Из воспоминаний моей бабушки 20гг. XX века

(Из воспоминаний моей бабушки Анны
Петровны Катаевой-Бехтеревой), фото моей бабушки.

Самосуд
Заскучала было Вера – и то: поторчи-ка у окошка сиднем день деньской! Вздремнёт, пожуёт – и снова к окну, а много ли в нём выглядишь? «Ну, жизнь у меня, – зевнула она, потягиваясь, – с тоски подохнуть можно! Когда-то ещё вечеринка будет?.. Фёкла Петровна на именины звала, так это ещё через неделю…»
Вера потянула руку за зеркальцем и стала пытливо разглядывать своё лицо: «Ну вот, пожалуйста, снова кожа под глазами вянет! А всё почему! Веселья мало».
Вера снова уставилась в окно, уронив руки на колени. «Ваня – он, конечно, хороший муж, грех жаловаться, но такой правильный, прямо… до тошнотушки!» – Рассуждала она сама с собой, потому как подруг не имела в силу некоторых особенностей своего характера.
Послонявшись по дому, Вера вдруг решительно подошла к зеркалу, привычно подчепурилась и отправилась к соседке: «Развеюсь хоть маленько, да и погляжу, как живёт эта баба.., Арина, вроде».
– Ну, здрасьте! – Звонко сказала Вера, на всякий случай вздернув подбородок.
– Ах, батюшки! – Арина всплеснула руками от удивления. – В кои-то веки! – И закружилась, не зная где усадить взбалмошную гостью.
А баба эта была хоть и крестьянского роду племени и по-крестьянски одета, да писаная красавица и искусная хозяйка. И в доме всё у местечка, ухожено, несмотря на то, что ходила последнее время беременная.
Арина ласково повела гостью в горницу, где в первую очередь бросилась в глаза кровать с горой подушек. Хозяйка захлопотала над угощением, а Вера тем временем быстро подошла к кровати, не в силах оторвать взгляд от цветастых розовых наволочек: «Ну-ка, ну-ка, – забормотала она, украдкой потянув за ленту одного из бантов, – надо же, бантики вместо пуговиц, ну и нушеньки!»
«Ну, чисто дитё», – невольно улыбнулась хозяйка, исподволь наблюдающая за гостьей.
За разговором незаметно вскипел самовар. Арина накрыла стол белой домотканой скатертью – но куда против той магазинской! А чего только не выставила хозяйка на эту скатерть: овощной суп без мяса, заправленный сметаной, творог, перемешанный с сушеной заваренной клубникой вместо изюма, сливочное масло. А на стряпню у Веры и вовсе глаза разбежались: тут и ватрушки с творогом, и горячие шанежки из печи с наливной глазурью, и хворост, печёный на топлёном масле. Гостья торопливо отведала того, другого. Накушалась всласть, аж порозовела.
– Это как же у тебя всё так вкусно получается? – спрашивает, – А сметана, что тебе масло!
– Это всё с коровы, она у нас выручалочка. А сметана такая получается после сепарирования. Да вы ешьте, ешьте, раз понравилось. – Довольно улыбнулась хозяйка, а сама подумывает: зачем же всё-таки она припожаловала?..
– Как, это всё даёт одна корова? – Не унималась Вера, охочая до всяких лакомств.
– Ну, и руки, конечно, надо приложить, не без этого. – Чуть смутилась Арина.
Но Вера уже не слышала её. Наскоро попрощавшись и прихватив кое-что с собой со стола, она заспешила домой.
Муж её, Иван Игнатьевич, работал юристом. К радости жены, он уже вернулся со службы.
– Ваня! – Закричала она с порога. – Вот, гляди, гостинцы какие, да ешь, ешь же скорее!
– А что, собственно, случилось, Верочка? – Поправил он очки, – отчего такая спешка?.. Впрочем, м-да, действительно, очень вкусно.
– Ва-ня! Все эти вкусности будут и у нас, если мы заведём корову!
– …Кого… заведем? – Растерялся муж.
– Да корову же! Ты только послушай: продукты будут домашние, а все деньги с твоей зарплаты будут оставаться для личных нужд!
– На твои наряды, например?
– Хотя бы! – надула она губы.
– Видишь ли, Верочка, – развел руками Иван Игнатьевич, – за коровой нужен постоянный уход, ведь надо и о корме позаботиться и, извиняюсь, навоз убрать, да и мало ли чего, шутка сказать – корова! Да и разве изготовление всех этих прекрасных молочных продуктов ты освоишь?
– Это я всё освою, я знаешь какая ловкая? Только купим скорее!
Не обращая внимания на настороженно-недоверчивый взгляд мужа, Вера прыгнула к нему на колени, продолжая рисовать радужные картины забрезжившей молочной жизни.
С утра пораньше Вера обегала всё село, узнала, где продаётся корова – и купила-таки! К великому удивлению мужа, она и вправду сама ходила за коровой, которую назвала Стеллой. «Как плохо я, оказывается, знал свою жену», – растроганно думал Иван Игнатьевич. Теперь Вера начинала и кончала день свой хлопотами о своей кормилице. Только и разговоров стало, что про корову, – не до скуки, знай поворачивайся. Первые неудачи не охладили её пыл: не раз и не два сбегала она к соседке Арине, – та выучила её дойке и прочим премудростям. Стелла оказалась на диво ладной коровёнкой: молоко обильное, густое. Поначалу всё уходило с охоткой. Однако приелось, молоко стало оставаться, что с ним делать? Вера снова к соседке, мол так и так, выручай! Арина её разрешила пользоваться сепаратором. Для этого молоко должно быть тёплым, но Вера ленилась его подогревать, да и прежний азарт шёл на убыль, вот дело и застопорилось. Вера всё на соседку надеется, да только Арине стало не до этого, – срок поджимает, со своим бы справиться. Веру это начало раздражать.
