Обскура Сомния. Глава 10. Депривация сна

Джессел говорил мне о вокзале. И на Сущность мы с Хэнком напоролись тоже на вокзале. Но дело в том, что парень не говорил мне о Сущностях…
Джессел сказал: если хочешь узнать, что на самом деле происходит в городе, иди на вокзал. Это уже после происшествия на станции в моем мозгу одно наложилось на другое, и первоначальная суть потерялась.

Мы всегда неосознанно стремимся видеть лишь то, что нам нужно. А стоит зайти с другой стороны, как выяснится, что у реальности еще очень много смыслов…

Я вспоминаю странную фотографию, гадая, что это было: наблюдение за случившимся? Попытки установить причину начавшегося безумия среди зараженных?

Эксперимент?.. От последнего сравнения по телу невольно пробегает дрожь, я торопливо иду по полутемному коридору здания, стараясь при этом не подавать вида, что чем-то взволнована. Хотя сердце в груди колотится нервной дробью. Казалось бы – отчего?..

В таком виде я вылетаю на улицу, чувствуя отрезвляющий порыв ветра, мазнувшего по щекам. Лицо мгновенно начинает гореть, по спине пробегают холодные мурашки. Я оглядываюсь. В сумерках жилые корпуса заметны на фоне технических сооружений по светящимся квадратам окон, отбрасывающим на дорогу мягкие оранжевые отсветы.

Прохожу мимо задних дверей, минуя вход в свое здание. Я собираюсь найти Джессела, чтобы точно узнать, что он имел в виду. Согласно правилу распределения на Базе, родственники получают комнаты в одном блоке, значит, зная, где живет его отец, я смогу отыскать парня в жилом корпусе Блейк. С этими мыслями иду по кажущемуся бесконечным коридору с чередой одинаковых деревянных дверей по обе стороны. Знать бы еще, за какой из них находится тот, кто мне нужен.

Возле комнаты Блейк я останавливаюсь и прислушиваюсь. Изнутри не доносится ни звука, даже полоски света над порогом не видно, наверное, она еще не вернулась с дежурства. Я в растерянности замираю с занесенной рукой, собираясь постучать. Хотя уже заранее уверена, что это бесполезно. Откуда-то из соседнего помещения доносятся приглушенные, неразборчивые отголоски разговора. Я оборачиваюсь. Интонации звучат знакомо.

Подхожу и торопливо стучу, представляя, как бы сама отреагировала на такое дерзкое нарушение личных границ обитания и мысленно прикидывая, с чего начну разговор. Но не успеваю придумать даже начало своего объяснения, как дверь распахивается и в образовавшееся пространство полубоком высовывается Блейк.

Несколько секунд в ее глазах последовательно отражаются удивление и непонимание, постепенно перерастающие в волнение, а я от неожиданности забываю все, что хотела сказать.
– Зои, что-то случилось? – встревоженно спрашивает она, но до сих придерживает ручку, как будто не собирается меня пускать.

На ней домашний халат и спортивные штаны, а волосы распущены из пучка и волнами свободно струятся по плечам. Я собираюсь ответить, но внезапный вопль из комнаты успевает раньше:
– Кого там нелегкая притащила?

Я узнаю голос. Надо же, а на несколько секунд я даже забыла, что Блейк не в своей комнате. Девушка оборачивается через плечо, намереваясь что-то сказать, и в образовавшуюся щель между стеной и дверью я замечаю сидящего за столом соседа – Ника Паттерсона.

На нем мятые брюки и не первой свежести клетчатая рубашка навыпуск. И он сам, и одежда – неухоженные, засаленные, словно сросшиеся друг с другом, сроднившиеся в каком-то убогом, нескладном и мерзком единстве. Он плотный, даже толстоватый, с тугим, нависающим над ремнем «брюшком», с намечающейся круглой залысиной и то ли влажно, то ли жирно блестящим лицом. Бледно-голубые выпуклые глаза надменно смотрят на меня из-под крутого лоснящегося лба.

– Зачем пожаловала, дорогуша?

Светлый чубчик волос, красные пальцы-сардельки, обхватывающие чашку с чаем, взгляд мелкого избалованного домашнего божка – нахальный, повелительный, с профессиональным выражением вечного недовольства. Я с трудом подавляю чувство неприязни, стараясь, чтобы оно никак не проявилось на лице.

