Б. Глава одиннадцатая. Главка 4

     – Ну ты даёшь, Рудольф, куда ты пропал? – старший следователь почувствовал, как кто-то крепко взял его за рукав и потянул вниз. – Уже минут десять как должны начать. Тебе повезло, что дирижёр задерживается.
     Рудольф рассеянно посмотрел на говорившего и не узнал его. Ему потребовалось около полуминуты, чтобы сопоставить это узкое бледное лицо с именем прокурора Меркулова. Тогда он шумно выдохнул и опустился в соседнее в кресло.
     – С тобою всё в порядке? – нагнувшись к его уху, прошептал Меркулов. – Выглядишь так, будто…будто привидение увидел.
     При этих словах Рудольф вздрогнул. Память с внезапной чёткостью осветила давешнюю сцену в коридоре. Маргарита… где она сейчас? Он начал беспокойно озираться. Она должна быть где-то здесь, в зале! Но вокруг были лишь незнакомые лица, много лиц, сосредоточенно смотревших на сцену. Конечно, напрасная надежда. Маргарита не позволит просто так себя увидеть. Сама же наверняка сейчас наблюдает за ним из какого-нибудь удобного укрытия…
     Старший следователь нервно задвигался в кресле, намереваясь встать, но ловкая рука прокурора остановила его.
     – Да куда же ты собрался? – снова горячо зашептал Меркулов. – Мне кажется, ты не в себе. Может, вызвать врача?
     Эти слова несколько отрезвили Рудольфа. Он повернулся к прокурору и пробормотал:
     – Нет, врача не надо, пожалуйста, Олег, я… мне просто надо… немного прийти в себя.
     – Ты выбрал для этого не лучший способ, – окинув его внимательным взглядом, заявил прокурор. – Если ты чувствуешь себя нормально…
     – Да-да, вполне нормально.
     – Тогда тебе лучше просто посидеть и послушать музыку. Мы ведь для этого сюда и пришли, не так ли?
     Голос Меркулова звучал спокойно, уверенно. Дурман постепенно начал рассеиваться.Рудольф сделал глубокий вдох и медленно, толчками выпустил воздух. Маргарита исчезла, растворилась в этом огромном зале. Что ж, так, конечно, и должно быть. И очень глупо пытаться её найти здесь. Он и так уже совершил немало глупостей за последнее время. Пора бы, в самом деле, взять себя в руки. Нельзя позволять себе так вот раскисать в самый ответственный момент. Ведь наверняка цель Маргариты – вывести его из равновесия. Какие бы мотивы у неё ни были… а впрочем, какое ему дело до её мотивов? Пусть её, и хватит об этом думать! Меркулов прав – они здесь, чтобы послушать музыку. Значит, так и будет.
     Рудольф обратил взор к сцене, на которой в полной готовности располагался оркестр. Глаза его остановились на миловидной строгой девушке в третьем ряду. Она держала в руках скрипку и была очень сосредоточена.Такое серьёзное правильное лицо, и очень привлекательное. Рудольф невольно залюбовался ею и сразу почувствовал себя лучше. И лишь спустя минуту понял, что смотрит на Полину.
     Это одновременно обрадовало и обескуражило его. Как же глубоко он погрузился в себя, если даже не узнал свидетельницу, которую дважды видел в своём кабинете за последнее время!  Которая – нужно называть вещи своими именами – была для него не только свидетельницей. А ведь черты лица у неё хоть и не слишком характерные, но довольно запоминающиеся. Конечно, платье многое меняет. Он ведь ещё не наблюдал Полину в её естественной среде. На сцене она выглядела по-иному, старше, отстранённее. Но так она нравилась ему даже больше. Рудольф залюбовался девушкой и почти совсем забыл о только что беспокоивших его мыслях. Всё-таки женская привлекательность – страшная сила, работает ли она на благо или во вред. 
     Однако он оставался следователем по уголовным делам, и образ Полины напомнил ему и об иной цели, с которой они пришли сюда. Рудольф покосился на прокурора и увидел, что тот тоже с интересом смотрит на сцену. Только вот наблюдал Меркуров не за скрипачкой. Поймав взгляд Рудольфа, он кивнул в сторону контрабаса.
     – Вот тот и есть наш фигурант? – спросил тихо, одними губами.
     Рудольф только чуть заметно кивнул. Теперь и он перевёл взгляд на Павла. Тот сидел как бы отдельно от остальных музыкантов, отодвинув стул на возможно большее расстояние. Голова его была опущена, он словно о чём-то глубоко задумался. Большой блестящий контрабас Павел держал одной рукой, смычок лежал у него на коленях.
     – Нельзя сказать, что он всегда начеку, – прошелестел прокурор. – Или что он особенно собран перед концертом.
     Это было верно, однако Рудольф не понял, куда клонил Меркулов.
     – Может быть, у него такая манера подготовки, – ответил он.