Вот приходит она однажды, а Арина уже слегла в постель – недомогала. Пришлось Вере самой заняться сепаратором, да только ничего не выходит: молоко идёт в оба рожка, а сливок нет. Как ни старалась Арина объяснить, что делать с этой штуковиной, у Веры ничего не получается. И тут Вера вышла из берегов, кричит, возмущается: «Что ты сделала с этой дурацкой машиной?! Ты нарочно мне это подстроила! А ну вставай, сама делай!»
Арина застонала вместо ответа. Тогда соседка подскочила к кровати больной и давай её теребить, щипать, и додёргала до того, что та потеряла сознание. Плюнула Вера с досады и убежала. Вскоре пришёл муж Арины и тут же бросился за доктором. Машин не было, так он остановил первую попавшуюся лошадь с подводой и свёз жену в больницу. Придя в сознание, она с плачем ему пожаловалась на обидчицу. Крепко он рассердился на соседку-разбойницу и решил этого дела не оставлять. Приходит к Ивану Игнатьевичу с жалобой на его собственную супругу.
– Что скажет? – Спрашивает. – Ежели ваша жена мою жену избила!.. Вот такие дела.
Иван Игнатьевич с ужасом почувствовал, как ледяная струйка выкатилась у него из подмышки и заструилась по ребрам. «Дожил», - мрачно подумал он. – «Только мне этого не хватало! Вот стерва. А что делать, что делать-то!?» - Лихорадочно соображал он, понимая только то, что этому делу нельзя дать ходу.
– Мда-а, – протянул он, промокнув пальцы платочком. И вдруг как-то странно на того посмотрел, сразу весь подобравшись.
– Слушай, сосед, - Иван Игнатьевич интригующе сбавил голос, – мы ей устроим самосуд!
– Как это? - хмуро отозвался тот.
– А вот как. – Юрист всё более воодушевлялся. – Я её отправлю к вам с молоком, как обычно, а ты её встретишь ласково…
– Ни за что! – Взорвался тот. ¬– На порог не пущу!
– Не перебивай, сделай одолжение, – поморщился Иван Игнатьевич. – Так вот, встречай её с улыбкой, да дверь-то за ней и запри, чтоб не выпорхнула.
– Ну и… – он невольно запнулся, кашлянул, но твёрдо закончил – выпори её ремнём хорошенько, да только, чтоб свидетелей не было. Вот тебе и самосуд.
– А-га… Ага! – Только и ответил муж потерпевшей и горя жаждой мести, решительно направился к двери.
Наутро Вера идёт в дом соседки, а там уже муж места себе не находит. Впустил он её, ведёт в глубь дома, а Вера знай охорашивается, задом вертит, – мужчина-то он ничего из себя, видный. Тут сосед и взялся её уздить пониже спины, да приговаривать: – Будешь помнить, как беззащитных обижать! Та орёт дурным голосом:
– Засужу!.. Мой муж!.. У меня муж, а-а! Будешь свои шанежки за решёткой жрать!..
На это он только усмехнулся и распахнул перед ней дверь. Вера вылетела вон, а тот прихватил её молоко и выставил в траву за ворота:
– Соседушка, а молочко-то как же? Забери, не то собаки вылакают!..
Трясясь от злости, растрепанная, Вера прибежала с жалобой к мужу.
– Ванечка, родненький, смотри, смотри, что со мной сделал этот изверг! – Ревёт она в голос.
¬– Да кто ж это тебя так, женушка?
– Кто, кто – мужик Аришки!
– Да за что же это? Ни с того, ни с сего?!
Рыдая, Вера вынуждена была рассказать правду. Приласкал тут Иван Игнатьевич супругу, пожалел, поохал, поохал. У Веры и слёзы высохли.
–Засудишь? – Спрашивает, а сама аж глазами впилась от нетерпения.
–Видишь ли, Верочка, – начал муж, разглядывая свои пальцы, – оформить этого негодяя можно, да кто подтвердит, что именно он, чужой муж, тебя избил? Свидетелей-то нет. А, стало быть, эту вину припишут мне, как твоему законному мужу – и… прощай служба. – Для большей выразительности он прицокнул языком.
– Что ты, что ты, Ванечка, опомнись! – Вера переполохалась от одной этой мысли. – Что ж со мной то будет, если тебя заарестуют? Тут при живом-то муже чуть не убили! Ну его к ляду тогда совсем!.. А корова?.. Ну и что, жили же мы как-то без неё – ну-у? – И Вера пошла на мужа, улыбаясь и протягивая распахнутые для объятия руки.
Иван Игнатьевич облегчённо перевёл дух: это дело он, кажется, выиграл.
После того случая Вера стала потише себя вести, а то считала, что ей, как жене юриста, всё позволено. Бывало, на рынке приметит даму в таком же наряде, как у неё, или ещё лучше – так сразу багровеет, сбрасывает её одежду, топчет с ругательствами в адрес второй модницы!..
Скандалы чинить была мастерица.
А всё одно, звали её не иначе как Верочкой.

