Жены Насреддина

Время было веселое.
По Ферганской долине дул ветер и сбрасывал паранджу с прекрасных лиц самых первых, самых смелых на свете, узбечек и таджичек.

Из Москвы в Ташкент прибыл "поезд Ленина".
Он привез профессоров Московского университета для помощи братьям и сестрам в важном деле налаживания  Народного Образования.

Ленин попросил, — и они приехали, святые эти и грешные русские интеллигенты!  НЕ побоялись ни басмачей, ни холеры, ни тифа!

Из Московской консерватории прибыли первоклассные музыканты. За короткое время в  кружки по изучению гармонии в Советской Азии записалось до трехсот тысяч человек! Такой сильной, всепобеждающей была тяга людей к знаниям!

Средняя Азия пробуждалась!
Да! Это было веселое время!
Даже женщины пробудились от векового сна!

Собрались однажды по воле Аллаха жены и подруги Ходжи Насреддина все вместе на важное совещание.

Первой взяла  слово гордая НазимА:
«Сестры, до каких пор мы будем позволять  Насреддину безнаказанно обманывать нас?»
«Ой-ой! И правда! Сколько же этот человек причинил нам зла!» — поддержала Назиму полненькая ФатимА. — «Приходил, уходил, обещал заплатить моим родителям калым, но, как всегда, наврал с три короба и только опозорил меня перед соседями».

«Не продолжай, сестра, конец известен: еще никто и никогда не получил от Насреддина ни одной таньга, ни единого сомони, ни гроша, ни цента!» — заметила тихая ФаридА.

«Да, он виноват перед нами: не обеспечивал, изменял налево и направо, волочился за каждыми еще не близко знакомыми шальварами. Знаете, что, сестры, давайте судить его!» — предложила мудрая МухбирА.

«Какой смысл?» — возразила юная ЗейнАб. — «Неужели вы думаете, что ему станет стыдно, и он исправится?»

«Нет, никакие полумеры и упреки не помогут нам справиться с  шайтаном! Если уж судить его, то судить по-настоящему! К расстрелу через повешение за ногу!» — выпалила пылкая ГульсарА, похожая на норовистую вороную лошадку.

Женщины знают все. Больше и точнее, чем Госстат и Уголовный розыск вместе взятые! Поэтому им оказалось нетрудно найти преступника. Его вырвали из объятий очередной вечной любви и доставили на базарную площадь.

Дрожащий, бледный, но твердый сознанием своей правоты — стоял Насреддин, как скала, среди бурного океана разгневанных женщин.

Первой свидетельницей обвинения выступила первая жена, седая СаламАт:
«Что ты держишься за живот, несчастный? Опять объелся пловом?… Сколько раз я говорила тебе: не переедай! Не мешай жирное с ягодой тутовника!»

У Насреддина в груди затеплился огонек упования  на то, что все еще обойдется. Там, где слышен разговор, там говорит  и надежда!
«Простите меня,  гурии  и пери, я так люблю поесть, а вы все так вкусно готовите, что удержаться просто невозможно!» — подхалимски пропел Насреддин.

«Не подлизывайся! Не поможет!» — оборвала его суровая Саламат.

«Говори свое последнее слово, не тяни время! А то мы сейчас проголосуем за то, чтобы вообще тебя никогда не кормить!» — заторопилась куда-то воинственная Гульсара, похожая на яркий желтый цветок.

«Тогда уж — лучше убейте сразу!
Но у меня еще есть последнее желание:  я в туалет хочу!» — быстро проговорил Насреддин, словно пытаясь зацепиться на краю крутого обрыва за соломинку последнего естественного и, в общем, понятного желания.

«Это действительно твое последнее слово? Не придуривайся! Терпи, как мы терпели тебя!» — сказала, как отрезала, Гульсара.

«Давайте все же сохраним ему жизнь, подруги! Он, конечно, ужасен, но неужели вы думаете, что другие лучше?» — заступилась за беднягу нежная МинавАр, предпоследняя подруга Насреддина, похожая на горную лань, с длинными ресницами вокруг  влажных глаз (как  все лани, она совсем не умела сердиться!).

«Другие, конечно, ничуть не лучше, но, наказав Насреддина, мы преподнесем хороший урок всем остальным!» — заметила мудрая Мухбира, умевшая заботиться об Общем Деле.

