Татьяна Окуневская. Татьянин День

   
     Однажды ночью Морфей пришел ко мне не один. С ним была редкая гостья - муза. Я вдруг воочию увидел так называемую «шапку» программы – фирменную заставку, которой начинается любая передача любого цикла. Мой добрый друг и в то же время ярый оппонент Людмила Афицинская, недолго сомневаясь, одобрила мою идею. Отныне наш «Портрет Актрисы» открывался именно так.
     «Шапка» состояла из портретов наших знаменитых героинь. Кадры кинофильмов, фрагменты спектаклей, куски телепередач сменяли друг друга, смонтированные особенным образом на музыку… Мне всегда нравилось, как поет Валерий Меладзе. Но эта песня, казалось, была написана специально для этого случая. До сих пор слышу его проникновенный голос: «Она была актрисою, и даже за кулисами играла роль, а зрителем был я! В душе ее таинственно мирились ложь и истина актрисы непростого ремесла… Ему единственно верна хотела быть она!» В финале шапки просто необходим был живописный портрет Актрисы. Подлинный, старый…  Но где его взять?
     Как всегда, выход из сложной ситуации нашла Людмила Афицинская. Она познакомилась с одной из старейших кинодив страны и получила ее согласие на съемку. Мы пришли знакомиться. Второе, что мы увидели – на стене висел именно тот портрет, которого так не хватало в шапке. Актриса была изображена на нем в разгаре красоты, в расцвете сил – она откинулась назад, блистая жемчугами на высокой шее, выступавшей из синего бархатного платья. Но это было второе. От первого захватило дух. Первое – сама кинодива. До сих пор даже от вида ее имени, которое я сейчас напишу, меня охватывает какой-то священный трепет. Это имя – Татьяна Окуневская!
     До сих пор не понимаю, что это такое было. Наваждение? Чудо? Это совсем не те слова. Прикосновение к чему-то ускользающему, что так недолго было рядом и еще быстрее исчезло, оставив меня недоумевать и тосковать о том, чего я никогда до конца не пойму, не увижу и не узнаю?
     Капризная, умная, красивая, тонкая, сильная, властная, строгая, гостеприимная, добрая, язвительная, веселая – это все о ней. И каждый из этих эпитетов не имеет никакого смысла, если его по отдельности применить к этой величайшей женщине столетия. Ах, как же она была хороша! Тут неприменимы избитые слова про «остатки былой красоты, которые еще были видны» и т.д. Позже я посмотрел ее ранние ленты и нашел красоту Окуневской стократно усилившейся к почтенному возрасту. Она была невероятна: стройная, тонкая, надменно улыбающаяся, сознающая свою власть над людьми. Власть не столько красоты, но интеллекта. Она держала себя с неповторимым достоинством. Разговаривать с ней было мучением и блаженством. Слово «харизма» вряд ли имело отношение к лексикону актрисы, но она обладала ею как никто из встреченных прежде. Ее интонации! Она, казалось, насмехается над всем, что говорится, и тем, что еще только собирается быть сказано! Так глупо я себя не чувствовал никогда. А она, чувствуя мое смятение, тут же угощала вкуснейшими пирожками с капустой и принималась обсуждать музыку любимой группы «Битлз»! Она была абсолютно открыта и откровенна. Окуневская пребывала в том почтенном возрасте, что обсуждать с ней некоторые темы мне казалось неуместным. Но она хотела обсуждать именно их. Потому что уже не имела поводов ничего скрывать. И лгать. Впрочем, она никогда не лгала…
    
     Ее отец был царским офицером, мать дворянкой. Любимая дочь в семье, она мечтала стать архитектором. Когда Тане было семнадцать, прямо на улице ее пригласили сниматься в кино. Это  был просто случай, к Тане  подошли и спросили: «Девушка, вы хотите сниматься в кино?» Уже первые фильмы с участием Окуневской поставили ее в первый же ряд советских кинозвезд. Она никогда не могла понять, за что ее так полюбила публика. Слава пришла к Окуневской сразу. Успех был ошеломляющий. После первого же фильма актриса стала народной любимицей, ей поклонялись, ей подражали, ей признавались в любви. Шумный успех, аплодисменты, цветы, автографы – казалось, так будет продолжаться вечно! Но вскоре жизнь перестала ей улыбаться. Она не любит вспоминать трагические вехи своей жизни, и мы решили говорить с ней на вечные темы: о любви, о старости и смерти.




