Двойник с ожерельем

Литературовед Серафим Валентинович Грушевский, переминаясь с ноги на ногу, нервно поглядывал на часы. До его выступления в юношеской библиотеке оставалось совсем немного времени, а троллейбуса, на котором он собирался туда доехать, всё ещё не было. Опаздывать было не в правилах Серафима Валентиновича, к тому же выступление было посвящено его любимому писателю-мистику Александру Грину, изучая биографию которого, он сделал несколько важных открытий. Грушевский не раз подмечал: как только он попадал на одну волну со своим загадочным героем, начинали происходить какие-то странные и малообъяснимые вещи. Поездка в библиотеку тоже не стала исключением. Серафим Валентинович мог туда дойти пешком – маршрут занимал не более пятнадцати минут, но Грушевский почему-то твёрдо решил поехать на троллейбусе. Может быть потому, что в его голове засели строчки из песни Виктора Цоя:

Все люди – братья, мы – седьмая вода,
И мы едем, не знаю, зачем и куда.
Мой сосед не может, хочет уйти,
Но не может уйти, он не знает пути.

И вот мы гадаем, какой может быть прок
В троллейбусе, который идёт на восток,
В троллейбусе, который идёт на восток,
В троллейбусе, который…

Серафим Валентинович ещё раз взглянул на часы: стрелки показывали 13 часов 13 минут. «Добрый знак. Значит, не опоздаю», – удовлетворённо подумал Грушевский.
В 2013 году его книгу «Рассказы о тех, кому мало Земли и неба» издали в Париже и Серафим Валентинович стал обожать тринадцатое число.
Действительно, через несколько секунд после того, как Грушевский посмотрел на часы, из-за поворота показался долгожданный  троллейбус. Серафим Валентинович зашёл в салон и сел у окна с левой стороны, как и говорилось в песне: «Моё место слева, и я должен там сесть».
Грушевский любил мистику - те необъяснимые волнующие душу предощущения и чувствования, которые время от времени прорывались из загадочных параллельных миров, в существование которых он искренне поверил, побеседовав с доктором технических наук Лебедевым, путешествующим по многочисленным потусторонним реальностям.
Всё складывалось одно к одному. Видимо, мрачный Грин, с его таинственной Гринландией, надрывно-импульсивный Цой, с будоражащими сознание песнями, подавали Грушевскому какие-то знаки. 
«Наверное, сегодня должно произойти что-то важное», – подумал Грушевский и начал внимательно всматриваться в пассажиров салона – благо их было немного, основная масса людей всегда выходила до его остановки, расположенной рядом с метро. Однако ничего примечательного литературовед не обнаружил. Рассматривая пассажиров, он чуть было не проехал нужную остановку.
Выйдя из троллейбуса, Серафим Валентинович спешно направился к зданию библиотеки. До начала выступления оставалось семь минут, и ему позвонили – сотрудница читального зала спрашивала, прибудет ли он к назначенному времени? Около самых дверей Грушевского окликнула незнакомая миловидная женщина:
– Михаил, постой! – радостно воскликнула она. – Вот уж не думала тебя здесь встретить! Ты же должен быть сейчас в Китае!
Литературовед удивлённо взглянул на незнакомку.
Обращалась она, несомненно, к нему – других мужчин рядом не было.
– Извините, но меня зовут Серафим, к тому же в Китае я никогда не был, хотя, честно говоря, мечтаю, – вежливо улыбнулся Грушевский. – Кстати, я через несколько минут здесь выступаю, хотите послушать?
Женщина пристально его рассматривала.
– Да, кажется, я ошиблась. Мы с Михаилом вместе учились в МГИМО. После окончания университета меня отправили работать в Латинскую Америку, а его – в Китай. Правда, он чуть ниже вас ростом, а так просто копия! Извините.
– Ничего страшного. Возможно, в следующей жизни я буду дипломатом, – пошутил Грушевский. – Вы меня тоже извините – я опаздываю на выступление.
Как и предполагал Грушевский, после его прихода прошло ещё несколько минут, прежде чем аудитория, в которой он должен был выступать, наполнилась читателями. Серафим Валентинович стал увлечённо рассказывать о любимом писателе: о его трудном детстве, частых скитаниях, нищете, тюрьме и ссылке, выпавших на долю Александра Степановича Гриневского (Грина). Однако ни чрезмерное увлечение алкоголем, ни физические недуги, ни расставания с любимыми женщинами, к которым Грин привязывался всей душой, не сломили его и не заставили чрезмерно ожесточиться. Прочитав произведения Александра Степановича, многие читатели обретали мечту, любовь и счастье.
