Поворот судьбы

          иллюстрация автора

          Все вроде бы этим утром у Джерома Гвидонова складывалось неплохо — погода за окном стояла солнечная, птички чирикали радостно, в кресле напротив сидел хороший друг. Между собутыльниками на аккуратно накрытом газетой столике блестела поллитровка "Столичной" и благоухала тарелка с колбасой. Он только что принял сто двадцать пять, закусил, но настроение все равно оставалось препаршивым.

-- Ну что, братан, грустный? – подмигнул ему друг, разливая по стаканам вторые полбутылки.
-- А чему радоваться? Вчера опять хмыри эти приходили. – Валерий, как именовался Джером по паспорту, задрал майку и показал синяк величиной с ладонь. – Говорят, если через неделю не заплачу, обе ноги сломают.
-- Вот упыри! Почему обе-то сразу?! А сколько там тебе еще осталось?
-- Да, до хрена... Семидесятник с лишним...
-- Чего?! Как так получилось, брал двадцать, а получилось семьдесят?
-- Да, пес его знает. Говорят, проценты большие, да пени разные набежали. – Джером-Валерий взял со стола свою порцию, торопливо чокнулся с приятелем и ловко закинул в горло. – У-э-э-э! – Перекосился и зажевал колбасой.
-- Вот ведь кровопийцы! Ведь это форменный грабеж среди бела дня! И куда только государство смотрит? – возмутился друг, тоже выпил и закусил. 
 
          Последний источник постоянного дохода Валера потерял еще в девяностых, когда его искусного художника-оформителя, душу коллектива гастронома №8,  променяли на тупой железный принтер и хладнокровно выбросили на улицу. Почти 20 лет проработал он на этом месте, ничего другого, кроме как красиво писать плакатным пером ценники и объявления, не умел, и непременно сгинул бы в жерновах перестройки, но к счастью, мама его была тогда еще жива и, взяв под свое крыло, не дала сорокалетнему чаду пропасть.
 
           А времена между тем в стране шли переломные, все вокруг кипело, бурлило и менялось. Кто был никем в одночасье становился всем и изнывающему от безделья Валерику тоже жгуче захотелось схватить удачу за хвост и, воспользовавшись открывшимися возможностями, кем-то стать, чего-то достичь.
 
        Однако кем? Стать известным депутатом-демократом у нашего героя не получилось бы из-за заурядной внешности и косноязычия, публицистом-разоблачителем - вследствие скудности образования и еле натянутой тройки по русскому. В шоу-бизнес наглухо закрывало путь отсутствие слуха-голоса, а в криминал природная трусость и плоскостопие. Можно было бы, конечно, тупо разбогатеть и превратиться в олигарха, спекулируя чем-нибудь, но мать, обычно всегда на все согласная, тут словно взбеленилась, отняла и продала за бесценок его стартовый капитал-ваучер, а больше у него за душой ничего не имелось.
        Оставалось искусство и прежде всего изобразительное, к которому он всю жизнь тянулся и, как ему и маме казалось, имел способности. А почему нет? Основы рисования он когда-то получил, проучившись год в Архитектурном, а кое-какую практику приобрел, малюя Деда Мороза и его сообщников на стеклах витрин гастронома.
 
        И вот, живописью, как наиболее эффектной и хорошо оплачиваемой областью художественной деятельности, он и решил заняться. Подобрал для себя зычный псевдоним, накупил кистей, красок, прочего разного необходимого и приступил.
        Сначала не получалось, а потом пошло - набил руку. Картины из-под кисти стали выходить одна краше другой. Чтобы имидж его не противоречил выбранной профессии новоиспеченный Джером отрастил длинные волосы и козлиную бородку, завел фиолетовый пиджак и штаны в крупную клетку, научился курить трубку и пространно рассуждать об искусстве и своей в нем роли. Через какое-то время его заметили такие же мазилы, приняли в свою компанию, и он закрутился в угарном водовороте богемной жизни. Выставки, вернисажи, презентации, фуршеты, автопати. В оставшееся от тусовок время без устали творил, беспрерывно ища себя, новые образы и изобразительные приемы.