- Почему Вы стали актрисой? Меня интересует не как, а почему?

- От ужаса, от безнадежности. Наша семья просто уже погибала от голода. Мы жили в комнатушке крошечной в коммунальной квартире, поэтому это было избавление.

- Вы жалели когда-нибудь о том, что пошли по актерской тропе?

- Все время. С первого дня. Зачем я здесь? Какого черта я стала артисткой, не знаю. Не представляю. Ведь невозможно было при советской власти вообще о каком-то искусстве говорить. Я сыграла ученицу сельскохозяйственного техникума, потом еще что-то. Ну, такую муть я играла! Даже ни одной хорошей роли ни сыграла. Я не от старости ушла из театра и с площадки. Я не могла этих зрителей видеть. Это какой-то ужас! Где надо смеяться, они вдруг плачут. Я как сумасшедшая, не знаю, как дальше играть. И наоборот, когда, казалось бы, надо плакать, я читаю какие-то стихи, вдруг в зале хохот. Значит, либо я вообще не артистка, либо не тот уровень публики. Стихи они вообще не выносили. Я перешла на прозу. У меня дивная проза, только комедийная, чтобы смеяться. Вот вы мне и скажите, хорошо быть артисткой?

- Тогда, в довоенные времена, до великой отечественной войны…

- Я понимаю, что до первой отечественной я только родилась.

- До великой отечественной войны  таких всенародно любимых актрис, раз уж Вам не нравится слово «звезд», было пять-шесть.

- А больше и не надо.

- Какие у Вас с ними были отношения?

- Они на меня смотрели как на девчонку. Мария Бабанова, Алла Тарасова – это были большие настоящие актрисы. Чего там смотреть-то им на меня, мне было семнадцать лет.

- А как Вы на них смотрели?

- А я снизу вверх смотрела на них, молилась. И сколько буду жить, если лет до трехсот проживу, голос Бабановой забыть невозможно. Она играла Джульетту, пребывая в очень пожилом возрасте, так, как будто это девочка. Ни одна девочка так бы не сыграла.

- Татьяна Кирилловна, а что касается кинодив того времени: Тамара Макарова, Марина Ладынина. Какие у Вас были отношения?

- Ну, это же наши, советские. А те, что раньше были, еще были холодные, смешные по технике. Поэтому в кино единственно могу назвать интеллигентных, их две или три всего: Орлова… (Щурится, смеется, тянет паузу) Орлова, Орлова… Дальше очень долго надо думать.

     То, что Окуневская называет мутью, сводило зрителей с ума, а мужчин приводило в неистовство. Она получала от жизни самые неожиданные предложения. Ее одаривал корзинами черных роз югославский лидер Иосиф Броз Тито, за ней ухаживал посол Попович, на нее положил глаз Лаврентий Берия, ею был страстно увлечен генерал КГБ Абакумов, пощечина которому и  стала одним из толчков к ее аресту. Она поистине была воплощением мечты любого мужчины. И влюблялась сама...

- Татьяна Кирилловна, а  расскажите мне о Вашей первой любви.

- Это, как вам сказать… Во-первых, я вам совет дам. Одно дело в семнадцать лет влюбиться в полное ничтожество, все кажется прекрасным, потому что ты влюблен. Папа на коленях стоял, чтобы я за него замуж не выходила. А кого ж мы слушаем-то? Никого! «Хочу и все. Папа, как тебе не стыдно, как в старые времена!» Ну вот, вышла замуж, и уже все пошло-поехало.

