de omnibus dubitandum 109. 67

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТАЯ (1896-1898)

Глава 109.67. ОСЕНЬЮ МУЖ ПРИДЕТ, ПЛЕТЬ ПРИНЕСЕТ...

    Что-то глубоко-трогательное и жалостное было в ее склоненной, плачущей фигуре. Ермаков почувствовал, как громко застучало и заныло сладкой болью его сердце.

    – Напишу, напишу, голубушка! – говорил он нежно, отеческим тоном, с любовью глядя на нее.

    – Это все пустое, перемелется – мука будет... головы тебе он не снесет во всяком случае.

    – Пускай голову снесет: мне все равно! – проговорила она с отчаянием.

    – Ну, нет!

    – Я ему виновата, – заговорила она торопливо и сквозь слезы, не поднимая головы, – да он сам причинен всему, он довел... Как начал собирать все эти неподобные да письмами оттуда попрекать, да грозить... А сам-то какой был? Горе взяло меня, сердце закипело! Коль так, и пускай будет так!..

    – Все это дело поправимое, – успокоительно проговорил Ермаков, хотя в душе плохо верил своим словам.

    – Голову снесет? – продолжала она с увлечением, словно упиваясь своим отчаянием.

    – Пускай! Лучше, не будет измываться надо мной... Сердце истосковалось! Иной раз так заломит, заболит, что тошно на белый свет глядеть... Плачешь, плачешь...

    – Напрасно... Наплакаться всегда успеем! «Не горюй, не тоскуй, моя раздушечка»... Знаешь песню-то? – стараясь быть развязным, утешал ее Ермаков.

    – То песня, – с грустной улыбкой промолвила Наталья, – а тут – другая... День при дне ругают да попрекают свекор с свекровью, из дому грозят выгнать... Ишь, не покоряюсь им, дескать, дюже роскошно будто веду сама себя... А там муж письмами притешает... Хоть топись! Такая уж, видно, доля моя бесталанная!.. Вон односумки мои, подруги – им житье! гуляют себе – горя мало! «Лишь бы, – говорят, – не промахнуться, не родить, а то все поплывет под воду»... Ей-богу, зависть берет, глядя на них; а я... эх!..

    Она махнула безнадежно рукой и отвернулась. Но слезы уже смыли ее тоску, облегчили бремя. Через минуту она точно встряхнулась, качнула задорно головой и, весело блеснув глазами, заговорила:

    – Так не тужить, говоришь?

    – Не тужить, – подтвердил Ермаков, улыбаясь широко и ободрительно.
Прежняя односумка опять была перед ним с своей загадочной улыбкой, с веселым, манящим взглядом карих глаз.

    – Ну, так-так! – уже совсем весело воскликнула она и насмешливо прибавила:

    – Теперь горе по боку, буду гулять! Осенью муж придет, плеть принесет, тогда уж не до гульбы...

    Она посидела с Ермаковым еще немного, спокойно разговаривая уже не о себе, а о самых обыденных вещах. Наконец, встала и сказала, вздохнувши:

    – Ну, спасибо, односумчик мой миленький! Все-таки утешил, разговорил мало-мальски... А не быть мне на воскресе, чует мое сердце! Ну, да все равно...

    - Прощай...

    Он проводил ее глазами, пока она скрылась за углом, и задумался.

    Мысли беспокойные и смутные бродили в его голове; он не сумел бы высказать их словами... Вспомнил он почему-то свое детство, то золотое время, когда он вместе с Натальей бегал по улицам, играл в кони и... дрался; уже будучи во втором отделении приходского училища, он был поставлен на коленки за то, что навел ей углем усы и брови... Как будто все это и недавно было...
 
  Источник: Федор Крюков. Казачка. (Из станичного быта) «Русское Богатство», 1896, № 10