– Где Джессел? Мне нужно с ним поговорить, – твердо произношу, легонько отодвигая Блейк плечом, и замираю на пороге.

Я замечаю две кровати в комнате, одна из них гладко застелена пледом. Между ними маленький стол с чайником и двумя чашками. Пожалуй, насчет общей комнаты я не ошиблась.

Ник кривовато усмехается.
– А тебе зачем? Его метелка, что ли?
– Ник!
– Что?
Блейк смущенно прикусывает губу, потупляя взгляд.
Как говорится, любовь зла…

– Так он здесь? – повторяю я.
– Ты где-то его тут видишь? – еще один смешок. Лоб с глубокими, заскорузлыми морщинами, нос грубой картошкой, бледная, мутноватая поволока взгляда. Ему лет сорок, а на вид можно дать гораздо больше. Я даже зажмуриваюсь на секунду, стараясь прогнать образ. Неожиданно Ник подает голос сам.

– Шляется где-то мерзавец. Я за ним не слежу. В Город опять смысля, наверное. Иди, найди, ты же у нас в этом профессионал…

Последняя фраза произносится с такой дерзкой уверенностью, что я на мгновение застываю на месте, словно пригвожденная. Ник глядит на меня из-за стола с выражением, понять которое могу только я. «Я знаю твою тайну», – говорит немой оскал зубов, и я мысленно одергиваю себя, приводя в чувства. Этот человек не может знать о нашем сегодняшнем незаконном выходе в город. Просто не может. Это такая дурацкая фигура речи. Нас с Хэнком никто не мог видеть в темноте.

Глядя на недобро ухмыляющегося Ника, Блейк хватает меня под локоть и вытаскивает в коридор. Что-то виноватое проскальзывает в ее взгляде. Неужели ей стыдно за своего соседа?

– Блейк, оставь, – отмахиваюсь я. Прикрываю дверь и понижаю голос, так, чтобы не было слышно в комнате. – Скажи, какой у тебя профиль доступа в Архив?
– Общий, как у всех, и специальный медицинский. Зои, что случилось?
В сочетании со встревоженным шепотом и полумраком ее острое лицо с неряшливо обрамляющими его прядями волос выглядит очень красноречивым. Так бы я выглядела, если б умела выражать чувства и эмоции в мимике. И все-таки иногда хорошо, что я не умею этого делать. Иначе некоторые мои реакции вызывали много вопросов.

– Мне кажется, я знаю, что происходит за пределами Базы, – произношу я и сама удивляюсь, насколько это похоже на то, что ранее говорил мне Джессел. – Точнее, я знаю, что происходит что-то неладное, но пока только пытаюсь понять что. И, кажется, скоро что-то пойму. Ты слышала что-нибудь об эксперименте или исследованиях, связанных с людьми и тем заболеванием?

Блейк ошарашенно трясет головой. Понятно.
– Что ты собираешься сделать?
– Пока не знаю, – вру я.

А сама думаю о второй волне эпидемии, о людях, бегущих из города в первые дни заражения, о том, что говорил мне Хэнк о родителях и неработающей связи с внешним миром, о том странном не то воспоминании, не то сне наяву. Гадаю, почему оно проявилось именно в тот момент, когда мы пошли именно на вокзал, и связано ли это как-то или просто совпадение. Я думаю о том, что будет со всеми нами, и туманное настоящее представляется мне еще более туманным и темным будущим.

– Хэнк в курсе? Где он? – Блейк, настороженно следящая за выражениями моего лица, берет меня за руку и нервно сжимает ладонь. Этот жест у нее профессиональный – профессионального врача, которому не наплевать на своих пациентов, – но от этого он не становится менее теплым.
– На дежурстве, – мрачно отвечаю я. – Не переживай. Я ничего плохого не задумала…

Ложь. Одна сплошная ложь.

– Я не переживаю, Зои. Но хотелось бы, чтобы эта зима не обернулась для нашей Базы последней, – эта неловкая попытка пошутить проскальзывает мимо меня, не вызывая должного отклика.

