Война глазами ребенка

Предисловие переводчика (ГГ).  В сентябре 1938 года Судетская область Чехословакии была занята немецкими войсками. Большинство членов правительства страны, в том числе, президент Эдвард Бенеш, ушли в отставку. Ян Масарик также оставил свой пост, но при этом остался в Лондоне. В марте 1939 года оставшаяся часть Чехословакии была разделена между нацистской Германией (Протекторат Богемии и Моравии), Венгрией (Подкарпатская Русь), Польшей (Тешинская область) и Словацкой республикой.
В 1940 году в Великобритании было сформировано чехословацкое правительство в изгнании, в котором Масарик был назначен министром иностранных дел. Война с нацисткой Германией длилась шесть лет, вплоть до освобождения Чехословакии Советской Армией.
   
   Вспоминаю свой день рождения. Шесть лет. Праздновали? Наоборот. Только злость, грусть, безнадежность. Утро холодное и хмурое. Дождь со снегом бьет по лицу. Стоим со старшим братом Карлом перед магазином Мусиловского на верхнем углу Горимирки.  Внизу вверх по улице и далее к улице Собесской на небольших грузовиках и мотоциклах с прицепом тянется серо-зеленое войско. Вид воинов мне не нравится.  Карл стоит за мной, я опираюсь на него, брат громко ругается. Я вижу что-то ужасное, знаю, что такое не должно происходить, хотя многое не понимаю. Снегопад усиливается, падает на мокрую мостовую, тает и слегка перечеркивает мрачное изображение воинствующего недружественного войска. Под шум моторов Карл, полный ненависти, что ему не присуще, отвечает на мои волнующие вопросы: «Немцы нас оккупировали. Война началась».

   Я знаю злое слово война. Часто его слышу, хотя взрослые стараются при мне молчать. Война была повсюду, невозможно было не думать о ней и о немецкой власти. Компостировали мозги неустанно.               

   Знаю, что означает слово война: никогда не будет светить солнышко, жизнь будет мрачной и холодной. Мне хочется плакать, но сдерживаю слезы перед братом. Война продолжалась шесть лет. Это большой срок. В жизни маленького ребенка означает много. И будущее неизвестно, а ребенок надеется, что жизнь его будет иной. Не будет голода, не будет нужды, не будет страха, не будет врагов и жгучей ненависти к шумно орущим на улицах, беззаботным и веселым немцам, которых видим и слышим.  В магазинах лезут без очереди, имеют свои отделы и не чувствуют такой беды, как мы. Не будет войны и не будет немцев. Люди перестанут бояться друг друга, будут слушать радио, к которому привыкли, и уже не будет выставлена предупреждающая табличка у радио, что прослушивание запрещенного сообщения карается смертью. Из городских плакатов и сообщений исчезнут грозные новости о последних уничтоженных. И больше мы не увидим притихших и грустных евреев, отмеченных желтой шестиконечной звездой на груди, боязливо уступающих дорогу даже маленькому мальчику. Не будет бомбардировок, не будут затемненные окна и городские фонари. Машины и трамваи перестанут казаться во тьме блуждающими огоньками, едва светящимися затемненными голубыми рефлекторами. Весь существующий в мире свет полностью зажжется и будет светить всю ночь.  Прекратятся марши черно-белых кобелей с кинжалами и грохочущими барабанами, когда любой из этих рядов может выбежать и дать пощечину взрослому мужчине на тротуаре, который не слишком вежливо отнесся к красному знамени с черной свастикой.
       
  Нужно отметить, что исчезла безработица, потому что для Великой германской империи и ее победоносной компании на всех фронтах Европы следовало усердно трудиться.  Но беда становилась намного страшнее, чем безработица. Мама кратко высказала свою мысль: если перед войной всего было достаточно, но не было денег, теперь папа кое-какие деньги зарабатывает, а купить ничего невозможно, и только заменители. Сахарин вместо сахара, искусственный мед вместо пчелиного, свекла вместо других овощей и фруктов, гнусный мармелад вместо повидла и джема, сомнительный жир вместо сала, черный клеклый хлеб неизвестного происхождения, молоко-обрат голубоватого цвета, плащ-пыльник – лакированная бумага вместо кожи и деревянные клоги вместо обуви.    