***
1985
;
Из воспоминаний моей бабушки-
Анны Петровны Бехтеревой
Сельская модница или история вишнёвого платья
Было это в селе Абаканске в 20-е годы. И жила на селе модная, интересная по всем швам дама по имени Вера. Но все её звали Верочкой.
Своенравного характера и поведения была дамочка. Всё к роскоши тянулась, любила одеться и показаться в своём кругу одетой не хуже, а лучше других.
Свои наряды она обычно доставала в Минусинске, с барахолки или в скупочном магазине. Ездила в Красноярск за покупками. В одну из таких поездок Вера приобрела особенное платье.
Ах, что это было за платье! Добротная шерсть вишнёвого цвета, очень красивая дорогая вышивка, орнамент из анютиных глазок разных цветов и оттенков! В этой вышивке была душа платья, поэтому, оно вызывало не зависть, а радость.
Цветы были вышиты гладью и свисали гирляндами от пояса до подола, а на рукавах вышивка вилась до плеч.
Но Вера была малогабаритной для этого платья, просто не утерпела и купила. Красота красотой, а пока не подгонишь по фигуре – не оденешь. А фигура у Веры статная, грех не подчеркнуть.
Нашла она знакомых, которые направили её к известной искуснице – Марии Дмитриевне. Она не работала, да и негде было тогда женщине устроиться, тут ещё дети малые на руках. Вот Мария Дмитриевна и занималась иногда дома рукоделием.
Я, в девчонках, помогала ей по хозяйству, за детьми присмотреть, да и в шитье уже кое-что умела, такие мелкие работы, как подшивка, обмётка петель, в общем, на все руки мастерица.
Как мне это умение пригодилось потом в жизни, хоть и работала я сельской учительницей начальных классов. Когда не на что и нечего было купить в магазинах, –  кого я только не обшила с ног до головы!
А тогда пристала Вера к моей хозяйке, чтоб срочно сделать платье, а то очередная вечеринка намечается. Хочется себя показать и людей посмотреть: я ли не лучше всех, я ли не красивее? А, главное дело, чтоб одета была не так, как все.
Быстренько взялись за дело, а к вечеру оно уже было готово для первой примерки. Старались изловчиться, чтобы не попасть на глаза мужу хозяйки, так как он запрещал ей этим заниматься.
Висит наше платье – глаз не оторвёшь, какая красота!
(По тем временам одеться было не во что. Самому секретарю райкома партии сшили костюм из нового… куля, отделали апаше, кармашек красным лоскутом отделали. Ходил нарядный, а как колени у брюк прохудились, мы их фигурными  комбинациями залатали.
Вот как было: кто дыры латал, а кто новое перебирал…)
Приходит Вера, меряет, крутится и так и этак: всё, говорит, хорошо, только укоротить нужно. Это, чтоб коленца показать, так мы себе поняли.
Через некоторое время снова забегает: «Ну, как, –  спрашивает, – поуправились, всё в порядке? Так, прекрасно, только ещё отутюжить надо».
И упорхнула. Сама она не пошить, не погладить не может, – а только наряжаться.
Призадумались мы тут, как до прихода мужа со службы, успеть погладить, ведь тогда какие утюги были? Пудовые, как танки, а толку нет, пока печь под них не истопишь, да угольков не добудешь. А печь топили позднее, чтобы обед варить, других плит не было. Но ведь Вера, уходя, наказала, чтоб платье было отутюжено к вечеру, чтобы в нём сразу заявиться на вечеринку. Мол, как хотите, а постарайтесь. И хозяйка уступила. Ведь экая напористая!
Начали гладить платье на столе, а он большой, длинный, только свету мало от сальной коптилки.
Кончив работу, мы отошли полюбоваться на расстоянии. Не успели опомниться, как сынишка Маратик залез на стол и дрыгнул ножкой. Тут наш горе-светильник на платье и свалился, а жир пролился на платье! Я успела его стряхнуть и на перед не досталось, но что творилось сзади!
А тут и Вера подлетела, навитая, нарумяненная, что тебе кукла: «Ну как, всё готово?»
Хозяйка от расстройства голову платком повязала: «Заболела я, видимо, угорела от утюга»… – говорит ей.
А Вера уже у трюмо охорашивается. Я верчу ей светильник так, чтобы не было видно зада, а у самой руки от волнения трясутся.
Умчалась она довольнущая. А мы как на иголках, ждём, что нам будет назавтра и за пятно, и за утайку.
Муж вернулся с работы, спрашивает, что с женой. Та объясняет, дескать, угорела. Он её тащит прогуляться, а она в постель.
Наутро муж ушёл, а мы не можем заняться делом, ждем, как Вера расправиться с нами. Хозяйка лежит, отпивается лекарствами.
Смотрим в окна, бежит наша Вера, растрёпанная, опухшая с похмелья. Уже с крыльца слышно, как ругается на чём свет стоит! Ну, думаем, сейчас она нас поколотит, –  она это могла в запале.
Забегает она, бросает свой наряд (похоже, убегала от мужа).
Я набралась духу и спрашиваю: «Что-нибудь случилось?» – Будто не знаю. Вера показывает своё новое платье. Я глазами хлоп-хлоп, как в первый раз вижу. А она ревёт, сморкается. Мы ей водички холодненькой – нате, пожалуйте. Попила она, отдышалась и вот что рассказала:
  «Гуляли мы славно. Кавалеры, - ну, чужие мужья, ухаживали за мной, как всегда и даже пуще прежнего – в таком-то платье! Под конец двое прямо с ума сошли: один сел с одного боку от меня и орёт: «Верка моя!» Второй с другого боку и орёт то же самое. Ну, и не поделили меня, чтоб им пусто было! Один совсем окосел и потянулся душить другого, да и опрокинул всё со стола на диван! А я всё разнимала их, дура, –  пусть бы себе душились, мне то что? Дак нет же, пьяна была, то вскакивала, то снова садилась. И надо же было, мне плюхнуться на диван в тот момент! А когда меня под руки повели домой, я ничего не видела. Только сегодня утром обнаружила, что села вчера в торт или ещё во что-то угодила. Ой, жалость-то какая!»  –  Снова запричитала она в голос. Потом стала умолять нас помочь ей: помыть ли, почистить.
Я насчет этого имела понятие, даже какое-то искусство, можно сказать.
По правде говоря, мне жаль было не столько эту бабёнку, сколько вышитые цветы.
Но отскоблила всё, а потом отполоскала и прогладила через бумагу и марлю.
Хозяйка сразу повеселела, но дала себе зарок впредь слушаться мужа и больше за такую работу не браться.
Отдали мы Вере платье даром – только уйди скорее!
Да и Маратик всё пытался объяснять тёте, что он не нарочно пихнул чашку. Она сама упала и вылилась. Мы его гоним, а он одно да потому твердит: «Мамочка, прости, не болей!» «Тётечка, прости не бей!»
Но Вера не сильно-то на детей внимание обращала, так ничего и не поняла. Умчалась она домой, сама не своя от радости. Ещё бы, поди-ка уже не чаяла увидеть свою обнову прежней.
А я сколь годов прожила на свете, а такого платья больше не видела. Какая мастерица была! Анютины глазки, как живые, –  разве такие завянут?
Так и стоит перед глазами то вишнёвое платье, нет ему цены!
***
1984 г.
А.П. Бехтерева
Баклаши