            В общем, в художественных кругах города Джерома Гвидонова знали, как легкого на подъем, любили за немелочность и покладистый характер, уважали за плодовитость и умение больше всех выпить. А однажды один критик областного масштаба в газетном обзоре выставки, где среди прочих экспонировались несколько работ пролетария кисти и холста, упомянул о нем и, назвав "поборником некого постсупрематического эсгибиционизма", то ли похвалил, то ли наоборот. Валерий воспринял это как свою творческую победу, статью вырезал из газеты и при случае всем показывал.   

-- Вот эта картина зашибательская.  –  кивнул друг куда-то на стену, чтобы сменить тему разговора. – Что-то я не видел раньше. Новая? Когда нарисовал?

             Друга, кстати, звали Альберт Петросян. Какой национальности принадлежал этот чернявый длинноносый шустрила, точно не знал даже он сам. В паспорте значился русским. Фамилия, имя и внешний вид были явно армянскими, а то что его родители при первой возможности свалили жить в Израиль, намекало, что протекала по его жилам и какая-то доля кровей еврейских.
 
              Подружились парни еще в институте. Валерию в друге нравилась его неутомимость в поисках развлечений, а другу в Валерии нежадность и родители, которые, работая где-то за границей, участвовали в воспитании сына, лишь присылая приличные суммы на жизнь. Альберт с первых дней учебы переселился из шестиместной общажной комнаты в просторную квартиру родителей Валерия, и с тех пор они почти не разлучались. Вместе пропускали лекции, вместе пьянствовали, вместе ухлестывали за девчонками, вместе забили на учебу, за что вместе одновременно и вылетели из любимого ВУЗа.
             Вернувшиеся вскоре родители всему этому очень не обрадовались, и Альберту пришлось съехать. Но дружба парней после этого не закончилась, а, говоря медицинским языком, из острой стадии перешла в хроническую. Они продолжали встречаться, только уже не так часто. И чем беднее становился Валерий, тем реже.
       
             И вот к сегодняшнему дню живописец оказался полностью на нуле. На последний актив — обшарпанную комнату в хрущевке, обильно увешанную его красочными произведениями, точили зубы десятка два кредиторов, включая и самого Альберта. Художник обладал широкой душой, и если когда они гуляли в институте на родительские деньги или когда пропивали квартиру и оставшиеся после смерти матери ценности, Валерию не приходило в голову, считать сколько они тратят и вычитать у друга половину, то у Альберта все было строго - каждую копеечку из своих потраченных кровных он записывал и тем или иным образом взыскивал, правда, по-дружбе без процентов. Хотя, кто знает? Что-то ведь он там прибавлял? Может, вносил туда все их расходы, по инерции считая, что друг, как и прежде, должен поить его из своего кармана? Почему долг его рос так стремительно? Даже покладистому Валерию часто казалось это подозрительным, но он всегда платил исправно, не прося у друга отчета, - боялся обидеть недоверием.
 
           Вот и последний раз, когда они решили свести баланс, и Альберт, открыв свою книжечку, огласил кредит - шестнадцать тысяч, живописец только крякнул и почесал голову в раздумье - как рассчитаться. Друг опять выручил - посоветовал пойти к жуликам, в недавно открывшуюся на остановке микрофинансовую организацию с красивым названием «Надежда». Там, ничего не спрашивая, по одному лишь паспорту бедняге одолжили двадцать тысяч - шестнадцать ушло на погашение долга, а остальное приятели весело пропили.

            С тех пор прошло три месяца. Что же теперь, спросите вы, делала эта пиявка в квартире у и так обобранного им до нитки Джерома-Валерия?


