За окном начинало сцвитать

За окном собиралось сцвитать. Нет, светать. Но пока только собиралось. Неохотно разогнав мелколётных кровопийц и весёлую компашку, уютно устроившуюся громкими разговорами на посиделки тёплой летней ночью в бывшем детском садике, утро набирало в лёгкие последние вздохи ночи. Последние пара затяжек и бычок полетит с балкона, выписывая огоньком незамысловатую траекторию. Город просыпался, а Гаврила ещё и не ложился. Нервы звенели струной, какой тут сон.  Как давно он хотел, чтобы Тамара пришла к нему. Пусть даже и не на секс. Просто пришла, просто посидела с ним, поговорила за рюмкой  чая, просто побыла рядом. О большем и не мечталось. Вернее, мечталось, конечно, о большем, но так - гипотетически и не очень настойчиво.

И она пришла. Под ночь пришла. И не одна, с бутылкой. А он мягко, как только может быть тактичен слон в посудной лавке, выставил её за дверь. Да, неумел он был в подборе нужных к моменту слов. Никогда. Ни раньше, ни снова. Так ждать и так себя обломать. Это надо уметь! Гаврила умел. Что, что - а в обломать себя он был мастер. В этом деле ему на подкове у блохи гравировку латиницей опоясать, что два пальца об асфальт было. Талант. Да что уж скромничать, уникум! Таких поискать - не найти почти. Ни днём с огнём, ни с колоноскопом в жопе. К нему баба любимая, желанная - давно, безнадежно, безответно, глухо - сама приходит ноги раздвинуть, а он ей хмуро глядя изподлобья: тут это, короче, ты это, ну, в общем - и ручкой к выходу, и дверь закрыл. А, нет, «извини» ещё выдавил из себя. Но, может только собирался. А сказал-нет, память, что партизанка на допросе, не выдала, как он её ни пытал.

Гаврила сел за телефон и начал писать, шлёпая по клавишам, чтобы устаканить ситуацию в печатном слове и попытаться разобраться. По написанному проще. В голове мысли кидались из стороны в сторону, как растревоженные обезьяны в зоопарковской клетке. Но и текстом получалось пока туманно, как ярко видно по прочитанному. Может попробовать сначала? Он где-то слышал, что если не побоятся и начать ни с угла, ни с косогора, ни с серёдки, а с самого что ни на есть начала, то бывает и получается что-то более или менее вразумительное. Не факт, не у всех и не всегда,  но другого варианта под рукой всё равно не было.  Что ж, будем пробовать, как грица, а там увидим, что в картине главное и о чём роман.

Они учились в одном классе и жили в одном подъезде. Она была красива и весела,  и он ей заболел. То ли в школе, то ли в подъезде подцепил эту заразу. С тех пор и любил. И по сейчас не вылечился. А она только смеялась. Потом школа кончилась. И они разбежались: он на завод, потом в армию, а она в техникум и замуж. Там и жила. Когда он дембельнулся, у неё уже была Катя. Тогда свёрток в коляске, теперь длинная и худая пятнадцатилетняя оппозиционерка к существующим основам мироздания. Красотой она пошла не в мать, приходилось удивлять этот мир эпатажем.

Два года Гаврила ещё пожил с матерью, а потом подался в края далёкие за рублем длинным, где и мыл счастье на синей ветке: на одном конце жил, на другом работал. Самородков не попадалось, но песок нет-нет, да пересыпался из его ладошки на весы перекупщика. Один раз, на два года, он был женат, трижды под, да небольшая россыпь непродолжительных увлечений и разовых встреч - вот и вся его бездетная личная жизнь. Не сказать что много, не сказать, что мало; не сказать, что хорошо, не сказать, что плохо.