;
Из воспоминаний моей бабушки
А.П. Катаевой-Бехтеревой
Кривое озеро
Озеро, что находилось между с. Абаканском и д. Сорокиным, прозвали Кривым. А почему – никто не помнит. Видно, нет-нет, да и объявлялась в нём всякая всячинка.
Да и в мою бытность случалась одна история. В период засухи вся живность, начиная с человека и кончая гусенком, устремлялась к озеру. И такое наступало облегчение; словно оно было наполнено живой водой! Порой от зноя аж в ушах звенело, - какое же счастье было подышать, отдохнуть у озера! Всё вперемешку: люди, скот, птицы.
Только вскоре пошёл переполох – стали исчезать то гуси, то утки, а то и телята.
Вот как-то пошла хозяйка к Кривому озеру искать свою пропажу – и что же? Глазам своим не верит: кто-то черный и мохнатый показался из воды, схватил гуся и скрылся. Остальные гуси загалдели и расплылись кто куда.
Испуганная женщина побежала, что есть мочи, домой и всем рассказала увиденное.
Посовещались соседи и решили позвать на подмогу демобилизованных солдат. А те, известно со смешком:
– Живым от нас водяной не уйдет! Будьте спокойны.
Смех смехом, а за дело взялись серьезно: запаслись баграми, веревками – и на коней.
Прискакав к Кривому озеру, сообразили приманку и стали терпеливо высматривать, что будет? А было вот что: на поверхности воды, действительно, показалось нечто тёмное и косматое, ни на что не похожее. Но ребята не оплошали, закинули верёвочную петлю, зацепив чудище, и всадили в него багры. Кровавые пятна пошли. Парни вытянули добычу на берег и обступили со всех сторон: кто с азартными выкриками, кто с невольным суеверным отвращением. А поглядеть было на что: на песке билась невероятно большая рыбища! Решили, что это сом, которого занесло из Енисея в наводнение. Видно, разбойничал в течение года, благо было чем поживиться, вот и дорос до таких размеров?..
Да, но при чём тут «чёрное» и «мохнатое»? Так это орёл. Наверное, хотел полакомиться рыбой, всадил когти в спину сома, а вытащить не смог, так и остался.
 – Что ж ты, орёл-птица, тебе по поднебесью парить полагается, а ты по дну ныряешь? Непорядок, страх на людей нагоняешь! –  Шутили служивые.
Вот и всё «чудище». Мясо сома отдали свиньям на съедение.
А солдатам низкий поклон и спасибо!
Снова место стало чистым.
***
1985
;

Из воспоминаний моей бабушки Анны (Нюры)
Петровны Катаевой-Бехтеревой.