- Татьяна Кирилловна, я так понял, что по первой любви был заключен первый брак. А Ваш второй брак – это была вторая любовь?

- Нет, нет, нет, нет. Первый был пламенный, а второй - он очень честный, что, впрочем, не касается коммунизма, про коммунизм он все врал. Он не был коммунистом. Но при этом умный, тактичный, не давил на меня, чтобы я замуж за него шла. Я замуж не хочу, и никогда не хотела. Помню папино воспитание. А он как-то так стороночкой, тихой сапой, трам-пам-пам, и я приезжаю однажды с репетиции, а у нас кроме каши ничего не было в доме, смотрю: стол накрыт, мама вся такая приодетая, стоит Борис, и все очень смущены. И мама сказала: «Ну, я тебя поздравляю, ты приняла такое решение». Я говорю: «Ах, а с чем?» И мы поженились, причем я с ним не расписана была тринадцать лет. Любовь разная бывает. И вот он как раз очень был тактичен, какой-то очень мягкий по характеру, не как первый муж, сумасшедший. Тот меня так ревновал, что на съемку приезжал и сидел - смотрел, чтобы я ни на кого не смотрела. А этот такой тактичный, и в смысле интимном он тоже был очень тонким. Ну, как раз то, что полагается семье, на мой взгляд. И не то, что я так воспитана, а потому что у меня такой характер дрянной. Боже, если бы меня кто-то когда-нибудь ударил или сказал мне: «Дрянь!» или еще хуже, после этого лечь с ним в постель? Я бы сказала: «Стреляйте в меня, это невозможно!» И женщина, которая прощает эту нелюбовь – ее уже убили. Она либо родит детей, потому что некуда деваться, либо живет с вами, и тихо начинает вас ненавидеть. И на этом все кончается.

- Сколько Вы прожили со вторым мужем?

- Тринадцать лет.

­- Вам после этого никогда больше не приходила мысль выйти замуж?

- Нет, я Вам сказала. Никогда, я освободилась и сразу начались предложения. И я сказала спокойно дочери: «Если я заговорю о замужестве, либо пиши на меня донос, в лагерь отдавай, либо вызывай карету, только не обычную, а желтую с сумасшедшими». И на этом все.

- Ведь были же даже государственные мужи и букеты черных роз. И даже это Вас не могло соблазнить?

- Тогда мне нужно выбирать, какая корзина больше, какие розы черные, какие желтые и зеленые, разве это любовь? Нет. А вот если пришла она, берегите ее, лелейте. Это такая радость, это такое счастье по сравнению со всей какой-то деловой обычной жизнью. Это взлет. Опять же, что назвать любовью, что назвать сексом? Во-первых, слово само, самого понятия нет. У нас нет интимного ничего вообще. Если бы я была мужчиной, я бы сошла с ума, потому что все эти современные женщины никакого желания вызвать не могут. Они похожи одна на другую, и потом надо же так оголиться, уже все оголено, все! А вам нужна, видимо, какая-то изюминка, какая-то женственность.

- Татьяна Кирилловна, а если эта изюминка и женственность замужем, это чудовищно разбивать чужую семью? Или это…

- Если Вы любите?

- Да.

- Никогда. Скорее ломайте, хватайте и уносите, и уводите.

- Почему Вы так в этом убеждены?

- Потому что уйдет, потому что надо беречь, потому что втроем жить ужасно.

