Гл. 4 Все мы шансы друг для друга

В любом деле есть два волнующих и приятных момента: начало и окончание. В начале - страшновато, рой мыслей: «А вдруг оно не того», «а что, если», «а как оно там». В конце - тоже волнуешься, потому как «такой путь пройден», «столько сделано на пути», «и все-таки удалось». Сам же путь от начала к завершению, как правило, полон испытаний, спотыканий, царапин, падений, желаний все бросить, истериками «да кому все это надо» и иными тяготами. Со всех сторон жужжат избитые фразы про характер, который закаляется на тернистом пути, и про "путь осилит идущий". Зато как четко работают законы физики! Ведь чем больше перепад между исходной точкой и вершиной, тем больше работы нужно совершить, чтобы пройти этот путь. Хочешь что-то изменить – работай, прилагай усилия, перемещай в пространстве и во времени, производя изменения вокруг.
Примерно этим мы с Эрлом и занимались. Пришлось показать ему еще один фокус, демонстрирующий «невероятные способности» человека: игру на пианино в наушниках и с завязанными глазами. Как и в предыдущий раз, Александр перечислял произведения из списка, чтобы Эрл мог убедиться, что все честно. Мальчик полностью поверил, что все возможно.
Ежедневно я гонял Эрла на гаммы, арпеджио и аккорды во всех тональностях. Далее –усложнили. Те же гаммы и арпеджио, но в разных ритмических фигурах. Потом добавили синкопу.
Однажды ученик выразил недовольство и спросил, когда мы начнем играть. «Когда ты будешь исполнять все это с завязанными глазами». В ответ Эрл надул губы, но все равно исполнял мои указания. Через две недели я завязал ему глаза шарфом, и он не совсем уверенно, но сыграл арпеджио и аккорды в до-мажоре и ля-миноре. Папаша мальчишки светился аки «лампочка Ильича». После этого случая, когда становилось понятно, что мальчик вот-вот сорвется, я давал ему ноты незатейливых мелодий, и он разучивал, кроме всего прочего, «Рэгтайм кленового листа» Джоплина в медленном классическом исполнении, знаменитую «Старинную французскую песенку».
Как-то раз Александр позвонил с сообщением, что Эрл заболел. «Плохо, Сань. Плохо. Нужно ежедневно упражняться!» - возмущался я, проснулась учительская натура. Вопрос решился достаточно быстро. Эрлу подарили небольшую музыкальную клавиатуру. Пиликала она отвратительно, и Ольга несколько раз из-за этого уходила из комнаты. С трудом объяснили мальчику, что мама уходит по другой причине. Через две недели он поправился. Лечили, как говорится, «по полной программе». Печальный опыт крепко засел в жизни этой семьи.
Незаметно июль откланялся, и в права вступил август, а наша работа продолжалась. К этому времени Эрл уверенно играл, даже "вслепую", гаммы, арпеджио, аккорды в различных ритмических фигурах. Начал осваивать свинг, довольно-таки неплохо исполнял “К Элизе”, первую часть “Лунной сонаты”, неспешный рэгтайм «The Entertainer» помимо «Кленового листа» и другие произведения из программы любой музыкальной школы. Особенно нравилась Эрлу «The Entertainer» и исполнялась с особым удовольствием. Похоже, даже Ольга оживилась, судя по некоторым репликам Сани. Талант мальчика давал о себе знать. Тем не менее очень тяготил факт невозможности услышать в полной мере то, что получается, то, как он исполняет. Порой он опять впадал в отчаяние, считая, что мы все ему подыгрываем. Конечно, многого я не видел. Истерики, родом из отчаяния, регулярно происходили у них дома. Мне же просто сообщалось, что в назначенный день они приехать не могут. Становилось понятно, что далее так продолжаться не может и нужно предпринять такое, чтобы Эрл увидел реальность.
Случай подвернулся внезапно и скоро. Из Одессы на гастроли по питерским кабакам приезжал наш друг Егор, однокурсник, ныне исполнитель «авторской песни». Во времена оные мы устраивали всякого рода сейшны, на которых с охоткой изображали «одесский джаз». Вот я и предложил некоторым друзьям и Егору собраться у меня, помузицировать, тряхнуть стариной. Александр завелся не на шутку и даже, по слухам, достал свой старенький саксофон, чем меня смутил. Помню, подумал: «Хорошо, сын не услышит, как папа лажает». Потом, правда, стыдно стало. Эрл начал волноваться, чаще ошибаться при игре, и у меня возникли опасения, как бы не развилась атихифобия – очень распространено у ответственных школьников. Мы усердно тренировались в самом простом упражнении: нисходящий бас в левой при игре аккордами правой. Игра в три руки: он аккомпанирует, я – наигрываю нечто. Главное, выдерживать гармоническую последовательность, хоть она и простенькая, и держать ритм. У Эрла с чувством ритма все хорошо.
Настал день, приехал Егор, и наступил вечер сейшна. Играли босса-нову, затем импровизацию на песню Егора об «Одессе-маме». Тем временем Полина, дочка Егора, сделала набросок песни о питерском лете – талантливая, надо сказать, девушка – что подтолкнуло к сочинительству «на ходу». Через полминуты я наиграл незатейливый мотив, и Егор запел:
 
