Эпизод 5. Кама Даршан

Как времена года сменяют друг друга в непрерывном цикле, как перелетные птицы, покидая на зимовку свой край, неизменно возвращаются назад, а рыбы после нереста спешат обратно в морские воды, также и человек, завершая очередной жизненный цикл, возвращается на круги своя. Моя жизнь в Мокше была ярким эпизодом, который я часто воскрешал в памяти, но после отъезда многое из приобретенного опыта потеряло свою актуальность. Мне приходилось заново адаптироваться к городским условиям, а это отнимало немало сил и времени. Ушли в прошлое индуистские ритуалы, к которым я привык и считал неотъемлемой частью жизни. Пропало ощущение сакральности бытия, которое давало мне духовную энергию, а вместе с ней рождало влечение к Абсолюту.

Духовность, окружавшая меня мистическим флером, постепенно растворилась в повседневных заботах, и я стал замечать за собой скептическое отношение к различным ее проявлениям. Казалось, все происходившее со мной более не имело того значения, каким оно обладало прежде. Из этого ощущения я черпал свободу, так как оно переживалось как освобождение от рока, довлеющего надо мной. Но вместе с тем, окончательно скрылась из виду какая-то незримая и вместе с тем осязаемая часть души, придававшая смысл моему существованию. Я плавал по поверхности реки бытия, не совершая попыток погрузиться в ее глубину. Возможно, теперь на это мне бы просто не хватило дыхания.

Вскоре после возвращения из Мокши, жизнь снова вошла в привычное русло, и я с головой погрузился в работу. Постепенно мне удалось привести мысли в порядок, чувства стали отходить на второй план, ум вернулся к своей привычной деятельности. Мой научный труд был закончен в срок и получил высокую оценку среди ученого совета. Несколько почетных академиков РАН с напутствиями пожали мою руку, но я не собирался почивать на лаврах. Преподавательская ставка, субсидии от ректората и командировки по конференциям – вот все, что мне обещала научная карьера. Совсем не об этом мечтал я в студенческие годы, зачитываясь историями о путешествиях моих предшественников-этнографов. И, словно следуя на поводу у мечты, моя судьба сложилась необычным, но все же, весьма предсказуемым образом.

Последние полгода, проведенные в городе среди шумных лекториев и унылых стен рабочего кабинета, уже успели покрыться пеленой забвения. Осталась в памяти радость того дня, когда из деканата пришло распоряжение направить меня работать на базу, где проходят практику студенты-этнографы. Мне выдалась возможность попробовать себя в новом амплуа. За пару месяцев, прожитых здесь, я чувствовал себя старейшиной собственного сообщества, хранителя и продолжателя академических традиций. Несмотря на то, что коллеги редко задерживались здесь дольше непродолжительного времени, мне удавалось находить благодарных слушателей в каждом студенческом отряде.

Наше сообщество сложилось на базе бывшего краеведческого музея, к которому были пристроены небольшие жилые корпуса. Экспозиция музея была посвящена старообрядчеству коми-пермяцкого округа, также там имелись экспонаты археологических раскопок, сложенные кучей в дворницкой. Главный зал был переоборудован в лекторий, где в неформальной обстановке проходили чаепития и торжественные встречи. В наши задачи входило полевое изучение традиционной культуры региона – народные ремесла и хозяйственная деятельность крестьян, архитектура деревянных построек, сохранившиеся элементы общинного уклада, сезонные и религиозные праздники и т.д.

Полевая работа проходила в нескольких деревнях, разбросанных на небольшом отдалении от базы. Мне неоднократно приходилось бывать в каждой из них, местные знали нас и привыкли к нашим визитам. Отношение в целом было положительным, лишь иногда происходили конфликты на почве мелкого хулиганства со стороны студентов. Рабочие дни были у нас короткими, поэтому студентам хватало времени и на практику и на развлечения. Мне приходилось следить за поведением своих подопечных, которые лазили за коноплей по чужим огородам и бессовестно разоряли малинники. Наука вряд ли могла служить им развлечением, но я пытался по мере возможности передать неофитам долю энтузиазма через свои повествования.
 
Увлечь полевой этнографией бездельников и лоботрясов казалось мне наивысшим профессиональным достижением. Я наизусть пересказывал целые абзацы из классических трудов Леви-Стросса и Рэдклифф-Брауна, вдохновлявших меня в студенчестве. Рассказывал о жизни Малиновского среди аборигенов Тробридианских островов и путешествиях Миклухо-Маклая к папуасам Новой Гвинеи. Вспоминал о своих коллегах и выдающихся сотрудниках нашей кафедры. Понемногу я начал открывать в себе дар красноречия, немаловажный для каждого фольклориста. Мои рассказы об этнических культурах раскрашивались мифологическими сюжетами, а истории из жизни исследователей – комичными байками из копилки профессионального фольклора.