     Это интервью снималось в очень странном месте. Мне хотелось, чтобы за спиной актрисы бурлила жизнь, проносились в темноте фары машин… Из небогатого опыта московской жизни мне было известно только одно такое место. На пересечении Садового кольца и Тверской улицы над тоннелем стоит здание. Мы долго договаривались с арендовавшим его агентством, кажется, «Интерфакс», и нас наконец впустили в пустующий вечером офис. Окуневскую устроили возле окна, и за ее спиной бурлила жизнь ночной столицы. Актриса отказалась сесть в кресло, иначе половина ночной панорамы ушла бы из кадра. Она изящно опиралась о подоконник, мы продолжали разговаривать.
     Она о многом заставила меня задуматься. Пребывая в почтенном возрасте, она ничего не забыла и не утратила привычки и желания осмысливать. Советский кинематограф не мог без нее обойтись, и все же в нем не было для нее места. Для Окуневской и не могло найтись много ролей, как, впрочем, и для Любови Орловой. Кто знает, почему порой так трудно найти свое место…  Где? Да везде: в зале, на сцене и в жизни. Почему так часто мы зависим от людей, рядом с которыми не сядем делать сами знаете что.  Некоторые штрихи биографии актрисы были уж совсем черными. Я заранее готовился к непростому разговору, Окуневская была предупреждена, что мы об этом поговорим, но от неловкости я все же не находил слов…

- Я знаю, что мужской интерес преследовал Вас, в общем, всю жизнь. И преследует.

- Да, к счастью, да.

- Не знаю, правда или неправда все эти события, описанные вами неоднократно, связанные с Берией. В чем  был секрет такого повышенного интереса его именно к Вам?

- У него спросите.

- Что произошло между вами?

- Не знаю, у него спросите. После всего моего хамства - не знаю, чего он хотел. Для меня это тайна. У него столько девочек, а я уже старая мымра тридцатилетняя была.

- ­Вам было тридцать?

- Мне было тридцать, а девочки у него с двенадцати начинались. Не знаю, это у мужчин надо спросить, почему это вы желаете, а это не желаете.

- Это событие, скажем так…

- Как?

-  Ну, написано, что он овладел Вами насильно…

- Да, изнасиловал.

- Эта история сломала Вас?

- Ужасно. И кстати отношение Горбатова (второго мужа актрисы) меня тоже сломало. И какой трус, промолчать тихо и на собрании даже не сказать ничего. Нет, это другой класс был, совершенно другие люди. Они не так мыслили. За них я ничего не могу сказать.

- Можно сказать, что когда Вас арестовали, муж Вас предал?

- Ну, это опять такой вопрос, я страшно боюсь быть несправедливой. По фактам - точно. Через несколько часов после моего ареста его вызвал министр, ну и мама рассказывала, что он приехал просто… Он был трус. У него были хорошие черты, но трусость была ужасная, особенно партийная. Только, чтобы партия не узнала. И мама говорит, что он вообще не человеком приехал домой после этого вызова. Так что, видимо, да. Предал.