-- Какая? – оживился живописец.
-- Вот эта... веселая, – показал друг рукой с бутербродом на самую большую по центру.
-- А... «Ипостаси-6» что-ли? Так, давно уже тут висит - года два.
-- Странно... Как я не видел? – очень натурально удивился Альберт, даже перестал жевать. – Очень нравится. Такой этот... Как его? Мазок экспрессивный...
-- Ну да... Может быть... – Джером-Валерий встал и, скрестив руки на груди, направил на произведение задумчивый взгляд. – Вообще-то написано без кисти. Просто наливал краски на холст и наклонял, чтобы стекало... Новый подход.
-- А-а... Отсюда не видно... Но все равно красиво.
-- Спасибо... Мне тоже нравится. Я хотел передать борьбу и взаимодействие разных, так сказать, ипостасей. Вот ультрамарин стекает сверху - это жизнь. Черный ему навстречу — смерть, бордо слева - это любовь...
-- У-у... Концептуальненько, – одобрил Альберт. – А фиолетовая что за ипостась??
-- Ну, это скорее пурпурный... – Художник почесал бородку и махнул рукой. – А, не помню... А ты что? Нравится — покупай. Тебе за десятку уступлю.
-- Да откуда у меня такие деньги? Ты же знаешь, ипотеку плачу...
-- За тыщу бери. Для тебя не жалко... Ей Богу не совру, у Перевозчикова в галерее за двадцать продавалась. Говорит многие интересовались...– маэстро снял картину со стены и подсунул другу под нос. – Смотри какая рама, только за нее пятьсот рублей Шнайдеру отдал...
-- Спасибо, конечно, братан. Но, извиняй, и столько свободных нет.
-- Так бери, – расщедрился живописец. – Пузырь еще один купишь и забирай...
-- Не-е... За так совесть не позволит. А за пузырь я же не прошу, завтра. Рассчитаешься, потом, когда деньги будут, кстати... –  Он достал из портфеля еще одну бутылку, чек и записную книжечку. – Ты же знаешь мои принцип - чем точнее счет, тем крепче дружба. – Отнеся подальше от глаз, вычитал с чека какую-то цифру и перенес в книжечку.
-- Вот и все так... Смотрят, хвалят... Хорошо все, красиво, а покупать никто ничего не хочет...
Расшатанные последними событиями нервы не выдержали, художник отшвырнул полотно в сторону, с размаху бросил свой тощий зад на диван и  зарыдал, сокрушенно обхватив голову руками.
-- Да ты что братан!? Кончай... Какие проблемы? – Альберт беспомощно завертел головой, словно ища помощи. Он никогда не видел приятеля таким. – Все нормально будет... – Спешно развинтил бутылку, налил ему в стакан и поднес к самому носу. – На вот, хлебни... Все сразу пройдет.

Валерий всхлипнул еще несколько раз и, размазав слезы, отнял ладони от лица. Плечи его еще нет-нет да подергивались. Дрожащей рукой поднес стакан ко рту и, стуча им по зубам, выпил.
-- Извини. Больше не буду... С тех пор, как мать умерла, не ревел... – Вытер рот и мокрое лицо рукавом. – Просто навалилось всякого... Позавчера повесится хотел, да крючок не выдержал, – он показал на выломанный кусок штукатурки на потолке.
-- Чего? Прямо за шею?
-- За шею, да... Так тошно стало... Галстук взял свой лучший, завязал петлю, залез на стол и... – Он потер затылок. – Сорвался и башкой с размаху об стену. Бухой не был — убился бы насмерть.
-- Ну, ты даешь, братан. – Альберт встал, поднял картину, осмотрел еще раз. – Ну... Хочешь возьму, так и быть?
-- Да, конечно... Донесешь до помойки, чтоб меня порадовать... Нет уж, повесь обратно, пусть висит...
-- Ну зачем ты так? Хорошая работа, оригинальная. Я, честно, ничего подобного никогда не видел... Только денег нет... Ипотека, да и баба сейчас у меня новая, молодая... Анжела... Сиськи, как арбузы! – Он закатил глаза и поцокал языком. –  Все серьезно у нас. Может поженимся даже...
-- Поздравляю, рад за тебя... – Валерий вытер рукавом нос. – А у меня никого... Пятьдесят скоро, а я... – Взгляд его снова стал увлажняться, – никому не нужное пустое ничтожество...
-- Э-э-э! Хватит. Завязывай... Смотри сколько ты красивого разного нахряпал. – Друг провел рукой, указывая на густо увешанные картинами стены. – Красота какая... Не унывай, продолжай работай, умрешь, а искусство твое останется в вечности... – Он сам не верил тому, что говорил, поэтому слова его прозвучали откровенно фальшиво.
-- Издеваешься? Я бездарь... Тупой мазила... Умру никто и не вспомнит, сожгут весь этот хлам... Да что там, из дома выселят - самому тащить на свалку придется. Закроюсь-ка лучше и сожгу их тут... вместе с собой...
-- Ой-ой-ой... Картины то оставь... Может кому пригодятся. Так-то они не плохие... – Альберт снова разлил. – До Леонардо да Винчи или Рафаэля, конечно, может быть и не дотягивают, а вот Малевича какого-нибудь или там Пикассо с Матисом, я считаю, ничем не хуже...
-- Да, мне и самому нравятся, – Валерий взял стакан. – Почему вот только они суки не покупают ничего?
-- А никто не знает про тебя. Нет у тебя имени... Вернее имя-то есть, но нет на него моды. Как тебе объяснить? Вот Ван Гог точно так же горевал, никто его не любил и не понимал. Так он ухо себе отрезал. Все сразу про него узнали, и бизнес пошел... Тебе нужно что-то такое же вытворить, чтобы покупатель о тебе узнал и захотел вложить в тебя свои денежки... Понял? – Альберт протянул стакан. – Давай, за тебя... Чтоб у тебя пошло...

