЬ ПРОЩАЙ!..

    Ермаков пожал ее протянутую руку и, после сильного колебания, тихо и смущенно спросил:

    – Разве уж проводить?..

    Голос его стал вдруг неровен и почти замирал от волнения.

    – Нет, не надо, – шепотом отвечала Наталья, и от этого шепота его вдруг охватила нервная дрожь.

    – Боюсь... – продолжала она, пристально глядя на него.

    – Народ тут у нас такой хитрый... узнают!..

    Но блестящий, вызывающий взгляд ее глаз смеялся и неотразимо манил к себе.

    – Если бы я свободная была, – с красивой грустью прибавила она и вздохнула.

    Потом лукаво улыбнулась, видя, что он упорно, хотя и робко, смотрит на нее исподлобья влюбленными глазами, и тихо прибавила, не глядя на него:

    – После, может быть, как-нибудь поговорим... А теперь прощай!..

    И она побежала легкой и быстрой побежкой вслед за небольшой толпой, которая отделилась и пошла переулком на другую улицу. Ермаков видел, как она на бегу поправила свой платок и скоро смешалась с толпой, из которой слышался громкий говор и смех.

    Он остался один среди улицы.

    Неясные чувства, как волны, охватили его и погрузили в свою туманную глубь. Что-то радостное и грустное вместе, неясное, неопределенное, смутное, но молодое и светлое занималось у него в груди... Он улыбался, глядя в небо, усеянное звездами, и хотел плакать, сам не зная о чем...

    Станица уже спала. Тишину ее нарушали лишь удалявшиеся звуки песни и говора толпы. Песня, доносившаяся издали, казалась задумчивее и стройнее; звуки смягчались в нежном, молодом воздухе весны, расплывались кругом и тихо замирали в неизвестной дали.

    Ермаков вслушивался в песню, различал отдельные голоса и переносился мыслью туда, к этим певцам, в тесно сбившуюся толпу с ее беззаботным смехом, говором, толкотнею, свистом и возбуждающим шепотом.

    Он искренно завидовал им... И грустно ему было, что он стал чужд им всем и стоит теперь одиноко, глядя в глубокий, неясный сумрак звездного неба...

    Но эта грусть была легка и сладостна... Смутная надежда на какое-то грядущее, неведомое счастье подымалась в его груди; чей-то красивый, очаровательный образ мелькал в воображении и манил к себе; в таинственной, душистой мгле ночи чей-то робкий шепот слышался ему...

    Он долго стоял, размягченный, задумчивый, глядя на роящиеся и мерцающие в бездонной глубине неба звезды, думая об этом небе и о своей жизни, о туманном, далеком городе, об односумке и о родине...
 
Источник: Федор Крюков. Казачка. (Из станичного быта) «Русское Богатство», 1896, № 10