Мне нравилась роль эпического повествователя, которую я принял на себя в этом молодежном кружке. В окружении студентов я чувствовал себя непринужденно и позволял себе лирические отступления, которые застряли бы у меня в горле, будь я на кафедре перед строгой профессурой. Да и жизнь на базе достаточно благотворно влияла на мое внутреннее состояние. Кормили нас хорошо, хотя и немного однообразно, сон на свежем воздухе был спокойный и глубокий, а присутствие молодежи, в особенности юных девушек, внушало оптимизм и бодрость духа. Казалось, наконец найдено идеальное место для жизни, пусть только на летний сезон.

Июль тем летом выдался жаркий, и в конце месяца жара казалась утомительной. Мне доставляло удовольствие сидеть в тени раскидистой ивы и, перебирая страницы студенческих работ, воскрешать в памяти лица их авторов. За этим занятием меня застал вновь прибывший отряд, нарушивший тишину деревенской жизни звонкими молодыми голосами. Мы зашли в лекторий, где были сброшены с плеч рюкзаки, и студенты расположились вокруг меня в ожидании инструкций. Их было человек 15 – немалое число для небольшого этнографического сообщества. Возможно, их собрали с разных вузов, а может среди них затесались историки и географы, выбравшие такой вариант досуга на время долгих летних каникул.

Обведя взглядом своих подопечных, я остановил внимание на двух девушках, стоявших немного в стороне от остальной группы. Они были одеты в свободные и пестрые одежды, не похожие на форменные костюмы студенческих отрядов. Вместо привычных для взгляда потертых джинс, с их бедер свисали тонкие полупрозрачные шаровары. Волосы девушек были заплетены в африканские косички, которые неряшливо и задорно торчали в разные стороны. У одной из подруг был за спиной небольшой городской рюкзак, а у другой перекинута через плечо матерчатая сумка с разноцветным орнаментом, в центре которого красовался индийский тантрический символ «Шри Янтра». Этого снаряжения явно было недостаточно для жизни в полевых условиях, поэтому я осторожно поинтересовался о цели их визита.

В ответ я услышал смех и обрывочные фразы, из которых понял, что девушки едут автостопом на фестиваль и присоединились к группе в местном автобусе. Фестиваль еще не начался, а отсюда до места легко добраться за день, поэтому они решили провести время с нами. На мой вопрос, что за фестиваль они собираются посетить и где его местонахождение, ответ прозвучал интригующий. Название фестиваля было кратким и лаконичным – Кама Даршан. Проходил он, как следовало из названия, на берегу Камы, но найти место без подробной карты, по словам путешественниц, казалось совершенно нереальным. Организаторы специально забрались подальше от крупных населенных пунктов, чтобы не привлекать посторонних. На мероприятии должны были присутствовать любители индийской культуры из разных регионов.

На этом месте я поспешил прервать рассказ, поскольку начал опасаться, что мои студенты заинтересуются идеей фестиваля и при первом удобном случае убегут туда с практики. Но сам решил продолжить общение позже, предложив девушкам пожить с нами на базе. Они легко согласились ночевать в музее, поскольку корпуса были переполнены, а о палатке, как видно было, путешественницы не позаботились. После совместного ужина и раннего отбоя, при благосклонности гостий, я мог рассчитывать на разговор тет-а-тет. На исходе дня я направился в лекторий, который обычно закрывался ночью на ключ, и сосредоточенно принялся расставлять по залу стулья. Девушки увлеченно беседовали о своей поездке и не обращали на меня внимание. Покашляв для убедительности и приблизившись к ним, я предложил познакомиться и представился по имени.

Девушки представились в ответ как Шанти и Савитри. Я не стал уточнять, были ли они посвящены в какую-нибудь индуистскую парампару или выбрали себе имена сами, как позже выяснилось – зря. Шанти, обладательница индийской сумки, сразу оказалась в центре внимания. Легкая улыбка не сходила с ее лица, а наивные голубые глаза игриво щурились каждый раз, когда она собиралась о чем-то поведать. Голос у нее был чистый, звонкий, и временами я различал в нем детские интонации, которые, вкупе с не до конца оформившейся фигурой, сообщали о ее юном возрасте. Савитри казалась старше, хотя, возможно, причиной тому была привычка к курению, слегка огрубившая девичий облик. Манеры выдавали в ней характер амазонки – дикой и своенравной, а темные волосы, обрамлявшие худое точеное лицо, добавляли сходство с коренными жителями американского континента.