   Тучное мясо, сало, рис, мак и много чего другого невозможно было достать. Иногда кое- что покупали по карточкам. В колбасе обнаруживались опилки, и, как судил папа, мясом даже не пахло. Я мог бы бесконечно вспоминать об отсутствии многих продуктов и о различных заменителях. Мама проявляла особое усердие, чтобы нас накормить. Папа, который страдал больше всех, к еде был непритязателен. Съедал все, что мама могла предложить. Он никогда и ничего из еды не высмеивал и не осуждал, как иногда мы, дети. Наоборот, за каждое мамино «чудо» хвалил и благодарил, даже за самую водянистую похлебку, в которую крошил кусочки отвратительного хлеба, приговаривая, что ложка стоит.

   Я частенько с улицы прибегал голодным, и мама давала мне бутерброд -  хлеб, намазанный ненавистным маргарином, ничего другого в доме не было. Если я досадовал, добавляла отвратительный мармелад или искусственный мед. Хотя и с этими продуктами экономили, были дорогими и продавались по карточкам.  Иногда я получал сухой, посоленный хлеб, мама понимала, что для меня он не может быть вкусным, и иногда посыпала хлеб сахарином. За такое угощение я благодарил маму, но впоследствии вновь получал ненавистные бутерброды с солью, маргарином или безвкусным мармеладом.
 
   Из-за недостатка бензина водители стали использовать древесный газ. Почти каждое транспортное средство было переоборудовано на использование дров в качестве топлива. Переоборудованные автомобили, работающие на древесном газе (также еще называемые газогенераторные автомобили) приобретали дополнительные элементы конструкции, которые обычно не прибавляли элегантности во внешнем виде, забирали больше места, чем собственный груз.               
 
   Газеты, правда, я не читал. Их читал папа, и при чтении постоянно чему-то удивлялся, скептически улыбался, над чем-то возмущался. Меня это не слишком интересовало. Но сообщения по радио я прослушивал в пол-уха, потому что радио постоянно работало. Помню, например: «…немецкие военно-воздушные (морские) силы за последние двадцать четыре часа потопили столько-то брутто регистрированных тонн…» или « за последние двадцать четыре часа было уничтожено столько-то вражеских боевиков, или столько-то бомбардировщиков», или «на восточном фронте немецкая армия планомерно отступила от …» Позже, к концу войны, в школе и по радио учили,  как в случае приближения бомбардировщика спасаться при воздушных налетах: сирена в начале налета звучала  в виде синусоиды и означала острую опасность бомбардировки (этот воющий звук  позже сопровождался воющим человеческим); продолжительный сигнал при одинаковой высоте тона  означал конец тревоги. Зимой и весной сорок пятого года налеты были настолько частыми, что сирена не переставала выть вплоть до падения первых бомб, не успевала замолчать, а бомбы продолжали падать. Теперь никто сирену не слушал, каждый вел себя, опираясь на собственный опыт, или изучая небо, сотрясение земли, и вообще исходя из самочувствия. При одной большой бомбардировке Вены мы почувствовали вибрацию земли и слышали затянувшийся, зловещий гул как отдаленное землетрясение. Можно было ориентироваться по радиосообщениям, что над нашей территорией в настоящее время бомбардировщики не обнаружены, или что бомбардировщики находятся над Верхней Австрией (Oberdonau)“, (это нас не касалось) или над Нижней Австрией, (Niederdonau)“, тогда ожидалось нападение на Брно. Эти сообщения высылались сначала на немецком, а потом на чешском языках. Я на память выучил начало каждого сообщения „Achtung achtung! Wir geben die Luflagemeldung!“ Тогда мы были начеку и слушали.               