     Я в те годы тоже ощущал полное одиночество – меня в одночасье покинули сразу все близкие люди. И я без денег в кармане просто так гулял по ГУМУ. Мне никогда не нравилась московская архитектура. Но здесь было как-то спокойно, мирно. К тому же, в этом магазине было самое вкусное в Москве мороженое. А больше всего мне пришелся по сердцу второй этаж. Коридоры крупнейшего универмага сверху выглядели как каналы в Венеции. А заполняла их не вода – люди. Во время съемок этой программы мне показалось, что вышеописанный образ достаточно удачен, и я предложил его на суд коллег. Они согласились. Актриса – тоже.
     Она очень хотела – нет, не быть красивой, но выглядеть достойно. Татьяна Кирилловна употребила несвойственное ей слово и попросила меня пригласить к ней визажиста. Застала врасплох! Скромный бюджет программы этого бы точно не выдержал. Да и не знал я модных визажистов, которым мог бы доверить лицо почти девяностолетней актрисы. В отчаянии я листал свой толстенный телефонный талмуд. Стал перелистывать, и вдруг увидел его фамилию.
     Тогда знаменитый ныне Стас Пьеха еще не посетил «Фабрику звезд» и с одобрения Эдиты Станиславовны только пробовал свои вокальные силы. Одновременно он был одним из ведущих стилистов известной фирмы «Велла». Мы были знакомы с тех пор, как ему минуло 14 лет. Я позвонил и попросил мне помочь. Стас согласился мгновенно. В день съемок, зная крутой нрав актрисы и заранее предупредив о нем Стаса, я специально приехал за Окуневской к моменту окончания грима. Стас попрощался и убежал, а Татьяна Кирилловна набросила халатик и, пройдя в ванную комнату, засунула голову под душ. «Все эти визажисты не для меня! Я сама все сделаю!» Актриса быстро размочила лихо завитые Пьехой-младшим тугие кудряшки и уложила их своим, привычным ей способом. Я остолбенело молчал. А Окуневская, более-менее удовлетворенная результатом, надела сапоги на высоченных каблуках и норковую шубку.
     Мы привезли Окуневскую в ГУМ и надеялись увидеть ее в привычной обстановке – магазины, наряды, меха и драгоценности… Но как же мы ошибались! «Ненавижу моду, все модные женщины похожи друг на друга». Она-то сама всегда выделялась среди прочих, даже оказавшись в тех местах, где единственной «модой» была тюремная одежда. Шесть лет допросов и побоев, подвалы Лубянки и лесоповал. Кто бы мог подумать, что кинозвезда с нашитым на одежду номером обладает железным характером? Мы гуляли среди людей и витрин бутиков, пожилая актриса легко шла на своих каблуках, хотя и опиралась на мою руку, а разговоры наши не имели к этой мишуре ни малейшего отношения.

- А что было самым страшным в лагере?

- Подлость. Трусость. Все, что в нашей жизни существует. Только тут-то мы не видим, а там-то весь ты как на ладони. И когда умираешь с голоду…   Я один раз в школе украла шапочку, меня так папа порол, что я сидеть не могла. Я садилась на кончик попы, так он своим ремнем меня выпорол. И когда умирала с голоду в лагере, я крошки не взяла чужой.

- Татьяна Кирилловна, стали Вы другим человеком после всех этих событий Вашей жизни?

- Не знаю. Со стороны только можно сказать.

- Вы сами не могли не чувствовать перемен во взглядах на жизнь, в отношениях с людьми.

- Нет, пожалуй, я приехала из заключения такой же, как и была, с неприязнью ко лжи. Когда меня спрашивают, что я больше всего ненавижу, для меня ложь – худший порок. Лгуны - это нелюди, это животные, значит, он все время чего-то в себе таит, несет чего-то там. А я люблю открытых людей, с которыми есть о чем говорить. Пожалуй, я вернулась из лагеря такой же. Может быть, даже с большей неприязнью к дурному. Стала более нетерпимой, и это то, что я изживаю сейчас в себе.

     Она прошла через все возможные при советской власти испытания. Она и в лагере не давала никому раскисать. После каторжного труда мылась ледяной водой, ее постель была безукоризненно белой, при ней никто не смел произнести матерного слова, и она никогда ни о чем не жалела. Она осталась невероятно обаятельной и женственной. И еще она показалось мне удивительно современной. Она могла бы никогда не становиться актрисой, но считает, что путь каждого из нас определен свыше. Она говорит, что могла бы избежать лагерей, но при этом из нее ничего бы не вышло. Татьяна Окуневская пишет книги, только что она снялась в двух фильмах, она обожает правнуков и действительно не боится никого и ничего. Даже смерти. Это была ее идея – третий эпизод передачи снимать на Ваганьковском. Мы, стараясь не нарушать покой тех, кто нашел здесь вечный покой, гуляем по дорожкам среди могил и беседуем…

- Насколько мне известно, на этом кладбище покоится, в общем, большая часть Вашей семьи. Могу я просить Вас рассказать?