Да, и мне бы тоже хотелось…

***
К вечеру снова возвращается ветер, наносит с севера темных, слоистых облаков. Сидя в столовой, я наблюдаю, как над стеклянным потолком клубится и перетекает густая чернильная пустота. Вместе с облаками приходит снег: мелкая колючая крупа бьет в лицо, неприятно царапая кожу, стоит только выйти на улицу из закрытого помещения. Как и стоило ожидать, Джессел в столовой так и не появился.

После ужина я возвращаюсь в свою комнату, где, не зажигая света, начинаю собираться. Вытряхиваю на кровать рюкзак и не глядя сгребаю все вывалившиеся безделушки в ящик стола. Затем открываю шкаф и, выбрав два самых теплых свитера, натягиваю один поверх футболки, а второй утрамбовываю в рюкзак. Фонарик, запасные батарейки… Как же удобно было б с прибором ночного видения Хэнка.

Нет, он наверняка разозлится и запретит мне идти, не то что пойдет следом. После всего увиденного на станции. Даже несмотря на мои аргументы. Чего лучше, скажет, что фотография, увиденная в Архиве, мне померещилась. Разгорячится и поднимет шум, привлечет ненужное внимание, а нам сейчас этого делать нельзя. Совсем нельзя…

Тазер. Перезарядные картриджи. Взвизгивает тугая молния, я засовываю рюкзак под кровать, одергивая свисающее покрывало, чтобы его не было видно. Зачем-то наглухо задергиваю шторы и, не раздеваясь, забираюсь под одеяло и ложусь на спину, напряженно прислушиваясь.

Сквозь стены далекими неясными отзвуками доносятся голоса – еще час до того момента, как вырубят электричество. С каждой минутой ожидание становится все мучительнее. У меня даже мелькает мысль достать плейер, но я боюсь, что тогда усну и опоздаю к нужному времени. Когда с улицы глухо, словно со дна стеклянной бутылки, доносятся два глубоких низких гудка, возвещающих об отключении электроэнергии, я уже вся извелась, вскакиваю и на ходу застегивая куртку, выдергиваю из-под кровати рюкзак и распахиваю окно.

На улице темнота, окна соседнего корпуса слепо уставились навстречу ночными, неживыми квадратами. Вглядываюсь в окружающее, несколько минут ожидая, пока привыкнут глаза, и лишь затем бесшумно соскальзываю с подоконника на землю, не забыв притворить раму.

Тишина… Словно ночь и отсутствие света украли у мира все звуки. Ветер гонит в вышине тучи, обжигает морозной крупой, слабый свет луны рассеянно пробивается к земле, но внизу все по-прежнему черное, как уголь. Над дорогой мрачными угловатыми изваяниями выступают фасады зданий. Держась стен, я как вчера пробираюсь вдоль длинной неширокой улицы к техническим ангарам, за которыми кончается жилая часть Базы и начинаются бесконечные складские помещение, мастерские и теплицы. Прежде чем пересечь последний переулок, долго оглядываюсь по сторонам. Сегодня патруль мне не попадается.

Рюкзак похлопывает по спине при каждом шаге. Я вынимаю из кармана заранее подготовленные прорезиненные перчатки. Они без пальцев, но, возможно, подниматься станет чуть легче, если хотя бы ладони не будут скользить. На этот раз дела осложняются оттягивающим сзади рюкзаком, но несмотря на это я достаточно бодро влезаю на вершину Стены и оглядываюсь. Внизу темнота, вокруг – темнота, и ни одной живой души.

Когда, спрыгнув на высоте около метра на землю и предусмотрительно отбежав в пределы лесопарка, я останавливаюсь перевести дыхание, то наконец приходит полное осознание: я одна в этой темноте. И никого в пределах километров, не считая оставшейся за спиной Базы, больше нет. Лишь тишина, холод и острые снежинки, исчезающие в промозглой тьме.

До вокзала я добираюсь в глухом молчании. Молчании мысленном, как будто ветер, свистящий в вершинах голых деревьев по бокам проспекта, проник и выморозил все внутри меня, оставив только безропотную жалкую оболочку. Огромный мир подступил совсем близко и навалился, подминая под себя. Раньше, ночами, на Базе мне часто снились почти одинаковые сны, в которых я бродила по хмурому серому городу, что-то искала и все никак не могла вспомнить что именно и где мой дом, куда я должна вернуться.

