11 Брикстон

        Реакция средств массовой информации на необычную погоду столь же ритуализирована и предсказуема, как и стадии беды. Сначала приходит отрицание: “Не могу поверить, что так много снега”. Потом гнев: “Почему я не могу вести машину, почему поезда не ходят?” Затем обвинение: “Почему местные власти не посыпали песком  дороги, где снегоочистители, и почему канадцы могут справиться с этим, а мы нет?” Эта последняя стадия продолжается дольше всего и имеет тенденцию переходить в бурчание на фоне нытья, оживлённого редкими заголовками типа "Беженцы съели мой снегоуборщик" из Дейли Мейл, и тянется до прояснения погоды. К счастью, мы были избавлены от некоторых рецессий, поскольку власти нашли источник эпидемии кишечной палочки в киоске на рынке Уолтемстоу.

        Слегка повышенная температура и отсутствие свежего снега превратили главные дороги в реки бурой слякоти. Я овладел зимним вождением, в основном сводимое к не очень быстрой езде и сохранению как можно большей дистанции.

        На Воксхолл-Бридж движение было достаточно слабым, но я на всякий случай проехал через Овал и Брикстон-Роуд. Мы резко притормозили за Брикстоном и свернули на Вилья-роуд, которая служит северной границей Макса Роуч парка. Снег в парке оставался почти белым и был усеян наполовину растаявшими останками снеговиков. Мы остановились, и Лесли указала на дом с террасой ниже по дороге: “Вот он”.

        Это был поздне-викторианский особняк с полуподвалом, прямоугольными эркерами и узкой маленькой входной дверью. Всё предназначалось для создания иллюзии грандиозной городской жизни нового амбициозного поколения низов среднего класса. Те же самые люди, что через поколение или два устремятся в пригороды.
 
        Стрелка на завившемся от сырости куске карты указывала на железную лестницу, ведущую в полуподвал, служивший раньше входом для торговцев. Занавески на окнах были задёрнуты, и, остановившись прислушаться, мы ничего не услышали из дома.
        Я позвонил в дверь.

        Мы подождали около минуты, отступив назад от капель тающего снега, а затем дверь открылась, и мы увидели белую девушку в мешковатых брюках, подтяжках и розовой помаде.
 
        – Чего вам? – спросила она.

        – Мы пришли косить траву, – выдал я пароль.

        – Да, только никаких мотоциклетных шлемов, мечей, копий, чар и, – она указала на Лесли. – Никаких масок.

        – Хочешь подождать в машине? – спросил я.

        Лесли покачала головой и сняла маску.

        – Держу пари, ты рада этому, – сказала девушка и повела нас внутрь.

        Основу составляла убогая подвальная квартира. Несмотря на современное переоборудование кухни и отделку жилых помещений, она выглядела сжатой и жалкой из-за низкого потолка и плохого освещения. По пути я заглянул в гостиную и увидел, что вся мебель аккуратно сложена у дальней стены. Мощные силовые кабели тянулись из комнат по коридору. Они были надёжно закреплены клейкой лентой и пластиковыми забойками.

        Чем ближе мы подходили к дальней двери, тем теплее становилось, так что когда девушка протянула руку за нашими пальто, мы уже наполовину освободились от них. Она отнесла их в спальню сбоку, заполненную переносными вешалками для одежды – мы даже получили отрывные лотерейные билеты в качестве квитанций.

        – Выходите через кухню, – велела девушка.

        Мы послушно открыли дальнюю дверь и вышли в прохладный необъяснимый осенний полдень. Весь открывшийся сад был заполнен каркасами строительных лесов. Они поднимались до уровня крыши. Дощатый настил был приподнят на полметра над газоном.

        Приставные лестницы  с настила поднимались к "балконам", выстроенным из стоек строительных лесов и досок. У дальней стены целое дерево было охвачено конструкцией в белом пластиковом покрытии. Золотой свет заливал всё сверху, от осветительного баллона HMI, как я узнал позже. Это объясняло кабели, змеящиеся по лесам.

        Столы на козлах были расставлены на настиле между вертикальными столбами, образуя линию временных кабинок вдоль каждой стороны сада. Я заглянул в первую справа, где продавались книги, по большей части в старинных переплётах, завёрнутые в майлар (лавсан) и разложенные на деревянных подносах.

        Я взял репринт Мерика Кейсобона восемнадцатого века "О доверчивости и неверии в вещи естественные, гражданские и божественные", очень похожий на копию, хранящуюся в "Безумии". Рядом я нашёл ещё одну знакомую книгу, экземпляр "Экзотики" Эразма Вулфа 1911 года, судя по штемпелю, взятый из Бодлианской библиотеки.