- Интеллигентные родители, папа был военный. Его три раза арестовывали. Наконец, в тридцать седьмом году просто мгновенно взяли и через месяц расстреляли. А бабушка -  домашняя хозяйка, правда, очень интересная. И ее через несколько дней забрали и расстреляли. Почему я их в могилу сюда положила? Мне сказали, что здесь был ужасающий ров где-то в конце кладбища, там их расстреливали. Ну вот, их расстреляли, а я уже пошла под эгидой родителей… У нас же дети за все отвечают. Ну что мне вам рассказывать.

     Кто бы мог подумать, что эта женщина до мозга костей получила очень жесткое мужское воспитание от отца, которого обожала до последнего дня? Ради отца захотела оставаться Окуневской и никогда не меняла фамилию, которая только усложнила ее жизнь.

     - После первого папиного ареста меня из школы выбросили, причем папа тут же этим воспользовался, привел меня в комнату и сказал: «Вот тебя выбросили из школы, потому что ты дралась с мальчишками ранцем. А если они тебе равные, дерись кулаками». И я поверила, я перестала драться ранцем, я начала драться кулаками, но нигде меня в школу не принимали. И папе нужно было мне врать и что-то говорить, но потом, когда подросла,  я все поняла. Я - дочь врага народа. Меня не брали в институт, никуда. Тогда и взяток не брали. Я осталась без образования, папу в последний раз арестовали, бабушку расстреляли.

- Вы больше никогда не дрались ранцем? Только кулаками?

- Кулаками, если с Вами, то не буду предметы хватать.

- А когда Вы дрались в последний раз?

- Ну, сейчас элегантно - я просто надавала ему пощечин.

- Это когда?

- Совсем недавно.

  Прогуливаемся, молчим, потом продолжаем.

- Вы знаете, за что я осень не люблю? Мне кажется, что все умирает, все кончается. И Вы знаете, съемки на кладбище меня  очень угнетают. А как Вы к этому относитесь?

- Замечательно. Замечательно, что значит – все умирает? Ведь осень прекрасна, как будто все только созрело. И я люблю это все. Вот сейчас, извините, когда ко мне мудрость пришла, а мне скоро девяносто лет, да – да.

- Не может быть.

- Может, может. И ведь в каждом возрасте, также как в смене осени зимой - какая-то своя прелесть, да, и в старости тоже.

- Вы боитесь смерти?

- Нет, ну что Вы. Я боюсь немощной, отвратительной, болезненной старости. Но для этого надо не жрать много и йогой заниматься. Видите, я сама хожу, не в коляске. И отсюда мои размышления. Я не боюсь смерти, нет, нет, нет. Я наоборот, как грешница,  должна просить у Бога дать мне прекрасную смерть. Конечно, когда ты умираешь от болезни и  непохож на человека, ну какая это мечта? А вот так заснуть спокойно и проснуться с улыбкой. Так как жить-то осталось всего ничего, я дорожу каждым часом. И то, что бы я недавно еще делала, я сейчас стараюсь все отбрасывать, отбрасывать. А потом я наверно сейчас ужасно живу, с точки зрения других людей, наверное, наверное.

- А в чем бог для Вас, Татьяна Кирилловна?

- Да, насчет бога, религии. Опять же, это пришло ко мне совсем недавно. Меня, например, удивило, что все пророки и боги во всем мире появились почти в одно и то же время. И я вообще людей делю на духовную часть и нижнюю, животную, тех, кто хочет только пить и есть. Война идет: мусульмане, христиане. Ну, как мне маленькой дурочке разобраться? Трудно. Но все равно, начало было потрясающее, желание не только пить и есть, а мыслить, жить и догадываться до всего. И я догадалась, что каждый народ пришел к религии, когда в их стране появилась необходимость мыслить. И когда приходит такое понимание, я не могу смотреть, как приходят и целуют стекло грязной иконы, я не могу ставить свечки. А я волнуюсь каким-то другим образом, потому что это - безумно высокое.