Я и сейчас не знаю, чего ожидать. Что нужно искать в этих пустых, оставленных жителями кварталах?

Станция встречает меня тем же мрачным застоялым оцепенением, что и весь город. Бетонные хребты платформ, вытянувшиеся под нависшей дугой эстакадой. Входы в подземный туннель, система турникетов. Что собирался показать мне Джессел, когда направлял сюда?..

Из-за рваных облаков едва проглядывает острым краем поеденная тенью луна. С каждым отсветом, бросаемым ее на землю, окружающее пространство словно вспыхивает, очерчивается неровным, крошащимся грифелем, нервно выделяя и разграничивая оттенки между черным и серым. Небо окрашено в фиолетово-серые тона, а внизу все темное в разной степени, и в этот момент кажется, будто мир перевернулся с ног на голову. Словно небо на самом деле полно жизни и свечения, а земля, на которой находятся остатки когда-то процветающего человечества, на самом деле мертва.

Не включая фонарика, я забираюсь на насыпной пригорок в излюбленном мной месте, недалеко от платформы, и запрокидываю голову, глядя в светлую темноту небосвода. Твердый гравий с истлевшими останками пробивающейся травы неприятно холодит, но чувство дискомфорта возвращает меня в реальность, не дает полностью раствориться в окружающем.

Чтобы почувствовать себя живым, ты должен чувствовать либо холод, либо боль, либо любовь…
Исключая последнее, эти способы в полном моем распоряжении.
Если даже ничего не удастся найти, эта ночь запомнится мне промозглой тишиной и единением мира с собой. Себя со своими страхами. Умением раствориться в пространстве. Разве не это ли нам остается, если не удастся выжить?..

Когда я отвожу взгляд от антрацитово-серых туч, я еще не могу заметить, в чем дело, но уже чувствую какое-то изменение, произошедшее за то время, пока я неподвижно лежала на траве. Потом я опускаю взгляд на самую дальнюю из платформ и на мгновение ощущаю, как сердце в груди буквально пропускает удар, а потом начинает биться учащенной дробью. И радуюсь, что в отбрасываемой углом платформы тени меня вряд ли можно разглядеть. Особенно если смотреть вскользь.

Под железным навесом на той стороне станции стоят двое мужчин в темной спецодежде то ли грузчиков, то ли каких-то технических работников.
Они явно чего-то ждут, причем давно: в темноте красновато вспыхивают и снова гаснут огоньки тлеющих сигарет. За их спинами возвышаются укрытые изолирующим материалом складные каталки на колесиках. Вроде тех, что используют для транспортировки пострадавших с места происшествия.

На встроенных мониторах мигают разноцветные датчики. Я ни в чем из этого не разбираюсь, но их состояние похоже даже не на наркоз – какой-то глубокий анабиоз, когда все жизненные процессы замедляются, практически сходя на нет. Всего две.

По числу пропавших в Живом квартале, – мелькает у меня в голове, и я сильнее вжимаюсь животом в пригорок, чувствуя, как холод от земли минует многослойную ткань куртки и свитер и проникает под кожу, въедается в кости.

Что эти двое забыли здесь? Кто они? Друзья? Враги? Жители Базы или Живого квартала или кто-то посторонний? И как они здесь оказались, будь они не из нашего города?..

Я осторожно приподнимаюсь, переползая поглубже в тень, медленно, словно любой шорох может выдать мое местоположение. А возможно, так оно и есть. Хрустящий гравий скатывается к подножью пригорка с костяным звуком. Черт! Но пришельцы даже не поднимают голов. Конечно, с такого расстояния им меня не расслышать. Только я сейчас, напряженная до кончика нервов, чувствую, как пронзительно-громко вырывается облачками пара дыхание из моего рта.

Крошечный уголек на конце сигареты одного из пришельцев описывает дугу в воздухе, приземляясь вниз, под платформу. Мужчина оглядывается, рассеянно ощупывая взглядом пространство вдоль платформы, после чего что-то подносит к лицу и на секунду замирает так.

Словно отреагировав на неслышимый звук, из темноты позади них выныривает окутанный мраком угловатый силуэт.
Я узнаю эти звериные, напряженные, словно взведенная пружина, поводящие движения плеч, скованность спины, согнутые ноги, будто каждую секунду готовые к прыжку.