Одна коса и два платья
Нюрина мать была необычайно высокой и статной, чистоплотной и хлебосольной, религиозной и весёлой. Но прежде и после всего она была неутомимой труженицей.
  С её благословения Нюра поехала в Минусинск учиться на курсах кройки и шитья, а поселилась на частной квартире. Однажды хозяйка пригласила её помочь в приготовлениях к свадьбе своей подруги. Нюра не отличалась крепким телосложением и здоровьем, но была безотказна и сноровиста, как пчёлка. Сначала она фантазировала над приданным, потом хлопотала со свадебным обедом.
И день венчания настал. Ближайшую церковь (по тем временам) закрыли, и молодые решили пешком отправиться к Троицкому собору, до которого было километра три.
Нюся вспоминала свою, абаканскую, церковку. Снаружи её влекло жизнерадостное начало, внутри завораживала таинственность. Там было три престола, три алтаря, но женщин туда не пускали. Входить за алтари могли только девушки, и Нюся, в числе прочих девчонок, с удовольствием поддерживала там идеальную чистоту, наивно любуясь затейливым убранством. Но венчания ей не приходилось видеть, а потому, она охотно согласилась пойти в собор с полузнакомыми людьми. Нюра, вообще, по натуре своей жизнелюбка, до всего ей есть дело и интерес.
Таинство обряда было доверено архиерею, едва покинувшему стены духовной семинарии. Это был молодой, рослый человек с задорным румянцем, темными волосами, лихо зачёсанными набок. И всё-то у него блестело и играло: начиная с быстрых глаз и кончая парчовым одеянием!
Розовое личико невесты, выглядывающее из воздушной кисеи, от усталости уже клонилось к плечу жениха. Но прежде, чем приступить к делу, священник наклонился к уху невесты, кивнув на стоящую чуть в стороне Нюру. Узнав, что она девица, он велел ей переплести две косы в одну. Нюся быстро зашла за выступ и вскоре улеглась последняя прядь. Он положил её пепельную пушистую косу на свою ладонь, погладил и произнёс: «Прекрасно…» Потом взял вконец смутившуюся девушку за плечи и поставил её рядом с невестой. В ответ на недоуменные переглядывания он сказал: – Первой подругой невесты должна быть девушка в светлом платье, а не в бордовом.
У отставной первой подруги – Нюриной хозяйки – лицо побагровело от возмущения в тон дорогому наряду.
Нюра же, даже в те моменты, когда по обряду надо было осенять себя крёстным знамением, не решалась поднять голову, стесняясь своего поношенного скромного платья… и нескромного взора святого отца.
После окончания обряда священника пригласили на свадебный пир. Он, сколько мог учтиво, предложил Нюре свою компанию, но девушка так растерялась, что вместо ответа выдернула своё пальтишко, накинув его уже на паперти и, минуя свадебное застолье, убежала на свою квартиру.
Святой отец был весьма озадачен таким поворотом дела.
На другой день гости смеялись, вспоминая, как шустро Нюра сбежала с праздника. «Но как же я могла пойти… с самим святым отцом?» –Недоумевала девушка. – Он же мог взять меня под руку!»…
Собора в тот раз она так и не разглядела, а после зайти было как-то неудобно…
Частенько вздыхала моя баба Нюра о том красавце архиерее.
***
1985
;

Маргарита Бехтерева, 1983, Красноярск.

Чёрная птица

  … Холм крутолобый сумерки сосёт,
                Звонят к вечерне,
                И наплывает старый сказ
                По мановенью
                Весталов кол – колоколов
                Под дым Временный…

Глава I
- Что с тобой, Лидия?..
Она вздрогнула, услышав голос отца. Родитель её был священником, и дочь не могла привыкнуть к его зычному густому голосу, который, подобно церковному воздуху, вначале оглушал её душу, потом подавлял, просачиваясь вовнутрь, и, наконец, полностью растворял её в себе.
Лида сжалась, когда её прозрачно-серые глаза натолкнулись на его, тёмные и глубокие, отражающиеся в стеклянном чехле иконы девы Марии.
-Говорено тебе было, что у иконы должно молиться образу, на ней запечатлённому, оставив все суетные помыслы за порогом храма?
-Говорено.., - прошептала дочь, уставившись в чёрный крест отцовской рясы, так не вязавшийся с яркими красками иконы, лучезарной улыбкой девы Марии, протягивающей нежные руки. Казалось, она вот-вот сойдет к ней с лёгкого облака или возьмёт её к себе… Лида любила приходить к ней в затишье между службами, но молилась редко и без усердия, что сердило отца. Ей же было достаточно первых приветственных слов: «Радуйся, Марие, Дево благодатная!..» Лиде было ещё 14 лет и смысл старославянских молитв был ей не совсем понятен, а просить ей было не о чем и не о ком: всего у неё было вдоволь – и солнца и радости! Да и сродники были здоровы. Казалось, так всё и должно быть, и хрупкая девичья душа тянулась к этому образу, как свет к свету. То была – её – религия, безо всякой примеси скорби.
Но крылатое настроение исчезло, и девочка отвернула голову, после чего отец Семён отошёл от неё. Лида подняла глаза на свою мадонну, но в ней не было ничего осуждающего, и она снова повеселела. Девочка отняла от груди букет луговых цветов и опустилась на корточки, устраивая его в вазу: «Ромашка, клевер.., снова ромашка..,» - упоённо шептала она. Завершив букет пшеничными колосками, она тихо пошла к выходу, то и дело оглядываясь назад.
;
Глава 2
                …Она любила – любил он,
Алели их сердца – в одном…

