Две любви

Переулок Каркашадзе, выводящий к ресторану «Фиш-кафе», назывался раньше Кирпичный. А самого «Фиш-кафе» во время оно, о котором речь, и в проекте еще не значилось. На месте этом стояла одиноко маленькая лавочка — предшественница тех, что сегодня вытянулись вдоль склона между пляжами "Отрада" и "Дельфин" напротив пляжа «Собачка». Несколько скамеечек, уютно расположенных вдоль маленькой аллейки без названия между «Фиш-кафе» и ступенчатым спуском к собачьему пляжу, редко бывают тотально заняты. Внизу за зеленью одесских склонов синева Одесской бухты, плавно переходящая синеву черноморского неба. Солнце, море, тень, тишина. Лепота. Может, именно потому это место для меня столь привлекательно. Хотя, есть еще один резон, приводящий меня сюда вновь и вновь.

Переходя на четвертый курс института, в летнюю сессию я умудрился схватить три банана, что по вузовским правилам, и не только в Одесском политехе, однозначно должно было привести к отчислению. Как такое случилось, об этом не сейчас, поскольку это совсем другая история.

Слава Богу, мне хватило ума сразу сообщить о залете отцу. Папа тут же приехал в Одессу. Он, вообще-то, редко приезжал. На моей памяти всего два случая. Во-первых, минимум раз в две недели я сам ездил к родителям (благо тогда еще регулярно по три раза в день между нашими городами бегал дизель); во-вторых, у главного инженера-мелиоратора НИИ виноградарства и виноделия свободного времени не так уж и много. Тем паче, что «вьюноша» я был достаточно самостоятельный, хоть и столь же достаточно разгильдяски-дурбалайский (это возрастное, это лечится). Т.е. особого контроля и пригляда за мной не требовалось. Надо сказать, что я занимался не так чтобы плохо, но и не напрягался особо. От сессии до сессии живут студенты весело!  И вдруг — гром среди ясного неба — завал! Папа приехал меня спасать.

Первое, что он сделал, объяснил в простых идиоматических выражениях, которыми боцман сухогруза характеризует особо «одаренных» матросов, кто я такой и на что гожусь. Потом повел меня как провинившегося щенка к дяде Пете домой на Французский (в то время Пролетарский) бульвар. Дядя Петя — папин однокурсник и друг, тогда он заведовал кафедрой в Одесском гидромете. Кратко обрисовав ситуацию, папа, как достойный сын плотника-краснодеревщика, продолжил снимать с меня, недостойного внука плотника-краснодеревщика, стружку, надеясь получить из этого чурбана хотя бы Буратино, если выстрогать Пиноккио — не судьба. Дядя Петя молча курил, внимательно наблюдая за моей реакцией. Я смотрел, как он регулярно стряхивает пепел, время от времени приводя специальным рычагом во вращение чудо-пепельницу, в результате чего тот пропадал где-то в ее ненасытном чреве.

— Ладно, Костя! Расслабился мальчик, на свободу вырвался, девочки, гитара, портвейн. Ты сам был таким, забыл, что ли? — И, обращаясь уже ко мне. — Ты учиться-то хочешь? Может, мы тебя зря тащим за уши, двоечник?

Я ждал этого момента, потому убежденно заверил, что не просто хочу, очень хочу, и что вся эта история с завалом сессии — случайность и ошибка. Оправдаться мне не дали, отправили на улицу дожидаться папу. Дядя Петя сказал на прощание, что варианты есть всегда, и не все еще потеряно, чтобы я не жег адреналин. Он был очень спокоен. Мне тоже стало как-то спокойнее, хотя до того мозг сверлила безнадега. Через примерно полчасика вышел и папа. С дядьпетиным спокойствием, обронив «разберемся», попросил пройтись на море.

Я почему-то подумал, что нам на пляж. Поскольку от дяди Пети, дом которого находится между пр. Гагарина и ул. Гамарника (ныне Семинарская), самый кратчайший путь к морю по Кирпичному переулку, мы неспешно, но уверенно туда и направились. Я пытался объяснить папе, почему оказался в такой ж…, но, кажется, он меня не очень-то слушал. Какая разница! Вопрос не в том, как попасть в задницу, вопрос в том, как оттуда выбраться. А оправдания все одинаковы. Потому как они о прошлом, о том, как ты залез в… , а не о том, как собираешься выбираться. Прошлое уже не изменить, потому и оправдываться не имеет особого смысла.

Надо сказать, что переулок Каркашадзе и Кирпичный переулок совсем не одно и то же. Особенно по правую руку, если идти к морю. Сегодня — это суперсовременный жилой комплекс, а тогда… честно говоря, я и не помню, как он тогда выглядел. Наверное, дачи, частный сектор, одноэтажность. Не помню.

Мы дошли до той самой скамейки, чье место сейчас так беспардонно оккупировало «Фищ-кафе», и я уже начал спускается по склонам, но папа меня остановил: «Давай посидим!» Сначала молчали, потом я предложил пойти-таки на пляж. Папа сказал, что спина побаливает (у него радикулит чуть ли не с 19-тилетнего возраста). «Просто полежишь на песке, погреешься на солнышке»,-  но он не слушал меня. Смотрел и смотрел на Черное Море. Вся бухта оттуда как на ладони. А он смотрел и молчал, о чем-то своем думая. О чем?

Много позже я стал понимать. Будучи уже морским, военно-морским, работником пучин и необъятной водной шири. И это только через год Юрий Антонов написал, что «Две любви к Земле и Морю моряку даны с рожденья, он без них прожить не итожит, счастлив ими он и горд. Две любви к Земле и Морю в нем живут неразделимо…»  А тогда я был сухопутным, учащимся на гидроакустика студентом на грани вылета из института, в представлениях которого море — это вечное лето и зона отдыха, на которое смотрят с берега. А земля (берег) — зона, где учатся, работают, зарабатывают, где все и происходит, где жизнь.

Для моряка все иначе. Море — зона работы, место где как раз все и происходит, идет жизнь. Разница между морскими и сухопутными в том, как они смотрят на берег. Моряк на берег смотрит с моря, сухопутный на берег смотрит с берега. Думаю, папа смотрел на море как моряк, через призму памяти, т.е. не с берега, а с моря. Он был во всех странах, имеющих выход в море. Воевал, Освобождал Одессу. Работал в торговом флоте.Три раза тонул. Потому и не захотел спускаться на пляж: не хотел в Одессе чувствовать себя сухопутным.

Каждый раз, когда сижу на скамейке в небольшой безымянной аллейке рядом с переулком Кашкарадзе, мысленно нет-нет, да и возвращаюсь в Кирпичный переулок, на небольшую лавочку, место которой занимает ресторан «Фиш-кафе». Папа молчит и смотри на Черное Море. Я всегда мечтал стать моряком. Здоровье не позволило. Константин Иванович придумал, как мне стать флотским, не будучи моряком. Когда я завалил сессию, он винил себя, что не помог до конца осуществить мою мечту. Но с дядей Петей они все же не дали мне пойти ко дну. Вытолкнули на поверхность, «…чтоб в волю я мог надышаться…»

Прав, наверное, Антонов: «...две любви к Земле и Морю в нем живут неразделимо»,- но у моряка это, как говорят в Одессе, две совершенно другие любви.