     – Может быть, – согласился прокурор и умолк.
     В этот момент на сцене появился среднего роста человек в дорогом пиджаке и белоснежной манишке, и гром аплодисментов с несомненностью доказал, что это и есть главное действующее лицо. Старший следователь и его приятель присоединились к овациям, в отличие от представительного господина, сидевшего перед ними, который – привычка Рудольфа замечать мелкие подробности помогла ему тут – лишь сложил ладони, зажав между ними свою трость. Хотя Рудольф видел его только со спины, этот хорошо одетый субъект ему сразу не понравился. Чутьё следователя подсказывало, что он имеет какое-то отношение к оркестру и всему мероприятию. Но дело было, конечно, не в мероприятии, просто очень уж самодовольно этот господин выглядел, даже если смотреть со спины. А Рудольф больше всего не любил в людях именно завышенное самомнение.
     Меж тем итальянский дирижёр добрался до своего постамента и, небрежно поблагодарив публику, утвердился на нём. Взял в руки смычок, развёл руки, как крылья, и концерт начался.
     Рудольфу редко приходилось бывать в филармонии, однако к классической музыке он относился с симпатией. И уже с первых нот понял, что не зря согласился прийти. Начало было мягким, как лёгкое дуновение морского бриза. Мелодия нежно касалась слуха, гладила, ласкала. Затем, когда свою партию начала пианистка, почувствовалась уже и глубина, и сила. Музыка разгонялась, брала всё более высокий темп. И в какой-то момент Рудольф ощутил себя будто приподнятым ею. У него создалось впечатление, будто он свободно парит в воздухе, не касаясь кресла. И вместе с этим всё его тело охватила приятная, тёплая истома. Мыслей больше не было. Осталось лишь обострённое, донельзя ясное ощущение своего тела, каждой его клеточки. Звуки вливались в него теперь широким, свободным потоком. Всё выше и выше поднимался он, пока не оказался под самым потолком, и оттуда смог обозреть весь зал и всех сидящих в нём. И оттуда увидел он, наконец, Маргариту, расположившуюся в глубине центральной ложи. Её было почти не видно за тяжёлым занавесом, волнами спадавшим вниз, однако от его новоприобретённого соколиного зрения ничто не могло укрыться. Он смотрел на эту страшную женщину, но она уже вовсе не казалась ему страшной. Отсюда, с высоты, в ней было не больше сверхъестественного, чем в нём самом, способном подняться к потолку. Возможно, она знает несколько больше обычных людей. Но следует ли считать это преимуществом или, напротив, проклятием? Можно ли быть счастливой, обладая теми способностями, которыми обладает она? Так или иначе, у него теперь не имелось причин опасаться Маргариты – и просто думать о ней. Пусть идёт своей дорогой, а ему с нею не по пути.
     В этот момент музыка достигла своего апогея, и звуки рояля, мощные, подобные приливным волнам, подхватили его. Всё вокруг замелькало, закружилось. Яркий свет озарил всё вокруг, и зал исчез в его пронзительных лучах. А затем с ним произошло что-то ещё более странное – он вдруг увидел свою жизнь, свою будущую жизнь в одно мгновение, как перед смертью видят жизнь прошлую. То была, впрочем, не вся жизнь, а несколько сцен, отрывков, которые прошли перед его взором одновременно, но, тем не менее, не смешались. Вот он сидит в зале суда. Слушается последнее слово обвинителя – выступает Меркулов. На скамье подсудимых выделяется своей статной фигурой и презрительным выражением лица Павел. Он не слушает речь прокурора, а смотрит прямо на него, на Рудольфа. Он знает, кто его подвёл под приговор. И почему-то Рудольфу очень неуютно от этого взгляда, он прячет глаза, старается не смотреть в ту сторону. Другая картина – он в кабинете своего начальника, главы уголовного розыска. Начальник говорит похвальные слова, благодарит его за отлично проделанную работу. А Рудольф чувствует, что его обманули, что сам он обманулся в своих ожиданиях, и даже блестящее раскрытое дело националистов не позволит ему занять должность, к которой он стремился. Однако Рудольф вовсе не разочарован, даже наоборот, он радуется этому обману. И следующая сцена – они с Полиной в одной комнате, шторы задёрнуты, стоит полумрак. Полина сидит в кресле и плачет, а он, стоя перед ней на коленях, говорит ей слова утешения. В чём причина её слёз, что её так расстроило? Нельзя сказать, образ исчез слишком быстро. И ещё какая-то картинка промелькнула перед ним, уже настолько стремительно, что ничего нельзя было разобрать. А затем музыка внезапно кончилась, и Рудольф вновь обнаружил себя сидящим в кресле, рядом с прокурором Меркуловым, в то время как зал заходился в неистовых аплодисментах, знаменитый же итальянский маэстро манерно раскланивался и легкомысленно посылал во все стороны воздушные поцелуи.