Но главное, о чём хотел рассказать слушателям Грушеский, состояло в том, что писатель проникал в параллельные реальности – жил в разных измерениях. Александр Грин мог запечатлевать в памяти вымыслы, которые сам отчётливо видел, то ли наяву, то ли внутренним взором. Грушевский зачитал слушателям воспоминания киноведа и кинокритика Эдгара Арнольди: «Очевидно, у Грина было необычайно развитое и свойственное именно ему, в отличие от других, воображение. Вымышленное с живостью запечатлевалось в памяти и складывалось в целый внутренний мир, непостижимый для остальных людей. Помню, мы однажды проходили с ним по Стремянной улице, ничем не примечательной, с тёмными старыми домами. Вдруг Грин сказал задумчиво:
– Знаешь, я как-то шёл здесь и внезапно, вот с этого места, совершенно отчётливо увидал пагоды, окружённые пальмами...»
Заканчивая выступление, Серафим Валентинович обратился к аудитории с такими словами:
– Я заметил, что с творческими людьми, обладающими необычными энергетическими способностями, происходят загадочные события. В жизни Александра Грина они случались слишком часто. Это говорит о том, что наша действительность не настолько проста, как кажется, и писатели, создающие собственные художественные миры, на неё непременно влияют. – В этот момент Грушевский почему-то вспомнил, о женщине, назвавшей его Михаилом, и продолжил: – Мне удалось обнаружить в биографии писателя таинственный, я бы сказал, истинно гриновский факт, которому мои коллеги почему-то не уделили должного внимания. А ведь он прекрасно дополняет загадочный образ Александра Степановича и заставляет в очередной раз поразмышлять о метаморфозах нашего бытия. – Тут Грушевский сделал паузу, чтобы сконцентрировать внимание слушателей. – Мало кто знает, что в одной из крымских газет начала девяностых годов прошлого века в небольшой заметке упоминалось необычное свидетельство о Грине, жившем на полуострове последние годы своей жизни. Так вот, один из местных жителей утверждал, что его дед, являясь большим поклонником творчества Александра Степановича, однажды оказался в небольшой компании, где находился писатель. Во время посиделки, сопровождающейся обильной выпивкой, разговор зашёл о похожих друг на друга людях не являющихся родственниками. Грин слушал молча, но через какое-то время решительно заявил: «У меня есть двойник, я это точно знаю». Все притихли, ожидая разъяснений. Оказалось, что в начале двадцатых годов он получил письмо от какого-то человека, поразившее писателя. В нём было сказано: «Дорогой Алексей, недавно в газете я увидел рассказ о кораблях. Подписано А. Грин. Значит, ты стал писателем и поэтому меня сторонишься. Зачем ты так? Вспомни, как мы дружили, будучи краснофлотцами. Я узнал твой адрес в редакции, где написано, что ты Александр. Наверное, ты не хочешь общаться со старыми друзьями и называешься другим именем. Чтобы вспомнил меня, я посылаю фотографию, которую ты мне сам подписал. Твой закадычный друг Николай». В письмо была вложена фотография с изображением двух человек в морской форме, один из которых был как две капли воды похож на Александра Степановича. «Я никогда не был краснофлотцем и тем более Алексеем, но меня поразило другое. – Грин помолчал, обвёл всех испытующим взглядом. – На обороте моим почерком было написано: «Лучшему другу Николаю на память от Алексея». 
Грина спросили, узнал ли он что-то об авторе письма, но Александр Степанович, перевёл разговор на другую тему, обронив лишь, что эту странную фотографию он через пару дней где-то утерял.
Грушевский взволнованно закончил:
– Я попытался найти автора заметки, чтобы выяснить у него важные детали, но… В трудные девяностые газета прекратила своё существование, а подпись автора оказалась чьим-то псевдонимом. Одним словом, с Александром Степановичем связанно ещё множество загадок, которые нам предстоит разгадать.      