   Роняя на пол капли питерского лета,
   Весна ушла за тридевять земель,
   Такая нежная, как Родина к поэту,
   И строгая, как запертая дверь.
   А лето - распускается, искрится,
   В бутонах роз и скверах городских,
   И будто бы на солнце испарится
   Случайным поцелуем наш мотив.
(Полина Петах, 2019, июнь, Санкт-Петербург)
 
            Я посматривал на Эрла. Он внимательно наблюдал за происходящим, понимая, что собрались не безразличные к музыке люди. Александр едва сдерживался, и все-таки к очередной композиции достал саксофон. Публика поняла, пришел час испытания. Зато глаза Эрла аж заблестели. Его папа сейчас будет зажигать. Саня зажигал. На этот раз его «леди» бежали особенно уж вприпрыжку. Присутствующие снисходительно улыбались, но Эрлу казалось, что это улыбки удовольствия от игры его папы. Я попытался как можно скорее свернуть незамысловатую композицию семейства Гершвинов. Сделали небольшую паузу, смочили горло, выдохнули.
И вот наступил момент, когда я, глядя на Эрла, нарочито артикулируя, произнес:
– Друзья. Минуту внимания. Мы с Александром подготовили вам небольшой сюрприз, или, можно сказать, подарок. Этот мальчик, Эрл, – я указал на Эрла, – сын Сани. Ему тринадцать лет, но он уже неплохо играет. Я ему пообещал, – с этими словами я пошел в сторону мальчика, – что он сегодня с нами сыграет. Надо привыкать к публичным выступлениям.
Публика одобрительно закивала, рассматривая Эрла, словно невидаль. Я тем временем продолжал, обхватив рукой Эрла за плечи и привлекая к заветному стулу:
– Это его первое публичное выступление, так что не обессудьте.
Мы сели за пианино. Приготовили руки. Эрл кинул взгляд на меня. Его правая нога нервно дрожала. Подмигнув, я едва заметно начал постукивать его пальцем по руке, задавая ритм. Дрожь прошла. Эрл заиграл. Неплохо, как репетировали. Вскоре легкая импровизация в простенькой гармонии заполнила комнату. Я старался играть как можно более раскованно, демонстрируя наслаждение от игры. Егор тоже быстро уловил незамысловатость гармонии и пристроился к нам, бряцая ритм. Через пару тактов с помощью нашего неутомимого саксофониста дуэт преобразовался в трио. Более-менее раскочегарились. Не особо утомляя публику однообразием гармонии, мы закончили первое публичное выступление Эрла, который ошарашенно осматривался, ловя каждый жест присутствующих. Его нервозность выразилась тремором в ногах, и казалось, что даже слышно учащенное биение сердца. Люди же одобрительно хлопали, выражали удовольствие от происходящего и, казалось похоже, никто не догадывался об особенностях слуха мальчика. Папаша его сиял небесным светилом, а борода подвергалась непрерывным поглаживаниям, потрепыванием и вновь разглаживаниям.
– Сэм, а «сбацай» в стиле Гарнера, а? – разошелся он.
Только хотел было возразить, как все поддержали предложение. Пришлось «бацать». Нет, не «бацать». Играть.  Эрл стоял рядом и пытался уследить за моими пальцами. И вновь он удивленно смотрел на меня, когда я отвернулся от клавиатуры и подмигнул. Мальчик расплылся в искренней детской улыбке.
Испытав некое наслаждение от джазовых ритмов и блюзовых интонаций, мы посетили кухню, после чего, помня «закон о тишине», к одиннадцати часам разошлись. Егор остался у меня, поскольку хотел поболтать «о том-о сем». Утром он ушел. Я прилег наконец-таки, умиротворенный тишиной, радостью, гордостью и усталостью одновременно.
«Первый шаг сделан. Прошло хорошо. Теперь он должен понять, что способен играть и не только для себя, но и на публику». Я еще долго размышлял о том, как забавно и непредсказуемо судьба расставляет «фигуры» на поле жизни. Где тут случайность, а где – закономерность. Мальчик потерял девяносто процентов слуха, но не случайно. Школьная система загнала родителей в этот злой капкан. Но врожденный талант давал ему шанс. Шанс в виде меня. Странно то, что до ночного визита Александра я пребывал в полной уверенности, что более не сяду за инструмент, по крайней мере, публично. И тут появляется шанс. И какой, учить игре оглохшего мальчика. Но вся заковыристость сложившейся ситуации в том, что мое согласие послужило шансом и для родителей Эрла. Моему другу, Александру Ганнеру – вытащить семью из страшного депрессивного состояния, Оле – фениксом возродить в себе почти зачахшую любящую мать. Егор воспользовался шансом пополнить финансы на гастролях в Питере и дал шанс организовать публичную игру Эрлу. Мы все оказались друг для друга шансом.
Я погружался в царство Гипноса, когда вспорхнула мысль: «И что дальше? На этом – все?»