           Они чокнулись, не глядя в глаза друг другу, и выпили. Альберт занялся бутербродом, а Валерий уставился в телевизор.
-- Хорошая у мужика работа, – кивнул на экран. – Ездит везде да еще и бабки получает. Смотри, морда какая довольная...
Альберт нехотя повернул голову. По ящику шла передача про путешествия. Мужик - популярный ведущий, беспрерывно счастливо улыбаясь, что-то рассказывал. Потом камера отъехала, и оказалось, что он на мосту, а в руках у него пол тушки какого-то небольшого животного.
-- Ну-ка прибавь... Что это он хочет? – попросил Альберт.
-- А нет звука... Старый телик... Все выкинуть не соберусь.
Между тем стали показывать воду под мостом. Она была зеленая, мутная и вся заваленная какими-то бревнами. Мужик на экране, не переставая говорить и улыбаться, поднял мясо, перевалил через перила и помахал им в воздухе. Река внизу преобразилась – бревна ожили и, извиваясь по-змеиному, стали подтягиваться к нему ближе.
-- Крокодилы... Класс... Сколько их там? Тыща...
-- Ну не не тыща хотя бы... Может быть, сотня.
-- Да кого? Тыща не меньше...

Вода, в самом деле, кишела зубастыми тварями. Мужик поглядел вниз, убедился, что все собрались и разжал руку. Туша упала, и вода буквально вскипела. Секунды три продолжался жуткий бой, и с мясом было покончено. Рептилии расплылись по местам и снова превратились в бревна.
-- Вот так бы я хотел умереть, – показал пальцем на экран Валерий. – Красиво.
-- Как этот баран?
-- Да... Где это все было?
-- Ну, в Таиланде или, может, Камбодже какой-нибудь.
-- Камбодже... Да-а... А, нет... Вон смотри, пишут что-то, – Валерий вскочил с дивана и почти вплотную приблизил лицо к телевизору. – Таиланд, Патайа... Блин, Альбертик, братан, дай денег... Бери что хочешь, – он крутанул рукой над головой. – Работы все, недвижимость мою забирай. Только купи мне билет... Можно в одну сторону... Ну, последний раз...

            Братан почесал голову. Комнатуху свою, он знал, Валерий, заложил уже давно, эсгибиционистическая мазня его не интересовала, а вот кое-что у друга, за чем, собственно, он и пожаловал сегодня, могло ему пригодиться.
-- Ты что это серьезно?
-- Что?
-- К крокодилам сигануть собрался?

-- А что? Либо меня тут прибьют, как собаку, либо я уйду красиво в солнечном краю под пальмами. В газетах напишут, может по ящику покажут... Да и самому надоело уже все. Чего ради небо коптить? Художества мои никому не нравятся. Хрен не стоит. Да... Да... – он криво усмехнулся, на вопросительный взгляд друга, – и уже давно. Так что выручай, – на его глаза снова навернулись слезы.
-- Ну, ладно-ладно... Хату я твою забирать не буду... Совесть еще есть - мало ли, передумаешь, картины тоже, а вот, как деньжонками разжиться, могу дать кое-какую наводку.
-- Вот-вот, давай, – оживился Валерий.
-- Рисовал я тут позавчера на Плотинке одного пиджака...

             Альберт подвизался на тех же что и приятель околохудожественных нивах, только его произведения, в отличие от произведений друга, пользовались неплохим спросом -- когда позволяла погода, садился с мольбертиком в людных местах и за деньги рисовал подручными средствами всех желающих. Копировал фотки, ради наживы не брезговал изображать собак и кошек. Джером-Валерий и его тусовка
 те слащавые картинки не жаловали, но комерсанта это нисколько не заботило, лишь бы копеечка шла и заказчику нравилось.