    Выживая и надеясь на нормальную жизнь, всю войну мы черпали силу из чешского заграничного радио. На коротких волнах, после захода солнца, достаточно хорошо можно было поймать Москву, Лондон или Вашингтон – Голос Америки, три моральных поддержки в условиях войны. Через несколько прослушиваний московских новостей с Москвой распрощались. Новости оттуда звучали в таком же духе, как и наши, протекторатные, только с противоположным знаком. Доносилась открытая, наивная пропаганда, верить в которую не получалось. Намного реалистичнее, но также и с прозрачной агитацией, звучали сообщения из Вашингтона. А избитые фразы и заученные интонации дикторов вызывали аллергию у слушателей. И хотя голос этих двух станций был благодатным, оттуда приходила поддержка, мы не чувствовали себя одинокими во вражеском окружении, однако семья остановилась на радио ВВС ( Би-би-си) из Лондона. Сообщения их были беспристрастными, объективными, при звучании мирного, штатского голоса без пропагандистского придыхания. Хотелось им верить на слово. С развитием последующих событий наша вера окончательно укрепилась.               

   Радиоприемник стоял в кухонном углу мраморной столешницы. Семья жила в ожидании вечерних новостей. Папа, но чаще Карл, Леош или Влад настраивали радио, потому что станция постоянно исчезала. Слушать на средних волнах было невозможно, а короткие волны VKV не существовали. Именно те короткие волны должны быть вырублены из каждого приемника. На приемнике висела угрожающая табличка с кратким предупреждением: «Прослушивание передач иностранных радиостанций влечет за собой наказание вплоть до смертной казни».  Но Карл умел устроить так, что мы не имели короткие волны и вместе с тем имели, и могли слушать Лондон.  Понятно, это было очень опасно, мама постоянно молилась, чтобы Господь Бог хранил нас от всего злого.
   Отдельные станции, кроме ужасного запрета, нарушались скрипом и всевозможными помехами. Бывало, вечерами приходилось даже отказаться от прослушивания сообщений. Иногда, в зависимости от погоды, среди помех удавалось маневрировать руками по шкале радио, чтобы его настроить и успеть прослушать новое сообщение. Особенно нетерпеливо ожидались взрослыми комментарии после кратких сообщений.
Случалось, что звук неожиданно слишком усиливался, поэтому братья старались быстро его снизить. Нельзя было допустить, чтобы звук проник сквозь стены дома, ведь могли бы снаружи и подслушивать. Тогда кто-то из нас подбегал к двери, чтобы убедиться в отсутствии опасности.

    Вся семья, включая соседей Вадуровых, любила собираться у радио, без шума и улыбок.  Все были наполнены звучащими, важными, укрепляющими словами, которые из далекой страны вливались  бальзамом  в наши души, помогая жить и надеяться. В удушении войны, и все еще чешской власти, в нашем клещевом островке протектората, окруженном с трех сторон Великой Немецкой империей, а на востоке – фашистским Словацким государством, свободные те слова звучали райской музыкой.  Обращались к нам симпатичные дикторы и комментаторы ВВС.

    А еще появлялись минуты, когда мы слышали горячие, патриотические слова некоторых политиков нашего изгнанного лондонского правительства. Сердечным образом мы всегда приветствовали появившегося у микрофона Яна Масарика. Он обладал счастливой способностью говорить легко и занимательно, нередко приправляя свою речь оригинальным юмором. Маме он нравился, потому что был «очень человечный». Мы часто смеялись над словами Масарика о том, «как у него клюв вырос» или о немцах и их планах по овладению миром.
    
   Не знаю, действительно не знаю, как бы мы в те шесть лет войны пережили без вреда для здравого смысла, если бы были отданы на милость пропаганды протектората, без той духовной поддержки извне, которая создавала определённый фон нашего существования.               

Перевод с чешского языка. Автор - Revirnik   Jaroslav Veskrna https://www.piste-povidky.cz/autorske-dilo/185720.