Сущность…

Двое реагируют на появление существа с полным спокойствием, почти равнодушием. Будто не обратив внимания. Даже не так… По уверенным, повелительным жестам я вижу, что Сущность… подчиняется им…

Внезапно я слышу ровный отдаленный гул, ровными тихими вибрациями проходящий сквозь землю. Из клубящей туманной темноты из-за поворота со стороны станции, куда мы с Хэнком ходили вчера, длинной металлической гусеницей выползает поезд.

Целый полноценный состав. Пахнущий мокрым железом, креозотом и душной запекшейся резиной между толстыми стеклами окон. Запах вокзала в былые времена. И запах… паники, когда этих времен не стало. Объятый густой взвесью искристых снежинок, поезд смотрится на этой неживой, как будто потерявшейся во времени станции словно мираж – невероятно. Словно спроецированная механизмом голографическая картинка.

Светя приглушенными желтыми огнями, состав подъезжает к станции и останавливается, на миг закрывая собой незнакомцев в черных спецовках, их странный груз и замершую в готовом напряжении Сущность. Стараясь оставаться в тени и пригибаясь к земле, я мелкой рысцой перебегаю от края бетонной насыпи к соседней платформе, ближе, и, привстав на цыпочки, заглядываю над ее выдающимся козырьком.

С тем же гробовым молчанием, с которым они находились на станции, двое людей вместе с Сущностью погружают каталки в распахнутые двери вагона, после чего забираются внутрь сами.
Платформа снова пустеет.

Опять никаких доказательств. Только странные догадки. Только дошедшие из третьих уст слухи, и никто не знает, что на самом деле происходит. И так и не узнает, если не…

Какой-то момент я еще колеблюсь, после чего вскакиваю, боясь передумать, подбегаю к последнему вагону и, хватаясь за выступающие детали, забираюсь по стене наверх, практически на самую крышу. При взгляде вниз земля опасливо кружится перед глазами, я отчаянно цепляюсь руками за какие-то скользкие поручни, готовясь к отправлению.

Незримый машинист как будто только этого и ждал.

Под железным брюхом вагона что-то щелкает, вздрагивает и приходит в движение, плавно наращивая темп. Многотонный состав с равномерным стуком и каким-то зловещим, доисторическим клацаньем, отрывается с места и набирает скорость, оставляя позади станцию и дугу эстакады.

Небо бросается мне навстречу, упругим потоком воздуха обволакивая по сторонам.
Чувствуя все усиливающийся гул и свист ветра в ушах, я зажмуриваюсь, стараясь держаться крепче, благо перчатки помогают ладоням зафиксироваться. Никогда не думала, что способна на такое безумие…

Через какое-то время, когда ход выравнивается и я немного привыкаю к тому, что больше ничего не происходит, я смелею и приоткрываю глаза.

Город давно остался позади, но я не решаюсь оглянуться, чтобы увидеть, как далеко мы уехали. Только краем глаза замечаю сменяющиеся по бокам острые вершины вечно зеленых елей и сосен. От переполняющего нос потоков воздуха становится трудно дышать, я снова закрываю глаза, утыкаясь лицом в плотный рукав куртки, и не двигаюсь, лишь судорожно сжимая пальцами поручень.

Я не знаю, сколько проходит времени этой бесконечной тряски, когда дробь колес под ногами будто наконец сменяет свой ритм.
Из темноты сбоку выныривает освещенный край бетонной платформы, состав начинает ползти, пока наконец не замирает, останавливаясь возле неизвестной станции. Мы больше не в черте города. Вдали, посреди широкого пустыря, далекими огнями на стенах виден силуэт какого-то здания.

Несколько соединенных друг с другом корпусов, насколько это возможно рассмотреть с такого расстояния в темноте. И больше ничего вокруг. Лишь сетка забора, вплотную подступающая к платформе.

Как какая-то загородная площадка организации. Искра узнавания проскальзывает у меня в голове. Я еще внимательно смотрю на постройки, стараясь убедить себя, что ошибаюсь.
Я видела только фотографии, но у меня ни на секунду не возникает сомнений, что это именно он.

Тот самый экспериментальный центр второго кластера, с которого, по словам очевидцев и новостных газетных лент, десять лет назад началось распространение болезни.