        Я пролистал книгу и запомнил библиотечный номер, чтобы позже передать его профессору Постмартину. Положив книгу на место, я улыбнулся продавцу – молодому рыжеволосому человеку  в твидовом костюме, выглядевшем вдвое старше хозяина. Его бледно-голубые глаза нервно моргнули – на мой вопрос, есть ли у него экземпляр "Принципов".

        – Извините, – сказал он. – Я слышал о нём, но никогда не видел его копии.

        Не удержавшись, я подмигнул ему: “Очень жаль”, – и отвернулся. Он лгал и счёл меня с Лесли планктоном. “Найтингейл прав, – шепнул я Лесли. – Это назарет.”

        Даже в наше время eBay и суперкодированных анонимных покупок через интернет, самый безопасный способ купить краденные вещи – встретиться с незнакомцем и забить стрелку. Он не знает тебя, ты не знаешь его – единственная проблема в том, где встретиться. Каждый рынок нуждается в своём месте, и в Лондоне такие незаконные места с восемнадцатого века были названы назаретами.
        Товары на продажу поступают в сумеречную экономику уличного рынка, магазина подержанных вещей или человеку в пабе. Очевидно, их несколько, и они шатаются по городу, как пьяный служащий в Бонус-день. Нужно знать кого-то, кто знает знающего, чтобы найти их. Если вещи сваливаются с грузовика, то в конечном итоге они окажутся в назарете.

        Как я понял, мы попали в назарет для вещей, слишком странных для  путешествий на грузовике.
        В следующем ларьке продавались посмертные маски, выполненные в римском стиле и отлитые из тонкого фарфора, чтобы свечи за ними оживляли их черты.

        – Кто-то знаменитый? – спросил я у вызывающе современной готки, хозяйки ларька.

        – Это Алистер Кроули, – она заглянула мне в глаза, ища интерес. – Здесь Бо Бруммель, а это Марат – его зарезали в ванной.

        Я поверил ей на слово, потому что все они казались мне одинаковыми. Тем не менее, я позволил кончикам пальцев коснуться края маски Кроули, но там не было никакого вестигия. Мошенничество даже в смерти.

        – Боже, ты только послушай, – сказала Лесли. С весёлым выражением лица она склонила голову набок.

        – Что?

        – Музыка. Они играют композицию “Selecter".

        – Что именно? – для меня это звучало как основное направление ска.

        – Это музыка моего отца, – взволнованно сказала Лесли. – Если дальше будет “Слишком сильное давление”, то значит они идут по его любимому списку.

        Следующей песней оказалась “Слишком много слишком молодых”. “А теперь “The Specials”, – задумчиво сказала Лесли. – Достаточно близко”.

        Мы проверили другие кабинки, но не нашли ничего похожего на керамические чаши для фруктов или скульптуры, хотя я заметил колоду Таро, наполненную вестигием, достаточным для содержания семейства призраков в течение года.

        – Это имеет отношение к нашему делу? – спросила Лесли.

        – Не совсем.

        – Идём дальше.

        – Куда?

        Лесли указала на импровизированные балконы над нами. Я схватил лестницу к балконам и встряхнул её. Она крепилась надёжно, я полез первым. На полпути услышал тяжёлый вздох Лесли. Остановился: “Что случилось?”

        – Ничего. Продолжай.

        В балконах, очевидно, размещался паб. Целую секцию задней стены дома сняли и заменили гидравлическими домкратами. Между ними втиснулась ореховая столешница, с которой подавали напитки три молодые женщины в чёрно-белых клетчатых платьях и стрижках под Мэри Квант.
        В другом конце сада нижние ветви дерева были задрапированы батиковой тканью и искусно сотканными коврами, образуя несколько небольших ниш, заполненных старой садовой мебелью.
        Между деревом и столешницей располагалось с полдюжины платформ разной высоты, украшенных горшками с растениями и разнокалиберными стульями. Посетителей было немного, в основном белые, непримечательно одетые. Рассмотреть их было на удивление трудно – они будто сопротивлялись моему взгляду.

        Я услышал свист – громкий, пронзительный, будто кто-то сигналил овчарке.

        – Это тебе, – сказала Лесли.

        Я проследил за её взглядом до ниши в дальнем конце сада. Женщина с серебристо-голубыми волосами махала нам рукой. Это была Эффра Темза. Высокая и вытянутая, с узким лицом, розовыми губами и раскосыми глазами. Убедившись, что мы обратили на неё внимание, она перестала махать, откинулась на спинку белого пластикового стула и улыбнулась.

        Платформы соединялись деревянными досками. Перила отсутствовали, доски тревожно гнулись, когда на них ступали. Излишне говорить, что мы не торопились.

        Рядом с Эфрой сидел большой чёрный человек с серьёзным лицом и мощным подбородком. Когда мы подошли, он вежливо встал и протянул руку. Поверх чёрной футболки, заправленной за пояс зимних камуфляжных брюк, на нём был алый сюртук с фалдами, белой лицевой стороной и золотым галуном.