– Чем вы занимаетесь здесь на практике? – поинтересовалась Шанти. Я начал рассказывать о полевой этнографии, о старообрядчестве у русских и коми-зырян, а она слушала, приоткрыв рот и остановив на мне удивленный взгляд. Когда я закончил свою тираду, Шанти прищурилась и произнесла единственную фразу: – Вау, этнография – это так интересно! Савитри лишь ухмыльнулась и почесала космы на затылке. – Завтра мы едем в деревню Криволучье, – решил я немного перевести тему, – она в 18 км отсюда, автобус в 8.40. Поедете с нами? – Поедем! – произнесли подруги хором. – Ну что же, тогда до завтра, спокойных вам снов. С чувством выполненной миссии я оставил девушек отдыхать и удалился в свою подсобку, стоящую особняком на заднем дворе музея.

Наутро все собрались во дворе, как было условлено. Индийские гостьи запаздывали, но, заглянув в окно лектория, я увидел, что они собираются в спешке. Автобус не спеша довез нас по пыльной дороге до места назначения, после чего наш отряд разбился на небольшие группы и разошелся по деревне в поисках информантов. В роли информантов обычно выступали бабки – хранительницы народных традиций. У меня имелся при себе списочек с адресами и именами информантов, которые были предупреждены о целях нашего визита и ничего не имели против сотрудничества. Для себя я держал на примете один старинный дом, в который уже наведывался прежде. Туда я пригласил зайти своих новых подопечных, и мы прямиком направились к потемневшему от времени фасаду, видневшемуся неподалеку.

Дом принадлежал семейству Спиридоновых, осевших в деревне несколько поколений назад. Теперь здесь доживала свой век бабка Евдокия Никитишна – последняя из рода – старая дева и старообрядчица. Характер у дамы, конечно, был не из простых, но я успел найти к ней подходы. Дед у Евдокии был известным раскольником, проповедовавшим на селе старую веру, она унаследовала от него псалтырь, написанный от руки еще до патриарха Никона, и несколько оригинальных неканонических икон. Вручив хозяйке кулек со снедью, припасенный для подношения, я уверенно вошел в ее царство темной архаики, подзывая застывших на пороге девушек. Казалось, Евдокия была рада нашему визиту и даже вызвалась приготовить на всех чаю. Пока старуха хлопотала у самовара, мы остановились напротив массивного алтаря, в устройстве которого удалось обнаружить несколько любопытных деталей.

– Посмотрите сюда, – одним взглядом я указал на старинную икону, имевшую форму геометрически правильной мандалы. Слово «мандала», заимствованное мной из индийской сакральной геометрии, плохо соотносится с христианской иконографией, но я не сомневался, что выбрал подходящее понятие. Икона изображала солнце с расходящимися во все стороны лучами, в центре располагалось око, вписанное в треугольник. С четырех сторон ее углы венчали свастики, также свастический орнамент просматривался внутри изображения. После великой отечественной войны такие иконы конфисковывали без суда и следствия, как помеченные фашистским знаком, но Евдокия сумела сохранить дедово наследство. – Вот, перед вами древнеславянский солярный символ – ярко косматый, он же ковыль или огнивец, более известный под своим индийским именем – свастика... – козырнул я перед девушками своими познаниями.

Ход оказался удачным – девушки были заинтригованы сделанным открытием и попросили показать, как выглядит индийская свастика. Я достал из портмоне лист бумаги и начал вычерчивать на нем известные мне виды свастик – индуистскую, джайнскую, буддистскую. Все, включая Евдокию Никитишну, заворожено следили за этим магическим процессом. Дополнив иллюстрации комментариями на тему ритуального и обыденного использования символа, я был готов углубиться в его этимологию, но вовремя остановился, чтобы не запутать неподготовленных слушателей. По прищуренным глазам Шанти я понял, что она хочет спросить что-то важное: – Откуда ты столько знаешь об Индии? И, правда, подумалось мне, как объяснить этим юным особам, откуда заурядный ученый, живущий в российской глубинке, так близко знаком с далекой и загадочной индийской культурой?

На удивление самому себе, я не стал пускаться в пространные объяснения, а ответил кратко: – Я жил среди индуистов в деревне Мокша. Вам не доводилось слышать о ней? Похоже было, что я произнес тайное заклинание, от которого вот-вот начнут двигаться стены, и даже бабка Евдокия перекрестилась по старообрядчески и удалилась, верно оценив конфиденциальность ситуации. Шанти и Савитри переглянулись, потом устремили глаза на меня и принялись сканировать взглядами, словно видя впервые. Вскоре стало ясно, что они ищут знаки моей принадлежности к секте. Четки-мала, намотанные на руку или бусы-рудракши на шее, татуировки с индуистскими символами или следы от тилак, браминский шнур под рубашкой или сама рубашка с едва заметной биркой «мэйд ин Индия»… Ничего из этого, никаких внешних атрибутов не было на моем теле. Когда это стало очевидно, взгляды расслабились и посыпались вопросы.