Выйдя из библиотеки, литературовед направился к троллейбусной остановке и стал размышлять: «Да, я ещё раз убедился, что тема с двойниками достойна изучения, хотя я и не Грин, но меня тоже сегодня с кем-то спутали. А что, если действительно где-то существует похожий на меня человек? Несколько лет назад мне уже говорили, что я на кого-то похож. Допустим, это так! Тогда где мой двойник живёт? Кого любит? Кто он по профессии? И самое главное: какова цель такого дублирования? Для чего нужны резервные копии?» Серафим Валентинович принялся развивать свою мысль:
«Если я не один, то мне трудно представить, чтобы мой двойник был каким-то сантехником в ЖЭКе. Хотя, – Грушевский улыбнулся, – и среди людей этой профессии попадаются творческие личности».
Литературовед вспомнил, как однажды ему пришлось столкнуться с подобным человеком. Грушевский приехал в гости к старому университетскому другу в Голицыно, с которым несколько лет не виделся. Они сидели на кухне и отмечали встречу. Вдруг из-под раковины полилась вода – пришлось срочно вызывать сантехника. Пришёл высокий молодой человек в фирменной темно-синей спецовке и, перекрыв в трубе воду, заявил, что нужно менять сифон, которого у него с собой нет. Друг побежал в магазин сантехники, благо тот располагался в ста метрах от его дома, а Грушевский тем временем разговорился с молодым парнем. На вопрос писателя, почему он выбрал эту профессию, сантехник неожиданно заявил:
– Я воспринимаю себя богом воды. Могу её остановить, могу пустить. Мне нравится управлять водной стихией с детства.
Размышления Грушевского прервал подъехавший к остановке троллейбус. Серафим Валентинович поспешил в полупустой салон. Сев на сиденье, с удивлением заметил, что это тот самый троллейбус, на котором он ехал на выступление. Стал машинально разглядывать пассажиров и замер… В конце салона сидела девушка, очень похожая на Вику – его знакомую, уехавшую жить в далёкую Австралию двадцать пять лет назад. В своё время Грушевский был сильно влюблён в её младшую сестру Евгению, которая эмигрировала на дальний континент на два года раньше Вики.
Серафим Валентинович вспомнил о проекте канадского фотографа Франсуа Брюнеля, прославившегося снимками «близнецов». Тот фотографировал людей, похожих друг на друга, но при этом не являющихся родственниками. Стопроцентных двойников оказалось мало, зато многие имели похожие привычки, носили однотипную одежду, имели одинаковые профессии. Наверное, поэтому фотограф и назвал свой проект «Я не похож», чтобы подчеркнуть: главное – не внешнее сходство, а схожесть сущности этих людей.
Грушевскому стало не по себе. Вначале незнакомая женщина у библиотеки, потом Грин, теперь сестра Евгении Вика. «Может быть, с Евгенией что-то произошло? Я давно о ней ничего не слышал. Иначе как понять все эти таинственные знаки?» – пытался проанализировать происходящее Серафим Валентинович.
Приехав домой, литературовед решил узнать, всё ли в порядке с Евгенией. Пару лет назад Грушевский переписывался с Викой через социальную сеть. Переписка оказалась недолгой: она так же неожиданно закончилась, как и началась. Виктория Александровна, будучи зрелой женщиной, преподавала в Мельбурнском университете – лучшем в Австралии и Океании и была постоянно занята на работе. Дело осложнялось ещё и тем, что Евгения год назад переехала из Мельбурна в маленький городок Бродфорд и Интернетом не пользовалась, поэтому сёстры общались нечасто: иногда разговаривали по телефону, иногда узнавали новости через общих друзей и знакомых. Зная это, Грушевский старался не надоедать Вике своими расспросами о сестре, тем более что та была замужем и имела троих детей.
Чтобы не оказаться в глупом положении, Серафим Валентинович решил действовать издалека. Сначала поздравил Викторию Александровну с назначением на новую должность, о котором узнал через университетский сайт. Затем сообщил о своей очередной книге, и уже в конце письма поинтересовался, всё ли в порядке с Евгенией. Свой интерес объяснил тем, что якобы увидел про неё нехороший сон. Через неделю Грушевский получил от Виктории Александровны электронное сообщение. Оказалось, что на днях у Евгении случился сердечный приступ, и муж отвёз её в больницу, в Мельбурн, который находится в восьмидесяти восьми километрах от их Бродфорда. Врачи, обследовав Евгению, назначили необходимое лечение, дали рекомендации, чтобы подобное не повторилось. Вика призналась Грушевскому, что у сестры с мужем в последнее время сложились не очень хорошие отношения: супруги стали отдаляться друг от друга. Несмотря на то, что Евгения была не только красивой женщиной, но ещё и утончённой творческой личностью, муж перестал обращать на неё должное внимание. Домой приходил поздно и все заботы о детях и хозяйстве полностью переложил на жену. В свободное от работы время, а такое случалось не часто, вместо того, чтобы побыть с женой и детьми предпочитал играть на гитаре в местной музыкальной группе.