- Татьяна Кирилловна, тогда чем, на Ваш взгляд, можно объяснить такой безумный интерес к религии в нашей стране в последнее время?

- Ну, потому что мы совсем отупели при коммунизме, просто напрочь. Единственное, что мы еще ели руками, а не ногами. Убивали своих детей…  Еще есть вопросы?

- Какая у Вас сейчас есть тайна?

- Ну, Вам-то я половину еще и навру. А тайна - моего несовершенства. Вот то, что я хочу внутренне для себя достичь, мыслить, понять. Тайна, должна быть в жизни обязательно тайна какая-то. Тогда не будут люди такими циничными, да много что изменилось бы. Вот эта мудрость, если Вы доживете, это прекрасно. Она к Вам придет. А сейчас с Вами чего разговаривать-то? (Смеется и хлопает меня по плечу) Щенок, щенок. Двадцать раз у Вас все переменится, многое Вы постигнете. А это сейчас и есть моя жизнь, с религией разобраться, с войнами понять, столько меня всего волнует, а Вы мне тут мешаете. Если я доживу, когда Вам станет 90…

- Я не сомневаюсь в этом ни на секунду, Татьяна Кирилловна.

- …Вы многое мне расскажете. Надоело уже, надоело трепаться. У Вас будет замечательный фильм.

Дорогу нам перебегает невесть откуда взявшаяся черная кошка.

- Вот примета!

- Ну, это же черный кот, если проходит -  плохо.

- Кто это сказал?

­- Все говорят.

­- Это дурость. Вот это истребляйте в себе, истребляйте: «Все говорят!» (Замирает и улыбается) Все уже, Вы вынули из меня все, даже душу. Довольны?

- Души? Нет, души никогда не бывает довольно.

      В финале программы нашу героиню поджидал еще один сюрприз. Я, ни дня не живший тогда без песен Аллы Пугачевой, понял, что здесь тоже  должна звучать песня в ее исполнении. Какая? Естественно, «Осенние листья»! Мы с актрисой стояли посреди осеннего сквера в районе «Динамо» неподалеку от ее дома, и по сценарию на нас должны были сыпаться желтые листья. Но к моменту съемок листья уже облетели и лежали у нас под ногами красивым осенним ковром. Что делать? Хитроумная Людмила Афицинская нашла выход и из этого положения. «Всем быстро собирать листья с земли, только сухие!» - скомандовала она. Мы ринулись сгребать охапки кленовых листьев с земли в огромные кучи. Прохожие просто столбенели от происходящего. Но нам было не до них. Директор группы Михаил Крылов с коробкой листьев в руках был торжественно водружен на одну из веток прямо над нашими головами и принялся щедро осыпать нас собранными с земли листьями. Актриса смеялась, и  это было потрясающе! А песню помните? «В саду опустевшем тропа до сих пор видна, и осень прекрасна, когда на душе весна, пусть годы летят, но светится взгляд, и листья над нами шумят!» В кадре мы, осыпаемые листьями, монтировались с фрагментами одного из первых фильмов актрисы - «Горячие денечки» 1935 года выпуска, где Окуневскую с молодым человеком просто заваливало спелыми плодами, падавшими с ветвей яблоневого сада!
      Я всегда испытываю неловкость при виде ныне здравствующей главы английского королевского дома. При всем уважении, думаю, не совсем так должна выглядеть королева. Как говорила одна из героинь Ирины Муравьевой: «Вот из меня бы генеральша получилась!» Из Окуневской получилась бы самая настоящая королева. Но…   Получилась просто великая женщина. Которая однажды дала мне одно из последних интервью в своей жизни и вскоре ушла из жизни. Мы снова приехали на Ваганьковское, но уже чтобы проститься с Татьяной Кирилловной Окуневской. И это были похороны королевы.

1999