Я воскресил в памяти даты моего пребывания в Мокше, несколько крупных фестивалей и религиозных церемоний, имена ближайших населенных пунктов и прозвища выдающихся односельчан. Подруги объявили себя ученицами Свами Шанкары, который построил собственный ашрам в Самарской губернии и несколько раз приезжал оттуда в Мокшу с визитом. Однажды и девушкам довелось присутствовать там вместе со свамиджи. Я смутно помнил тот день и не был уверен, что мы встречались, но тот факт, что мы присутствовали вместе на одном событии, делал нашу нынешнюю встречу не случайной. Мы сошлись на мнении, что судьба свела нас не без причины и тому предшествовали кармические связи. У меня не было личных отношений с Шанкарой, но мой гуру Васудева любил выпить с ним чаю и отзывался о нем как о достойном человеке. Девушки постарались заверить меня, что их гуру достойнейший из живущих, с чем я поспешил согласиться.

– Тебе нужно поехать с нами на Каму, свамиджи собирается приехать туда в начале августа, – без тени сомнения сказала Шанти. Я не нашелся, что ответить и едва заметно пожал плечами, изобразив неуверенность. – Если с нами не получится, приезжай позже, – продолжала Шанти, – фестиваль длится 21 день. Мы нарисуем тебе карту. – Она была права, мне следовало оказаться там, сама судьба звала меня на этот фестиваль. Но в тот момент я чувствовал сильное сопротивление внутри и, чтобы не выдать его, лишь пожимал плечами, глупо улыбаясь. – Видите ли, я буду занят с группой на практике, – нашел я подходящий аргумент, параллельно рассуждая, что в конце месяца все разъедутся и, вероятно, у меня появится свободное время. – Есть время подумать, – заговорщически прикрыв рот ладонью, шепнула мне Савитри. 

Вечером на мой стол легла хорошо отрисованная карта фестиваля, украшенная свастиками, сердечками и омчиками, а утром следующего дня индийские гостьи отбыли, оставив меня в предвкушении следующей встречи. Жара продолжалась еще несколько дней, но затем погода сменилась, и ветер стал подтягивать дождевые облака. Менялось и внутреннее состояние – сон долго не приходил, а с наступлением приносил возбуждающие видения обнаженных женских фигур, танцующих под дождем, поля с колосящейся травой, местами примятой телами совокупляющихся пар. Мне снились апокалипсические сцены надвигающихся цунами и снежные лавины, сходящие с гор. Однажды я проснулся во время грозы и ощутил озноб, проходящий волнами по телу, чувство жара при этом сменялось чувством холода. То, что происходило, не было симптомами болезни, напротив, я чувствовал необыкновенный прилив сил. Но на фоне обыденной жизни это переживалось как дисбаланс, неуравновешенное состояние.

В дневное время суток я занимался привычными делами, и это помогало поддерживать душевное равновесие. Внешне ничего не изменилось, за исключением того факта, что мой исследовательский энтузиазм внезапно начал иссякать, и роль корифея наук и наставника молодежи больше не приносила мне вдохновения. В последних числах месяца я распустил студентов по домам. Это произошло на несколько дней раньше, чем предполагалось, поскольку в мыслях я был уже не с ними и торопился покинуть базу. Утром второго августа я запер музей, оставил ключ сторожу и сел в автобус, следующий до ближайшего райцентра. На базе отыскалась старая финская палатка, которая стала моим пристанищем на время жизни в лесу. Небольшой запас провианта, купленный в Сельпо у автостанции, мог обеспечить мне несколько дней автономного существования.

Пересев в Сосново на автобус до Елово, на закате дня я добрался до пункта назначения. Сойдя с автобуса на повороте, как было отмечено на карте, я направился пешком по лесной тропе, куда указывал неприметный знак с буквами КД. Консервные банки перекатывались у меня за спиной, а ноги цеплялись за опутавшие тропу сосновые корни, но вопреки выпавшим на мою долю неудобствам, я спешил отыскать лагерь до захода солнца. К счастью, мне это удалось, и после трех километров трекинга я увидел первые признаки жизни, а следом передо мной открылась фестивальная поляна, расположившаяся на опушке леса. Сразу за опушкой начинался песчаный склон, переходящий в густой кустарник, обрамляющий берега Камы.

На поляне виднелось несколько больших шатров, между которыми сновали люди в разноцветных нарядах. Вскоре выяснилось, что они стекаются к главному шатру, внутри которого происходит какое-то действо. Не мешкая, я направился туда. Протиснувшись сквозь толпу зевак, обступивших вход, я попал во внутреннее пространство, имевшее форму полусферы. В эту форму вписывался круг сидящих на земле людей. Люди держали друг друга за руки, создавая живую цепь, в которой аккумулировалась общая энергия. По знаку ведущего, занимавшего позицию в центре круга, раздался хор сотни голосов, сначала нестройных, но постепенно гармонизирующихся, входящих в резонанс и взаимно усиливающих друг друга.