«Накажем тогда Насреддина построже, так, чтобы другим неповадно было!» —  решили женщины.

Решили и задумались! Весь вопрос в том, как наказать… Очень сурово или чуть-чуть помягче? Насреддин, хотя и махровый эгоист, и прохиндей, каких мало, но все-таки бывший муж, а значит, человек не чужой!

«Дайте же мне сказать последнее слово!» — взмолился несчастный Насреддин.

«Ты его уже сказал!» — заявила, как обрезала,  Гульсара.

«Но я еще не закончил. Вы же не дали мне договорить!»

«Говори!» — разрешили женщины.

И Насреддин произнес перед ними самую тонкую и глубокую из звучавших на восточном базаре, самую на свете прочувствованную речь, изобличавшую в нем тонкого психолога и незаурядного подхалима:

«Дорогие мои бывшие жены, будущие вдовы, любовницы и подруги!

Не было и не будет на свете суда, более справедливого, чем ваш. Я полностью признаю свою вину перед вами. Я был порочен, и в этом вы правы, но именно вы виноваты в моей порочности. Есть у меня одно смягчающее обстоятельство, которое ваш  праведный суд не может не принять во внимание!»

«Какое же?» — спросили женщины. Им не хотелось казаться несправедливыми!

«Ваша красота!
Она — мое оправдание!
Не далее как вчера вечером шел я, глубоко задумавшись, в двух шагах от этой площади.
Было безлюдно и тихо, только в небе мерцали горячие узбекские звезды, да где-то в темноте журчала вода в притаившемся у края дороги арыке. Я долго и пристально смотрел на звезды, на все сразу и на каждую в отдельности и, вдруг, верьте мне, о, драгоценные, вспомнил я вдруг всех вас. Вспомнил, словно в последний свой час! Всех вас, всех-всех, кого любил, с кем был знаком, с кем был и не был близок. Ваши имена,  любимые мои, ярко вспыхивали в моем сознании, горели, как свечи, сияли, как светлячки лунной ночью!

И я шепотом  повторял ваши имена, как помешанный, как завороженный, как безумный Меджнун, не умеющий остановить песню посреди утонувшей в звездном свете пустыни!

Имена, Имена, Имена!
Ласковые, звучные, ваши бессмертные имена, такие же сладкие и благоуханные, как само наслаждение!

Твое имя, Фарида, любимая, пришло мне в голову первым! Я помню твой запах, запах чистоты, запах хорошей правильной жизни! Мне, грешнику, так не хватало ее, хотя, призываю Аллаха в свидетели, только к ней,  к такой жизни, к покою размеренного семейного супружеского счастью только и стремился я, грешник, на всем протяжении моего долгого жизненного пути!

Я шептал и твое имя, мудрая любовь  моя, прекрасная Мухбира, и вспоминал, вспоминал, вспоминал твои глаза летящей птицы, твои мысли, яркие и связные, как туркменский ковер, искренние и верные, как вся твоя основа и суть!

Тебя, Зейнаб, ласкал я в мыслях моих, твою родинку на плече, твою жилку, синюю змейку на тонкой руке целовал без конца, пока не померкли на небе горячие звезды Востока! Помню ее, эту жилку, и никогда не забуду!
Даже когда умру, — забыть ее не смогу!

Как не забуду пока жив, тебя, дорогая Кистаман, твою кожу, душистую, как персик, твой обжигающий взгляд, твое чудесное старинное имя!

О, мои женщины! О, любимые мои! Ни легкомысленный шайтан, ни демон забвения, ни див супружеских измен не заставит меня изменить вам, забыть вас, предать нашу любовь!

Как мне забыть тебя, милая МинавАр, дитя Света, как забыть тот вечер, когда ты порывисто и доверчиво, как ребенок, испугавшийся бури, прижалась ко мне в первый раз?
Я плачу! Сам рыдаю о себе от умиления, и тут же смеюсь о себе, как дитя!

Как забыть мне твои ласки, многоопытная Фатима, да продлит Аллах твои дни,  как забыть тебя, волшебницу, пережившую трех мужей, мир их праху в садах наслаждений Аллаха, но сохранившую свежесть чувств и огонь нетронутой временем страсти!