-- Ну так вот. Поведал он мне, что у одного его знакомого мужика состоятельного, болеет дочка любимая. С почками беда какая-то, и ищет он донора. Короче, дает тыщу зеленых...
-- За почку?
-- За нее родимую. Вот... Тыщи тебе, как раз, хватит на билеты и на пару недель поколбаситься.
 
Платили на самом деле пять, но тысячу нужно было отдать тому пиджаку, и немного Альберт задумал оставить себе за посредничество. 

-- Я сам хотел помочь ребенку, но у меня группа крови не та, а у тебя, насколько мне помнится, всегда была четвертая - подходящая. Имеешь все шансы.
-- А что? – вымолвил Валерий после некоторого раздумья. – Я согласен и девочке помочь, и заработать. Крокодилам, я уверен, фиолетово, сколько у меня будет почек. Только вот подойду ли? – Вздохнул. – У меня, наверное, не почки, а хлам. Хотя, ссу вроде без проблем. – Поплевал через левое плечо.
-- Ну и отличненько. Встречаемся в пятницу в десять вот по этому адресу. Помойся и оденься поприличнее. – Альберт разлил остатки водки. – Вот это допьем, и больше не пей. А то анализы плохие будут. – Он протянул стакан. – Давай, чтобы срослось...
-- Да. Вот бы. – Они чокнулись и выпили.
      
*******
 
            И у них все срослось. Девочка выздоровела, родители ее успокоились, у Альбертовой невесты появилась новая шуба из рыси, а Валерий попал, наконец, в солнечную Патайю.
 
            Таиланд прямо с трапа самолета восхитил его своими экзотическими красотами. Приехав с этюдником, художник в первый же день истратил всю бумагу и вымазал все привезенные краски. К счастью, в супермаркете неподалеку от отеля нашлось все, что ему было нужно, и все дни он беспрерывно творил, увешав все стены номера своими полотнами. Кроме творческого наслаждения это приносило ему отвлечение от раздумий и сомнений, не рановато ли он решил прервать свою художественную деятельность. Однако думай-не думай, обратного пути уже не было. Организацией тура занимался хозяйственный Альберт. Билет купил только в одну сторону и денег наменял - невесте на сережки экономил, - еле-еле на неделю хватило.

            И вот наступил последний день его вояжа. Сидя на скамейке перед отелем, красиво расположившимся прямо на берегу, Валера наблюдал за уходящим к горизонту белым теплоходом и ждал, когда за ним приедет автобус на крокодилью ферму. Легкий бриз нес с океана приятную прохладу, монотонный звук прибоя успокаивал взбудораженную бессонной ночью нервную систему. Чтобы расслабиться еще больше, путешественник взял в ресторане литровую бутылку виски и нет-нет да прихлебывал из ее целебного горлышка. Врачи ему строго настрого запретили употреблять алкоголь, и он честно продержался три месяца, но сегодня утром его так сильно колотило от страха, что пришлось плюнуть на предосторожности и рискнуть. Он пил и с каждым глотком снова утверждался в правильности своего решения, чем меньше оставалось напитка в бутылке, тем крепче становилась его решимость осуществить задуманное. В комфортабельном салоне автобуса он продолжил ее укреплять, и когда приехали, та достигла наивысшей точки. Он оставил на полу под сиденьем ненужный уже сосуд и на нетвердых ногах направился к выходу.
 
            Ферма живописно располагалась на краю тропического леса. Погода стояла прекрасная и желающих поглазеть на скопище голодных рептилий собралось предостаточно. Их как группу пропустили без очереди, и вот, не без труда миновав замысловатый турникет, он шагает по каменной, отполированной тысячами ступней дорожке к своему конечному пункту. «Интересно закроют их скотобазу после моей выходки или нет, – мелькнуло в голове при виде почтительно склонившегося перед ним низкорослого служащего. – А как же? Конечно... Ну и правильно, так им и надо. Мучают животных, потом из них сумки делают...» Разные мысли лихорадочной чехардой сменяли друг друга в его пьяном мозгу, но ни в одной он не сомневался, прыгать или нет. Вопрос этот для него был решенным и обдумывались только детали: «Головой вниз прыгать или ногами? Ногами вроде не так страшно, но опять же если с ног жрать начнут, наверно, больнее будет...Надо однако вниз головой прыгать, чтобы сразу за горло хватали...  Или еще лучше плашмя, чтобы сразу во все органы вцепились... Опять же об воду треснуться спиной или брюхом тоже не очень-то приятно...»