Хор рецитировал слог «ом», звучащий без пауз и порождающий непрерывную звуковую вибрацию. Мне удалось втиснуться в круг между субтильной девушкой и долговязым юношей, заглушающим окружающих своим утробным басом. Пробежав взглядом по кругу, я увидел Шанти, сидящую с самозабвенным видом. Ее глаза были закрыты, и мне тоже пришлось зажмурить свои, чтобы сохранить концентрацию. На время она пропала из поля зрения, а когда ритуал завершился, я замешкался у выхода, пытаясь достать свой рюкзак, и окончательно потерял ее из виду. Выйдя из шатра наружу, я оказался в темноте, незаметно опустившейся на поляну. Местами пространство освещал электрический свет, пробивавшийся из шатров, а кое-где из темноты вырывалось пламя костров, обозначивших места стоянок.

Искать Шанти в ночном лесу было бессмысленно, поэтому я решил поставить палатку на каком-нибудь освещенном месте и направился вглубь опушки мимо палаточных лагерей. Замедлив шаг около одного из них, я принялся аккуратно перешагивать через веревочные растяжки и услышал оклик. Посчитав его достаточным поводом для начала общения, я приблизился к костру. – Намасте, – приветствовали меня сидящие у костра люди. – Намасте, люди добрые, – ответил я по старой мокшанской привычке. Мои слова были встречены одобрительными улыбками и новые знакомые предложили мне присоединиться к их кругу.

Я пристроился у костра с чашкой чая, наполненной из коптящегося в дыму сосновых поленьев кана, и вскоре собравшиеся продолжили разговор, прерванный моим появлением. Тема беседы вызвала во мне живой интерес – она касалась этимологии слова «кама», давшего имя фестивалю. В буквальном переводе «Кама Даршан» следует понимать как «Встречу на Каме», но «даршан» в индуистской традиции обычно происходит с божеством, и Кама – бог любви, также хорошо подходил здесь по смыслу. В индийской мифологии Кама относится к числу полубогов, но в «мире желаний», где мы живем, он является глубинной и всепроникающей движущей силой.
 
Беседа постепенно переходила в игру в ассоциации. Вслед за Камалокой пришла на память Камасутра. По кругу пошел пакет с печеньем, кого-то посетила мысль открыть банку сгущенки. Я решил поделиться своими запасами и, порывшись в рюкзаке, извлек оттуда банку со сладким лакомством. – Давай ее сюда, я открою, – обратилась ко мне миловидная девушка, которую звали Лакшми. Приняв сгущенку из моих рук, она поинтересовалась: – Ты один сюда приехал? – Да, мне нужно найти своих друзей, они должны быть в лагере Свами Шанкары, – ответил я. – Найдешь его завтра, какие проблемы, – с уверенностью сказала Лакшми.

После этой фразы я решил вкусить сладость походного сна, и начал искать подходящее место под палатку. Давала о себе знать усталость после долгого пути. Сон пришел быстро, хотя место оказалось не очень ровным – то и дело в бока упиралось что-то твердое. Наутро я проснулся рано и, выглянув наружу, увидел, как лучи солнца пробиваются сквозь кроны деревьев. Костер испускал тонкие струи дыма, поднимающиеся вверх по одному из падающих лучей. Появилось желание размять конечности, и я решил прогуляться к реке. Вода в Каме была прохладной, а течение быстрым. Солнце еще не успело прогреть воздух, и я не решился снять одежду, чтобы совершить омовение, ограничившись умыванием лица.

Найдя небольшую утоптанную площадку возле купальни, я занялся йоговской практикой, подзабытой в последнее время. Тело гнулось с трудом, в мышцах не хватало гибкости, и с непривычки слегка кружилась голова. За этим занятием меня застала Савитри, спускавшаяся к реке с большим походным котлом в руках. – Ом намо Нараяна, – сказала она. – С приездом! Я приветствовал ее в ответ, отвесив земной поклон и прогнувшись до пределов своих возможностей. Савитри усмехнулась, зачерпнув воды в котел, и принялась отмывать его речным песком. Поспешив закончить свою утреннюю гимнастику, я поинтересовался, где находится их лагерь, для убедительности добавив, что ищу место для стоянки. – Здесь, неподалеку, – махнула рукой Савитри. – Иди за мной.