        – Меня зовут Оберон. А вы, должно быть, знаменитый констебль Грант, о котором я так много слышал, – у него был чисто лондонский акцент, но глубже, медленнее, старше.

        Я пожал ему руку. И возникло оно – большое, с грубой кожей. И в нём что-то вспыхнуло. Порох, подумал я, может, сосновые иголки, крики, страх, ликование.
 
        Он переключил внимание на Лесли. “И не менее знаменитая констебль Мэй”, – сказал Оберон и неожиданно поднёс её руку к губам. Картинка не для слабонервных. Я посмотрел на Эффру, та сочувственно закатила глаза.

        Как только Оберон выпустил руку Лесли, я представил её  Эфре Темза, богине реки Эфра, рынка Брикстон и Пекхамского филиала Общества чёрных косметологов.

        – Присаживайтесь, – сказала Эффра. – Выпьем.

        Мои ноги непроизвольно шагнули к стулу, но, учитывая, что почти каждая из сестёр Темза уже испытала на мне чары, принуждение испарилось почти сразу. И я выдвинул стул для Лесли, вызвав странный её взгляд. Оберон хитро улыбнулся и отхлебнул пива. “Такая уж у неё привычка, – сказал он, не обращая внимания на резкий взгляд Эффры. – Так бывает, когда ты молод и отчаян”.

        Мы сели напротив.

        – Я покупаю этот раунд, – сказал он. – И клянусь, как воин, вы не обязаны принимать этот дар. – Он поднял руку, щёлкнул пальцами, и официантка повернулась к нам. – Но вы можете проявить себя в следующем раунде, – добавил он.

        Официантка, не глядя вниз, проскочила по дощатым мосткам к нашей платформе,  и это в белых босоножках на высоком каблуке. Оберон заказал три "Мака" и "Перье".

        – Флит говорит, что ты вдруг заинтересовался прекрасным, – сказала Эффра. – Она была очень удивлена, увидев тебя вчера вечером в галерее, сразу же позвонила мне и не могла заткнуться. – Она рассмеялась, увидев выражение моего лица. – Думаешь, юг против севера Лондона, не так ли? Что мы не разговариваем друг с другом? Она моя сестра. Я научила её читать.

        Я люблю Реки, вверх или вниз по течению, они любят болтать, и если вы разумны, то просто держите рот на замке, и в конце концов они расскажут то, что вы хотите знать.

        – И вот ты здесь, в моих краях, – добавила Эффра. – В моём имении.

        Я пожал плечами.

        – Это всё наше имение, – резко вмешалась Лесли. – Весь чёртов город.

        Что бы Эффра ни собиралась сказать, её прервали принесённые напитки – три коричневые и одна зелёная бутылки.

        – Вам понравится пиво, – сказал Оберон. – Это с мини-пивоварни в Штатах. Администрация доставляет его по ящику за раз. – Он протянул официантке пятьдесят фунтов. – Сдачи не надо. Но это чертовски дорого.

        – Так вы король фейри? – спросил я Оберона.

        Он усмехнулся. “Нет. Мой учитель считал себя человеком Просвещения и учёным, поэтому меня назвали Обероном. Так было принято в те дни, многих моих друзей называли похоже – Кассий, Брут, Фебу, прекрасная, как солнце. И Тит, конечно”.

        В восьмом классе школы я проходил Средний Путь – маршрут работорговли из Африки, и узнал имена рабов, услышав их. Я отхлебнул пива. Оно было густым, с ореховым привкусом, и пить его надлежало при комнатной температуре.

        – Где же это было? – поинтересовался я.

        – В Нью-Джерси, – ответил Оберон. – Когда я был ковбоем.

        – И когда это было?

        – Почему ты здесь? – спросила Эффра и бросила на Оберона такой взгляд, что даже он не смог его проигнорировать. Я сочувственно поморщился, и его губы дрогнули, но он не рискнул улыбнуться.

        Я хотел нажать на него, но почувствовал, как сильно Лесли сдерживается, чтобы не врезать мне по голове и не крикнуть в ухо "сосредоточься". И показал Оберону и Эфре фотографии статуэтки и чаши с фруктами. “Мы пытаемся выяснить, откуда они взялись”.

        Эффра прищурилась. “Чаша, похоже, ручной работы, но статуя – копия Флорентийской Афродиты девятнадцатого века, сделанная одним из тех гомиков-итальянцев, чьё имя ускользает от меня. Не из великих. Компетентно, но не вдохновляет. Помню полноразмерную версию в Галерее Академии. Чёрт, так и не могу вспомнить имя художника”.

        – Для чего Флит работает в художественных галереях? – спросил я.

        – У Флит это потом идёт на радио, а я просто бакалавр истории искусств, –  с некоторым сожалением сказала Эффра.