            Между двумя кустами, сплошь усыпанными огромными экзотическими цветами, блеснула вода. Сердце на секунду сдавило страхом, но он сразу же отогнал его. «Никто еще такого не делал... Интуристы офигеют. Только надо подождать, когда соберется побольше зевак, и чтобы побольше с фотоаппаратами.» Поднявшись по лестнице, ныряльщик оказался на широком дощатом мосту. Народу на нем набралось немало. Некоторые интересовались рептилиями в одиночку, некоторые парами, остальные толпились в одном месте. Валерий, бесцеремонно расталкивая их потные тела, пробрался в самый центр сборища. Там какой-то низенький невзрачный мужичок, по виду японец не пожадничал — купил на входе ведро со специальной едой и сейчас развлекался, бросая ее зубастым бестиям.  Народ с завистью наблюдал, как потомок самураев выбирал из скопища голодных рыл наиболее достойное и с императорским великодушием на лице бросал в его направлении крупный, слегка подтухший уже на жаре кусок курятины. То, что мясо предназначалось именно этому счастливцу, остальных претендентов нисколько не волновало. Пока оно летело, в месте предполагаемого падения ажиотаж поднимался невероятный. Все, у кого имелся хоть малейший шанс полакомиться, устремлялись туда, сбивались в тугую пачку и, широко распахнув свои зубастые чемоданы, надеялись. Победителя определял случай. Когда еда оказывалась в зоне досягаемости, пасти одновременно захлопывались, и та, которой повезло больше других, начинала смачно жевать добычу. «Вот ведь бедняги... – Валерика передернуло. – Меня, надеюсь, им на всех хватит...»

            Все это было очень увлекательно, но время шло, наркоз слабел, а вместе с ним уходила решительность. Почуяв эту опасную тенденцию, он решил начинать действовать. Для начала протолкался поближе к кормильцу и заглянул в ведро. Там оставалось еще достаточно много курятины. «Ладно, не буду ломать кайф мужику, выбросит все, а потом уж и я. Пойду на десерт,» – дал себе последнюю отсрочку и продолжил наслаждаться шоу. «А если он их перекормит? Или у фотографов пленка закончится? – пришло внезапно в голову. –  Нет, придется прервать эту вакханалию... Еще пару кусков, и моя очередь.»
 
            Доморощенных фоторепортеров с различными камерами толпилось вокруг навалом. Для большей фотогеничности он причесался растопыренной пятерней и подтянул брюки. «Раз, – время шло гораздо быстрее чем ему хотелось, –  и два...» Когда второй кусок исчез в желудке очередной ненасытной рептилии, он пнул японца по ведру и оттолкнул от перил. По их верху шла широкая доска. На нее самоубийца и задумал взобраться. В его состоянии это было не просто, но он сумел. Правда, то ли от стараний в перевернутом виде, то ли от отвратительного дыхания близкой смерти его резко затошнило. Едва сдерживая подкативший к горлу завтрак, он встал в полный рост и, пьяно шатаясь, выпрямился. Толпа изумленно загудела, но предпринять что-либо пока никто не решался. «Когда же у меня, как это обычно бывает, перед глазами начнет проходить вся моя жизнь? – подумал ныряльщик. – Когда же я увижу свое детство?.. Как мне тогда хорошо было с мамой и папой...» Озадачившись этим, он промедлил сколько-то секунд, и зря — народ вокруг вышел из шока, сначала японец и какая-то толстая негритянка, а вскоре и еще несколько неравнодушных цепко схватили его за штаны. Он дернул одной ногой, другой — застрял глухо. «Да что еще за хрен! Какое их собачье дело!?»
–  А ну отпустились!!! – заорал изо всей мочи и, засунув два пальца в рот, оросил непрошенных доброжелателей содержимым своего желудка. Не ожидавшие дождя в такой солнечный день, те сразу же бросили свое благое дело и с отвращением отпрянули. «А-а, козлы!» -- Ощутив свободу, Валерий раскинул по орлиному руки и с криком: «Кукареку» повалился назад себя навстречу пастям жутких монстров.