Грушевский попросил Вику передать сестре пожелания скорейшего выздоровления и, чтобы приободрить Евгению, решился добавить, что та – драгоценный камень, который нужно беречь и хранить в изысканной оправе. Серафим Валентинович ограничился красивым поэтическим сравнением, понимая, что влезать в чужую семейную жизнь не стоит.   
После неожиданных известий о Евгении Грушевский стал размышлять о том, как бы сложилась его жизнь с когда-то любимой девушкой, если бы он оказался с ней в Австралии. Смог бы он осчастливить свою возлюбленную? Растревоженное воображение Грушевского рисовало различные картины предполагаемого будущего. Одни радовали – другие заставляли сердце тоскливо сжиматься. Грушевский осознавал, что вариантов много, но их реализация зависела бы не только от его собственных желаний, но и от желаний женщины, которую он любил. Она ведь могла отнестись к нему в Австралии не так, как ему хотелось.
Серафим Валентинович увлёкся собственными фантазиями, перенёсшими его в любимый девятнадцатый век. В сознании Грушевского возникла история любви. «Она с успехом может быть использована в мелодраматическом романе для обывателей», с грустной иронией подумалось ему. 
Серафим Валентинович представил, будто жили они в Андалузии. Евгению звали Изабель, а его – Мигель. Она – пятнадцатилетняя жгучая красавица из купеческого рода. Он – двадцатидвухлетний талантливый поэт.

Мигель боготворил юную красавицу, каждый день посвящал ей стихи, дарил цветы и угощал всевозможными сладостями. Их роман был ярким и скоротечным, продолжавшимся всего лишь три месяца. Родители девушки отнеслись к ухаживаниям поэта враждебно и постарались оградить свою дочь от встреч с пылким юношей. Чтобы хоть изредка встречаться, влюблённым приходилось проявлять большую изобретательность и осторожность.
Однажды Изабель прибежала к Мигелю и, заплакав, сообщила, что её собираются выдать замуж за пожилого компаньона отца. Юноша предложил девушке уехать вместе с ним в соседнюю провинцию Кадис, где жили его влиятельные родственники. Однако Изабель не решилась на разрыв с семейством. Мигель был подавлен. Красота окружающего мира мгновенно померкла. Если раньше он восхищался красочными восходами и закатами солнца, воспевал лазурные воды океана, боготворил красивые руки своей возлюбленной, с трепетом и благоговеньем замирал от бездонного взгляда её темно-карих глаз, всё это теперь не трогало, даже раздражало.
«Зачем мне все эти красоты? Мне ничего не нужно в этом сверкающем мире. Теперь в нём будет отсутствовать Изабель, та, без которой мне останется только печаль и уныние», – мысленно восклицал разочарованный поэт.    
Мигель написал трагическую, полную чувств поэму о неразделённой любви и, сев на корабль, уплыл в Новую Гранаду, чтобы обрести душевный покой, а возможно, и новую любовь. Там он женился на красивой креолке и прославился любовными поэмами.
Прошло несколько лет. Когда Новая Гранада стала республикой, Мигель получил известие из Кадиса и вернулся в Испанию, чтобы получить наследство умершего дяди. Оказавшись в родных местах, поэт захотел увидеть свою бывшую возлюбленную. Узнав, что её муж находится далеко от дома, Мигель, воспользовавшись удобным случаем, пригласил Изабель на встречу. Общение произвело на него тягостное впечатление. Внешне молодая женщина почти не изменилась, хотя после их расставания прошло семь лет. Однако Мигель заметил, что её темно-карие глаза потускнели, а взгляд уже не излучал той колдовской силы, которая его когда-то покорила. В глазах Изабель исчезли таинственные искры, будоражившие душу поэта. Лучезарная улыбка, не сходившая раньше с губ, почти не появлялась. Бывшая возлюбленная, слегка прищурясь, смотрела на Мигеля глубоким изучающим взглядом.