И понял я тогда, что мне легче умереть, чем отказаться от моей судьбы многоженца, развратника и обманщика!
Что мне легче вынести все гонения тупой бесчувственной толпы, суды всех базаров, осуждение всех хабаров, всей злой людской молвы, всех мулов и ишаков, всех поборников нравственности, большого сбора лютой своры сторонников выхолащивания последних настоящих мужчин — таких, как я! Немного осталось нас в этом подлунном и подсолнечном мире!

О, Женщины!

Слава Всевышнему,  подарившему Земле совершеннейшие творения, которые всегда правы, спорить с которыми осмеливается лишь последний негодяй и безумец, да и то от горького отчаяния, зная заранее, что дни его сочтены!!!

Да! Вы тысячу раз правы, и пусть поразит небесный огонь того нечестивца, который вздумает перечить Женщине, которая, по воле Аллаха, всегда права…

Каюсь я и в том, что плохо обеспечивал вас, мало зарабатывал и много тратил, признаюсь в этом со слезами на глазах, признаюсь и краснею до самых корней волос (хотя и не видна краска на моей опаленной солнцем коже!).

Я понимаю ваше справедливое негодование! Я согласен с любым вашим решением. И все же, рассудите, о, Женщины, так ли сильно я виноват, как кажется вам сейчас, как нашептывает вам обида?

Вам досадно, что я плохо обеспечивал вас?
Но вы же знаете, что я честно работал с утра до вечера, рассказывая в духанах и чайханах, на базарах и караванных путях свои смешные истории!
Я веселил людей, бичуя и высмеивая богатое, сильное и наглое зло. Разве я виноват в том, что за эти рассказы мне кидали не золото, а медные гроши?

Я хотел, чтобы после моей смерти, которая так приблизилась из-за вашего праведного гнева, о, Женщины моей судьбы, о, Матери моих детей, я хотел и хочу, чтобы мир стал хоть чуточку светлее и чище! Но, такова, видно,  воля Аллаха, что люди дают слишком мало денег за правду, предпочитая расплачиваться пинками и побоями, вот почему вся спина моя в шрамах, а я всю жизнь перебиваюсь с хлеба на воду, да и той, ой-ой, как не хватает в наших любимых солнцем жарких и засушливых краях!

Да, я понимаю, вы разочарованы, раздражены, накопилась усталость; каждая из вас хочет мужа только для себя, каждая тревожится за будущее своих детей. Но станьте выше себялюбия, хорошие мои! Вы же не можете сделать так, чтобы солнце светило только вам, а нечастый  наш гость, дождь,  поливал лишь ваш огород?!

Так знайте же, что я и есть такое же солнце, круглоликое, жаркое, смешливое; я и есть та же вода, тот самый благодатный дождь, что, проливаясь на всех без разбору, оплодотворяет землю и  дает начало новой жизни!..

А теперь казните меня, любимые мои!  Я заслужил самую суровую кару и приму ее от вас покорно и с благодарностью! Целую ваши прекрасные руки! С благоговением принимаю все, что суждено мне принять!»

Женщины молчали, опустив головы.
Юная Зейнаб плакала.
На ее смуглых щеках сверкали серебряные бусинки слез.

Первой заговорила Гульсара, тряхнув черной, как смоль, гривой.
«Подруги, давайте все-таки не будем его убивать. Лучше вырвем у него то, чем он так гордится, чтобы не смел больше изменять нам!»

Мудрая Мухбира возразила неукротимой воительнице:
«Эх, ты, амазонка!… Скажи, а зачем он вообще тогда будет нужен? Какая от него будет польза для общества?!!  Он станет бесполезен, как высохший колодец, а пить и есть будет еще больше!
Нет, жизнь должна продолжаться, подруги! И Насреддин  может еще ой как нам пригодиться!»

…В те годы в Средней Азии, как и во всей нашей Стране,  создавали коллективные хозяйства.
И женщины решили объединиться в колхоз, а Ходжу Насреддина передать в артель как обобществленное средство производства, находящееся в общественном пользовании всех освобожденных тружениц Востока.

Колхоз, по предложению Зейнаб, назвали «Красный пахарь».
Об этом замечательном названии Зейнаб узнала из письма работниц одной из текстильных фабрик Ивановской области, получавшей из Узбекистана чудесный узбекский  хлопок. 
Зейнаб уже несколько месяцев переписывалась с русскими подругами, которые обещали научить ее работать на ткацком станке…
…Жизнь шла вперед, как умела…