Отец Семён не умел подойти к Лидии. Порой он думал: «Полно, кто, как не я, знает её?..» Однако, её душа была загадкой для него, как оставалась неразгаданной душа покойной молодой жены, верность которой он хранил с суровым достоинством. Лидия, не помнящая мать, мучительно напоминала её не только внешним обликом: сколько раз содрогалось сердце отца при замедленном повороте её головы, словно издалека возвращающихся, дымчатых глаз!.. Это внутреннее сходство терзало его, но он и упивался им, как горьким, но пьянящим зельем.
Старшая дочь, Клавдия, энергичная брюнетка, походила на отца. Обе они стали учительницами первой ступени (т.е. начальных классов). Только старшая работала за 9 километров от их районного села Абаканска – в деревне Биря. Младшая же, Лидия, слабость отца, - была оставлена при нём. Однако, вскоре, его же стараниями, её перевели в д. Сорокино, что находилась за 7 километров от дома.
Причиной тому стал молодой учитель по имени Илларион, друзья его звали просто Ларик. Вырос он в очень бедной семье и жизнь ему хотелось перекроить на новый лад немедленно, уже сегодня, засучив рукава, не откладывая на завтрашние плечи потомков. А потому, не будучи выскочкой, он, всё же, всегда был на виду, врываясь в любую область жизни, вплоть до самодеятельности. В то время вся просветительная работа была возложена на небольшой коллектив учителей, где Лида и Ларик не только познакомились, но и крепко полюбили друг друга.
«Хоть Илларионом назови, хоть Лариком, а суть одна – коммунар, - размышлял отец Семён, - а коммуна нам не нужна.., как и мы ей. С каким азартом они высмеивают религию своих отцов! Чему он может научить Лидию? Как может дочь священника стать женой вероотступника? Как повернётся мой язык благословить её на это? Нет.»
Лидия знала, что отец не переменит своего решения и знала, что это не самодурство, а убеждение. Она любила отца, хотя тоже не умела этого выразить, но больше уважала и жалела его одиночество, чувствуя, как тяжело ему даётся разлука с нею. Она оправдывала его тем, что он хотел лишь спасти её. Но как можно спасти от стихийной силы любви? Это всё равно, что пытаться ладонями спасти деревце от града или шторма. Венчание было невозможно, а переступить через отца у Лидии не доставало сил, да и в ней самой вера с детства пустила глубокие корни. Душа девушки металась не видя выхода. Как ей тогда хотелось выплакаться своей матери, которую столько лет заменяла икона с ласковым женским образом!..

;
Глава 3

Ларик стал встречаться с Лидой под предлогом той же просветительской работы, чтобы уберечь её от пересудов. Под его началом они устраивали самодеятельные вечера для сельских жителей или беседы о воспитании детей иного поколения. Но Ларика удручало всё более печальное лицо Лидии.
«Брось ты эту затею с поповской дочкой, - советовал друг, - добром это не кончится».
«Вот когда сам полюбишь, тогда и попробуй порассуждай!» - Хмурился парень, сам не зная, как вырвать её из этого тупика.
И всё же, приходил он к неё ликующе-радостным: молодости свойственно много говорить о будущем, но мало думаешь о нём.
Застав Лидию в слезах, он растерянно обвёл взглядом её пришкольную комнатку. Окно было затворено и его обволокло тяжёлым удушливым облаком, плывущих от охапки сирени. Когда он в прошлое свидание нёс эти ветки, они так тонко и нежно пахли…
Ларик распахнул окно и в комнату влетел июньский ветер, заполонив её своим чудным дыханием.
- Отчего нам не пойти на волю, Лидушка? – Погрустнел Ларик, - не о чем нам плакать!
Дорогой оба молчали, зная мысли друг друга. Подойдя к пристани, парень горячо заговорил:
- Лида, жизнь новая идёт, надо за неё бороться, а не цепляться за старое!
- Моё старое не мешает моему новому, Ларик: во мне всё слито, а ты, пытаешься это разорвать! Вы оба с отцом меня мучаете, каждый на свой лад, и оба не понимаете, что вы со мной делаете!
- Да я не могу тебя понять. Но ведь и ты не хочешь понять меня. Вот с этой самой пристани Ленин следовал в сибирскую ссылку на пароходе «Святой Николай». Ты слышишь – Ленин!
- Я слышу.., не надо кричать.
- Лидонька, мы же всё равно уже не сможем друг без друга!
- Не сможем…
Лида вдруг нежно улыбнулась, взяв его за руку, - слёз, как будто, и не бывало. Ларик не мог привыкнуть к причудливым сменам её настроения и это завораживало его. Сидя на берегу, им легко и дышалось и молчалось. С лица девушки не сходила лёгкая улыбка. «Словно и не улыбка это, а будто кто подсвечивает её лицо изнутри..», - думал влюбленный.
- Знаешь, - заговорила она, - я люблю и солнце и луну, но совсем по-разному. В полнолуние не могу спать: всё смотрю, смотрю, - и, как будто, меня уже не остаётся, но не грустно, - кругом всё тайна, и я благоговею перед этой тайной Вечности. И, конечно, луна её знает… А днём я преклоняюсь перед силой жизни. Солнце вселяет в меня уверенность в себя, за то, наверное, я его и любила…
- Почему – любила? А я ведь даже не задумывался над этим. Про луну, что тебе сказать, если я засыпаю, едва коснувшись подушки? А вот солнце.., да, люблю, но не всякое: дневное меня подавляет своим недобрым зноем и недосягаемостью. Люблю солнце на восходе и закате, когда с ним на «ты», когда можно смотреть ему прямо в лицо.