Изабель рассказала, что муж её часто и надолго уезжает из дома по торговым делам. И хотя живёт она в достатке, отношение к ней с его стороны прохладное – мужа больше волнуют его финансовые дела, чем её душа.
– Мигель, перед твоим приездом я видела сон. Мы были в нём юными и счастливыми, как раньше,– тихо сказала Изабель, виновато улыбнувшись. 
– Я тоже иногда вижу тебя во сне. Но часто эти сны печальны, – ответил Мигель. –  Мы теперь идём по разным  дорогам жизни. Я женат, у меня ребёнок. Если бы мы могли встретиться в других жизнях, то наверняка обрели бы счастье, о котором мечтали!
– В следующих жизнях… – задумчиво произнесла Изабель. – Звучит красиво, но несбыточно. – В её глазах неожиданно сверкнули знакомые Мигелю искры. – Наша дочь – это моё единственное нынешнее счастье! И другого уже не суждено.
– Наша дочь?! – удивлённо воскликнул Мигель.
– Да, я носила под сердцем плод нашей любви.
– Почему же ты раньше мне об этом не сказала? Всё могло сложиться по-другому!
– Нет, Мигель, не могло. Когда мои родители узнали, что я беременна, они хотели тебя убить. Хорошо, что ты уехал. Будет лучше, если ты снова уедешь и не станешь ранить моё сердце.
Мигель молчал.
– Наверное, ты права, – задумчиво произнёс он. – Не хочу причинять тебе боль и не имею права подвергать опасности тебя и нашу дочь. Я уеду, но перед этим мне нужно её увидеть.
– Нет, это невозможно, но я покажу тебе её портрет.
Изабель протянула Мигелю медальон, на котором была изображена семилетняя девочка.
– Она красивая. Очень на тебя похожа, – проникновенно произнёс Мигель и нежно поцеловал изображение. – Как её зовут?
– Анхелита .
– О боже! Она действительно маленький ангел, посыльный, возвестивший мне небесную радость! – Глаза Мигеля наполнились слезами. – Изабель, подари мне на память этот медальон. Глядя на него, я буду вспоминать тебя и Анхелиту.
– Хорошо, только береги его, и пусть он всегда будет с тобой.
Взяв медальон, Мигель, как и в прежние годы, с чувством поцеловал руки своей возлюбленной и, глядя в её печальные глаза, твёрдо произнёс:
– Я с ним никогда не расстанусь! Обещаю! Желаю тебе самого лучшего, что ты и заслуживаешь. Прости меня и тоже прими подарок.
Мигель достал красивое ожерелье с драгоценными камнями.
– Это тебе напоминание о нашей прежней любви. Когда Анхелита будет выходить замуж, подари ей украшение. Пусть хоть таким образом сохранится обо мне память. Это ожерелье мне вручил президент Маркес за поэму, которую я написал по случаю его избрания на эту должность.
Изабель кивнула и тихо произнесла дрогнувшим голосом:
– Мигель, уходи и не оборачивайся, иначе я заплачу.
Поэт поспешно покинул родной город и, уладив дела с завещанием в Кадисе, уехал в Латинскую Америку, к своей жене-креолке, но уже навсегда…
Эта придуманная история нескольких дней не выходила из головы Грушевского, обрастая новыми деталями, словно происходила в реальности, и литературовед каждый раз заново переживал «своё» расставание с Изабель.
Как-то вечером перед его мысленным взором возникло ожерелье, которое он – Мигель якобы подарил своей испанской возлюбленной. Удивлённый Грушевский тут же, как смог, нарисовал на листе бумаги увиденное украшение.
Однажды, просматривая в Интернете портреты испанок конца девятнадцатого века, Грушевский обратил внимание на изображение молодой женщины. В её облике было что-то знакомое. Приглядевшись, Серафим Валентинович ахнул: эта женщина была похожа на Евгению. На её груди сверкало красивое старинное ожерелье, которое он точно уже где-то видел. У Грушевского перехватило дыхание. Серафим Валентинович вспотевшими от волнения руками торопливо схватил сделанный им месяц назад рисунок ожерелья и стал сравнивать с изображённым на портрете. Украшение оказалось точь-в-точь таким, каким он его увидел в своём видении. Сомнений не оставалось: это была Анхелия, дочь его Изабели-Евгении. Да и сама картина называлась «Андалузка с ожерельем».