Мы проследовали через заросли кустарника и, миновав пару лагерей, зашли в рощу орешника, за которой открылась уютная поляна. Я предвкушал встречу с Шанти, но, как выяснилось, она ушла на утреннюю практику, и теперь мне предстояло знакомство с лагерем и его обитателями. На поляне был установлен большой белый шатер, вокруг него располагалось несколько палаток, еще несколько стояло поодаль, в тени ореховых ветвей. На ветвях были развешаны разноцветные флажки, а входы в шатер закрывали длинные индийские полотна. Савитри принесла котел к костру, где сидели двое молодых людей, перебиравшие пакеты с едой и, видимо, собиравшиеся готовить завтрак. Я подошел к ним, представился, сложив руки в «намасте» и присел на корточки. Молодые люди отвлеклись от своего занятия и окинули меня взглядом.

Савитри представила меня: – Это наш друг, учитель. – А чему он учит? – спросил человек с густой щетиной на загорелом лице. Немного поразмыслив, я ответил: – Мой предмет антропология, я изучаю человеческую природу и способы совместного существования людей. Учу студентов по академическому курсу лекций. – Ага, значит браманической специальности человек, – прокомментировал второй, с рыжей бородой и белой панамой на голове. Не найдя что ответить, я едва заметно кивнул головой. Молодые люди оказались основателями лагеря, они приехали на это место еще до начала фестиваля и помогали в его организации. Рыжебородого звали Суджат, а его товарища Виджай. На фестиваль они попали прямо из ашрама Свами Шанкары и теперь готовились к его прибытию.

Тем временем стали вылезать из палаток заспавшиеся жители. Котел водрузили на треногу с подвешенным крюком и начали готовить кашу. Я определил место под свою палатку и поторопился отправиться за ней, чтобы успеть к завтраку. Солнце уже поднялось высоко, фестиваль оживал, и пространство наполнялось разнообразными звуками. Мой вчерашний лагерь пустовал, видимо люди еще спали или ушли по своим делам. Я собрал пожитки, упаковал палатку и выдвинулся на новое место. Проходя через большую поляну, я задержался посмотреть на группу людей, выполняющих йоговские асаны на фоне полноводной Камы. В их числе удалось обнаружить Шанти, и, остановив на ней взгляд, я очаровался плавностью движений юного тела.

Шанти поймала мой взгляд и, повернувшись ко мне, радостно замахала руками. За время короткой паузы, знаками она успела показать, что занятия подходят к концу и мне нужно ее дождаться. Забыв про завтрак, я сбросил с плеч рюкзак и уселся на землю в ожидании. После заключительного цикла асан вся группа приняла лежачую позицию и застыла в глубоком расслаблении. Закрыв глаза, я мысленно присоединился к этому медитативному процессу. Вскоре на меня опустилось умиротворение, и я погрузился в него, потеряв счет времени. Сквозь окутавшую сознание дрему я почувствовал прикосновение к ладоням, и его тепло потоком разлилось по моим конечностям. Открыв глаза, я увидел перед собой Шанти, которая держала меня за руки и улыбалась. Короткий миг мы смотрели друг на друга, не разжимая рук, потом она потянула за собой, и от этого усилия наши ладони разнялись. – Пойдем, я покажу тебе наш лагерь, – сказала она.

Весь день я наслаждался общением с Шанти, мы прогуливались по территории фестиваля и посещали разные мероприятия. Вокруг происходили занятия и семинары, люди делились друг с другом знаниями и приобретали новый опыт. Тем временем наш лагерь готовился к приезду Шанкары. Я успел наслушаться разных историй об этой личности. Рассказывали, что раньше он занимался предпринимательством, но достиг самореализации через тантрическую практику и отказался от всех материальных благ. – Завтра свамиджи будет проводить Дурга-пуджу, а на следующий день будет ягья, – сообщила мне Шанти. – Это очень мощная очистительная практика, нам нужно подготовиться к ней заранее. – Что нужно делать? – поинтересовался я наивно. – Поститься от рассвета до заката, повторять мантры Дурги и совершать омовения в Каме, – быстро и без запинки ответила Шанти.

Практика началась на следующий день сразу после пробуждения. Я вылез из палатки в предвкушении встречи с чудесным, осмотрелся по сторонам и остановил свой взгляд на фигуре Шанти, сидящей в медитации на лесной опушке. Она была закутана в теплую гималайскую шаль и, очевидно, проснулась еще до рассвета – это время считается самым благоприятным для медитативных занятий. Приблизившись к шатру, я увидел рядом с ним Савитри, украшавшую вход собранными на заре полевыми цветами. Остальные жители лагеря также были заняты своими делами, но завтрак никто не готовил – очевидно, все постились перед пуджей. Я спустился к Каме и, с возгласом «джей Дурга Ма», трижды окунулся в ее прохладный поток.