        – Не то чтобы это огорчало, поймите, – Оберон согнул руки в локтях ладонями вперёд, словно защищаясь.

        – Мама настояла на том, чтобы мы все получили степень, а история искусства казалась мне самой лёгкой, – продолжала разъяснять Эффра. – Пришлось провести год в Италии.

        – Встречались хорошие итальянские реки? – спросил я.

        – Нет, – Эффра лукаво улыбнулась. – Но на побережье юга, на каждом пляже и в каждой бухте есть дух верхом на "Веспе", с телом Адониса и голосом Роберта Де Ниро. Церковь никогда не стремилась к югу, до “носка сапога”. Не зря же Христос остановился в Эболи. – Тональность голоса Эфры поднималась и опускалась словно прибой.

        – Пошли дальше, – Лесли следила не только за мной.

        – Чаша похожа на то, что продавали Билы, – сказал Оберон. – Посуда, керамика в стиле ампир или что-то в этом роде. Предполагалось, что она небьющаяся и хороша для индийцев в Дарджилинге и самой тёмной Африки.

        – Тебе нужна Гиацинта, – сказала Эффра. – Она делает фигурки.

        – А где мы найдём Гиацинту?

        Гиацинта, как выяснилось, была девушкой-готом, заправлявшей кабинкой  посмертных масок. Было заметно, что отношение к нам изменилось, пока мы пили пиво наверху. Теперь владельцы лавок определённо связывали нас со Старым Биллом, как здесь звали копов. И клиенты, которых стало намного больше, очевидно, тоже это узнали.

        Не то, чтобы кто-то был угрюмым и грубым, просто мы двигались в маленьком пузыре тишины. Все спешно умолкали, когда мы проходили мимо. К слову об  угрюмых и грубых – когда люди заняты оскорблениями, они часто забывают следить за тем, что говорят, поэтому я и Лесли вытащили наши удостоверения, прежде чем спросить Гиацинту о статуэтке.

        – Вы сюда не ходите, – сказала она.

        – Дайте ваш официальный адрес. Навестим вас там.

        – Или, – добавила Лесли. – Вы могли бы приехать в участок и дать показания.

        – Вы меня не заставите.

        – Не сможем? – спросил я Лесли.
 
        – Торговля без лицензии, – начала та. – Криминальное нарушение прав владения, скупка краденого, нанесение густой чёрной туши на застроенную территорию.

        Гиацинта открыла рот, но Лесли наклонилась вперёд так, что её нос оказался в сантиметре от носа хозяйки. “Скажи что-нибудь о моём лице, – попросила Лесли. – Давай, не бойся”.

        Кодекс полицейского – всегда поддержать напарника на публике, даже когда она явно сошла с ума, что впрочем, не обязательно значит глупить.

        – Послушай, Гиацинта, – сказал я своим особым проникновенным голосом. – Парень, купивший статуэтку, убит, и нам просто интересно, есть ли между ними связь. Между парнем и статуэткой. Понимаешь? Нас больше ничего не интересует, клянусь. Просто скажи, и мы уйдём.

        Из Гиацинты словно выпустили воздух. “Я получила их от Кевина”, – прошептала она.

        – Что за Кевин?  – спросила Лесли, но я уже начал писать заглавную "Н" в блокноте, когда Гиацинта подтвердила это.

        – Кевин Нолан. Идиот.

        – Откуда они у него?

        – Никто никогда не говорит, откуда берёт товар. И если говорят, то лгут.

        – Так что сказал Кевин? – спросил я.

        – Он получил их из Мордора.

        – Морден? – удивилась Лесли. – Или в Мертоне?

        – Нет, – ответил я. – Мордор там “где тени лежат" – во "Властелине колец".

        – Это место с вулканом?

        – Да, – произнесли я и Гиацинта одновременно.

        – Значит, не источник товара, – разочаровалась Лесли.

        Я чуть не заорал, почувствовав, что сработала ловушка демона.
        Ощущение шокирующее, будто мачете вонзилось в бок туши, или вместе с яблоком укусил червяка, а ещё – как при виде первого трупа.

        В последний раз я чувствовал что-то подобное в распадающемся великолепии стрип-клуба доктора Моро. Сигнал был таким сильным, что я смог повернуть голову в направлении источника. Как и две трети обитателей назарета, включая Гиацинту. Возникло неприятное чувство, что все мы смотрели через реку в сторону города и Башни Шекспира. Где Найтингейл брал интервью у Вудвилл-Джентла.

        “Ловушка для демонов, – услышал я чей-то шепот. – Ловушка для демонов, – испуганно повторяли  в разных местах сада”.
        А потом все повернулись и выжидающе посмотрели на нас с Лесли.

        Лесли оглянулась, скривив губы, насколько позволяли раны. “Ооо, теперь-то вам понадобилась полиция”.