Глава 4

Пришла зима, а всё оставалось по-прежнему. И всё же, Ларик был уверен, что склонит Лиду к гражданскому браку, приводя ей всё новые доводы, но она лишь печально качала головой:
- Как же можно, Ларик? Без венчания наши родители никогда не признают брак законным, не благословят его, а отца это просто убьет. – Помолчав, девушка добавила, - я как в капкане… с открытой дверцей: и можно бежать, но не побегу, потому что другого уже не полюблю.
- Так что же делать?!
Лидия промолчала.
Ларик вдруг увидел её со стороны: она так переменилась, словно перенесла тяжёлую болезнь…
Рождественские каникулы они проводили вместе. Лида уступила ему, но Ларик видел, что она не может быть счастливой, как не силится. Это омрачало его радость, словно он был в этом повинен. Она пыталась забыться в веселье, даже смеялась, катаясь на санках с горы, но смех её был натянут и резок. Среди общего шума и гама он с горечью заметил, что у неё снова текут слёзы: в сугроб, в который они со смехом перевернулись…
В один из тех вечеров Ларик, после недолгой отлучки, не застал Лиду. Почуяв неладное, он тотчас отправился к её сестре, в Бирю. Подходя, он улыбнулся традиционной пальбе из ружей, но что-то было ему совсем невесело, с новой силой заныла душа.
Рванув на себя дверь, он окунулся в темноту, из которой доносились стоны его Лидии. Едва совладав с расползающимися пальцами, он зажёг свечу: корчась в судорогах, Лида металась по полу, вокруг неё валялись пустые склянки. Ларик бросился к Лидии, но она не могла уже говорить, только повела обезумившими от боли глазами на стул у кровати, где лежала записка: «Отец, я ухожу из жизни, потому что не могу жить без него. Моя смерть искупит твой позор и мою вину, в которой не каюсь. Если он уйдет за мной, прошу похоронить нас в одну могилу».
Ларик опустил свечу и начал лихорадочно искать остатки отравы, но всё было выпито. Что-то горячее полилось ему на руку, но это был воск опрокинутой свечи. Лида уже не в силах была сдерживать крик, тонущий в уличной пальбе и смехе. Пятясь назад, он выбежал вон и через минуту вернулся с ружьем. Опустившись перед ней на колени, он поцеловал её и выстрелил в сердце, успев перехватить благодарный взгляд. Не сводя с неё глаз, он нашёл и своё сердце.
…Её убил –убил себя.
Чернея, алые сердца
Поникли…

Глава 5

Хоронили их в родном Абаканске, всем селом. Несмотря на то, что самоубийц не то что в церкви отпевать – хоронить нельзя было на общем кладбище, - исключение было сделано не только для дочери священника. Всем миром просили за Ларика, и отец Александр в конце концов не устоял, решившись на небывалый шаг. Гроб Ларика был белым, неокрашенным, у Лиды был обит светло-бирюзовым шёлком, осыпанным мелкими цветами. Отпевал её отец Семён. Правда, во время заупокойной службы, он несколько раз назвал имя жены вместо дочери и растерянно моргал, не в состоянии помутненным рассудком разобраться в их именах, он пояснял: «Которая дочь мне, доченька, а имя какое-вон. Она знает, - кивал он на икону деве Марии, протягивающей нежные руки…
Ученики погибших учителей строем стояли вдоль церковной ограды. И заревели, когда из церкви вынесли их тела.
Лиду схоронили в церковной ограде. А Ларика унесли на сельское кладбище…
По селу пошли слухи, будто каждую ночь в 12 часов с могилы Ларика взлетает чёрная птица и до рассвета кружит над Лидиной могилой.
Кое-кто из учеников всю ночь прокараулил, но чёрной птицы так и не увидел.
Да разве в том дело?
Любит она – он любит.
Сердца их
Вечность не осудит…
1985 (20-е годы 20 века)


МОЯ СТРАННАЯ ПРОБАБУШКА
( В  цикл: «Воспоминания моей бабушки А. П. Катаевой-
Бехтеревой»)