             Водоем оказался мелким, по крайней мере, в том месте куда он бухнулся, сантиметров сорок не глубже. Хорошо, что прыгал плашмя, если бы рыбкой, то точно сломал бы себе шею. Но удар об воду, все равно, получился довольно болезненным. «Ой-ой-ой! Больно то как! Но ничего... Зато, кажется, отмучился... – радовался он, лежа в горячем иле. – Только как-то быстро все, и где же все-таки световой коридор и мама с папой? А, вообще-то, хорошо как! Неужели я в раю?» Он открыл глаза. Пространство перед ним разделилось на две половины — белую и черную. «Я на перепутье... там рай, а там ад, – посетила догадка, но потом пригляделся. – Да нет же, блин! Это небо и все тот же мост,» - и в ужасе вскочил на ноги.
 
            Вот почему он не увидел всю свою прожитую жизнь - не пришло еще время, видимо. Крокодилы не нашли его тощее тело аппетитным. Рожденные в инкубаторе они выросли в этой луже, и рацион их питания всегда был строго определенным. Людей, этих странных двуногих существ они, конечно, презирали, но не до такой степени, чтобы убивать, а уж есть точно не стали бы ни под каким соусом. Увидев, что один из них летит к ним, звери благоразумно отплыли, дав место, и стали смотреть, что будет дальше.

-- Ну вы что, сволочи, меня позорите!? – бегал он за ними, застрявая в грязи и падая. – А ну, жрите гады. Я всяко вкуснее этой тухлой курицы... – Но рептилии в воде оказались проворнее и, не соблазнив ни одного, он устал и уныло побрел к берегу. Там его уже ждали работники фермы и пара полицейских.
               
            Вечером в отеле он мучился похмельем и горевал, не зная, что делать дальше, а утром проснулся знаменитым. За ночь ролики с его прыжком набрали миллионы просмотров. Это стало мировым событием, всех интересовали подробности сенсации. Десятки репортеров из разных стран дежурили у двери, и как только он вышел из номера на свой последний оплаченный завтрак, набросились на него в надежде первыми получить интервью звезды интернета. В считанные дни красивая история о бедном русском художнике, пожертвовавшем почку больной девочке облетела мир, и все говорили только об этом. Почти неделю, пока не рухнул Боинг с тремя сотнями пассажиров, его борода, свежий шрам на спине и увешанная полотнами стена гостиничного номера не сходили с экранов.

Тут бы и сказке конец, не прийди в голову отдыхавшему тогда в тех же краях крупному европейскому галерейщику гениальная идея. Осмотрев внимательно работы Джерома, он решил на волне этого хайпа сделать из них деньги. Попробовал, и через месяц Валерина мазня пошла и еще как...

            *******

            Альберт сидел на кухне и рассеянно ковырял вилкой в яичнице - есть не хотелось. После вчерашнего похода в ночной клуб болела голова, да и, вообще, самочувствие было не очень. Стар он уже до пяти утра колбаситься. Эта Анжела-любовь всей его жизни, мало того, что тянула из него деньги, как пылесос, так еще и заставляла таскаться за собой по разным заведениям. «Да уж... Скоро год, как мне голову морочит, а так и не дала не разу, как следует... – он тяжело вздохнул. – Ипотека еще эта валютная, а доллар все лезет вверх и лезет... Свадьба долбаная... где столько бабла найти?» В надежде отвлечься от грустных мыслей, он включил телевизор. Шли новости.
-- На вчерашних торгах Сотбис в Нью Йорке снова рекорд. Картина голландского художника Ван Гога ушла за … – радостно вещала моложавая дикторша. «Живут же люди». Он зевнул. – ...Современные художники тоже не отстают, наступают на пятки великим мастерам прошлого... –  Показали ту самую картину, которую он не захотел когда-то взять за бутылку. – «Потеки-6» полотно нашего соотечественника Джерома Гвидонова, сенсационно получившего известность год назад, на тех же торгах при стартовой цене 100 000 фунтов стерлингов продалось почти за три миллиона... –

            Дальше Альберт ничего не слышал. Хватал ртом воздух, лежа на полу, и судорожно сучил ногами. Нахлынувшая гигантская волна зависти не смогла вместиться в его мелкую душонку и разорвала ее, нанеся несовместимые с жизнью повреждения. А дикторша как ни в чем не бывало продолжала:
– Интерьвью с основоположником столь модного сегодня в мире постсупрематического эсгибиционизма смотрите сегодня в расширенном выпуске новостей в 21:00...


                2019.