А потом умерла бабушка. От неё осталась двушка в центре. А мама вышла замуж и уехала жить к морю. От неё осталась родовая трёшка. И Гаврила вернулся к родному порогу. Жаль, что недвижимость была не столичная, тогда бы он вообще не работал, не любил он это дело, а так в мамкиной жил, бабкину сдавал, и выходил время от времени на разовые подработки, то грузчиком, за одного знакомого, то в такси, за другого, то по мелочи тут, там - и ему хватало. Больших запросов не было, не нажил как-то. По ресторанам шляться его не тянуло, пил по-тихому, дома, да и не сказать, что много. Так, для тепла в душе. Без запоев и не до соплей, но почти без выходных от этого дела. Стабильность - фундамент налаженного существования.

Но тут Тамара развелась и вернулась к родителям, то есть двумя этажами ниже. И только она с сумками, Катей и невесёлыми мыслями выбралась из такси, как он вышел из подъезда.

- Привет, - сказала Тамара. Сказать, что она не изменилась было бы преувеличением, но марку держала; роды не испортили ей фигуру, жизнь семейная и развод  не потушили блеска в её глазах. Красивая была баба, что говорить.
- Привет, - ответил он. И понял, что ничего у него к ней не изменилось. А вот она к нему переменилась. Любить она его не полюбила, это было бы выше её сил, но смотрела с симпатией. Особенно ей нравилась, мать шепнула, совокупность его квадратных метров. И в этом свете ни его живот на коротких ножках, ни лысина, не вызывали в ней отвращения.

И вдруг он понял, что не так. Что тут было не по нём. Тамара не должна была приходить, она должна была дождаться его прихода. Он мужчина, и это его право - предлагаться. А её право согласиться или отказать. Или сказать культовую женскую фразу на все времена: я не знаю. Хотя нет такой женщины, которая говорит это и не лукавит. Только она и знает, хочет она или нет «трахаться с ним, варить ему борщи, гладить ему рубашки и растить детей, похожих на него».

И это она знает точно. Сердцем, душою, телом. Но есть ещё масса разных «но», уже из области социологических размышлений о своём месте и статусе в этом мире, в которых и сам чёрт ногу сломит, а уж женщина, пусть она и дочь ему, может и шею свернуть. Всё нужно перебрать, просеять, взвесить, и всё равно ошибиться. Но как бы то ни было, предложение должно было поступать от него, и женщина, что берёт это на себя, либо проститутка, либо феминистка.

Тамара, на его взгляд, не была ни той, ни другой. Просто алкоголь шепнул ей глупость и подкинул решимости. Но начинать свои с ней отношения с подобного, он не мог. Пусть это был комплекс. Но это был его комплекс. Комплекс, принятый им, комплекс принятый за кодекс, и поэтому - ша!

Ша! - и... забыли. Отвергать, не значит отказываться. Не было этого казуса. Показалось, приснилось, навеялось. Но намёк был, намёк понял. Чём не выход? Выход. Пора на выход. Умыться, одеться - поприличней одеться, соответственно торжественности случая, в костюм, с галстуком, а то висят неприкаянные с прошлой свадьбы, зато как новенькие - купить цветы и пригласить её в кино. А там уже можно и тортик съесть, и к себе позвать, марки посмотреть. Он их с детства собирал. Имели место быть интересные экземпляры.

Так и сделал. Прямо сразу, как решил, начал собираться и  к обеду уже звонил в её дверь. Но дверь ему открыла не Тамара. И не её мама. И не Катя. Мужик открыл. В майке, с бутербродом в руке и щетиной на лице. Это как, это что?

- Простите, - сказал Гаврила, - я, кажется, ошибся адресом.

Глянул на номер квартиры, будто удостоверяясь, кивнул мужику, типа, так и есть, ошибся, и пошёл наверх.

- Кто там? - услышал он голос любимой.
- Ошиблись.

И то верно, ошибся, подумал Гаврила, доставая ключи, а быстро она нашла с кем бутылку разговорить, ничего не скажешь.
18:44
16.06.19