Посчитав, что этого достаточно, я задержался погреться на солнышке среди кустов, окружавших купальню. Несколько минут спустя показалась Шанти, которая, не замечая моего присутствия, сбросила с себя одежду и обнаженная вошла в воду. Она сложила ладони в молитвенном жесте и, зачерпнув в них воду, подняла над головой. Ниспадающие капли заструились по ее волосам, увлажнили лицо и устремились по шее на приподнятую грудь. Я зачарованно наблюдал как речная вода, подобно утренней росе на цветах, касается кожи юной девы, и эта картина казалось мне священнодействием. Дурга-пуджа началась для меня в тот самый момент, и она предназначалось только для моих глаз.

Мне приходилось слышать о том, что некоторые женщины отождествляются с Шакти – божественной энергией, слияние с которой приносит освобождение. Некоторые из них перевоплощаются в Кали, безудержную супругу Шивы, свободную от моральных ограничений. Другие принимают образ Радхарани и увлекаются лилой Кришны, в которой видят себя его кроткой возлюбленной. Для меня образ Шакти был чем-то туманным и неоформленным до того времени, как она предстала передо мной в водах Камы. Осознание того, что Деви заигрывает со мной, приняв обличье земной девушки, полностью захватило мое воображение.

Пока я представлял себя на месте Кришны, крадущего одежду у купающихся гопи, Шанти вышла из воды, закуталась шалью и ушла в направлении лагеря. Мне потребовалось время, чтобы собраться с мыслями, после чего я вышел из своего укрытия на поляну. Там я набрал букет цветов, бережно завернув его в кусок индийской ткани. Это был трофей из Мокши, попавший туда с прилавка делийского базара, и я хранил его как ценный артефакт. Теперь ему предстояло стать подношением, которое я собирался принести в дар богине. Окрыленный этой идеей, я вернулся в лагерь, но мой взгляд напрасно искал там Шанти, она больше не показывалась на виду. Окликнув Савитри, я поинтересовался, куда пропала ее подруга. Савитри многозначительно посмотрела на меня и, выдержав короткую паузу, сообщила, что Шанти отправилась встречать свамиджи, который едет на фестиваль из ашрама.

– Ты из-за нее сюда приехал? – неожиданно спросила Савитри со свойственной ей прямолинейностью. Я замешкался с ответом, но видимо он читался на моем лице. – Забудь о ней, она предана Шанкаре, он для нее воплощение Махешвары. – Приподняв брови, она направила взгляд в небо и вполголоса зашептала шестислоговую мантру, тем самым прерывая наш диалог. У меня был некоторый опыт общения с тантрическими гуру, и он подсказывал, что часто под прикрытием духовности они занимаются соблазнением наивных девушек. По этой причине, а возможно и не только по этой, в отношении к Шанкаре у меня заведомо сформировалось предубеждение. Мое сознание будоражили достаточно противоречивые эмоции. Я испытывал разочарование в учении индуизма с его концепцией о безусловном авторитете гуру, но по-прежнему был влюблен в индийский миф, живым воплощением которого для меня явилась Шанти.

Я отдавал себе отчет, что моя судьба прочно связана с Санатана Дхармой, и божественная игра не зря приводит меня в места, подобные этому. Но меня более не привлекали игры в просветление, объединившие собравшихся здесь людей, всего этого я вдоволь насмотрелся в Мокше. Следуя на поводу у исследовательского духа, неизменно живущего во мне, я стремился проникнуть в самую суть происходящего, найти источник, питающий жажду духовности. Все указывало мне на то, что этим источником служила любовь, и высшие силы удостоили меня получить ее даршан. Любовь сама по себе была для меня в своем роде исследовательским экспериментом, ибо в жизни мне приходилось сталкиваться с ней не часто. И если любовь есть Бог, как утверждали сведущие люди, то эта реальность, вопреки духовным поискам, оставалась для меня непостижимой.

За этими мыслями ход времени оказался незаметным, и я вспомнил о нем, когда солнце начало приближаться к зениту. Лагерь был готов к приему свамиджи, все отдыхали в ожидании. О его прибытии возвестил хор женских голосов, воспевающих гуру-мантру. Свами Шанкара твердой походкой приблизился к шатру и начал обмениваться с людьми приветствиями. Шанти сопровождала его с лучезарной улыбкой. Ученики и последователи, соблюдая очередность, подходили к свамиджи за благословением, сочувствующие стояли в стороне, смиренно сложив ладони. Присоединившись к ним, я принялся наблюдать за процессом, попутно изучая взглядом личность Шанкары. Его внешность в действительности отдаленно напоминала Шиву, каким его обычно изображают индийские живописцы.