  Начать придётся с меня – её странной правнучки .
Я училась тогда на первом курсе филфака  в госуниверситете .Стоял морозный декабрь , скоро сессия . а одна одногруппница Ольга перестала посещать занятия .Девчонка скромная и добрая, со школыакао-порошка.После недавней гибели мамы она жила одна в м-не Юбилейный . а  я в центре . с транспортом было туго , но надо было ехать .Взяла в деканате её адрес и разрешение на допуск к сессии . если будет справка .
 Встретила она меня радостным плачем .
 Из съестного в её квартире не оказалось ничего . кроме какао-порошка без сахара .Долго рассказывала она о трагедии её мамы , но остаток ночи  я простояла между ней . дверью  и ломящимися в неё наркоманами . среди которых  был и её новый приятель .Поэтому ,спали уже днём . а на -последок обменялись  обещаниями : ей вернуться к учёбе . мне  проехать за липовой справкой в Шелехов к дяде –стоматологу  Белобородову .Но было уже поздно . надо было переночевать до утра .У меня оказался ключ  от квартиры на 7-ом квартале на втором этаже .которую подарил Толя Тарасюк – Папин ученик вечерней школы .уезжая в Братск .А папа при переезде подарил её своим родителям .Мы там зимой встречались с бабулей . но  я впервые там оказалась одна .Да ещё к ночи .Без бабули на кровать не хотелось .решила заночевать на диванчике . но не успела ещё раздеться и постелить . как началось невообразимое : фантосмагория из романа Михаила Булгакова « Мастер и Маргарита «.В ночное окно  лезли и удлинялись  руки  страшной компании. Дотянулись до щеколды…
Я оказалась во власти ужаса .Была ещё некрещёной . ни одной иконы  не было по требованию  деды –атеиста .В отчаянии я вперила взгляд  . молящий о помощи . в глаза  пробабушки на её большом портрете.В ответ портрет начал постепенно раскачиваться . всё сильнее . Её взгляд с меня перешёл  на оккупированное окно и потемнел . как грозовая туча .Я явственно ощутила . что ей дали обратную силу. .Только пения петуха не хватало .  В тот же миг я пот еряла сознание . отключилась .
   Солнечным утром я обнаружила . что так и не разделась и не прилегла .Я осторожно перевела взгляд  на пробабушкин портрет : на меня смотрели её заговорщески-улыбчивые глаза с искрящимися звёздочками внутри . Я послала ей воздушный поцелуй .Так мы с ней познакомились .
                ***
 Помню . что бабуля в наши бессонные ночи чаще .чем о других  .вспоминала о ней с особенной нежностью и горечью .
        - Бабулечка-красотулечка . почему  когда ты вспоминаешь свою маму . на чердаке кто-то ходит ?
-Это мой папа , твой прадед Пётр . пущай ходит Он добрый был . непьющий ,а рыбак какой !Он жил в этом доме до конца жизни .
 -Да как он может там ходить . если  . когда я родилась . он попросил меня привезти ему показать . прослезился .подарил мне книгу Андерсена .после чего скончался !.
-Люди не исчезают совсем .
 - А почему он жил здесь . а не с т воей мамой ?
-…Ритуся. Спи . скоро  петухи запоют
-Нет. Пока не ответишь – не усну . а то к деде уйду .
-Вот как раз деде нельзя о ней говорить .
Баба ещё помолчала. собираясь с мыслями .
-Мама была до конца жизни с пышными пепельными волосами . тёмно-голубыми глазами и тонкой талией .
-Всё . как у тебя . баба !
- И как у тебя.Ты одна мне её напоминаешь . даже  взглядом .Но лишь внешне .Поведением ты другая : она никогда не подняла руку  . не повысила голос ни на кого.
Любимый её праздник  был Пасха Христова .
Как светились её глаза во время Великого поста !
В те дни она спала с нами . детьми .Читала нам  евангелие и просила любить всегда Христа  и людей .
Умудрялась всем  из чего то справить обновы и никого не обделить – каждому шила праздничную обновку. Без натуги у неё это получалось.как-то легко и весело. с тихим нежным напевом . А накануне Пасхи её больше занимали хлопоты о пасхальной трапезе .Мы копошились около неё . поминутно обнимая её .Папа не сводил с неё влюблённых глаз . стараясь во всём угодить .
Мамины традиции я соблюдаю всю жизнь ,не забываю .
(Баба правду сказала.Во времена партийных перегибов и дединых требований убрать « мещанский « уют. не справлять Пасху -. всегда кроткая и послушная жена его в этом не покорилась . Не сдёрнула с окон и дверей самодельные занавески с плетением . всегда накрахмаленные . не тронула кружевного убранства с постели .
Помню . как зашла спросонья в кухню . а  там баба гладит  яйца . крашенные луковой шелухой ,  близ кулича и шепчет : « Мама . мама. С  Пасхой тебя . родная…»
А слёзы капают. капают …
Я незаметно попятилась.)
                ***
 А между тем баба продолжила:
- Но наступали и  другие времена.- Она тяжко вздохнула . –
Из песни слова не выкинешь .Она снова начинала спать с детьми . но становилась молчаливой и тревожной .
После чего уходила жить к другому мужчине . но прихватив  детей с собой .
Когда ей советовали ради соблюдения традиционных приличий совмещать любовную связь  - с мужем . не уходя от него . она отвечала . что обман – это не её стиль . она слишком уважает мужа .Влюбчивая была , а мужчины теряли с ней голову .Это запечатлено и на старинных фотографиях . где рядом с очередным молодым красавцем в форме – она . не умеющая стареть : с прямой спинкой ,  узкой талией . прозрачным русалочьим  взглядом зыбких искрящихся глаз .
Бабы тихо ненавидели её. ведь многие  сидели в девках свой век. Мужчин . побитых в войнах . на всех не хватало . А её с детьми забирали .А ненавидели её бабы именно «тихо» после одного случая . Как–то вслед пробабушке понеслись грязные ругательства .Она остановилась .,спокойно оглянулась и долго молча смотрела на скандалистку .Та так и осталась смотреть ей вслед и молчать с открытым ртом до ночи .Бабы решили , что имеют дело с колдуньей .но это бред.
.                ***
До глубокой старости она не дожила . Её последнего мужа репрессировали и сослали на Колыму
Из Минусинского края , юга Сибири .где засаливают на зиму собственные арбузы . она последовала за ним и разделила его страшную судьбу .Её  дети были уже все семейные . кроме  хорошенькой Лидии .которая уехала за ней .Остальные дети горько оплакивали её отъезд . пытаясь здравыми доводами  её остановить . Она  ответила  . что знает о том . что едет на верную гибель . но не может предать осужденного .Сказала она это спокойно . без пафоса и надрыва .
                ***
 На Колыме она и погребена в её вечных льдах .
                ***
…В темноте я поцеловала  замолчавшую бабулю .
Лицо её было мокрым и солёным …
…
   Так я узнала о своей странно-святой  пробабушке .
Счастливой мученице своего сердца  и эпохи…
                ***
Июнь 2019