Длинные волосы были завязаны в пучок на затылке, осанка свидетельствовала о хорошем тонусе в позвоночнике, рудракши, свисающие с шеи, фактурно обрамляли массивную грудную клетку. В лице свамиджи проглядывалось что-то восточное, но по нему сложно было определить национальность. Постояв в стороне, я решился подойти к почетному гостю с приветствием, но в этот момент он раскланялся с очередным саньясином и поспешно удалился в шатер. Шанти оставалась снаружи, и я мог бы подойти к ней, но воздержался от этого действия. Внутри появилось явственное чувство разделения – одна часть меня пассивно принимала происходящее, тогда как другая испытывала сильное сопротивление.

«Кто плывет по течению, никогда не достигнет источника» – неожиданно пронеслись в памяти напутственные слова Васудевы. Я повторил их в уме, смакуя мудреную речь гуруджи и примеряя на себя ее смысл. Тем временем, столпившийся у шатра народ стал постепенно проникать внутрь. Новость о прибытии Шанкары быстро разлетелась по фестивалю, и количество людей в нашем лагере заметно увеличилось. Затесавшись в толпу, я нырнул под полотно, закрывающее вход, и поспешил занять место в шатре. Шанкара восседал на куске шкуры около выложенного камнями очага, приготовленного для ягьи. За ним находился алтарь, куда были установлены реликвии, привезенные из ашрама – миниатюрный лингам, фигурки божеств, фотографии святых. Он хранил молчание и смотрел прямо перед собой, время от времени обводя взглядом публику.

Наконец, шатер заполнился, и в пространстве разнесся звон колокольчика, следом за которым послышалось приглушенное пение мантр. Исполнив ритуал, свамиджи обратился к публике с речью. Вопреки предубеждению, его слова с первых слов встретили отклик в моем уме, а голос действовал успокаивающе. – Мы собрались здесь для того, чтобы провести пуджу богине Дурге и получить тантрическое посвящение. Чем привлекательна для нас тантра? Обычно люди обращаются к ней с целью найти любовь и просветление. Сложно сказать какая из этих двух целей важнее, но в тантре обе достигаются одновременно. Этот путь приводит нас непосредственно к нашей сущности, а Дурга олицетворяет силу, оберегающую от опасностей на пути. Тантрическая практика требует смелости – нужно быть готовыми встретиться со своими страстями и преодолеть их.

Я достал из сумки кассетный диктофон, на который записывал интервью во время полевой работы и включил его на запись. Что-то невыразимое в личности Шанкары казалось мне знакомым, и я пытался уловить это в его голосе и жестах. Тем временем он продолжал свою речь. – В кашмирском шиваизме есть одна интересная концепция, которая относится к числу так называемых недвойственных учений. Она утверждает, что наша истинная сущность едина с Шивой, но скрыта завесой Махамайи – Великой иллюзии. Это заставляет нас искать любовь вовне, чтобы пережить момент единства, ибо она обладает йогическими свойствами – любовь соединяет. Так проявляет свое действие Шакти, по воле которой творится иллюзорный мир. Но Шива пребывает за гранью этого мира и его можно обнаружить, только если искать любовь внутри себя.

Шанкара сделал паузу, обводя взглядом аудиторию. Его слова произвели очевидный эффект, в шатре стояла звенящая тишина, все внимание было направлено на него. Он продолжил: – Мы поклоняемся богине Дурге, потому что в ней сосредоточена божественная сила Шакти, разрушающая препятствия на духовном пути. В Деви Махатмьям она именуется лодкой, переправляющей через океан бытия. Только ей под силу побороть демонов, порожденных нашими невежественными желаниями. Каждый может обратиться к ней, ибо она отзывчива и милосердна, и как мать проявляет заботу о всех своих детях. В то же время, как женщина она должна быть удовлетворена, и со своей стороны мы должны совершать поклонение с преданностью и любовью.

Внимание богини легко заслужить регулярными жертвоприношениями и подношением даров. Возможно, вы слышали, что в индийских храмах ей в жертву приносят животных, но мы не будем проливать кровь живых существ, а предложим то, что дорого нашему сердцу. Дурга примет каждую жертву, главное жертвовать бескорыстно. Подойдет любой предмет, но в особенности она любит цветы и красивые ткани. Вы можете сложить свои подношения у алтаря, сейчас здесь начнется пуджа, и мы освятим их. – По знаку свамиджи его ассистент расстелил перед алтарем кусок красной материи, вскоре к нему стали подходить люди и оставлять священные дары.
 
Я засунул руку в сумку, нащупал там сверток с утренними цветами и вспомнил о Шанти. Ее не было в первых рядах среди учеников Шанкары и, обведя шатер взглядом, я не обнаружил ее присутствия. На мгновение мне представилось, что ее не существовало на самом деле, а наша встреча была игрой моего воображения. Почувствовав облегчение, я возложил свой дар на алтарь Дурги. – Ом Шри Дургарпанам асту! Да будет все пожертвовано Дурге! – возвестил голос Шанкары о начале пуджи.